Сыграй, для меня!

У рояля сидело несколько учеников, склонившихся над нотами. Среди них – девушка лет двадцати с тёмными волосами, собранными в небрежный пучок.

– Лена, сыграй нам, пожалуйста. Что-нибудь из Шопена. Мягко. Так, чтобы затихли души, – произнёс Джулиано с лёгкой улыбкой и жестом подозвал девушку к роялю.

– Конечно, профессор, – кивнула она, бросив короткий взгляд на Рафаэля. Её пальцы, изящные и уверенные, коснулись клавиш.

В комнате воцарилась тишина. А затем – первые ноты. Мягкие, печальные, будто сама ночь заговорила голосом боли и надежды.

Рафаэль сел на стул у окна, скрестив руки на груди. Его взгляд был устремлён в пол, но разум – где-то далеко. На пепелище, среди обгорелых стен, где кричали женщины и рвались на части судьбы.

И всё же… музыка звучала. Как будто пыталась вымыть кровь из его памяти.

– Знаешь, Рафаэль, – негромко сказал Джулиано, глядя на него, – Шопен сочинял не для победителей. А для тех, кто не успел расплакаться.

Он не ответил. Только сжал челюсти и закрыл глаза. Сидел, не шелохнувшись, глядя на Ленины руки, скользящие по клавишам, будто они плыли по глади воды. Музыка лилась легко, как дыхание, наполняя комнату тонким, почти хрупким светом. И он впервые за этот день… дышал.

Он смотрел на неё, как будто впервые увидел женщину. Ни мишень, ни трофей, не инструмент для давления. Просто – она. Лена. В этом свете, в этих звуках, в этом покое.

Её лицо чуть склонено к клавишам, губы приоткрыты, будто она слышит мелодию внутри себя, прежде чем пальцы извлекут её наружу. Она не играла – она жила внутри этой музыки. Рафаэль уловил, как в уголках её губ дрожит еле заметная, полусонная улыбка. В этот момент она была прекрасна. Прекрасна в своей неприкосновенности. В своей свободе от всего, к чему он привык.

«Такая чистая… как ты вообще ещё существуешь в этом городе, где на стенах кровь не успевает высохнуть?» – подумал он.

На мгновение ему захотелось коснуться этой чистоты. Просто дотянуться – не для того, чтобы взять, а чтобы понять, что ещё не всё потеряно.

Музыка продолжала звучать, как будто мир вокруг затаил дыхание. Джулиано стоял в углу, наблюдая за племянником, и на его лице была грусть – глубокая, как тень на старом портрете. Он понимал, что за этим взглядом Рафаэля скрывается что-то страшное. Но сейчас – было рано спрашивать. Слишком рано.

Рафаэль провёл ладонью по лицу и медленно выдохнул. Его пальцы дрожали, он сам этого не заметил.

«Если бы я мог остаться здесь. Просто – здесь. В этом вечере. В её музыке…» – пронеслось в голове.

Но за окном ревели сирены. Где-то в городе догорал дом. И он знал – время вернуться туда, где нет Шопена. Только сталь, дым и молчание после выстрела.

Рафаэль не мог отвести глаз от Лены.

Она была как картина из другого мира – слишком тонкая, слишком светлая для того мрака, в котором он жил. Музыка, льющаяся из-под её пальцев, будто прорывала в его душе дыру. Он не знал, что там, за ней, – только чувствовал, как за много лет впервые защемило в груди.

«Она должна быть моей», – пронеслось в голове. Эта мысль была резкой, непривычной, но не хищной. В ней не было желания сломать, подчинить. Скорее – спрятать. Как будто её можно было спрятать от мира. Уберечь. От себя.

Он подошёл ближе, словно притянутый невидимой нитью. Сел на стул рядом с фортепиано, не сводя с неё взгляда. Она всё ещё играла, сосредоточенно, не заметив, как в воздухе вокруг него начало что-то меняться.

– Как тебя зовут? – тихо спросил он, когда последняя нота затихла, словно не хотел вспугнуть её.

Лена подняла взгляд. Её глаза были цвета тихой утренней воды – ясные, спокойные. Она чуть улыбнулась, не зная, кто он, но ощущая, что перед ней не просто посетитель.

– Елена, – ответила она. – А вас как зовут?

Рафаэль задумался на секунду. Имя, которое внушало страх, которое знали прокуроры и гангстеры, звучало здесь чуждо. Оно не принадлежало этому светлому залу.

– Рик, – вымолвил он. – Просто… Рик.

Лена кивнула, сдерживая лёгкое удивление. Он выглядел дорого, держался сдержанно, но в его лице читалось нечто острое, как у человека, много повидавшего – слишком много.

– Вы любите Шопена? – спросила она, слегка повернув голову.

Он усмехнулся одними глазами.

– Я не знал, что люблю, пока не услышал, как ты его играешь.

Она опустила глаза, смутившись, но улыбка осталась.

Рафаэль смотрел на неё, как на ускользающее видение. Что-то в ней отзывалось в нём самому. Не та его часть, что привыкла стрелять первой, а та, которую он думал уже давно мёртвой.

«Я не дам тебе исчезнуть. Не в этом городе.», – подумал он, чувствуя, как в груди гудит что-то опасное. Не ярость. Нежелание. Что-то древнее, как чувство утраты, ещё до того, как потерял.

Сзади послышался кашель – дядя Джулиано. Он подошёл, хлопнул его по плечу и прошептал:

– Хорошо она играет, да? Напоминает твою мать, когда она была в твоём возрасте. Такая же… светлая. Я до сих пор помню Лючию.

Рафаэль кивнул, но не ответил. Он боялся сказать хоть слово – вдруг развеется всё, что родилось внутри него под эту музыку.

Последняя нота замерла в воздухе, дрожа в тишине, словно не хотела отпускать. Лена замерла, её руки на мгновение зависли над клавишами, как будто прощались с музыкой, которую она только что подарила миру.

Рафаэль всё ещё сидел, не шевелясь, как будто любое движение разрушит хрупкое волшебство, только что созданное перед ним.

Елена медленно поднялась, провела ладонью по гладкой поверхности рояля – с благодарностью, почти с нежностью, – затем обернулась к слушателям.

– Спасибо, – сказала она тихо, сдержанно, но в этом слове звучало всё: уважение, скромность, лёгкое волнение.

Она сделала изящный поклон. В её жесте не было притворства – он был воспитан, музыкален, как и она сама. Потом она взглянула на Рафаэля.

На краткий миг их взгляды встретились. Её глаза были спокойны, светлы, в них не было страха – лишь лёгкое любопытство. Она не знала, кем он был. Но чувствовала: в этом человеке что-то сдерживается – как вода за плотиной.

Рафаэль приподнялся, хотел что-то сказать – просто удержать её, услышать голос, ещё хоть слово, – но не успел. Лена уже шагнула к двери.

– Лена… – произнёс он почти шёпотом, как будто пробуя вкус её имени на языке. Но она не услышала. Или сделала вид, что не услышала.

Он смотрел ей вслед, пока дверь не закрылась за ней мягко и бесшумно. Музыка исчезла. Вместе с ней ушло и то странное чувство, как будто он мог стать другим.

– Тебе понравилось? – нарушил молчание голос дяди. Джулиано подошёл ближе, держа в руках чашку с чаем. Он улыбался, но в глазах читалась проницательность.

Рафаэль не ответил сразу. Он всё ещё смотрел на дверь, за которой исчезла девушка.

– Она… настоящая, – наконец сказал он. – Ни грамма фальши.

– Да, – мягко согласился дядя, – она и играет, как будто душу разворачивает. Но, Рафаэль… не трогай её. Ты ведь знаешь, о чём я говорю.

Рафаэль медленно перевёл взгляд на дядю.

– Я не хочу ей зла, – сказал он негромко. – Я просто… не знаю, что это было.

– Это называется чувство, – спокойно ответил Джулиано. – Не путай его с правом собственности. Если ты её полюбишь – отпусти.

Рафаэль усмехнулся. Улыбка была горькой, как старое вино.

– Я не умею отпускать, дядя.

И снова его взгляд вернулся к двери. Словно она ещё была там. Словно он всё ещё слышал отголосок Шопена – и верил, что музыка может изменить монстра.

Рафаэль всё ещё смотрел на закрытую дверь, словно в надежде, что она снова откроется и Лена вернётся. Он сидел молча, в его лице смешались удивление, восхищение и какая-то незнакомая для него мягкость. Губы сами собой раздвинулись, едва слышно:

– Она… прекрасна.

Голос его был тихим, почти детским – будто он впервые увидел нечто по-настоящему светлое. Слово "прекрасна" звучало не как комплимент, а как откровение. Он не отрывал взгляда от двери, где ещё витал отголосок её игры.

Джулиано, стоявший чуть позади с чашкой чая, посмотрел на племянника с лёгкой улыбкой. В его глазах заискрилась мудрая грусть. Он уже понял, что сердце Рафаэля дрогнуло, но знал, насколько опасна эта дрожь в человеке, чья жизнь построена на жестокости и власти.

– Она моя лучшая ученица, – произнёс он спокойно, с ноткой гордости. – С самых первых занятий у неё был дар. Чистый, как родниковая вода. И сила… не та, что в оружии. Другая. Та, которая исцеляет.

Рафаэль медленно повернулся к нему, словно просыпаясь от сна.