Роман о первой… Дневники

– Спасибо!

– Отцу скажи, – поднимается. – А теперь марш на кухню, еда стынет. Документы у нас на руках, билеты нужно обратные купить, поезд отправляется ночью. Сегодня вторник, в субботу утром будем дома.

Глава 3.

17 января 1989 года.

Дневник 1.

Я начал вести тебя, чтобы сохранить мельчайшие детали моего СЧАСТЬЯ. Да, я счастлив! Каждое мгновение приобрело смысл, я наконец по-настоящему родился, я живу, я стал ВИДИМЫМ!!!

И нас двое! Мы – две половины одного целого.

Не важно – бродим ли мы молча по городу, готовимся ли к учёбе, сидя в комнате каждый со своим учебником или конспектом, рассматриваем ли наши вытянутые тени, размазанные по тёмному асфальту под блеклым неоновым светом уличного фонаря. Тепло.

Ходили в парк Пионеров, бегали по лабиринту ледяной крепости. Целовались до боли в отмороженных губах, потом неслись как угорелые домой, пили волшебный чай Виктории Александровны, ужинали, любовались алыми от мороза щеками (зря я их натёр колючим снегом), читали вслух Дюма, придумывая «французские» слова.

А ночью я видел Ксюшу во сне. Курносое чудо с горящими в темноте глазами. В цветастом платье и модных лоферах с большими золотыми гербами.

Время остановилось 17 января 1989 года.

***

Трудно себе представить, что были времена, когда не существовало возможности просто пойти и купить модную обувь. Её доставали с трудом и риском через спекулянтов, обменивали на дефицитные талоны, часами простаивали в очередях, либо покупали у знакомых, которым обновка не подошла – результат долгих ожиданий, приобретенный лишь бы не уйти ни с чем, а затем выставленный на перепродажу.

Основная масса стильной обуви поступала из стран социалистического блока: Венгрии, Румынии, Чехословакии и Болгарии. Югославская обувь, более мягкая и элегантная, считалась особенно престижной.

В конце 80-х годов прошлого века, когда сквозь однообразие пробивались первые признаки перемен, многое стало доступнее… при наличии денег.

Ни прилавков, ни столов – только живой коридор из торгующих с товаром в руках и медленно двигающийся поток покупателей, жадно ищущих нужную вещь. Туфли Salamander (Салома), Scorpione (Скорпы), мокасины с бахромой из тонко нарезанной кожи (Лапша), Адики и Пума – сверхдорогой и самый редкий товар, обувь из Западной Германии, Франции и Австрии оставалась заветной мечтой, вершиной желаний.

***

Я открыл глаза, и первое, что пришло в голову – свобода! Не нужно ждать криков дневального, построения и команд офицеров, думать о влажном и мрачном холоде стен, за которыми меня «поселили» собственные решения и действия. Состав, явно сбавив ход, нехотя катился сквозь утреннюю пелену тумана, цепляющегося за посветлевшие окна купе непроглядной плотной ватой.

Мысли были свежи, как лёгкий сквознячок, струившийся через небольшую щель в неплотно прикрытой створке окна. Я лежал на верхней полке, под шерстяным и пыльным одеялом, точно таким же, как в любой солдатской казарме – видимо, их производили на одной и той же фабрике. Скорый фирменный поезд № 14 «Берлин – Москва» упрямо стремился попасть в конечный пункт назначения, сохранив минимальное (в один час) отставание от расписания.

– Граждане пассажиры, – раздался всепроникающий голос проводницы, заставивший вздрогнуть каждого, кто имел возможность слышать. – Поезд въезжает в санитарную зону. Через сорок минут мы прибудем на Белорусский вокзал столицы нашей родины – города-героя Москвы. Туалеты я закрываю.

Последнюю фразу она произнесла с особым удовольствием, и мне тут же захотелось добавить:

«Кто не спрятался, я не виноват!»

Вагон в одно мгновение превратился в улей, нечаянно потревоженный беспечным бортником. Дремотность и тишина сменились хаотичной и шумной кутерьмой, словно люди только и ждали «волшебных» слов проводника.

Состав застыл у заасфальтированного перрона. Двери отворились, и людское море хлынуло из них, разливаясь вдоль серых стен вокзальных зданий. Редкие встречающие суетливо копошились в этом потоке, стараясь разглядеть знакомое лицо, часто «выныривая» над движущейся поверхностью.

– Мам, во сколько у нас поезд? – дождавшись, когда наши попутчики выдвинулись в сторону выхода, спросил я.

– В 16:40 с Казанского, – отозвалась мама, стягивая наволочку с жидкой подушки, набитой комковатой ватой. – У нас есть три-четыре часа на разграбление города.

– Тогда на Арбат и в Александровский сад?

– Лучше в ГУМ, нужно тебе что-нибудь из одежды купить. Всё, что я тебе привезла, кроме футболки и носков, мало, а в военной форме, я думаю, ты и сам не пойдёшь.

– В этом ПШ я словно с Великой Отечественной вернулся. Боюсь, что каждый встреченный нами патруль будет интересоваться, откуда такой бравый партизан взялся.

– Одень мою кофту, брюки сверху прикрой. Ремнём их затяни, чтобы не спадали, – протягивая мне свой свитер с высоким воротником, заговорила она. – Хорошо, что кроссовки тебе впору, хотя и в ботинках вроде ничего… Как же я не догадалась твой спортивный костюм взять! Бегала по военкоматам и в КГБ, он теперь ФСБ называется, а про одежду не подумала.

– Мне в комендатуре деньги какие-то дали, дорожные, тысяч шесть, на российские что ли? – натягивая мамину кофту, поинтересовался я. – Может, хватит на штаны?

– На сигареты хватило бы. Сейчас ценники такие, что не знаешь, на хлеб хватит или нет.

Мы вышли на уже опустевший перрон. Я тут же потянулся за сигаретами, отметив, что пачка купленной в Слониме «Магны» почти пуста. В Германии я плотно подсел на «HB», меняя выдаваемые в части «Охотничьи» и ярославскую «Приму» у местного деда, служившего в сороковых в вермахте и попавшего в русский плен. Обмен проходил один к двум в мою пользу, к великой радости обеих сторон.

– Сигареты купить нужно, – пробурчал я. – А в ГУМ мы с тобой не поедем. Доберусь до дома в том, что есть. Не голый, и слава богу.

– Правда, доедешь?

– Доеду! Дома есть что надеть, не всё перед армией продал. Да и привёз я из Дойчланда кое-что…

– Куда привёз? – остановилась мама.

– Взводный мои вещи вывез, – увлекая её за собой, ответил я. – Он в Кокчетаве живёт. Гнал машину себе и вещи мои заодно увёз.

– Кокчетав теперь в другом государстве, как и сослуживец твой. Так что сильно на него не надейся. Он хоть русский, взводный этот твой?

– Русский! – буркнул я, направляясь ко входу в метро.

Сигареты я всё же купил на площади Трёх вокзалов в неказистой коммерческой палатке, сваренной из железного листа и кое-как покрашенной половой краской цвета милицейской шинели. Блок «Магны» потянул на три тысячи, вдвое уменьшив мои транспортные.

Трое суток до дома тянулись целую вечность, усугубляемую вонючим и тесным застенком старого, раздолбанного плацкарта, в котором усилиями предприимчивых работников железной дороги были распроданы даже самые верхние полки, раньше используемые исключительно под багаж.

Город детства встретил необыкновенным весенним небом, свежим и лазурно-прозрачным, в отличие от замутнённых пылью, смогом и влагой столичных небес. Только теперь я почувствовал, как соскучился по этой глубокой голубой дали в белоснежном кружеве облаков, живущих только в этих границах, знакомых с детства и незамечаемых ранее.

Я шёл к остановке автобусов и троллейбусов, столпившихся на привокзальной площади, конечной точке множества маршрутов, стекающихся со всех частей моего города, ускоряя чрезмерно пружинистый шаг, глубоко вдыхая утреннюю прохладу, улыбаясь во весь рот, словно встретив давнего товарища, которого не видел много лет.

– Вон, сорок первый подъехал, – окликнула меня мама. – Побежали, минут через сорок будем дома.

Старенький трудяга ЛИАЗ, за свою тяжёлую жизнь встретивший в поездках множество гостей, путешественников, командированных, горожан, сельских жителей, заезжих чужестранцев и т. д. и т. п., приветственно распахнул узкие створки дверей и, дождавшись попутного ветерка, натужно ревя уставшим двигателем, нехотя покатил в сторону центра. Шипя прохудившейся пневмоподвеской, петляя между колдобинами и выбоинами, автобус двигался по проспекту имени Карла Маркса, неуклонно приближая меня к моему дому – старому деревянному бараку, печально глядящему на городской Milliarium Aureum покосившимися глазами-окнами.

– Сейчас только подумала, – чуть склонившись ко мне, заговорила мама, перекрикивая грохот нашей «пассажирской арбы», – ты ведь в городе не был почти три года. Изменился?

– Пока трудно сказать. По сравнению с мелким Слонимом и суетливо-пыльной столицей, наш, похоже, замер в ожидании чего-то.

– Чего? – не поняла мама.

– Чуда, должно быть. Ждёт, что в голубом вертолёте волшебник прилетит, ну, или, на худой конец, дворники с коммунальными службами, а поверх капитальной уборки пару-тройку поливальных машин отмоют грязь и вернут вчерашний блеск нашему Городу-саду.

– Вот ты о чём. Не до блеска сейчас, выживают все.

– В чистоте и выживать, и жить веселей.

– Это ты после Европ своих так говоришь.

– Не вижу разницы, везде люди живут…

Пара остановок, и сорок первый, свернув направо, покатил вдоль торгового центра. От вида его кирпичных стен с ярко-белыми вставками плит в душе появилось ощущение праздника, давно забытого, но оттого не менее приятного, тёплого, домашнего, в горле запершило, глаза сами собой увлажнились.

– Ну вот, мы и дома, – начала суетиться мама, поднимая с пола сумку и направляясь к дверям. – Сейчас помоешься, отец, пока тебя не было, во дворе душ соорудил. Я пока приготовлю чего-нибудь. Поешь, отдохнёшь, а завтра с утра пойдём по кабинетам, документы твои искать.

– Насчёт завтра я понял. А насчёт сегодня, мам, у меня есть некоторые планы.

– Понятно всё, – уже выходя из автобуса, причалившего к пирсу-остановке, улыбнулась она. – К Ксюше своей побежишь? Хоть позвони сначала, может, дома никого нет…

Дома ничегошеньки не изменилось. Заедающий, сколько я себя помню, замок на входной двери, тёмный коридор с выстроенными в ряд стиральными машинами на протёртом деревянном полу, длинный пенал общей кухни с кривым гусаком смесителя, газовым баллоном, соединённым длинным резиновым шлангом со старой, на четыре конфорки, плитой, узкий бело-голубой буфет, пара табуретов и запах нашего небольшого мирка: круглый стол, диван, шкаф, холодильник, моя кровать и два высоких окна, смотрящих на всё это «великолепие».

– Вещи твои в антресоли, сейчас полотенце достану, шампунь вот. Дуй в душ, слева во дворе увидишь. Только ключи от замка взять не забудь. Они на крючке у входа висят.

Мама достала из платяного шкафа огромное махровое полотенце и, протянув его мне, тут же направилась на кухню, мельком проведя ревизию внутренностей холодильника.

Я, скинув надетые на меня «латы» в виде маминой кофты, старой клубной футболки и брюк от костюма, в котором я в какой-то другой жизни получал диплом об окончании техникума, отыскал в антресоли свой спортивный костюм. Натянув его, тут же ощутил, насколько я увеличился в размерах на сытной армейской диете.

– А гардероб-то явно придётся менять, – буркнул я, отправляясь во двор. – Ладно, это потом, а сейчас глянем, что там батя за душ намутил…

Двор оказался пустым, лишь пара неизвестных мне машин лениво загорали под дневным весенним солнцем, подставив бока и крыши под его яркие лучи. Душ оказался довольно уютным: обитые подобием линолеума стены, небольшой предбанник, душевая с крупной, явно самодельной лейкой в подсвеченном тусклой лампой потолке и тянущаяся к ней труба из причудливого смесителя с холодной и ГОРЯЧЕЙ водой. Чудо!

– Мам, я постараюсь быстро, – еле застегнув на себе старые отцовские джинсы, втиснувшись в поблекший турецкий свитер и натягивая ещё приличные «Скорпионы» (один из первых опытов зарубежной обувной индустрии совместить туфли и кроссовки), заговорил я. – К Сане сейчас забегу, позвонить.

– Поешь, – только и успела крикнуть она вслед покидающему квартиру мне.

Тёплый день середины мая. Запах сирени и черёмухи, яркая зелень молодой поросли и салатовые первенцы листвы в маслянистой кожуре облетающих почек. Чистота, впечатляющая палитра красок, молодость, разрядка чувств, НОВАЯ ЖИЗНЬ!

– Блядь! Казанова! – Саня орал так, что, наверное, если бы это случилось тогда, четыре года назад, ночью в узкой комнате квартиры его деда-полковника, выходившей окном на соседнюю пятиэтажку, он безусловно одержал бы безоговорочную победу в нашем шумном ночном приключении. – Заходи, друг! Маша, посмотри, кто к нам пришёл.

Из кухни в коридор выглянула Мария Аркадьевна.

– Здравствуйте, юноша. Очень рада вас видеть. Проходите, сейчас будем пить чай.

«Она совершенно не изменилась», – подумал я. Может быть, ещё немного высохла, но хватка старого революционера всё так же чувствовалась в каждом её движении, в каждом слове.

– С удовольствием, Мария Аркадьевна, – выпалил я, проходя в прихожую, закрывая за собой дверь и потянувшись к телефонному аппарату. – Привет, дружище, я позвоню?

– Не надо этого делать, друг, – заслоняя от меня телефон своим мощным телом, тихо, но отчётливо произнёс друг. – Проходи в комнату, и поговорим…

Глава 4.

С началом 90-х и крушением Советского Союза российский рынок наводнили зарубежные товары. Отчетливо помню, как вошли в обиход американские сигареты: Lucky Strike, Marlboro, Camel, Winston, и, конечно, More. Каждая фирма стремилась занять свою долю в новом сегменте рынка. Со временем привычным для российского потребителя стали спирт Royal, ликер Amaretto и водка Black Death.

Эта водка, выпускавшаяся британской компанией G&J Distillers, продавалась в черной банке с изображением черепа в цилиндре. Несмотря на зловещее название, качество Black Death было вполне достойным. Хотя она и казалась крепкой, после употребления банки редко наблюдалось сильное обезвоживание или плохое самочувствие на следующий день. Объем тары составлял 0,33 литра. Немногие знают, что оригинальная Black Death ("Черная смерть") изготавливалась не из зерна, а из сахарной свеклы. Для достижения более мягкого вкуса спирт трижды пропускали через ректификационные колонны.

8 марта 1989 год.

Дневник 1.

Привокзальная площадь совершенно пуста. Наш автобус – самый первый. Я тяну упирающуюся, не совсем проснувшуюся девушку к зданию вокзала. Сегодня мы едем далеко-далеко.

На улице темно и зябко. Бронзовый набалдашник дверной ручки, натёртый ладонями тысяч и тысяч пассажиров, сверкает золотом, огромная створка поддаётся с неохотой. Внутри – скучная пустота, полумрак и долгое эхо от наших шагов.

Узкое оконце кассы, сонная хозяйка с расплывшейся по пухлым губам помадой.

– Два билета до Русской Поляны!

Мой голос – вкрадчивый и немного лукавый.

– Обратные брать будете?

– Нет, мы уже не вернёмся!

– Рубль тридцать, берите обратные, там касса может не работать…

– Барышня, мы обратно на такси! Мой водитель прибудет за нами к указанному времени.

Принимаю два прямоугольных квиточка, отправление через десять минут.

Два часа в полупустом сидячем вагоне, Ксюша спит у меня на плече. Её нежные и слегка влажные губы полураскрыты загадочно, маняще. Не удержался, целую её, целясь в изящную родинку. Улыбается.

В немытое, засаленное окно продирается солнце. Время летит незаметно, и вот мы уже в утреннем весеннем лесу, влетев в его распахнутые приветливо лапы сразу, как только спустились с неказистого, утопленного в снегу полустанка (до Русской Поляны мы не доехали).

Хруст снежинок под ногами, брызги искр в чистейшем лесном воздухе, влажная свежесть в весеннем ветерке и бархатистая дымка из выстроившихся на модный показ облаков.

Мы разглядываем их, лёжа на моей дублёнке, расстеленной на нетронутом снегу у самой кромки смешанного перелеска. Провожаем взглядом, словно корабли из лазурной бухты. Молчим. Нам не нужно говорить. Мы – одно существо.

***

– Привет. Как ты здесь…?

– Я приехал сегодня, всё решилось с документами, и меня отпустили.

– А…

– Тебе спасибо, всё моим рассказала, мама сама всё, что нужно, привезла.

– Забрала тебя?

– Так точно.

– Смешной ты, с этой прической.

– На губе побрили, больно вихрастый был.

– На губе?

– Так тюрьма у военных называется.

– Понятно.

– Так непривычно тебя с чёрными волосами видеть. Покрасила?

– Да. Модно так сейчас.

– Красиво.

– Спасибо.

– Ксюш…

– Не надо. Пойдём, покурим.

– Ты куришь?

– А ты?

– Пойдём.

Стоим на холодном полу балкона. Солнце спряталось за соседской девятиэтажкой, мрачно и сыро. Между нами метр мёртвого пространства. Взгляды пустые, молчание и дым от сигарет.

– Чем тебя прельстил "More"?

– Что?

– Сигареты прикольные.

– Лёгкие и ментол…

– Понятно.

– Зачем ты пришёл? Я Саню просила, чтобы он тебе всё рассказал.

– Он рассказал.

– И что?

– Я три года так хотел тебя увидеть, что не смог не прийти.

– Три года…

– Это много?

– Нет, наверное.

– Тогда почему?

– Несвоевременность. Так Тальков пел?

– Я хотел тебя увидеть, а той тебя нет.

– Нет?

– Она ушла, по делам, наверное.

Опускаю истлевшую "Магну" в наполовину заполненную окурками банку из-под немецкого пива "HB".

– Передайте ей, пожалуйста, что я вернулся… и вот это ещё.

Достаю из заднего кармана джинсов стянутый шнурком чёрный берет с небольшой кокардой и клиновидным красным флажком.

– Это не восьмиклинка, конечно, но это всё, что у меня сейчас есть.

– Что у тебя с армией?

– Мы расстались с ней по обоюдному согласию, осталось только оформить это документально.

– Удачи.

– Спасибо.

– Мне пора, – сказал я, поворачиваясь к двери.

– Прости, я не хотела, чтобы ты это видел.

Я ничего не ответил, лишь тихо вздохнул. Постоял еще немного, а потом вышел, оставив девушку наедине с холодным балконом, окурками и пеплом в светлой пивной банке, чёрным военным беретом, зажатым в тонких, нежных пальцах незнакомки – из чьей-то чужой истории.

В жестяном ларьке, прижавшемся бочком к остановке «улица Яковлева», полном близнеце столичного, я купил банку «BLACK DEATH».

Дребезжащий катобус надсадно голосил прогнившей выхлопной, заглушая пьяную эскападу одного из своих пассажиров. Вместе с «Черной смертью» мы ехали до первого после переезда садового товарищества с бойким названием «Энергия 1».

Старый, слегка покосившийся без капитального фундамента «скворечник» встретил непрошенного гостя накидным замком на усиленных листом жести дверях, решётки из сантиметрового прутка закрыли возможность попасть в его нутро через окна.

– И здесь мне не рады, – выдохнул я, направляясь в дальний угол сада. – Спасай, банька, ну хоть ты спасай!

Стемнело быстро. Я, обняв колени и забравшись на верхний полок, наблюдал, как заботливо напиленные отцом поленья (ровно такие, чтобы поместились в миниатюрной топке) неумолимо поглощает раздухарившийся от усиленной тяги красавец огонь. Жару я не чувствовал, лишь липкую, противную жижу, повисшую на мне и медленно оседавшую на белую поверхность досок осины, из которых полок был сколочен.

С первых минут шальная дурнота от алкоголя совсем лишила меня чувствительности, но и спустя время пламя, набравшее силу волшебным образом, не причиняло мне зла, скорее жалея и очищая от внутреннего напряжения и обиды.

То ли водка была палёной, то ли моё состояние не позволило ей подействовать, но в этот вечер она так и не смирила меня с произошедшим.

– Милая, сегодня праздник – День открытых дверей в забытом доме…

Завораживающий танец огня не утихал, добавив в свой рисунок салюты из ярких искр, взлетающих к верхушке топки то тут, то там, а совершенно трезвый наблюдатель еле слышно напевал возникшую в голове давно позабытую песню.

– Несвоевременность – вечная драма…

Глава 5.

Крах Советского Союза и последовавший за ним период нестабильности поставили армию страны в крайне тяжелое положение, близкое к коллапсу.

Приблизительно, к концу 1991 года, численность Советской армии составляла от 3,7 до 3,8 миллионов человек, не считая гражданских служащих. К моменту издания указа президента РФ Бориса Ельцина "О формировании Вооруженных сил Российской Федерации" в мае 1992 года, количество военнослужащих оценивалось уже в пределах 2,5–2,8 млн. Указ предусматривал дальнейшее уменьшение как численности, так и боевого потенциала Вооруженных сил РФ, а также сокращение расходов на их содержание с перспективой постепенного перехода к профессиональной армии. Параллельно Министерство обороны должно было разработать комплекс мер, направленных на обеспечение социально-правовой защиты военнослужащих, подлежащих увольнению. Однако эти намерения так и не были реализованы.

***

12 апреля 1989 год.

Дневник 1.

Сегодня ездили с Ксюшей к её дедушке. Вчера выяснилось: у него день рождения в День космонавтики, юбилей – 80 лет. И оказалось, что когда-то давно дед и отец поссорились, и единственный, кто поддерживает с ним связь, – Ксюша.

– Съездишь со мной к деду? – попросила она, нежно погладив меня по волосам.

– Я завтра учусь и работаю, если только вечером. После семи.

– Давай, я уеду к нему раньше, а ты приедешь и заберёшь меня?

– Тогда я куплю по дороге торт, и немного посидим, чай попьём.

– Он почти ничего не ест, желудок у него больной.

– Чего же ты раньше не говорила? У Тома батя по желудкам спец. Давай я с ним поговорю, устроим деду полное ТО.

– ТО???

– Техническое обслуживание…

Георгий Иванович жил в старой хрущевке всего в четырёх остановках от моего таксопарка (работаю всего полгода, а уже – «МОЕГО»). Интересный старик. Прямой, немного грубый, боксёр-контровик (так в спортивной среде называли бойцов, работающих на ошибках соперников) в постоянной защитной позиции.

– Твой? – смотря на меня, но обращаясь к Ксюше, проговорил он, открыв дверь.

– Мой, – чуть смутившись (как мне показалось), отозвалась она.

– Спишь с ней? – смотрит, не отрываясь.

– С ней поспишь! – отвечаю.

– Наш человек! – отступает, пропуская меня в прихожую. – Георгий Иванович, будем знакомы.

Странно, но рядом с этим мужчиной я почувствовал себя мелковатым, будто бы прописная буква «м» перед заглавной «М». Надо срочно что-то с этим делать!

Обратно мы шли пешком.

– Слушай, а чего они поругались?

– Кто?

– Ну, отец твой с дедом?

– Дед его пацаном обозвал при всех…

– Тогда понятно.

Эта часть города была усеяна частными домами, прячущимися за неказистыми дощатыми заборами. Улицы, так и не дождавшиеся благоустройства, встречали нас тёмными провалами луж на расплывшейся слизи грязи, которую местные называли дорогой.

Мы пробирались вдоль домов и изгородей в полной темноте, словно преступники, возвращающиеся с дела, скрываясь от любопытных глаз и путая след. От быстрого шага Ксюша быстро устала, и я, остановившись, поднял её на руки.

– Помнишь, ты так же нёс меня с дня рождения Тома?

– Это когда шампанское оказалось термоядерным?

– Ага! Мой папа только тогда тебя признал.

– Это как?

– Мама с Викой меня раздевали, отпаивали, умывали. Ругали тебя, мол, напоил и всё такое. А отец прикрикнул на них и сказал: «Что мало того, что нёс её, но ещё и не побоялся домой принести, взяв вину на себя, глядя в глаза. Так лишь настоящий мужчина может поступить».

– Не отпускай меня. Слышишь? Никогда…

***

– Да не могу я его вот так уволить! Он сержант сверхсрочной службы, у него же офицерская книжка на руках!