Черные приливы Сисайда

Когда она увидела меня, на лице промелькнуло нечто вроде неловкости, даже стыда.

– Мисс Лорин… – она опустила глаза. – Я не ожидала вас увидеть.

– Я тоже не ожидала, что Скарлетт окажется здесь, – ответила я спокойно. – Как она?

– Спит. Её усыпили после осмотра. Скарлетт была напугана, истощена, у неё сотрясение и гематомы на ребрах. Врачи сказали… – её голос дрогнул, – что это не первый раз.

Моё сердце отозвалось тяжёлым глухим стуком.

Не первый раз.

Я сделала шаг ближе, голос стал тише:

– Почему вы не остановили это раньше?

Миссис Вэй прижала пальцы к губам, отвела взгляд к полу:

– Я… Я думала, что контролирую. Что всё в пределах… – она осеклась, – он уже не живёт с нами. Ушёл окончательно несколько дней назад. Но в пятницу пришёл забрать какие-то вещи. Я была на работе, не успела…

Молча кивнула. В такие моменты слова не спасают. Только действия. И Скарлетт сейчас – под защитой.

– Можно войти на минуту? Просто… посмотреть.

– Конечно.

Я осторожно толкнула дверь.

Палата была освещена ночником.

Скарлетт лежала под тонким одеялом, лицо бледное, губы чуть приоткрыты. Руки лежали поверх покрывала – одна с загнутым пластырем на сгибе локтя, где ставили капельницу. Вторая – с тонким фиолетовым пятном, почти как тень.

Я подошла ближе. Села на краешек стула у кровати.

– Прости, малышка, что не забила тревогу раньше… – прошептала я, едва касаясь её пальцев.

Она шевельнулась, но не проснулась.

Прошло, наверное, минут десять. Я просто сидела, слушала её дыхание, пыталась сделать своё – спокойным. Хотела остаться подольше. Хотела, чтобы кто-то так же сидел рядом со мной, когда я была маленькой и не знала, что делать с болью.

Я встала, поправила одеяло и вышла, так и не нарушив тишину.

Перед выходом миссис Вэй поймала меня за руку.

– Спасибо. Если бы не вы… я не знаю, что было бы.

Я ничего не ответила. Просто кивнула и пошла по коридору к лестнице.

На улице уже стемнело. Дождь не прекратился – наоборот, стал холоднее, крупный и назойливый, как будто сам воздух выжимали из облаков.

Я закрыла за собой дверь приёмного покоя, сделала пару шагов вперёд и замерла под навесом. Хотелось идти. Но ноги будто приросли к плитке. Я стояла, смотрела в пустоту парковки и чувствовала, как внутри что-то постепенно ломается.

Всё, что держала в себе в палате, теперь начало выходить наружу.

Сначала – тихо. Просто колкая пустота в груди. Потом – рывками. Ком в горле, спазм в груди.

И вот уже – слёзы, настоящие, тяжёлые, с резкими вдохами и хриплым кашлем.

Я прижалась лбом к холодной стене, ладони сжались в кулаки.

Это не должно было быть так. Скарлетт – ребёнок. Она не должна знать, что такое страх в своём доме. Что такое сотрясение мозга от руки отца.

– Чёрт, – прошептала я сквозь зубы. – Просто… чёрт…

Я попыталась глубоко вдохнуть – воздух оборвался где-то в груди. Сердце колотилось быстро, паника уже подбиралась: звон в ушах, холод в пальцах, мутная слеза, капающая в воротник.

Я вытащила телефон. Руки дрожали.

Открыла список контактов. Не мама. Не Люциан. Не Рокси.

Пальцы остановились на имени, которое казалось совсем неуместным в таком контексте. Но… он ответил, когда всё только началось. Он услышал.

Дориан.

Я нажала на вызов. Гудки. Один. Второй. Третий…

– Да? – его голос в трубке. Чуть глухой, будто был в движении.

– Это Мейв, – выдохнула я.

Пауза.

– Да. Я узнал. Ты в порядке?

Моя губа дрогнула, и я чуть не захлебнулась в следующем вдохе.

– Нет, – сказала я резко, почти шепотом. – Нет, я не в порядке. Вообще ни капли.

Он молчал. И это молчание было каким-то тёплым, выжидающим. Я вдруг поняла, что это безопасная тишина. В ней не было осуждения. Только… ожидание.

– Я знаю, что мы почти не знакомы, – говорю, вытирая рукавом лицо, – и, возможно, это звучит глупо, – делаю новый вдох, – но мне сейчас нужно сильное плечо рядом. Я… Я не могу быть одна после такого.

Пауза. Гудок. Статические звуки в динамике. Потом его голос – на этот раз мягче, ровнее, серьёзнее:

– Где ты?

– Больница на Висперинг Пайнс, – прошептала я, – детское отделение.

– Жди. Я еду.

– Дориан…

– Без лишних слов, Мейв. Жди. Просто… посиди где-то под навесом, я скоро буду.

Связь оборвалась. Я убрала телефон, и впервые за весь день позволила себе расслабить плечи.

На несколько секунд – просто быть слабой. Не учителем. Не взрослой. Не той, кто держит себя в руках. Просто женщиной, которой больно.

И кто наконец-то не одна в этом.

Прошло минут пятнадцать, может, чуть больше. Я сидела на бетонной скамейке под навесом у бокового входа. Пальцы свело от холода, несмотря на то что куртка была тёплая. Слезы уже высохли, но глаза оставались мокрыми. Внутри всё ещё дрожало: не телом, а мыслью.

Скарлетт.

Гематомы. Сотрясение. Страх.

Мать, не способная защитить.

Я не успела.

Гул шин отвлёк от очередного самобичевания.

На стоянку свернула синяя «Тойота». Она резко затормозила, и из неё вышел он – Дориан Блэквуд. Чёрная куртка, руки в карманах, тень от фонаря упала на лицо. Он обвёл взглядом парковку, нашёл меня взглядом и пошёл быстро, почти не моргая.

– Ты дрожишь, – сказал он сразу, без приветствий, присел рядом. – Почему ты одна?

– Не хочу, чтобы кто-то из близких видел меня такой, – прошептала я. – Ни сильной, ни взрослой. А тебе… можно. Ты не знаешь меня.

– Ещё как знаю, – хмыкнул он. – Ты не из тех, кто звонит ночью, просто чтобы «поговорить». Что случилось?

– Я была у Скарлетт, – глоток воздуха – слишком резкий, – она спит, но у неё сотрясение и следы побоев. Мать… просто стоит в коридоре. Беззвучно. А я чувствую, будто… не уберегла.

Он молчал. Долго. Просто сидел рядом. Потом вдруг положил руку мне на спину, не прижимая – мягко, сдержанно, как человек, который не лезет в душу, но рядом, если что.

– Хочешь – поехали ко мне. Или… куда скажешь. Просто отвлечься. Не останавливаться в этом моменте.

Я качнула головой.

– Нет. Я не хочу говорить. Я просто хочу – чтобы рядом был кто-то, кто… держит меня. Молча.

Он наклонился ближе. Не обнимал, но ладонь оставил на моём плече.

– Я умею быть молча. Иногда это всё, что у меня получается лучше всего.

Мы так просидели ещё пару минут. Слов не было. Это не казалось неловкостью.

– Пошли, – он поднялся первым, протянул руку. – Если хочешь – я подкину домой. Если не хочешь домой – в любое другое место.

Я встала, поймала его взгляд – уставший, но не холодный.

Он держался не как спаситель или герой, а как человек, которому правда не всё равно.

Когда мы подошли к машине, Дориан первым открыл переднюю дверь со стороны пассажира, затем сел за руль.

Салон был слегка пахнущим мятной жвачкой и кожей сидений. В бардачке торчал провод от зарядки и какая-то старая записка, сложенная пополам. Дориан включил печку на тёплый воздух, но не музыку.

– Куда?

– Пока просто… катай. – Я отвернулась к окну. – Мне нужно это пережевать в тишине.

Он ничего не сказал.

Просто повёл машину вперёд – за город, в сторону прибрежной дороги. Окна запотели от дыхания. Где-то между каплями на стекле отражался свет редких фонарей.

Он не спрашивал ничего.

Но где-то в движении его руки, в редких взглядах в мою сторону, в тишине в машине я чувствовала то самое, о чём просила – сильное плечо.

Дождь к тому моменту почти закончился, но в воздухе всё ещё чувствовалась влага – пряная, солоноватая, будто сама природа задержала дыхание. Машина двигалась медленно, фары выхватывали мокрый асфальт и темные очертания сосен за обочиной. Мы ехали в тишине – той самой, которая уже не давила. Я молчала, потому что знала: он не требует слов.

– Ты правда хочешь просто покататься? – наконец сказал Дориан, не отрывая взгляда от дороги.

– Уже нет, – ответила я чуть тише, чем хотела. – Есть одно место… Glass Bay. Ты знаешь?

Он кивнул.

– Пляж со стеклянным песком. Слышал. Там красиво. И немного странно.

Молчание.

– В общем, мне подходит.

На стоянке перед пляжем не было ни одной машины. Только звук прибоя и ветер, раскачивающий деревянный указатель «GLASS BAY». Мы вышли, не говоря ни слова, и направились к старому навесу у тропы – полуоткрытому, с потемневшей от времени лавкой. Дождь успел всё оставить влажным, но нам было всё равно. Дориан сел на скамейку первым, я – рядом, обняв себя за плечи.

Впереди простирался берег, усыпанный мягко блестящими стеклянными осколками – зелёными, белыми, янтарными. В лунном свете они казались драгоценными, хотя были всего лишь отголосками разбитого.

– Она в порядке? – спросил он после минуты тишины. – Скарлетт?

– У нее тело в гематомах, ребра повреждены и не впервые – так утверждают врачи. Скарлетт спала, когда пришла к ней.

Я вдохнула.

– Я думаю, у неё глаза уже не такие, как раньше. Пустые. Не детские. Я не знаю, как такое залечивается. Я учитель, а не врач. Не мать. Не герой.

Дориан сжал кулак на колене.

– А я знаю, каково это – быть ребёнком, которого не заметили вовремя.

Он говорил спокойно, почти отрешённо.

– Такие дети вырастают. Но внутри них что-то остаётся маленьким. И хрупким.

Я повернулась к нему.

– Это про тебя?

Он усмехнулся – та самая полусмех-полуболь, которую я уже начинала понимать.

– Возможно, – сказал он, – но сейчас не об этом. Я обещаю, если тебе понадобится помощь – моральная, юридическая, финансовая – что угодно… Я помогу.

Я внимательно посмотрела на него.

– Почему?

Он пожал плечами.

– Потому что ты позвонила мне, когда могла позвонить любому другому.

Мы замолчали. Смотрели на пляж. Слышали, как волны разбивались о берег. Слышали, как стекло тихо шуршало под порывами ветра.

– У меня с этим местом странные отношения, – сказала я, чуть подалась вперёд. – Оно красивое, но пугающее.

Тишина.

– Я боюсь океана.

Он повернул голову.

– Правда?

– Да. В детстве мы с родителями катались на лодке. Мой отец хотел показать мне дельфинов. Я встала, перевесилась через край – и упала в воду.

Холод был такой… дикий. Я не могла дышать. Всё сжалось.

Если бы не спасатель – меня бы здесь не было.

– Я помню только вкус соли и ощущение, что исчезаю.

Он долго молчал. Потом сказал:

– А я боюсь чаек.

Я хмыкнула.

– Чаек? Серьёзно?

Он кивнул, не улыбаясь.

– Мне было семь. Я ел сэндвич с тунцом в парке в Бруклине. Одна чайка села рядом. Я подумал, что она милая. А потом… Их налетело около десятка. Одна вцепилась мне в волосы. Другая – в ухо. Я истерически кричал, а мой друг просто смеялся и снимал на видеокамеру. С тех пор этим ублюдкам не доверяю.

Я уже смеялась. По-настоящему. Первый раз за весь день.

– Прости. Это ужасно. Но… ты серьёзно?

– Абсолютно. – Он улыбнулся. – Птицы с лицами серийных убийц. У них нет морали. Только голод.

Смеялись мы недолго, но достаточно, чтобы что-то в груди наконец отпустило.

Мы ещё долго сидели рядом, не притрагиваясь, но в каком-то невидимом контакте.

Потом он посмотрел на часы.

– Уже поздно. Тебя отвезти?

Я кивнула. Встала. И прежде чем уйти, оглянулась на пляж.

– Спасибо, что ты приехал.

Он пожал плечами.

– Я ведь предупреждал: умею быть рядом молча.

Я посмотрела на него и, не подумав, сказала:

– Это лучшее, что ты сегодня сделал.

Он кивнул. И сказал тихо, почти шёпотом:

– Значит, я не зря здесь.

Мне нравилось находиться в дороге, словно каждый метр трассы был вымощен не асфальтом, а тишиной, в которой билась моя усталость. За стеклом тянулись ночные улицы Сисайда: аптека с погашенной вывеской, круглосуточный магазин, витрина с цветами, которые никто не купит в этот час. Всё казалось неживым, словно город на время притих вместе со мной.

Я сидела, поджав ноги под себя, прижавшись плечом к двери, глядя вперёд, но не видя дороги. Дориан не включал музыку – будто чувствовал: любое внешнее раздражение было бы лишним. Он время от времени бросал на меня короткий взгляд, но не говорил.

Когда мы свернули на знакомую улицу, я выпрямилась. За проезжающим домом был мой— тёплый, уютный, но сейчас он казался слишком пустым.

– Спасибо, что не бросил, – сказала я тихо, будто боясь разбудить ночь.

Он остановился у бордюра, заглушил двигатель, положил руки на руль.

– Я бы мог сказать, что сделал это по доброте души… – голос был хрипловатый, с тенью усталого сарказма, – но, знаешь, я просто не смог бы лечь спать, зная, что ты сидишь под дождём в одиночестве после того, как увидела всё это.

– Это звучит по-настоящему. Странно от тебя это слышать.

– Возможно, потому что ты до сих пор думаешь, что я – чёрствый ублюдок, – усмехнулся он. – Или потому, что я до сих пор делаю всё, чтобы поддерживать этот имидж.

– А разве ты не такой? – спросила я, чуть наклонив голову. – Не играешь в героя, но появляешься, когда никто не приходит.

Он посмотрел на меня. Не с вызовом. Просто внимательно.

– А ты не такая, какой кажешься тоже, Мейв.

Несколько секунд мы просто смотрели друг на друга. Между нами только звуки за окном: редкий шум шин, ветер, чей-то лай вдалеке.

– Я пойду, – сказала я и потянулась к ручке двери.

– Подожди. – Он вдруг снова заговорил, тише, но твёрдо.

Я застыла с рукой на двери.

– Что?

Он улыбнулся – небрежно, чуть насмешливо, но взгляд остался серьёзным.

– Ты сегодня была ближе ко мне, чем многие за всю мою жизнь.

Слова будто остались в воздухе. Не тяжёлые – наоборот, лёгкие, но как морской туман: проникают под кожу.

Я уже взялась за ручку, открыла дверь, но остановилась, не выходя:

– Дориан?

– Да?

– Мне было по-настоящему легче рядом с тобой. Не знаю, зачем ты пришёл, но… спасибо.

– Это было важно.

Он слегка наклонил голову и сказал:

– Просто позвони, если захочешь снова говорить – или молчать.

Я вышла из машины, закрыла дверь. Он не уехал сразу. Стоял, пока я не вошла в калитку, не вставила ключ в дверь и не обернулась. Он поднял два пальца в лёгком жесте – не прощания, а подтверждения. Я здесь. Пока нужен – я здесь.

И только тогда его фары отразились в мокром асфальте, и синий силуэт тойоты скрылся за поворотом.

Я вошла в дом и только тогда позволила себе выдохнуть – и расплакаться по-настоящему. Но это были уже другие слёзы.

Не от страха.

От облегчения.

Утром в зеркале я увидела девушку с покрасневшими глазами, но прямой спиной. Усталость никуда не ушла – она сидела глубоко в теле, в каждом суставе, в каждом вдохе, но под ней появилось нечто новое. Цель. Точность. Уверенность, что нельзя оставить всё так.

Я пришла в школу на полчаса раньше. В учительской пахло свежесваренным кофе, раздавался стук клавиш, кто-то щёлкал ручкой, а я прошла мимо, не здороваясь. Направилась сразу к кабинету Джулиана.

Он сидел за столом, держа в руках плотную папку. С первого взгляда было видно: спал мало, думал много.

– Джулиан, – сказала я, тихо прикрывая за собой дверь. – Нам нужно поговорить. И не вдвоём.

Он кивнул.

– Я уже вызвал мисс Ривз. Она должна подойти с минуты на минуту. Ты не одна, Мейв.

Эти слова… они прозвучали так просто, но так нужно. Я присела на край кресла.

– Я не могу не думать о ней, понимаешь?

– Понимаю, – коротко ответил он. – То, что я увидел у них дома… это не просто неблагополучие. Это потенциальная угроза.

В дверь постучали. Вошла мисс Ривз. Она сдержанно кивнула нам обоим, присела рядом, достала блокнот.

– Доброе утро. Слушаю вас.

Джулиан взглянул на меня, будто передавая слово.

– Я начала замечать следы – синяки, сбитые колени. Но потом… я увидела, как она вздрогнула, когда кто-то поднял голос. Это был не просто испуг. Это было как у тех, кто ждёт удара. – Мой голос немного дрожал, но я не позволила ему сломаться. – Я сказала Джулиану. Он пошёл к ним домой. Без предупреждения.

Мисс Ривз повернулась к нему:

– И?

– Дверь открыл отец. Девочка была бледной, отстранённой. Обстановка в доме – хаос. Я увидел то, что официально называется «неблагоприятные условия проживания». Спиртное на столе, сигареты, грязь. Соседи сказали, что вечерами оттуда часто слышны крики. Были случаи, когда полиция вызывалась, но не открыли.

– И это не единожды, – добавила я. – Я всё больше уверена, что Скарлетт боится возвращаться домой.

Мисс Ривз делала пометки, но глаза у неё были внимательные, полные тревоги.

– Это достаточно, чтобы выйти на директора и инициировать обращение в службу защиты детей. Но всё должно быть оформлено грамотно.

Я кивнула.

– Я не юрист, но учитель. Я вижу, как меняется ребёнок. Она перестала улыбаться. Пугается прикосновений. И, пожалуйста, не тяните с этим.

Мы все замолчали на секунду.

Мисс Ривз глубоко вдохнула и встала.

– Тогда пойдём. Пора действовать официально.

Кабинет директора. Просторный, с высокими окнами, через которые струился серый, морской свет Сисайда.

– Я прочитал. Это серьёзно. Очень.

Он посмотрел на нас поверх очков.

– Но вы понимаете, что, если мы подаём заявление, начинается проверка. Это будет затяжной процесс, и, если окажется, что у нас недостаточно оснований…

– У нас достаточно, – тихо, но уверенно сказал Джулиан. – Мы рискуем не карьерой, мистер Холлоуэй. Мы рискуем судьбой ребёнка.

Я сжала руки на коленях.

– Если мы ошибаемся – окей. Я приму ответственность. Но если мы правы – и промолчим… кто примет ответственность за это? И если мы примем тот факт, что моя ученица в больнице с травмами ребер и сотрясением мозга…

Тишина была плотной, как стенка дождя.

– Хорошо, – кивнул директор. – Мисс Ривз, вы знаете, что делать. Джулиан, оформите всё письменно и подготовьте досье для службы. Мейв… Вы уверены, что готовы быть вовлечены в это?

Я не колебалась ни секунды.

– Да. Я готова. Это мой ребёнок. На время – но мой.

Мы вышли из кабинета втроём. Я ощущала дрожь в ногах, но это была уже не паника – это была энергия. Решение принято. Мы начали.

Мир ещё не стал лучше, но стал чуть справедливее.

Глава 5

ГЛАВА 5

Я знала, что моя тихая, размеренная жизнь треснет по швам в тот самый момент, когда ввязалась в историю со Скарлетт. Но чтобы настолько… Меня словно вынули из привычного ритма и бросили в бурлящую воду, где каждая новая волна – это допрос, отчёт или новая бумажка для опеки.

После письма в службу по защите детей начался целый каскад проверок: инспекторы приходили в школу, заглядывали в каждый класс, проверяли шкафы, задавали одни и те же вопросы, будто надеялись, что устану и скажу «не так». Рокси и Зару тоже дергали – проверяли, как мы ведём уроки, с кем общаемся на переменах. Но если честно… я готова была стоять под этими лупами хоть каждый день, лишь бы не видеть Скарлетт с синяками на руках и затравленным взглядом.

После выписки из больницы (семь долгих, тягучих дней) девочку перевели в приют в Астории. Двадцать минут на машине от Сисайда, но для меня это расстояние казалось гораздо больше. Между нами встала бетонная стена с табличкой «Только для уполномоченных».

С одной стороны – у неё есть мать, и она могла бы быть рядом. С другой – мать, которая смотрела, как ребёнка бьют, и молчала… Могу ли я доверить ей Скарлетт? Нет. Наверное, решение опеки правильное. И всё же, когда думаю о малышке, у меня сердце сворачивается в плотный, болезненный ком. Как она там? Плачет? Считает, что ее предали?

С миссис Вэй я не говорила с того дня, как вышла из больницы. И, откровенно говоря, не хотела. Я не знаю всех нюансов их семейной жизни, но как перестать осуждать женщину, которая не смогла – или не захотела – защитить собственную дочь? Я пыталась найти оправдания, но все они рассыпались, как мокрый песок.

Утро выдалось пасмурным, низкое небо висело над городом, готовое пролиться дождём. Я стояла у окна с чашкой кофе и смотрела, как по мокрому асфальту скользят редкие машины. Решение созрело само: нужно ехать в Асторию. Мне необхдимо увидеть Скарлетт. Мне нужно сказать ей, что я не откажусь от неё и готова помочь всем, чем смогу, даже если весь этот город сочтёт меня сумасшедшей.

За рулём арендованного автомобиля меня трясло меньше, чем внутри – рука на руле была, как якорь. Музыка играла туманно, переключалась станция за станцией, и ловила отрывки строк, которые неожиданно подходили под настроение: «держись, держись» – и мне хотелось смеяться, и плакать одновременно. Дорога до Астории заняла ровно двадцать минут, но в голове мелькали бесконечные мысли: «А если я опоздаю? Если скажу что-то неверное и малышка закроется?» Голос рассудка говорил: «Это было правильным решением», голос паники подсказывал тысячу худших вариантов.

Ветер свистел за окнами, мокрые от прошедшего дождя деревья бросали брызги на лобовое стекло. Я ехала не по привычной трассе, а по той, что вела вдоль побережья – иногда глаза отпускали дорогу и ловили серое зеркало воды, и оттуда тянулся солёный ветер, который почему-то успокаивал.

Подъезд к приюту выглядел скромно: двухэтажное здание с высокими окнами, огороженный невысоким забором, который давно не красили. На газоне играли дети, но их игры были другим видом обычности – не той, что видела у своих первоклашек, а чуть чужой, осторожной самой по себе. За воротами висела табличка: «Приют «Гавань» – реабилитационный центр для детей». Я припарковала машину и долго сидела, сжимая руль, будто могла приклеиться к миру, чтобы не оказаться в облаке тревоги.

Внутри пахло лекарствами и чистотой; ресепшн был аккуратным, но строгим. Женщина за стойкой – лет тридцати, с туго завязанным шарфом и усталыми глазами – посмотрела на меня, как на ещё одну потерянную душу или потенциальную проблемную клиентку службы.

– У нас есть запись о посещении? – осторожно спросила она.

– Нет, – ответила я честно. – Я просто… я учительница Скарлетт. Мне хотелось увидеть её.

Она пробежала взглядом по монитору, затем посмотрела на меня внимательнее. В её взгляде было официальное «право и порядок»: правила не для того, чтобы ломать их, а чтобы защищать.

– Мы можем организовать визит, – сказала она наконец, – но он будет под наблюдением, не дольше двадцати минут. И только в игровой комнате или у психолога. У нас строгая регламентация. Удивительно, но даже мать девочки еще не приезжала.

Я не знала, как комментировать этот факт. Слов нет. Ее ребенок находится в приюте, а она до сих пор не навестила? Мурашки нескончаемо бегают по телу.

Я кивнула, и вместо раздражения внутри возникла благодарность. «Хорошо. Двадцать минут лучше, чем ничего». Пока сотрудник приюта звонила по внутреннему телефону, протерла ладонью лоб – рука дрожала. Проверка документов, подпись в журнале, объяснение цели визита – всё это звучало формально, но знала: здесь каждое слово имеет вес. Я оставила номер телефона, адрес школы, пообещала, что буду вести себя по правилам.

Пока меня вели по коридору, я смотрела на двери: старые рисунки на стенах, смешанные цвета, плакаты «Тихо, дети отдыхают». И в каждом углу детская попытка сделать мир уютнее, но тень взросления успевала наступать на пятки. Я повторяла про себя имя Скарлетт так, будто выговаривая его, смогу сделать её менее чужой.

Когда дверь за мной открылась, я увидела её – сидящая у окна, с пледом на коленях. Пятнистые веснушки, рыжие кудряшки, которые небрежно выбивались из косички; лицо, которое отказалось от привычной детской улыбки. На руке бледный след от пластыря, и глаза, которые смотрели в одну точку: они были одновременно усталыми и настороженными. Скарлетт была такой хрупкой, что я вдруг ощутила, как дыхание прерывается.

– Привет, малышка, – сказала я первым, что пришло в голову, и удивилась, как тихо и ровно это прозвучало в комнате. – Я Мейв. Помнишь меня?

Она подняла глаза, и в них промелькнула доля узнавания или, может, просто появился интерес к чужому голосу. Её губы едва шевельнулись.

– Мисс Лорин? – спросила Скарлетт, будто проверяя, не повторяет ли ей кто ночной кошмар, – вы приходили раньше?

– Да, – ответила я. – Я приходила в больницу. И потом… ждала, когда тебя перевезут сюда. – Я закрыла расстояние, не делая резких движений, как будто каждый шаг мог спугнуть доверие. – Можно я сяду?

Моя малышка кивнула, и я опустилась рядом. Плечо к плечу, но между нами всё ещё стенка осторожности. Я чувствовала, как мои руки дрожат слегка, и сжала подол юбки, будто можно было укрыться в ткани.

– Ты боишься? – спросила я робко, и это оказалось не про море или гром, а про размер той боли, которая поселилась внутри неё.