Бюро & Контора

– Товарищ Маршак, рад встрече… Что ж не позвонили, мы бы подготовились, стол накрыли, вы у нас не частый гость. А так у нас даже гематогена к чаю нет.

– Значит, поговею. Ну, надеюсь, с торжественной частью покончено, перейдем к делу.

– Дело у нас общее, апокалипсис не допустить, – согласно кивнул Климов.

– Я по поводу незаконно задержанной гражданки Акинфеевой, – перенаправил разговор Самуил Яковлевич.

– Эльвира у нас в гостях, в целях ее же безопасности, – ответил Антон Палыч, наливая из графина воду в граненый стакан. Сделав большой глоток, он продолжил: – Насчет незаконно, тут вы мимо. В сговоре она, правда, мелкая пешка. Но ничего… Пешка за пешкой, глядишь, и до ферзя доберемся.

– Говоришь, одно дело делаем, а нас на допрос не пригласили… – с укоризной в голосе высказал Маршак.

***

Камера дышала могильным холодом. Кирпичные стены, сложенные из камней старой, разрушенной церкви, давили на плечи, словно похмельная тоска на алкоголика. Эльвира, съеженная на нарах, казалась тенью самой себя. Локти уперлись в колени, пальцы судорожно вцепились в волосы. Лязг замков и скрип двери не пробивались сквозь пелену отчаяния.

Самуил Яковлевич, водрузив себя на табурет напротив, принял позу оскорбленного аристократа. Соткав вокруг себя полог тишины, прошептал:

– Эльвира…

Голос вырвал ведьму из оцепенения. Она вскинула голову, глаза распахнулись в безмолвном крике. Секундная пауза – взвешивание стратегии. Затем частое моргание, дрожащая рука коснулась подбитого глаза, алая трещина на губе задрожала в притворной мольбе:

– Самуил Яковлевич… миленький, помоги… век не забуду…

– Сколько раз, Эля, я вытаскивал твою тощую задницу из дерьма? Где благодарность? Почему сразу не пришла к нам? Ты же нас всех подставила, а теперь смеешь просить!

– Клянусь, словно пелена с глаз упала, очнулась как от дурного сна. Думала, как бы осторожно выйти на связь, без лишнего звона. Но кто-то тут же, как крыса, сдал, получается, свои же… и пришли эти… – тараторила испуганная ведьма, пытаясь оправдаться.

– Слава Темной Луне, хоть они приглядывают за тобой, когда я не успеваю. Но крота этого надо вычислить, тихо и без огласки.

– Так ты поможешь мне? – пролепетала Эльвира, в голосе зазвучала робкая надежда.

– Ты хоть представляешь, какой ценой нам далось пересечь реку Забвения? Артефакт, способный на это, стоит целое состояние, а наш коллега едва не остался там навсегда! И все это для того, чтобы получить информацию, которая к тебе даром в руки упала. – Маршак задумался, потирая переносицу так, словно сквозь пальцы пытался нащупать давно забытое пенсне. Наконец, он вынес решение: – Хорошо… ты будешь мне очень многим обязана. Через пятнадцать минут я тебя заберу. Приведи себя в порядок, – бросил он, кивнув в сторону сиротливо примостившегося в углу умывальника. Словно стряхнув с себя пелену тишины, Маршак властно рявкнул: – Дежурный!

***

– Ну что, Антон Палыч, смотрю, методы с тридцать седьмого не изменились… Хоть что-то в этой жизни незыблемо.

Климов развел руками, изобразив на лице раскаяние: – Согласен, не по-мужски вышло. Виновный ответит.

– Протокол изучен, – Самуил Яковлевич говорил мягко, но твердо. – Состава преступления нет. Обвиняемая находилась под чудовищным магическим прессингом, противостоять которому было не под силу и более стойкому.

– Да мы её едва раскололи! Новых дружков покрывала! – взорвался Антон Палыч, обрушив ладонь на стол, отчего тот вздрогнул.

Самуил Яковлевич нежно погладил папку с протоколом, словно успокаивая живое существо: – Испугалась она, при ваших-то подходах.

– Бабке сто лет в обед, а пуглива, как юная девственница, – проворчал тот.

– "Старый – что малый", – назидательно произнес Маршак. – Не проводить же нам внутреннее расследование "о чрезмерном превышении полномочий"? Сейчас не время.

– Согласен, времени нет, – подтвердил Климов, слегка поморщившись. – Что ты хочешь?

– Заберу её к себе, под личную ответственность. Может, ещё ниточку вытянем… Своими методами, более… гуманными.

Подполковник молча махнул рукой в знак согласия.

– Ну вот и договорились, – Самуил Яковлевич протянул руку для рукопожатия.

Пожав в ответ руку, Антон Палыч бросил в коммутатор: – Дежурный, освободить задержанную.

Глава 3

Глава 3. О.М. (оперативные мероприятия)

Шаман ждал у входа в театр, его помятый горчичный пиджак, наброшенный поверх футболки с олимпийской символикой-80, казался ироничным приветом из прошлого. Спортивные штаны, вытянутые на коленях, украшала кошка, парящая в прыжке, (а вернее пума, о чем недвусмысленно гласила надпись на английском), являли собой странный диссонанс. Завершали этот эклектичный ансамбль замшевые туфли терракотового цвета – единственная обувь, осмелившаяся составить компанию пиджаку. Для солидности он попыхивал дорогой трубкой из капа средиземноморского вереска, и с любопытством, словно рентгеном, просвечивал ауры прохожих.

Из людского водоворота вынырнул русоволосый парень в клетчатой фланелевой рубашке и поношенных джинсах.

– Добрый вечер, Вы Эдуард?

Шаман скривился, будто от горького привкуса во рту.

– Лучше просто Шаман.

– Извините. Илья Светлов, – представился молодой оперативник.

Шаман заглянул в его голубые глаза, удивленно вскинув левую бровь.

– Экзорцист…

Затем, расплывшись в улыбке, протянул руку для рукопожатия и шутливо поинтересовался:

– А почему не в рясе?

– Оперативника ноги кормят, а в ней жарко и бегать неудобно, – ответил Илья, пожимая руку и, в свою очередь, задавая вопрос: – А вы почему один, без напарницы?

Шаман выпустил сизое облако дыма, рассеивающееся в вечернем воздухе.

– Живет своей жизнью. Даже у курицы должно быть личное пространство. Но когда надо, она обязательно появится.

Рядом с ними закашляла чопорная дама, разодетая с кричащей роскошью. Отгоняя табачный дым надушенным платочком, она процедила сквозь зубы, обращаясь к Шаману: "Мужчина, своим внешним видом и манерами вы оскверняете этот храм искусства, оскорбляете истинных служителей Мельпомены! Вам бы в цирк, там тоже в буфете водку наливают и пахнет привычнее – навозом да опилками."

Шаман втянул ноздрями театральный воздух, скривился и парировал: "Водку и коньяк в театральном буфете, дамочка, никогда не берите, они разбавлены, из-за того, что служители этого чудесного храма, пьют не просыхая, куря по три пачке в день. Оттого и разит от вашего храма дешевым табаком, перегаром и нафталином. А в цирке все честнее, без этой вашей напускной святости. Там потом пахнет, трудовым потом. Да и пьют там одни клоуны, а как известно, актер и шут – почти синонимы." Лицо дамы налилось краской.

"Ну, идем, стажер," – Шаман взял Илью под локоть и потянул к входу. Дама демонстративно обогнала их, протиснувшись в плотный поток зрителей, медленно вползающий в распахнутые двери БДТ. (Большого Драматического Театра имени Г.А. Товстоногова).

– А билеты? – прошептал Илья, спохватившись у входа. Ответом послужила сама реальность: в сиянии люстр фойе их уже поджидал директор театра. Сергей Архипович Татьянов, заслуженный деятель искусств, издалека приветственно взмахнул рукой, отдавая распоряжение билетерше немедленно пропустить «дорогих гостей».

Сергей Архипович горячо пожал руку Шаману, одаривая его искренней, чуть подобострастной улыбкой и щедро рассыпая комплименты: – Ах, Эдуард Сабитович, дорогой вы мой! Как всегда, эпатажны и неотразимы!

Эта сцена, развернувшаяся в самом сердце театрального святилища, вонзилась кинжалом в сердце элегантной дамы, наблюдавшей за происходящим из толпы. Преданную прихожанку, искренне влюбленную в театр, положившую всю свою душу на алтарь искусства, предали, унизили, растоптали. Сам директор, хранитель традиций, заискивающе улыбается и пожимает руку этому… провинциальному хаму, "колхознику", как презрительно окрестила она Шамана в мыслях. Зрелище было настолько отвратительным, что ей стало нечем дышать. Боль сдавила грудь стальными обручами, в глазах потемнело, и в отчаянной попытке освободить горло для глотка воздуха она инстинктивно сорвала жемчужное ожерелье. Жемчуг рассыпался по полу, но это не помогло. Дама рухнула без чувств.

– Врача! Скорую! Женщине плохо! – раздались испуганные крики.

– Разойдитесь! – крикнул Шаман, пробиваясь сквозь толпу и склоняясь над неподвижным телом. Легким нажатием ладони он надавил на грудь, заново запуская остановившееся сердце. Зевакам, столпившимся вокруг, на мгновение показалось, будто под его рукой вспыхнул слабый свет. Дама жадно, с хрипом, вдохнула воздух. Синюшный оттенок на лице сменился аристократической бледностью. Открыв глаза, она увидела виновника своего сегодняшнего унижения. Слезы хлынули из глаз безудержным потоком.

Подняв с пола жемчужину, Шаман внимательно повертел ее в руках. – А бусы-то не простые, – подумал он про себя, а вслух обратился к Илье: – Илья, помоги проводить даму. – И, собирая рассыпавшиеся жемчужины в руку, повернулся к директору: – Сергей Архипович, нам бы комнату.

– Да, да, прошу ко мне.

В кабинете директора, стены которого украшали старинные афиши в деревянных рамах, дама, съёжившись на кожаном диване, жалобно всхлипывала, словно разбитая птица. Она нервно постукивала стаканом с водой по зубам, изредка шмыгая покрасневшим носом.

– Вы позволите? – тихо спросил Шаман, протягивая к ней руки. Сил на возражения не осталось. Она молча кивнула, с покорностью принимая очередной удар судьбы. Он слегка нажал указательными пальцами за её ушами. В голове кольнуло острой иглой, в глазах потемнело. И вдруг, словно лопнувший пузырь, вся непомерная тяжесть, копившаяся в сердце долгие годы, схлынула, оставив лёгкость, свойственную юным девицам, не обременённым семейными заботами. Блаженно улыбнувшись, она откинулась на спинку дивана и благодарно прошептала: – Спасибо вам… а что со мной случилось?

– Пустяки…сердечко прихватило. Вся тайна – в жемчуге. Не простое ожерелье, а свидетель былого, пропитанный историей. Он принадлежал Марии Висновской, актрисе с даром от Бога и бездной в душе. Где слава, там и тень – депрессия. Замыслила она трагедию шекспировского размаха, свой финал "Ромео и Джульетты". Увлекла за собой юного корнета в смертельный танец любви. Но что-то дрогнуло в их плане: он отправил ее в мир иной, а сам сдался правосудию. Давно то было, истину теперь не сыскать… Но жемчуг – он губка для эмоций, впитывает в себя и восторг, и отчаяние. А когда чаша переполнена – возвращает сторицей.

– Вот откуда эта внезапная страсть к Мельпомене… а потом – гнетущая тоска и раздражительность. Я и к психологу бегала, все без толку, – выдохнула она с облегчением. – А сейчас словно солнце в душе засияло.

– Но эйфория скоро пройдёт, и тревога может вернуться. Такое бесследно не проходит, – предупредил Шаман. – Вам бы в храм, к святым образам, душу очистить молитвой.

– Церковь Благовещения на Васильевском, знаешь? Там отец Прокопий, старец мудрый, прозорливый, он словом исцелит, советом направит, – подхватил Илья. – И ожерелье освятит, глядишь, и отступит от него скверна.

– Ни за что! Никогда больше не надену! Пусть мой благоверный бывший сам любуется своим подарком. Или новой пассии презентует, –отрезала она с дрожью в голосе.

– Ни в коем случае! Грех тяжкий на душу возьмешь, – нахмурился Илья.

– Да выбросить его тогда в реку, и с глаз долой! – отмахнулась она с содроганием в голосе.

– Такие вещи не исчезают бесследно. Обязательно найдут новую жертву… хозяйку. Если позволите, я его в спецхран сдам. Там ему самое место.

– Да, пожалуйста, избавьте меня и мир от этой зловещей красоты.

В кабинет вошел директор, с букетом алых роз и абонементом в театр на месяц. «– Водитель ждет у входа, отвезет вас, куда пожелаете», – произнес он с сияющей улыбкой, словно ничего и не произошло.

С благодарность принимая дары дама точно знала, что сюда она больше ни ногой.

– Эдуард Сабитович, вы снова нас выручили, вы наш спаситель! – Сергей Архипович крепко тряс руку Шамана, благодаря его с искренней признательностью.

Шаман слегка морщился, но терпеливо сносил эту фамильярность. Гражданским, в отличие от коллег, он позволял называть себя мирским именем, понимая, что их сознание зажато в тисках привычной реальности.

– Сколько же мы тогда намаялись с этим призраком! Всех артистов перепугал, труппы полным составом в запой уходили, спектакли срывались. А Эдуард вмиг с ним покончил, – пояснял директор, обращаясь к Илье.

– Сергей Архипович, я к вам вот по какому делу… – начал Шаман, но был прерван.

– А это что сейчас было? – изумился директор.

– Это так, сопутствующая помощь, факультативом. А нас с коллегой интересует рыжий кот, что служит при театре.

– Это вам к хозяйственнику, идемте, провожу. – И взволнованно добавил: – Он что, тоже из этих?..

– Нет, он безопасен, но кое-что проверить надо.

Самсон Генрихович, лысоватый, чудаковатый педант в очках с толстенными линзами и в выцветшем халате, накинутом на безупречно белую рубашку с галстуком, кивнул, сверяясь с журналом:

– Числится, числится. Инвентарный номер семь, кот рыжей масти, кличка Мурзик. Вот и ветеринарный паспорт в наличии… Все прививки в срок.

– Мы не для проверки, – успокоил слегка занервничавшего завхоза Шаман. – Просто взглянуть одним глазком.

– Так он на дежурстве сейчас. Кормим мы их раз в сутки, утром. В форме держим… Мыши, сами понимаете, – пояснил Генрихович.

– Может, мы сами его поищем, покличем? Не возражаете?

– Пожалуйста. Директор за вас лично поручился. Если заблудитесь, вот мой номер, звоните – отыщем.

Отыскав укромный уголок за арьерсценой, Шаман достал из нагрудного кармана маленькую бутылочку сливок, налил немного на пол и прошептал что-то на немецком. Из-под куска обветшалой декорации, словно из ниоткуда, выскочил крупный рыжий кот. В мгновение ока он закружился волчком и предстал в своем истинном обличье – низкорослым карликом с аккуратно зачесанными рыжими волосами и тщательно подстриженной бородкой, с дохлой мышью в зубах.

– Scheiße! – выругался он на немецком, выплевывая добычу. – Ну нельзя же так бесцеремонно вторгаться в мою приватную зону! – уже на чистом русском, без малейшего акцента, проворчал он недовольно.

– Прости, но у нас сроки поджимают, – извинился Илья, протягивая влажную салфетку.

– Danke… то есть, спасибо, – поблагодарил карлик, тщательно вытирая рот и бороду.

– Бонсе, – представился хайнцель, слегка поклонившись и водрузив на голову зеленую шапочку. – Зачем звали?

– Нужна любая информация об усадьбе Альбрехтов. Очень поможешь.Ты ведь из тамошних?

– Не порядок… – пробормотал Бонсе, поднимая пуговицу с пола. – Идемте в костюмерную, там и поговорим.

В лабиринте бесчисленных нарядов он быстро отыскал нужный костюм. Усевшись на стул, ловкими пальцами достал нить с иголкой и принялся пришивать пуговицу, погружаясь в пучину тягостных воспоминаний, в ту часть жизни, которую он отчаянно пытался забыть.

– Я тогда совсем мальцом был, но память у хайнцелей долгая, цепкая. Все началось с проклятой книги… кажется, «Книга Соломона». Хозяин наш голову потерял, бессмертием бредил. Днями и ночами читал, перечитывал, а потом до обрядов темных добрался. Что там в подвалах творилось, не знаю, нам туда ходу не было, но злом оттуда несло за версту. Мы даже эту проклятую книгу украдкой сжечь пытались… а ей хоть бы хны, словно из самой преисподней скована. И вот тогда стряслась беда, хуже которой и представить нельзя. Эта ночь до сих пор в кошмарах является, будто вчера случилось. – Он тыльной стороной ладони вытер выступивший пот со лба и продолжил, голос его дрожал, словно осенний лист на ветру: – Завыли псы, не своим голосом, будто души грешников оплакивали, заживо в геенне огненной горящие. Свечи в поместье разом погасли, и воцарилась такая тьма, густая, осязаемая, что хоть глаз выколи – все едино. Слуги, будто перепуганные овцы, сбились в кучу, дрожа всем телом от страха. А потом… потом началось самое страшное. Снизу, из подвалов, донеслись вопли, от которых кровь стыла в жилах. Не человеческие вопли, нет. Скорее звериные, полные дикой боли и первобытной ярости. И после этого наступила могильная тишина, еще более жуткая, чем крики. А утром дверь подвала вылетела с петель, словно от удара чудовищной силы, и оттуда выползло… нечто. Тело хозяина, лишенное души, пустая оболочка, в которой осталось лишь бессмертие. Тупое, злобное, голодное. Выползло из подвала, словно гад из норы, и давай прислугу резать, как лиса в курятнике. Еле мужики дворовые его сетью рыбацкой скрутили, будто бешенного зверя, да в сарае заперли, на цепь посадили.

– Похоже, он стал одним из ходячих мертвецов, – пробормотал Илья, сосредоточенно делая пометки в своем стареньком блокноте.

Бонсе аккуратно повесил починенный костюм и продолжил рассказ:

– Ни клинок, ни свинец не могли ему навредить. Сыновья, потеряв рассудок от горя, пошли на ужасный поступок: заковали отца в цепи в самой дальней и мрачной части подземелья, а вход замуровали камнем, привезенным из священных мест, используя раствор, приготовленный на святой воде. Они объявили о его смерти, похоронив пустой гроб. Мы же, охваченные невыразимым страхом, бежали, забрав с собой эту зловещую книгу. В соседской деревне нас не приняли, и мы нашли убежище в непроходимых болотах. Отец спрятал книгу в железный ящик, залил его свинцом и отправился топить в самой глубокой трясине. Утром ушел и больше не вернулся… видимо, нашел там свою кончину вместе с ней. Остались мы с матушкой вдвоем, прибились к травнице, поселились в её ветхой избушке. Жили впроголодь, питаясь одним рогозом, да сушеными карасями по великим праздникам. Матушка, сжалившись надо мной, благословила в дорогу, в славный город Петербург. Так я здесь и оказался. Больше добавить нечего… дел невпроворот, некогда с вами лясы точить.

– А план подземелий нарисовать сможешь? – с надеждой спросил Илья.

– Говорил же, нам туда ходу не было. Но где входы располагались, помню.

Илья достал из заднего кармана увеличенный спутниковый снимок усадьбы. Развернув его, он протянул Бонсе карандаш:

– Покажи.

Тот долго, с прищуром, изучал снимок, а затем уверенно, будто ставя печать, нанес два крестика на разные участки карты.

– Только запечатано намертво, ни войти, ни выйти. С самого Воалама иеросхимонаха Клеопу привозили, он Христовы печати ставил… – Бонсе замялся, качнув головой. – Думаю, туда вам точно не попасть. Да и опасно это, наверняка оболочка хозяина до сих пор жива."

"Спасибо, Бонсе, держи," – Шаман протянул бутылочку со сливками. "Извини, магазинные, времени в обрез было."

"Ничего, я уж привык," – Бонсе внимательно изучил срок годности. "Последний раз настоящие при Брежневе пробовал, во времена СССР." Осушив бутылочку одним долгим глотком, он бросил на прощание: "Ну, я побежал, дел по горло. Нужен буду – знаете, где искать." И, обернувшись котом, юркнул под огромный шкаф.

***

Особняк, словно гора обсидиана, чернел на фоне истекающего кровью заката. Отсутствие света рождало зловещую иллюзию заброшенности, словно в этих стенах навеки поселилась пустота. Лучи фар вырвали из мрака лишь часть кованых ворот, сплетение которых напоминало паутину. Из калитки, словно из преисподней, выступил охранник. В багровом отсвете заката его глаза вспыхнули зловещим рубиновым огнем, и он, не говоря ни слова, повелительно махнул рукой.

Лобанов вышел из машины, предъявил служебное удостоверение. Охранник брезгливо повертел корочку, словно держал в руках кусок пользованной туалетной бумаги, и, вернув ее, пожал плечами:

– И что?

– Разговор есть к Иннокентию Михайловичу, – ответил Лобанов, доставая алый мандат, – Дело срочное, код красный.

– Жди, – буркнул охранник и, отвернувшись, что-то пробормотал в рацию.

Лобанов закурил. Руки слегка дрожали. Не каждый день вот так заявишься к главе крупного петербургского вампирского клана. Рация пискнула, и хриплый голос проскрежетал:

– Пропустить.

Лобанов затянулся последний раз и бросил окурок под ноги.

– Подними, не у себя в «мусарне», – процедил охранник.

– Да у вас тут и урны-то нет, куда его выбрасывать? – попытался отбрехаться лейтенант.

– Вон «ведро» на колесах, туда и бросай, – кивнул охранник на машину Лобанова.

Скрипя зубами, Лобанов поднял окурок, открыл дверцу и швырнул его в стакан с недопитым кофе.

Проходя в калитку, он обернулся и зло процедил:

– Я тебя запомнил.

Охранник расплылся в улыбке, обнажая два ослепительно белых клыка, и прошипел:

– Я тебя тоже.

Щелкнул рубильник, и тусклые фонари вдоль дорожки, ведущей к поглощенному тьмой особняку, вспыхнули, словно запоздалые светлячки, освещая путь незваному гостю.

***

В тихом, укромном кафе неподалеку от театра, Шаман заказал зеленый чай, а Светлов – черный кофе с эклером.

– Итак, что мы имеем в сухом остатке? – задумчиво проговорил Эдуард, загибая пальцы.

– Первое. Время – завтра, в полночь.

– Второе. Место – усадьба Альбрехтов.

– Третье. Книга Соломона. Насколько мне известно, в ней содержатся заклинания вызова шестнадцати видов адских сущностей.

– По нашим данным, вероятнее всего – Асмодей, – добавил Илья, вторя размышлениям Шамана. – Неужели кто-то извлек ее из болотной трясины? – с сомнением произнес он.

– Подобные артефакты не тонут, они способны сами призвать себе нового хозяина.

Подоспели чай и кофе. Шаман совершил едва заметный ритуал, проведя рукой над столом. Чашки отозвались тихим, фарфоровым звоном о блюдца.

– Теперь можно.

– Живот не скрутит? – шутливо поинтересовался Светлов.

– Только если у тебя аллергия на магию, но таких у нас не держат, – усмехнулся Шаман. – Завтра встанешь бодрым и полным сил.

Илья сделал глоток ароматного кофе, ощущая, как мурашки бегут по телу, заряжая энергией каждую клетку.

– Может, с утра болото прочешем? – предложил он, с аппетитом откусывая половину эклера.

– Алешеньку отправим, а сами спозаранку полным составом выдвинемся в усадьбу, – прихлебывая горячий чай, выстраивал план Шаман. – Входы в подземелья, целостность печатей проверим.

– Можно под видом реставраторов, – предложил Светлов, вытирая сладкие пальцы о салфетку.

– Лишнее… Они точно знают, что мы в курсе. Работать будем в открытую. Нам нужен специалист по святым печатям.

– Будет… Климов целый вертолет в министерстве выбил, старца с Валаама к утру доставят.

– Молодец, Илья, люблю инициативных, – довольно улыбнулся Шаман. – А теперь – расход. В шесть ноль-ноль у нашего Бюро.

– До завтра, – кивнул Илья.

***

Миновав арку портала, освещенного лишь пляшущими языками газовых фонарей, Лобанов робко коснулся бронзового молоточка, выполненного в виде оскаленной головы летучей мыши, сжимающей в клыках кольцо. Дверь бесшумно подалась, маня вглубь. Вдоль стен вспыхнули канделябры, рождая призрачные, трепещущие огоньки, указывая путь в сумраке. Гробовая тишина встретила лейтенанта, и каждый его шаг отдавался гулким эхом в бесконечной анфиладе комнат. Липкий пот застилал глаза, ноги наливались свинцом, а сердце вдруг застучало, как безумный барабанщик, разрывая звенящую пустоту.

– Кто сердцем в дверь мою стучит, в ночной тиши, когда луна молчит? Чей тихий стук, как шепот ветерка, коснулся вдруг уснувшего замка? – прогремел бархатный бас из огромной гостиной, освещенной яростным пламенем «пионерского костра», бушующим в исполинском камине, занимавшем почти всю стену. Лобанов глубоко вдохнул и, собравшись с духом, решительно зашагал в глубь безразмерной комнаты. У самых всполохов огня, на протертом кожаном диване, полулежал черноволосый мужчина с изящным, словно выточенным профилем, завороженно наблюдая за танцем багряной жидкости в бокале. По обе стороны от него, словно ночные бабочки, примостились две обворожительные брюнетки. Алые шелковые платки змеились вокруг их тонких шей, а по бледным, словно алебастровым лицам, играли дрожащие отблески пламени. Перед ними, во всю длину дивана, раскинулся журнальный столик, щедро усыпанный гроздьями винограда, диковинными фруктами и соблазнительными закусками, утопающими в мерцании винных бутылок.

– За стол не приглашаю, в гости не звал. Садись и рассказывай, с чем пожаловал, – указал хозяин жестом на металлический стул, стоящий спинкой к камину. Лобанов опустился на раскаленное сиденье, чувствуя, как жар пламени обжигает спину и затылок, и заговорил, тщательно подбирая слова: – Инокентий Михайлович, я бы не осмелился потревожить Ваш покой, если бы не чрезвычайная ситуация.