Черные приливы Сисайда

И тут моё внимание привлекли цветы. В основном – красные, белые, жёлтые розы и нежно-розовые лилии. Но среди них сразу заметил три цветка в одном ряду – те самые розы, которые я подарил.

Я сам выбирал оттенок, похожий на цвет волос Мейв. Думал, что это будет всего лишь жест, красивый, но недолгий. Но теперь несколько цветков стоят в земле, аккуратно пересаженные, земля рыхлая, под каждым кустом круглая лунка. Стебли подвязаны мягкой тесьмой, не проволокой, чтобы не повредить. Она возилась с ними, думала, как лучше.

Я провожу пальцами по листу, на коже остаётся капля росы. И понимаю: это не просто «получить цветы». Она приняла их, дала им место, вложила время и усилие.

Приятно знать, что она о них заботится. Ещё неожиданно и приятнее – чувствовать, что мой порыв не растворился в пустоте. Здесь он продолжает жить.

В студии пахнет металлом, пылью и старым деревом. Холодные полы, неровный свет от ламп. Звук шагов раздаётся громко, будто я пришёл не на репетицию, а на допрос. Сайлас возится с тарелками, кидая короткие взгляды, а Люк сидит на усилителе, сжимая смычок так, что белеют костяшки пальцев. Его напряжение чувствуется ещё до того, как он открывает рот.

– Ты был у неё, – произносит он тихо, но ровно.

Я не поднимаю головы, достаю гитару из чехла.

– И что?

– Думаешь, она не узнает, кто ты на самом деле?

– Кто я на самом деле? – усмехаюсь, не глядя на него.

Он бросает смычок на футляр, звук гулко бьёт по комнате.

– Ты меняешь женщин, как струны. И хочешь, чтобы она стала следующей.

Я поднимаю глаза.

– Да, я расставался. Да, не задерживался. Но я всегда говорил правду. Никогда не обещал вечность, когда не мог её давать. Люк, если ты считаешь честность пороком – это твои проблемы.

Он сжимает челюсть.

– Ей понравится это услышать? Что ты «честный подонок»?

– А Мейв понравилось вчера твое поведение на встрече, когда ты пытался насильно поцеловать? – голос звучит тише, чем я ожидал, но в нём сталь. – Считаешь, это адекватно? Какого черта ты решил, что можешь себя так вести?

Сайлас замер. Его взгляд скользит между нами, пока напряжение в комнате становится почти физическим.

– Ты не понимаешь, – наконец выдыхает Люк. – Я пытаюсь её защитить.

– От кого? От себя? – я делаю шаг ближе. – Скажи честно: тебе важно её счастье или важно, чтобы это счастье было рядом с тобой?

Люк молчит. Его пальцы судорожно крутят смычок.

Сайлас встаёт, медленно кладёт палочку на барабан.

– Я слушаю вас обоих, – произносит он спокойно. – И знаешь, Люциан… не вижу проблемы в том, что Дориан не обещал того, чего не собирался выполнять.

Люк резко вскидывает голову:

– Ты серьёзно? Ты оправдываешь его?

– Нет, – Сайлас качает головой. – Но хуже, когда человек прячется за маской друга и давит на того, кого любит. Ты хотя бы раз сказал ей правду о своих чувствах? Честно?

Ответа нет. Люк опускает взгляд, скрипка дрожит в руках.

– Вот и всё, – продолжает Сайлас. – Разница между вами в том, что он не делает вид, будто лучше других.

Я опускаюсь на стул и провожу пальцами по струнам. Звук глухой, резкий, как и атмосфера в этой комнате.

В голове – не Люк, не Сайлас. В голове Мейв. Её дыхание во сне, мягкий изгиб плеча, волосы, закрывающие лицо. То утро, где я боялся тронуть её, чтобы не разрушить момент. Розы в саду, аккуратно пересаженные руками, которые никогда не спешат.

Она не знает всех моих историй. И если узнает – услышит, что я уходил, что рвал связи, когда они уже превратились в пустоту. Я не считаю это предательством. Это честность. Никогда не держал никого из жалости. И не собираюсь держать её. Она должна выбрать сама.

Люк боится именно этого – её выбора. Боится, что она уже не та девочка, которую можно оберегать и водить за руку. И меня это бесит. Бесит, что он превращает её в трофей спора. Она не трофей. Она – человек, который впервые за долгое время заставил меня задуматься о том, чтобы остаться.

Я беру аккорд, и звук отражается от стен студии. Металлический, холодный. Но внутри меня тёплая картинка – как утреннее солнце цепляло лепестки роз.

В этот момент я понимаю: спорить с ним дальше бессмысленно. Всё решит она.

Я продолжаю играть, игнорируя взгляд Люка. А Сайлас тихо садится за установку и запускает метроном. Щелчки отбивают равномерный ритм – ровный, как дыхание.

Я вышел из студии с тяжёлой головой. Конфликт висел в воздухе, как перегоревшая лампа, которая ещё искрит, но не даёт света. Хотелось тишины. Хотелось просто сесть за руль и поехать, куда глаза глядят.

Включил музыку, но через минуту выключил – гулкие аккорды звучали как издёвка. В голове всё ещё стоял голос Люциана, его обвинения. Злость шевелилась под кожей, но я гнал её прочь: мне нужно было что-то нормальное, простое.

Решил заехать в супермаркет: купить воды, сигарет, что-то к завтраку. Ничего особенного.

Телефон завибрировал. На экране – «Мама».

– Привет, мам, – говорю, поворачивая на светофоре.

– Наконец-то ты ответил, – в её голосе лёгкая усталость и тепло. – Когда приедешь домой, Дориан? Мы тебя ждём.

– Скоро, – ухмыляюсь сам себе. – Как только разберусь с этим хаосом.

– Эрика уже неделю рисует тебе открытки. – Я слышу смех на заднем плане. – Каждый день спрашивает: «А Дориан уже едет?»

Улыбаюсь невольно. Младшая сестра всегда знала, как разоружить меня даже на расстоянии.

– Скажи ей, что я скоро приеду. И что привезу новый альбом.

– Мы скучаем, сынок, – голос мамы становится мягче. – Нью-Йорк без тебя слишком тихий. В каком городке остановились?

– А тут наоборот, шумно, – отвечаю. – Сисайд. Штат Орегон. Он находится недалеко от Портленда. Мы остались, потому что у Сайласа девушка здесь живет. А так… Мы бы здесь не остались, не в наших интересах выступать в городках с численностью населения семь тысяч человек.

– Как прекрасно! – восторженно ответила мама. – А ты себе не нашел какую-нибудь скромную девушку? А то до сих пор после Луизы мурашки бегают по всему телу.

Луиза – моя бывшая девушка. Семья (в том числе и я) узнала, что она занимается продажей своих голых фотографий, когда на одной из новогодних вечеринок мой дядя Престон показал ее фотографии во всей красе. Ничего личного, но ничего подобного я не ожидал.

Решил перевести тему.

– Я тоже скучаю по вам. Как там Эрика? Как у нее в школе дела?

Мы болтаем ещё пару минут: про погоду, про её новые увлечения, про соседа, который снова жаловался на громкую музыку в квартире под нами. Всё это звучит как жизнь из другого мира – простая, без претензий, где обо мне не судят по моим романам или скандалам.

Я припарковался у магазина и уже собирался попрощаться, когда услышал крик. Резкий, хриплый, разрезающий воздух. Женский голос.

– Подожди секунду, мам, – говорю, выключая громкую связь.

Громкие удары. Мужской голос орёт, зло, захлёбываясь яростью:

– Ты сука, Вэй!

Что-то знакомое врезается в память. Вэй… Чёрт.

Выхожу из машины. Через дорогу, возле переулка, мужчина в тёмном свитере хватает женщину за плечи и толкает к стене. Она закрывает голову руками, но не кричит больше – только тихо стонет. Лицо мужчины перекошено от злости, он снова замахивается.

– Эй! – мой голос звучит резко, чуждо. Я перехожу дорогу быстрым шагом. – Отпусти её!

Мужчина оборачивается. Глаза мутные, от него несёт алкоголем.

– Уйди, не твоё дело! – рычит он.

Эта женщина Миссис Вэй, мать Скарлетт. Лицо в синяках, волосы прилипли к щеке. Меня беспокоит, что эту картину наблюдал ребенок и сам подвергался такому насилию.

– Всё нормально… – хрипит она, пытаясь вывернуться. – Не надо…

– Нормально?! – я делаю шаг ближе. Мужчина отпускает её на секунду, но в его взгляде злость. – Ещё раз тронешь – и будешь объяснять полиции.

Он ругается, сплёвывает на асфальт.

– Это моя жена! Убирайся, придурок!

Она держит его за руку, пытается успокоить:

– Пожалуйста… Уходите, не надо. Всё хорошо. Я разберусь.

Я смотрю на неё. В глазах – усталость, страх и… привычка. Миссис Вэй не просит о помощи, а наоборот её отвергает. Как будто боится, что станет только хуже.

Мужчина бросает на меня последний взгляд, полный ненависти, и тянет её за собой в переулок. Женщина не сопротивляется. Я делаю шаг вперёд, но останавливаюсь. Её взгляд на мгновение встречается с моим: «Не вмешивайся».

Сжимаю кулаки. Всё внутри кипит. Но она права: если я сейчас влезу, ситуация может стать ещё хуже для неё.

Я возвращаюсь к машине, чувствуя себя так, будто проиграл, хотя даже не начинал драку. Внутри горит злость – не на него, не на неё, а на сам факт, что такие сцены происходят в реальности, и ты ничем не можешь помочь, если человек сам не готов принять помощь.

Дверь захлопнулась, и тишина ударила по ушам. Я сел за руль и какое-то время просто держал ключ в замке зажигания, не поворачивая. Пальцы дрожали. Не от страха, а от злости, которую некуда деть. На экране висело пропущенное «Мама». Я провёл пальцем, погасил уведомление, и уставился на собственные руки на руле: костяшки белые, кожа натянутая, как перепонки.

Пытаюсь восстановить последовательность: голос, удар, «ты, сука, Вэй», её лицо. Она посмотрела на меня, как на угрозу, и вытолкнула из сцены одним словом: «Уходи». Не просьба. Приказ. Учитывая его взгляд, если бы я полез – он бы сорвался сильнее. И всё прилетело бы ей. Это самая мерзкая часть этих историй: помощь снаружи выглядит как провокация внутри.

Я делаю вдох, медленно, как перед выходом на сцену, и чувствую сладковатый запах кондиционера, перемешанный с остатками табака от чьей-то куртки на заднем сиденье. Тянусь к телефону, включаю заметки и печатаю коротко: «Миссис Вэй. Синяк на скуле, переулок у круглосуточного. Он пьяный». Сохраняю. Не потому что это отчёт, а чтобы не позволить себе завтра убедить себя, что «показалось» и «ничего серьёзного».

Мысль одна и колючая: ученица Мейв слышит это. Может, сидит за дверью, может, прячется в ванной, держит полотенце к ушам, чтобы заглушить, и всё равно слышит каждое слово. Такое не рассасывается само. Это не конфликт, это система. И системные вещи решаются не рывком за воротник в переулке. Они решаются долго, скучно и грязно: заявления, документы, защитные предписания, социальные службы, адвокат.

Я открываю переписку с юристом. Контакт подписан без имён, только инициалы, чтобы не светилось, если кто-то полезет в телефон. Вверху – квитанция о снятии наличных для моей милой рыжеволосой учительницы. Вчера это казалось «жестом», на эмоциях, чтобы Мейв не тянула это одна. Сейчас понимаю: это не жест. Это единственное, что может сработать. Я снова смотрю на строчку цифр. И впервые за день чувствую не сомнение, а ясность: правильно сделал. Не зря дал деньги, подключился. Даже если меня в этой истории никто не поблагодарит и не попросит.

Пишу сообщение: «Нужна консультация по защите: мать несовершеннолетней, агрессор – партнёр/муж, алкоголь, угрозы. Какие шаги возможны без прямого участия жертвы? Как фиксировать?» Стираю часть текста. Слишком резко. Печатаю заново, аккуратнее: «Могу ли я помочь учительнице девочки связаться с вами, чтобы обсудить законные варианты защиты семьи? Оплачу консультацию». Оставляю черновик, не отправляю – сначала поговорю с Мейв. Это её поле, её доверие с Скарлетт. Я не имею права решать за них. Но я уже знаю, куда идти, когда она скажет «да».

Снова всплывает лицо Люка в студии и его «ты меняешь женщин, как струны». Что он понимает? В переулке только что разбили чьё-то детство о стену, и никакая романтическая биография не имеет к этому отношения. Здесь не про «кто кому нравится». Здесь про безопасность. Про то, что ребёнок завтра придёт в школу и будет делать вид, что просто не выспался. А учительница Мейв увидит это и проглотит свою беспомощность, чтобы не спугнуть доверие. И я понимаю, что именно поэтому её розы были в земле, а не в вазе: она всё делает «по-настоящему», не на показ. Значит, и мне нельзя оставаться в «жестах».

Стыдно за то, что на секунду захотел «геройского» решения: подойти, оттащить, впечатать в стену. Это легко. Первый рубец на костяшках – и ты уже выиграл картинку в голове. Но дальше что? Он вернётся. И ударит сильнее. И она снова скажет первому встречному: «Уходи». И снова будет права в своей логике выживания. Единственный способ, который оставляет след – бумага и закон, как бы я ни презирал бумагу.

Вспоминаю мамин голос: «Когда приедешь?» В Нью-Йорке у нас шумные соседи и вечно ругающийся почтальон, но дома безопасно. Эрика рисует открытки, потому что знает: когда я приеду, мы пойдём за мороженым, и самое страшное – растаявший шарик на кроссовках. У Скарлетт дома «страшное» громче и ближе. И то, что я могу сделать: помочь тем, кто знает, как вытаскивать людей из таких воронок, а не залетать туда с криком.

Я набираю Мейв и тут же сбрасываю. Рано. Она, возможно, только проснулась, нашла мою записку, запах кофе ещё держится на кухне. Написать сообщение? «Я видел твою Скарлетт маму. Ей нужна помощь». Это звучит как вторжение. Не так. Я напишу короче: «Нам нужно поговорить о Скарлетт. Важно». Пока не отправляю. Пусть напишет, а потом сообщу.

Делаю ещё один вдох. Поворачиваю ключ. Двигатель заводится с сухим рыком. Свет солнца, который отражается от окон круглосуточного магазина бьёт по глазам, глушу фары. Впереди целый день. Я поеду к себе, но уже знаю, что сегодня не буду «пережидать». Сразу дожму вопрос с адвокатом, соберу фактуру, дам Мейв опору. Пусть юридическую, пусть не зрелищную, но работающую.

Смотрю в зеркало. В отражении – человек, который привык уходить, когда становится сложно. И впервые за долгое время мне не хочется уходить. Не потому, что «надо быть лучше», не ради чьего-то мнения, а потому что это та самая точка, где честность подразумевает не только честный разрыв, но и честную ответственность. Я не могу спасать людей. Но я могу оплатить работу тех, кто умеет это делать. И стоять рядом, не занимая чужое место.

Пальцы перестают дрожать. Я включаю поворотник и выезжаю со стоянки. В голове – щелчки метронома из студии, ровный ритм. Хороший ритм для того, чтобы делать вещи правильно, шаг за шагом, без эффектных аккордов.

Глава 7

ГЛАВА 7

Я стояла на кухне в старом растянутом свитере Рокси и пыталась не пережечь тосты. Кофе пах горечью, чайник тихо посвистывал, и утро было обманчиво спокойным – словно за последние дни ничего не случилось. Никаких звонков, срочных сообщений, ни напоминаний о том, что вчерашняя ночь перевернула мою жизнь. Только шипение масла на сковородке и тихое тиканье настенных часов.

Когда я протянулась за банкой с малиновым вареньем, взгляд зацепился за уголок белой салфетки, прижатый к столешнице. Я вытащила её и замерла: размашистый почерк, в котором угадывалась привычка писать на ходу, под наклоном, как будто слова убегают быстрее автора.

«Спасибо за ночь. Ты удивительно красивая, когда спишь. – Д.»

Я перечитала эти строки несколько раз. Сначала тепло расплылось по груди, потом пришло лёгкое раздражение: он мог бы остаться, разбудить меня, поговорить. Но гитарист ушёл, оставив меня наедине с этой строчкой, как с загадкой. Дориан Блэквуд, человек, о котором мои подруги говорили шёпотом, рок-звезда с большим количеством фанатов и взглядом хищника, ночью сидел на моём диване, держал меня за руку, а утром ушёл, оставив салфетку вместо себя.

Я взяла кружку и села за стол, долго вертя записку в пальцах. Почему-то именно её простота выбивала меня из колеи. У Дориана было слишком много возможностей быть театральным: цветы, дорогие машины, слова, которые звучат как песни. Но он выбрал салфетку. Меня это ничуть не расстраивает.

Любопытство в итоге пересилило лень. Я открыла ноутбук и набрала: «Пустые гавани». Результат был ошеломительным. Первые страницы – мировые чарты, фотообложки журналов, интервью, списки мировых туров. Их лицо мелькало повсюду: фестивали, красные ковровые дорожки, статьи о рекордах продаж. Сравнения с легендами.

Я листала дальше и чувствовала себя так, будто смотрю на параллельную вселенную. Дориан стоял на сценах стадионов, а я вчера видела его сидящим на краю моего дивана с уставшим лицом. Его тени в моей кухне казались слишком домашними для человека, который собирает стадионы. Что они тогда делают здесь, в нашем сонном Сисайде с семью тысячами жителей?

Вдруг взгляд зацепился за заголовок: «Фонд имени Блэквуда помогает детям с тяжёлыми заболеваниями». Я открыла статью. Строгие фотографии: Дориан в костюме рядом с врачами и родителями детей, отчёты о грантах, поддержка семей, финансирование медицинских программ. Не показушная улыбка, а внимательный, собранный взгляд. Человек на этих снимках не был похож на скандального фронтмена, которого обсуждали жёлтые СМИ. Он выглядел так, будто мир для него не игра.

Я откинулась на спинку стула и почувствовала лёгкий холодок между лопатками. Кто он на самом деле? Тот, кого я видела в статьях и на сцене, или тот, кто молча приехал ко мне в ночь, когда я не могла перестать плакать?

Телефон лежал рядом, экран светился уведомлениями, но от него веяло тишиной. Дориан ничего не написал после ухода. Может, хотел дать мне время. Может, передумал или это его стиль – появляться внезапно и уходить по-английски.

Я открыла сообщения и долго смотрела на пустое поле ввода. Потом написала коротко:

«Почему ты уехал утром? Нам стоит поговорить.»

Я перечитала текст несколько раз, стерла лишнюю точку и нажала «Отправить». Телефон пикнул тихо, как будто подтверждая, что мост наведен.

Вернувшись к ноутбуку, снова открыла страницу фонда. В одном из фотоальбомов была девочка лет восьми – худая, с капельницей, но глаза её сияли доверием. Дориан сидел рядом, слушая её с той внимательностью, которую я видела вчера, когда он задавал мне вопросы в кафе. Мой скепсис начал растворяться: может, это всё не фасад. Может, в нём правда больше, чем образ, который он продаёт сцене.

Я поднялась, чтобы выключить плиту, и поймала себя на том, что руки дрожали едва заметно. Не от кофеина, не от усталости. Скорее, от понимания: этот человек, которого я толком не знаю, уже занимает слишком много места в моей голове. И это опасно. Но, странное дело, впервые за долгое время я почувствовала себя живой.

Я надела чёрную юбку до колена и мягкий белый свитер, в котором мне казалось проще дышать и выглядеть менее уязвимой. Юбка придавала собранность, свитер – уюта. Я посмотрела в зеркало: волосы распущены, лёгкий след туши под глазами, лицо, которое ещё вчера плыло от слёз, сейчас казалось чуть ровнее. Дыши, сказала я себе, и шагнула в утренний воздух Сисайда.

Мы договорились встретиться в маленьком кафе у порта – там всегда пахло свежим хлебом и солёным ветром, и разговоры казались мягче. Рокси не пришла: в ответном сообщении коротко написала, что осталась с Сайласом – знакомство с родителями нашей подруги и «всё такое». Я сразу представила его за ужином с семьёй Рокси, глаза девушки блестели от счастья, и где-то внутри всё поежилось. Сайлас. Их тайная история могла объяснить многое: почему группа задержалась в нашем городке, почему барабанщик всегда казался таким спокойным рядом со сценой – возможно, он хотел побыть с Рокси дольше, и остальные согласились растянуть репетиции на месяц больше. Но это было только догадкой, и я старалась не вязнуть в предположениях.

Лили сидела уже за нашим столиком, с телефоном в руке и растянутым рюкзаком рядом. Её лицо было светлым, и она улыбнулась как будто по привычке – так, чтобы мир понял, что у неё всё под контролем. Зара пришла следом – с новым имиджем (цвет волос и челка), который она показывала всем по очереди, и с сумкой, полной каких-то ярких журналов. Мы обнялись, приступили к трапезе.

– Рокси с Сайласом, – сказала Лили, опуская взгляд. – Говорила, что парень будет знакомиться с ее родителями. Ты знала?

– Узнала, когда написала, – ответила я. – Наверное, поэтому они все тут. Сайлас – не просто парень из группы, он её причина остаться.

Зара рассмеялась и покрутила ложечку в чашке, словно размешивая мысли.

– Ну да, романтика и рок-н-ролл: идеальная комбинация для маленького города. Представляю, сколько сплетен будет в интернете.

Мы говорили о группе – о том, что я гуглила утром. Зара слушала, широко раскрывая глаза.

– Ты серьёзно? Они известны, как Джастин Бибер? – спросила она, наслаждаясь миндальным рафом. – Это невероятно. Как им вообще в голову пришло заехать в Сисайд? Это же не Лондон и не Париж.

Я рассказала ей, что на сайте у Дориана есть информация о фонде. Проекты, отчёты, фотографии с больниц – всё это выглядело официально, серьёзно. Лили нахмурилась.

– Это многое объясняет, – сказала она. – Может, это не просто романтично – они действительно могут приезжать ради работы фонда. Или у них тут съемки, ретрит, какая-то серия концертов для закрытой аудитории. Но всё равно – странно.

Зара вела себя как всегда напористо:

– Или это всё ради Сайласа. Парни хотят быть рядом, пока он сглаживает что-то с родителями Рокси. Люди с именами часто делают нелепые вещи ради любви.

Я улыбнулась, но в глубине груди щекотало недоверие. Я думала о людях с именами – о тех, что живут на страницах таблоидов и за которыми тянутся менеджеры. Размышляла и о том, как легко отчуждение славы превратило бы их в прохожих на нашей улице, а может, и нет – может быть, они искали настоящего, и поэтому оказались здесь, среди нас.

Разговор плавно перешёл к Лили. Она сжала рукой чашку, как будто это был не кофе, а какой-то амулет.

– Мы с Энтони были у врача, – сказала она тихо. – Анализы в норме. Гормоны, всё в порядке. Врач сказал, что можно начинать попытки в следующую овуляцию, если мы готовы.

Я увидела, как в её глазах вспыхнуло и волнение, страх. Планирование беременности – это всегда похоже на прыжок: столько надежд и столько вещей, которые нельзя контролировать.

– Как вы будете считать? – спросила Зара, неожиданно практичная. – По календарю? Тестами?

– И тем, и другим, – ответила Лили. – У нас цикл довольно регулярный, врач сказал, что шанс высокий. Энтони настолько взволнован, что купил приложение и теперь каждую ночь сравнивает графики. Мы смеёмся, но на самом деле это красиво: он такой бережный.

Я слушала и думала о том, как это хорошо – иметь рядом человека, который считает графики и волнуется. Энтони, которого я видела пару раз, казался именно таким: тихим, добрым, искренним, готовым закрыть Лили от этого мира при любой опасности.

– Ты волнуешься? – спросила я.

– Немного, – призналась она. – Но если честно, я рада, что мы попробуем. Это наш выбор, и это даёт мне силы.

Тональность сменилась с шёпота на уютный разговор о витаминах, о том, какие продукты не стоит есть и о смешных приложениях для отслеживания цикла. Разговор был одновременно бытовой и священный – про планы на жизнь, которые строят люди вместе.

И тут мой телефон завибрировал в сумке, как маленькая птица, разбуженная внезапным шумом. Я слегка подпрыгнула, и наши голоса на мгновение стихли.

– Это он? – спросила Зара, уже протягивая руку.

Я не достала телефон сразу, потому что в груди что-то защёлкнуло от предвкушения и лёгкого страха. Наконец вытащила смартфон и прочитала сообщение, и все слова вокруг словно растаяли.

На экране было короткое, ровное:

«Я не хотел от тебя уезжать, ты так сладко спала. Нужно было ехать в студию на репетицию. Прости, что не сказал. Если хочешь, я могу забрать тебя, и поедем в одно интересное место.»

Я перечитала сообщение несколько раз, словно между строк могло скрываться больше смысла, чем он написал. «Не хотел от тебя уезжать» – слова, от которых сердце невольно дрогнуло. Он заметил, как я спала, и решил не будить. «Студия. Репетиция.» – значит, они всё-таки работают, даже в этом маленьком городке. «Прости, что не сказал» – извинение звучало мягко, будто он действительно сожалел. А последняя фраза… «Интересное место.» Что за место? Почему именно со мной?

Сердце забилось чуть быстрее. В груди боролись лёгкая обида за утреннее исчезновение и внезапная теплая радость от его слов. Подруги заметили моё выражение лица и уставились так, словно ожидали от меня признания или хотя бы восторженного вздоха.

– Что он пишет? – осторожно спросила Лили, но в её голосе сквозила улыбка.

Я показала экран. Их взгляды пробежались по строчкам, и повисла короткая пауза – молчание, в котором чувствовалась смесь удивления и любопытства.

– Ответь ему, – шепнула Зара, приподняв брови. В её голосе слышался и намёк на шутку, и подлинное любопытство.

Я глубоко вздохнула. Внутри поднималась осторожность, но любопытство пересиливало. Он предлагает провести время вместе, и я поймала себя на том, что не хочу отказывать.

Я набрала: «Хорошо. Буду готова через час.»