Киви на завтрак, или Записки переводчика, который забыл английский.

Так мы и пошли – я, как с глянцевой обложки журнала, и двое оборванцев, которые всю дорогу хохотали, представляя, как я пытаюсь есть пиццу или бургер в вечернем платье.

– Фу, эту гадость я и вовсе не собиралась есть, в платье или без. – поморщилась я, которая терпеть не может фастфуд. – А ты, Фриц, должен бы знать, что в России не ходят в ресторан в тапках и халатах. Мы с тобой неоднократно ужинали в различных кафе и ресторанах. Ты хоть одного человека видел в таком одеянии?

– Ну, да, ты права. Но мы же в наш домашний ресторан идем, там все свои! – Фриц кивает, поправляя свои очки.

– А ты, я смотрю, решила устроить конкурс красоты среди посетителей? – смеется Хани.

– Конечно! Причем, я уверена, что первый приз – мой! – парировала я с улыбкой.

И тут раздается звонок сотового телефона. Хани хитро улыбается и шепчет:

– Мы кое-кого позвали…

Передо мной, практически из-под земли появляются две женщины неопределенного возраста, в пижамных штанах, растянутых свитерах и с волосами, которые, кажется, не видели расчески со вчерашней вечеринки.

– Это Хлоя и Деви, – сообщает Фриц. – Они работают со мной над индийским проектом, и живут по соседству.

– А это наша принцесса из России Элина, – смеется Хани. Деви, оглядывая мой наряд.

Я в шоке:

– Очень приятно. А мы действительно идем в ресторан, а не на диван у телевизора?

– Ну да, – невозмутимо отвечает Хлоя, – но это наш ресторан. Там даже официант Ганс ходит в кроссовках.

Фриц подмигивает:

– Расслабься, там тебя все равно не знают. И, если что, мы можем сказать, что ты у нас – официальный представитель „гламура“ в этом заведении.

Прохожие оглядываются, явно гадая, куда это «светская львица» повела за собой «отряд неудержимых домоседов».

– Ну что, – вздыхаю я, – главное, чтобы в этом вашем „домашнем“ ресторане хоть вино было не домашнее.

– Обещаем, – хором отвечают они. – Но бокалы, возможно, будут из-под йогурта.

Как выяснилось позже, официант Ганс действительно подавал мне устрицы в кроссовках… Зато комплимент от шефа «Вы сегодня так ярко светитесь!» явно предназначался только мне. Ну хоть один человек оценил мои старания!

Но знаете, что? Это был лучший «проваленный» ужин в моей жизни. Потому что путешествия – это не про идеальные планы. Это про смех, вино и друзей, которые даже из сгоревшего стейка устроят шоу.

Глава 7

Оранжевое утро, или Как я выжила на планерке в Гааге

4:00 утра. Автобус. Мрак. Отчаяние.

Если бы мне три года назад сказали, что я, человек, для которого «рано» – это любое время до полудня, буду тащиться в Гаагу в четыре утра, я бы рассмеялась в лицо пророку. Но вот я здесь. Сижу. Сплю сидя. В автобусе, потом в электричке. Потом снова в автобусе. Мой босс Фриц, видимо, решил, что обмен опытом между нидерландским и краснодарским телевидением должен происходить в час, когда нормальные люди даже не думают просыпаться.

– Элина, это же круто! «Оранге» – ведущая государственная студия! – вещал он вчера, сверкая глазами.

– Круто, конечно, если ты жаворонок. А я – сова. Причем сова, которую выдернули из гнезда посреди ночи, – пробормотала я, но, увидев удивленный взгляд босса, разумеется, сказала, – Да, Фриц, отличная возможность! Спасибо тебе огромное.

5:00 утра. Гаага. Телестудия «Оранге» (что, кстати, значит «апельсиновый» – и да, теперь я понимаю, почему у них вся страна в этом цвете ходит: они просто с детства к ранним подъемам приучены, поклоняются солнцу и апельсинам, и даже королевская семья называется Оранге, то есть апельсин).

Меня встречают, ведут через студию – все бодрые, улыбаются, кофе в руках. А я? Я похожа на зомби, который случайно попал на бизнес-ланч. Но держусь.

И вот он – момент истины. Планерка. Но не в душном кабинете, нет! На огромной террасе, под навесом из вьющихся растений, стоит стол на двадцать шесть персон. И вся команда уже здесь – свежие, энергичные, с блокнотами и макбуками.

– Элина, садись во главе стола! – радостно объявляет продюсер.

О, боже, нет, только не это! Я мечтала о тихом уголке, где можно притвориться декоративным кактусом. Но нет же – мне, руссо туристо облико заспАно, почетное место. Под солнцем. Прямо в глаза. И тут я поняла, что не все так плохо. Солнце в глаза, значит, что я спокойно могу надеть солнечные очки. Спасение! Я надеваю их с видом голливудской звезды (хотя на деле больше похожа на летучую мышь после бессонной ночи), подпираю голову рукой и… да, я сплю.

Но Вселенная явно смеется и жестоко издевается надо мной. У нее, матушки нашей, очень изощренное чувство юмора.

– Элина, а как у вас в Краснодаре решают такие вопросы?

– Элина, а что Вы думаете о таком формате?

Я вздрагиваю, с трудом разлепляю веки и… о чудо! Мой мозг, оказывается, может работать и в этом режиме! Отвечаю внятно, громко и, кажется, даже умно. Рассказываю про наши съемки, про то, как мы однажды сняли сюжет с козлом (это был спецрепортаж о фермерских хозяйствах, но выглядело так, будто мы просто решили разбавить новости юмором). Потом рассказала, как мы «спасали» прямой эфир моей подруги, работающей на другой телестудии. В тот день была страшная гроза и, возможно, по этой причине телефонные звонки в студию не проходили, а в эфире было заявлено, что сейчас будет рубрика «Ответы на вопросы зрителей в прямом эфире». Объявлено и… тишина, звонков нет. Что делать? Мы с подругой побежали в соседние кабинеты, откуда звонили на внутренний номер студии и на ходу придумывали вопросы по теме передачи. Сами обхохотались и ведущую чуть до слез не довели. Голландцы смеются в голос и утирают слезы.

– У нас такого нет! – сообщает продюсер.

– Ну, значит, вам есть к чему стремиться, – улыбаюсь я, прикрывая зевок.

6:30 утра. Кофе. Много кофе.

Я все еще жива. Более того – меня хвалят. Оказывается, мой «стиль» (читай: полубессознательное бормотание) им понравился.

– Вы так все интересно рассказываете. Главное, уверенно говорите на английском! – поют мне дифирамбы зарубежные коллеги.

– Это не уверенность, а профессиональная привычка, – отвечаю я, и добавляю, – Благодарю за внимание.

Да, именно привычка, так как переводить с русского на английский и обратно, как и просто общаться на обоих языках без сучка и задоринки, как говорится, я могу в любом состоянии, даже если сплю. Это выработанный годами работы переводчиком рефлекс, можно сказать.

– Предлагаю Вам присоединиться к нашей съемочной группе, которая через час отправляется на стекольную фабрику в Леердам, а затем на королевский фестиваль в Амстердам.

Я растянула губы как можно шире в улыбке, пытаясь замаскировать разочарование. Ну, вообще ни на какую фабрику ехать не хочу. Производство меня не интересует.

– Спасибо большое. С удовольствием, – вместо этого произношу я и задаю вопрос из вежливости. – А что за фабрика?

– Это уникальная огромная стеклодувная мастерская, где стеклодувы работают по-старинке, выдувая фигурки через специальные трубки ртом.

В этот момент я проснулась и встрепенулась. О, да это интересно!

– Ух, ты! А что за фестиваль?

– Фестиваль тюльпанов. – сообщил мне оператор и пригласил на завтрак, который, как оказалось ежедневно готовит собственный ресторан для компании.

Мы вошли в зал и глаза мои разбежались от огромного количества явств: напитков, круассанов, закусок, различных салатов и блюд.

– Боже мой, а на сколько персон тут приготовлено? – изумилась я.

– На всю телекомпанию. А у нас тут около тысячи сотрудников, – просветил меня продюсер.

Так начался мой день в Гааге. С пытки ранним подъемом, с террасы под солнцем, с козлом в анамнезе и неожиданным успехом.

А потом была фабрика в Леердам, где я наконец проснулась – но это уже другая история.

Глава 8

Стекло, пар и хохот – или как я выдула… кляксу

Мы стояли в цеху стеклодувной фабрики в Леердаме, где воздух дрожал от жара печей, а мастера творили волшебство, превращая раскалённую массу в изящные вазы, фигурки и даже крошечных стеклянных животных. Их движения были точными, дыхание – мощным и ровным. Я не переставала восхищаться их силой и красотой стеклянных произведений.

Режиссер и репортер то и дело объявляли мастерам, что я приехала из огромной загадочной России и тоже работаю на телевидении. И в какой-то момент, один из мастеров вдруг предложил мне, как гостье, попробовать выдуть фигурку из стекла:

– О, это так мило с Вашей стороны. – поблагодарила я. – Боюсь, я что-нибудь испорчу.

– Ничего тут испортить невозможно! А если фигурка не получится, то мы ее всегда переплавим. Этот процесс бесконечный, – подмигнул мне мастер Ян.

– Ну, тогда давайте, – неуверенно согласилась я.

– Элина, ты думаешь, что у тебя хватит лёгких? – скептически приподнял бровь оператор, настраивая камеру. – Кроме того, мы не хотим, чтобы тебя унесло в вентиляционную трубу.

Рядом с рабочим местом стеклодувов работала мощная вентиляция, гудевшая как паровоз.

– Ха! Я наелась круассанов за завтраком, поэтому нужен тайфун, чтобы меня оторвать от земли, – фыркнула я. – У меня лёгкие, конечно, не как у оперной дивы, но что-то же я смогу надуть.

– Смотри, – шепнул мне осветитель, указывая на стеклодува, который, не моргнув глазом, выдувал идеальный шар. – Это человеческий компрессор!

– Ну что, Элина, попробуешь? – продолжал соблазнять меня мастер Ян, протягивая мне длинную металлическую трубку с каплей расплавленного стекла на конце. – Главное – дуй сильно и ровно.

Я взяла трубку, сделала глубокий вдох… и дунула. Ничего. Абсолютно ничего. Вернее, труба завизжала, как ужаленный тромбон, и я почувствовала, что сейчас воздух выйдет у меня из совершенно другого места… а именно, из ушей.

– Ты дуешь или загадываешь желание? – засмеялся звукооператор, поправляя микрофон.

Я надула щёки, как у бульдога, и снова – фуууух! Стекло, может быть, дрогнуло, но… не более того.

– О боже, – фыркнула репортёр, – у меня в фене мощность больше!

– Дайте ей кислородную подушку! – крикнул продюсер, едва сдерживая хохот.

– Вы, что, специально издеваетесь?! – просипела я, – Замолчите, иначе я вообще ничего не смогу надуть.

Я тряслась от смеха, что, конечно, совершенно не помогало делу. Каждый новый «заход» превращался в комедийный этюд: я пыхтела, краснела, надувала щеки, выпучивала глаза, скрючивалась в попытках выдавить из себя хоть что-то, а команда Оранге ржала так, что, кажется, стекла в цеху дрожали.

Через несколько минут я почувствовала дрожь в ногах, слабость в теле и увидела ярких синих и зеленых зайчиков перед глазами, которые прыгали и раскачивали меня в разные стороны. Через секунду вообще потемнело и… я очутилась в объятиях мастера Яна, который стоял рядом. Почувствовала, что меня побрызгали водой и постепенно пришла в себя.

– Да, такое бывает с непривычки! – Ян заботливо усадил меня на стул.

– Ага, со мной уже такое было, когда я на студии дула на елку, чтобы заставить дождик шевелиться для новогодней передачи. Бахнулась в обморок прямо под елку, к коробкам с подарками. Сюрприз!

– А почему вы не использовали вентилятор? – спросил звукорежиссер.

– Потому что была зима и вентилятор со студии забрала домой директриса.

В голландских глазах красным светом замигало недоумение. Им было не понять, что у нас, в частных студиях бывает и такое, и вообще, все, что угодно бывает.

В итоге моих героических усилий родилось… нечто. Микроскопическая, бесформенная закорючка, больше похожая на сдавленного стеклянного червяка, «вертолет» у меня в голове и полная тьма перед глазами, будто резко выключили свет.

– Браво! – восклицал оператор, снимая этот позор. – Шедевр абстракционизма!

– Это… хм… очень концептуально, – репортер с фальшивой серьёзностью наклонилась над моим изделием. – Назовём это «Крик души начинающего стеклодува».

Мастер Ян, сжалившись надо мной, аккуратно поднял трубу и опустил моё «произведение» в холодную воду. Через некоторое время он вынул его из чана, отколол от трубки и вручил его мне.

– Держите, это ваш первый шедевр!

– Я надеюсь, что это первый и последний опыт. А то вдруг я решу сменить профессию – тогда вам всем крышка. – съязвила я и все попадали со смеху.

Теперь этот стеклянный «автограф» лежит у меня на полке, напоминая, что не все рождены, чтобы дуть стекло… но зато все рождены, чтобы смеяться до слёз.

А команда Оранге до сих пор иногда пересматривает тот дубль и хохочет. Кстати, я тоже. Ну, а что? Искусство требует жертв. Желательно – с хорошим чувством юмора.

Глава 9

Тюльпаны, мельницы и голландский сарафан, который меня не спасает

– Элина, ты уверена, что нам не нужно снять ещё один дубль с тобой, падающей в тюльпаны? – голос оператора Вима прозвучал так искренне, что я на секунду задумалась: а вдруг это действительно важно для искусства?

– Вим, если я упаду в эти тюльпаны, то, во-первых, нас выгонят из парка, а во-вторых, ты же знаешь, как вы, голландцы, бережете свои цветы. Вы мне потом выставите счет на три годовые зарплаты или в тюрьму посадите.

Йост, режиссер группы, до этого молча куривший в сторонке, – кстати, в Голландии курят почти все, причем, табак, причем, самокрутки, – вдруг оживился:

– Ну, тогда хотя бы сделай вид, что ты в восторге. Ты же не в очереди за налогами стоишь, а среди миллионов тюльпанов!

– А что тебя не устраивает в моих эмоциях? Я в восторге! Что еще нужно сделать, чтобы выразить его правильно?

– Ну, ты как-то не по-голландски его выражаешь, – критически глянул на меня Йост.

– Так я и не голландка, а русская, между прочим. И выражать эмоции по-другому не умею.

– А ты попытайся, иначе мы кадры с тобой из сюжета вырежем. – пригрозил режиссер.

– Вот, все шантажисты! – я вздохнула и посмотрела вокруг.

Кекенхоф. Это не просто парк. Это взрыв цвета, ароматов и абсолютной уверенности в том, что природа – лучший художник. Полосы и завитушки тюльпанов всех оттенков: от белого, нежно-розового до чёрного (да, такие бывают!), гиацинты, нарциссы – всё это сливалось в единое, дышащее полотно. А между ними петляли дорожки, вели к прудам с лебедями, к мельницам, которые, кажется, только для красоты крутят лопастями – мол, смотрите, мы всё ещё в деле!

– Ладно, – сказала я. – Давайте снимем стандартный кадр: я иду по аллее, ветер играет моими волосами, я улыбаюсь и прыгаю, как будто только что выиграла в лотерею.

Звукорежиссёр тут же вставил:

– Только не говори потом, что ветер был слишком громкий. Я не могу его вырезать, это же Голландия!

Этой шутки я не поняла, видимо, это какой-то местный юмор. Однако выяснять, что она значит, не стала, а вихрем помчалась в начало аллеи.

– Ты там по пути еще наклонись вон к тем, черным тюльпанам и понюхай их, а потом подними на камеру довольное лицо и улыбнись от уха до уха! – вдогонку крикнул Йост.

– Ладно! Сделаю, что могу! – бросила я через плечо.

Съёмки закончились раньше, чем я ожидала. Видимо, Йост наконец поверил, что я действительно счастлива, а не просто профессионально это изображаю. И тут, как по сценарию, появились Фриц и Хани.

Фриц, мой босс и старый друг, ещё в студии пообещал приехать, но я не ожидала, что он приведёт с собой Хани – свою жену, которая, кажется, знает о тюльпанах больше, чем все гиды Кекенхофа вместе взятые, несмотря на то, что по профессии она египтолог (вот уж не знала, что за это платят).

– Ну что, русская дикарка, – ухмыльнулся Фриц, – готова к культурному просвещению?

– Это кто тут дикарка?! От голландского дикаря слышу! Я уже два месяца живу в Нидерландах, – парировала я. – и теперь даже сыр с плесенью ем без дрожи.

Хани покачала головой:

– Этого мало. Настоящая голландка должна уметь с восхищением говорить о любом событии, ненавидеть немцев из-за футбола и считать велосипед священным животным.

– Ну, про немцев и велосипед я могу.

Как всегда, шутка вызвала приступ всеобщего веселья у съемочной группы и у Хани с Фрицем. На этой веселой ноте мое пребывание в составе съемочной группы компании «Оранге» закончилось. Режиссер взял у меня адрес и пообещал прислать курьера с записью сегодняшних приключений. А мы с почтенной голландской четой отправились гулять. И это была не просто прогулка – это было погружение.

Каждый уголок парка казался специально созданным для того, чтобы его сфотографировали и поставили на обложку журнала «Идеальная жизнь, которой у вас нет». Мы заглядывали в каждый закоулок:

– Ой, смотрите, пруд с утками! – восхищалась я.

– Да, они явно считают себя здесь главными. – тут же парировал Фриц.

Рядом с мельницей, у которой туристы делают фото, стараясь выглядеть «естественно», я тоже задержалась и сделала пару снимков. Вообще, я задерживалась на каждом пятачке и почти под каждым деревом пока мы не дошли до лавки с сувенирами и магазина модной одежды, где я, под давлением Фрица и Хани, купила «настоящий голландский сарафан» и шифоновую накидку.

– Примеряй сразу! – потребовал Фриц.

Я вышла из магазина в новом облике. Хани склонила голову набок:

– Ну… уже лучше.

– Но всё равно не по-голландски, – заключил Фриц.

Я рассмеялась. Именно в этот момент я поняла, что быть голландцем – это не про сыр, велосипеды и тюльпаны. Это про то, чтобы принимать жизнь как игру. Даже если это что-то грустное.

– Знаешь, – сказал Фриц, пока мы шли к ресторану, – у нас даже на похоронах иногда смеются. Ну, а что? Человек жил, потом умер. Жалко, конечно. Но солнце-то всё равно встанет завтра.

Я задумалась. Может, в этом и есть секрет их счастья? Не цепляться за трагедии, а просто… жить. А пока – ужин, вино и бесконечные шутки про то, что мой сарафан всё равно не делает меня коренной жительницей сказочной страны.

Но голландцем нельзя стать, голландцем надо быть в душе. Даже одевшись в любимые в этой стране балахоны и нацепив на спину рюкзак, вы все равно будете выделяться из толпы. Под конец моего пребывания в «Большом детском саду» один человек, с которым мы часто встречались на автобусной остановке в Гауде, где все друг друга знают, охарактеризовал меня так:

– Ты выглядишь все равно не по-голландски, но уже гораздо лучше.

Но я уже почти голландка. Почти.

Глава 10

Баржи, кофе-шопы и море, от которого сводит ноги

Фриц Ван ден Бор, мой босс, человек с неиссякаемым запасом сарказма и странных идей, как-то раз сказал мне:

– Элина, если ты хочешь понять Голландию, перестань думать, что всё должно быть логично. У нас дома плавают, люди живут в церквях, травка легальна, а в море никто не купается, потому что оно всегда холоднее, чем твоё отношение к бюрократии.

Я тогда не придала этому значения. А зря.

Баржа, которая не плавает

В тот день мы шли по набережной Амстердама, и я в очередной раз удивлялась местной молодежи.

– Фриц, почему половина твоих соотечественников сегодня выглядят так, будто их разукрасили в детском саду на празднике?

Он лениво оглядел компанию «золотого человека», «серебряной собачки» и пары клоунов, болтавшихся на мосту.

– А, это просто суббота. Они либо участвуют в каком-то флешмобе, либо просто очень хорошо провели ночь. Или и то, и другое.

Мы зашли в гости к его другу, который, как выяснилось, жил на барже.

– Ух ты, это же настоящий корабль! – воскликнула я, увидев пришвартованное у пирса судно.

– Нет, это дом, – поправил меня хозяин. – Просто он умеет плавать. Теоретически.

– А практически? – поинтересовалась я.

Молчание было мне ответом.

Внутри было просторно: кухня («здесь почти не готовят, зачем, если вокруг сто тысяч кафе?»), три комнаты, бильярд, библиотека и даже столовая.

– А можно на барже прокатиться по каналу? – спросила я с надеждой.

– Нет, – ответили мне в унисон хозяин дома и Фриц.

– Во-первых, канал грязный, он как болото, в нем ничего нет плавает, даже утки обходят его стороной. – объяснил Фриц. – Во-вторых, это всё равно что предложить: «О, у тебя квартира! Давай её по городу покатаем!»

Мы выпили вина, закусили сыром («конечно, это же Голландия»), вышли на палубу. Амстердам в свете заката выглядел так, будто его нарисовали специально для открытки.

– Хочешь в кофе-шоп? – неожиданно спросил Фриц, указывая на старинное здание, с окон которого свешивались ноги разукрашенных подростков.

– О, да! Я обожаю кофе! – обрадовалась я.

Фриц и его друг разразились хохотом.

– Элина, дорогая, – сказал Ганс, хозяин баржи, вытирая слезы. – Кофе-шоп – это не про кофе. Это про… ммм… местную ботанику.

– А кофе там есть?

– Технически – да. Но это как зайти в аптеку за мясом.

Я задумалась.

– То есть, если я попрошу латте, мне его сделают?

– Сделают. Но ты будешь единственным человеком в истории, кто пришёл туда именно за этим.

Гаага: море, судороги и бесстрашные голландцы

До Гааги мы доехали за полчаса («это же Голландия, тут всё рядом, даже границы»). На набережной царил хаос: кто-то пел, кто-то катался на скейтах, кто-то пил пиво, а самые отчаянные купались в море.

– Фриц, оно же ледяное!

– Ну да. Но это не останавливает настоящих голландцев. Мы же не из тех, кто дрожит от пары градусов ниже комфорта.

Я решила проверить свою стойкость. Зашла по щиколотку – ноги свело судорогой.

– Всё, я передумала. – сказала я, отпрыгивая назад. – Я лучше посмотрю на это безумие с берега.

Фриц засмеялся:

– Слабак. Настоящие голландцы купаются даже зимой.

– Настоящие голландцы – тоже сумасшедшие, – пробормотала я. – А я – русская, могу и в прорубь и коня на скаку, и в горящий кофе-шоп, если на то надобность есть. А если нет, то обойдусь без эксцессов.

Мы купили по бутылке колы («чтобы было меньше похоже на алкоголизм»), сели на парапет и наблюдали за происходящим.

– Знаешь, в чём главный секрет Голландии? – внезапно спросил Фриц.

– В тюльпанах? Велосипедах? Легализации всего на свете?

– Нет. В том, что мы не заморачиваемся. Дом на барже? Почему нет. Холодное море? Ну и что. Магазины с травкой? Да кому какое дело. Мы просто живём так, как хотим, и не паримся.

Я задумалась. Может, он прав?

– То есть, если я захочу завтра разукраситься в золотую собаку и пойти так на работу…

– Я уволю тебя. Потому что даже у нас есть пределы.

Мы рассмеялись.

А море, между тем, продолжало биться о берег, совершенно не заботясь о том, что кто-то считает его слишком холодным.

Вывод дня:

Голландия – это страна, где можно жить на барже, которая не плавает, покупать «кофе», который не кофе, и купаться в море, которое скорее заморозит, чем освежит. И всё это – абсолютно нормально. И если когда-нибудь я тоже научусь относиться ко всему так же спокойно, как Фриц – значит, я почти голландка. Почти.

Глава 11

Святые лики, сводчатые потолки и голландский прагматизм

Фриц как-то раз сказал мне:

– Если ты хочешь понять Голландию, представь, что Бог вышел на пенсию, а его офис переделали под лофт.

Тогда это изречение мне показалось очень странным, я посмеялась, но не осознала, насколько он был близок к истине.

Добро пожаловать в мой храм.

Когда Хлоя пригласила нас в гости, она как-то особенно многозначительно улыбнулась:

– Приготовься, у меня необычное жильё.

– Что, у тебя тоже дом на воде? – спросила я.

– Хуже, – засмеялся Фриц. – Она живёт в церкви.

– В смысле, рядом с церковью?

– Нет. Внутри. Буквально.

Я решила, что это шутка. Ошибка. Разве Хлоя монашка? Или она бездомная? Ничего не понимая, но и не расспрашивая больше, так как знала, что мне ничего не скажут до самого места назначения, я отправилась в гости к Хлое.

Мы подошли к величественному зданию с витражами, остроконечной крышей и крестом на фасаде.

– Так… это всё ещё действующая церковь? – неуверенно спросила я.

– Ну, если под "действующей" ты подразумеваешь, что там живу я и моя кошка, а еще три голубя, которые живут под куполом, то да, – ответила Хлоя, доставая ключи.

Дверь скрипнула, и мы вошли.

Первое, что бросилось в глаза – потолок. Высокий, сводчатый, с фресками, на которых ангелы и святые взирали на нас с выражением, будто говорили: "Ну и что вы тут забыли?"

– У тебя… на кухне… лик Христа, – выдавила я.

– Да, он следит, чтобы я не пережаривала мясо, – невозмутимо ответила Хлоя.

Фриц, привыкший к такому соседству, спокойно развалился на диване, который стоял прямо под изображением Страшного Суда.

– Не переживай, они уже давно не активны. – сказал он, указывая на потолок.