Записки нечаянного богача – 4

– Готовы? – выкрикнул он, перебивая рёв движка.

Головин ответил нецензурным, что можно было бы перевести, как «ступай!» или «давай!». Или, обладая нужной долей романтизма, как гагаринское «поехали!». Сам он в это время заканчивал компоновать своё немаленькое тренированное тело позади меня в переплетении штанг и труб так, что оно чудесным образом стало казаться неотъемлемым конструктивным элементом кабины. Если у этого технического рычащего недоразумения в принципе предусматривалась кабина. И мы рванули в ночь.

Я подскакивал на кочках и горках. Я бился башкой о трубы спереди и слева. Справа и сзади я бился о руку и грудь стального приключенца, которые характеристике владельца соответствовали полностью: даже звук был, кажется, такой же, как при ударах о металл с другой стороны.

Пилот, умудряясь каким-то чудом и наитием изыскивать путь в непроглядной тьме, орал песни. Вернее, одну и ту же, старинную, пиратскую, из древнего советского фильма «Остров сокровищ». Там, где «берег, принимай обломки, мёртвых похоронит враг!».

– Слышь, «Спутник», медведь белый! Сбавь, разобьёмся к хренам в темноте! – проорал еле слышно на скорости Головин.

– Где мы – там победа! "Нас воспитали думать только о победе, альтернатив которой ровно две из двух!" – вновь затянул Илюха. Этой песни я не знал. И на словах «ну кто сильней, братан, медведи или волки» даже напрягся. Но зря.

Плюясь от пыли, которой вроде как и неоткуда было взяться перед нами, но откуда-то бралась, подскакивая и не переставая колотиться о элементы конструкции, мы с Тёмой прослушали композиции «Мы – десант, мы – морская пехота» и «Прощайте, скалистые горы!». Последней, в меру сил, подпевали, регулярно сбиваясь на не предусмотренные текстом слова, когда багги влетал в какие-то колючие кусты или взмывал метра на полтора над землёй, падая потом и подскакивая, как мячик. В том, что чёрно-белый тельник Илюха носил по заслугам, вопросов не было. В том, как он умудрялся одновременно орать песни и вести сквозь непроглядную ночь это рычаще-скачущее недоразумение на такой скорости – были. Но некогда было задавать.

Солнце восходило над саванной, сквозь которую мы пылили метеором. Становилось жарче, прямо с первых же минут, хотя, кажется, такого не могло быть – воздуху и земле нужно было прогреться после ночной тьмы. Но духота и жар наваливались с каждой минутой. И в шлеме становилось всё неуютнее. Но хоть капитан наш орать перестал наконец-то. Охрип, наверное.

Мы остановились возле какого-то редколесья, за которым торчала какая-то темная скала. Ну, то есть гранит или какой-то иной камень, я в минералах не силен, пер из-за густого кустарника прямо к небу. Над песком плыло марево. Высадившись, только-только собрались перекурить, как вдруг откуда-то сверху раздался вскрик. Голос женский. Я задрал голову. Рядом с вершиной кто-то болтался, зацепившись за выступ скалы одной рукой. Отсюда не было видно, сколько пальцев продолжают удерживать вес тела, все пять или уже меньше.

Я рванул к скале, оставив позади оседать песок и пыль. Фигурка наверху меняла очертания. На её месте так бы каждый поступил – прижаться к камню всем, чем можно и нельзя: ногти, щека, зубы, подушечки пальцев, даже веки глаз – только бы не упасть. Но тут крик повторился, причем не оставляя сомнений: сперва резкий, короткий, а за ним – долгий, на одной ноте, рвущий нервы, голосовые связки и барабанные перепонки. Такой обычно обрывается глухим ударом о землю. Я бежал, почти не касаясь земли, и скала была уже рядом. Сзади раздался вскрик Головина, но я уже не обратил внимания. На набранной скорости взлетел бегом на отвесную стену метра на два минимум и резко оттолкнулся от неё дальше вверх, пытаясь сохранить остатки разгона. Руки развёл как можно шире. Летел, как баклан рядом с поднятым из воды тралом – кверху лапами. Ну, или просто как баклан. Но при всей гуманитарности склада ума мне повезло рассчитать все верно. Ну – как повезло? Метров с двадцати тело прилетело точно в меня. Ну, то есть я смог прервать затяжной прыжок. Вернее, свободный полет.

Если кто не учил в детстве физику (как я), – то туловище, весящее сколько-то, набрало какую-то скорость за очень короткое время и рухнуло на парящего меня так, как будто мне в грудь пришла электричка. После этого мы вместе с телом пролетели отведенную дистанцию до поверхности планеты. Которая финально отругала того, кто не знает физику, ласковым таранным ударом. Всей планетой. В спину. Мне.

* Мсанжилэ – Большая дорога (банту).

** Куду – африканский вид антилоп. На светло-коричневой шерсти имеют от шести до десяти вертикальных светлых полос.

*** Welcome on board –Добро пожаловать на борт (англ.).

Глава 4. Просьба отстегнуть ремни

Когда глаза, изумившись по очереди, сперва правый, а следом и левый, вновь обрели способность передавать в мозги данные визуального распознавания того, что было снаружи, я уж было почти совсем отчаялся. Реалист, фаталист и скептик давно сорвали голоса и хрипели исключительно на эмоциях, упрямстве и редком паскудстве характеров. Двое последних не спорили, а в один голос поноси́ли меня, ни капли не стесняясь в выражениях. По их единому мнению, сорваться в африканскую ночь от малолетней дочери и беременной жены мог только окончательный, финальный, катастрофический… А вот тут определения разнились. Но мне не нравилось ни одно из предложенных, откровенно говоря.

Реалист пробовал было защищать меня, вспоминая про Белую Гору, про Голос моих Небес, велевший жить по чести. Но как-то, кажется, тоже слабо убедительно. Видимо, я и его удивил. Это – да, это я завсегда.

Но когда непроглядный мрак, озаряемый лишь излишне экспрессивными фразами моих внутренних голосов, чуть просветлел, надо мной повис потолок той самой комнатёнки, где не так давно мы беседовали со старой ведьмой Мсанжилэ. Сама она склонилась слева, блестя впотьмах белка́ми глаз, зубами и дорожками слёз на изрезанных шрамами и морщинами щеках.

– Ты совершил чудо, белый Волк с Севера! Вода и камни теперь сложились иначе, говоря о другом пути по саванне, когда Солнце встанет снова! – мать Куду говорила торжественно и величественно, пусть и сквозь слёзы радости. Как и те голоса, что «переводили» её слова. И в одном из вариантов последняя фраза звучала как «ты изменил будущее».

– Будет больно, но ты справишься! Возьми с собой эту своенравную горную козу Мотэ Мдого, белый Волк, можешь даже наказать её так, как сочтёшь нужным. Я жду вас завтра на закате, всех. У Старой Антилопы найдётся слово или дар для каждого. Но я всё равно в вечном долгу перед тобой. Ты использовал единственный шанс, без оглядки, без страха. Это чудо!

Про «последний шанс» прозвучало как «выдернул единственную алмазную шерстинку со шкуры Великого Льва, не дожидаясь, пока он заснёт». Эх, бабуля, вот бы Головину да научиться у тебя такой лирике. А то у него всё только «чудила», «победила», колдун да убогий…

– Выпей, белый Волк. Это поможет тебе вернуться в тело и одолеть боль. Кости срастутся быстрее. Спасибо тебе за правнучку. Спасибо за новое будущее для всех шамба́ла!

И странный блестящий половник, рукоять которого была покрыта не то резьбой, не то чеканкой, коснулся моих губ. Напиток не был ни горячим, ни холодным. А сама поварёшка, кажется, была вовсе не железной. Судя по ощущениям – дерево! Как наши резные ложки липовые! А потом меня будто током ударило, да не тем, что из розетки, а тем, что от высоковольтки, когда от жертвы остаются только оплавленные дымящиеся резиновые сапоги…

Солнце, яркое африканское Солнце, которое тут было, кажется, втрое больше, чем дома, резануло по глазам, заставив тут же зажмуриться и дёрнуться. И, конечно, сразу же глухо взвыть, потому что движение принесло боль. Но, видимо, какой-то опыт уже стал накапливаться – её я воспринял с настоящей искренней радостью. Проведя логичную параллель: Дима болит – значит, Дима живой. Это не могло не радовать, конечно.

Когда удалось снова открыть глаза, смаргивая слёзы, что хором вышибли Солнце и боль, получилось разглядеть занимательную картину.

Под раскидистым деревом, крона которого плоско расстилалась над землёй на высоте метров трёх, будто китайский бумажный зонтик, сидели в обнимку Илюха и щуплая девчонка-негритянка лет двадцати, с неожиданным светлым прямым каре, чем-то напоминавшим причёску легкомысленной стюардессы из фильма «Пятый элемент». Глаза у них обоих на лицах помещались, кажется, из последних сил. И если для жителей чёрного континента это было в порядке вещей – у них в принципе строение глаз такое, выразительное – то рязанский морпех вызывал опасения. Мне сходу не удалось представить, что могло бы вызвать подобный мимический взрыв на физиономии засекреченного отельера.

Чуть правее от них зашевелилась трава и кусты. Внутренний скептик тут же предположил крадущегося леопарда и заголосил, забил тревогу. Но Илюха и неожиданная блондинка-негритянка не среагировали на шелест никак.

– Да когда ж я, наконец, сдохну-то?! – сдавленно-сварливо прозвучал оттуда голос стального приключенца. А следом, раза с третьего, поднялся и он сам. Не весь, не в полный рост – просто сел в траве. Разевая рот, как выброшенная на берег рыба. Забыв про свой фирменный прищур. Он, морщась, растирал большими пальцами ладони. И, кажется, легонечко дымился. Ну, или это жар в саванне такой эффект давал. Между мной и ним было метров пять.

– Это чего щас было, Башка? – выговорил наконец морпех, протирая глаза. Удалось это ему не сразу, потому что девчонка вцепилась в правую руку намертво. Но он вряд ли обратил на неё внимание, потому что шевелилась она в такт с плечом и локтем, как пышный волан на рукаве платья. Или какой-нибудь погон с аксельбантом, принимая во внимание героическое секретное прошлое хозяина багги.

– А это, Илюх, называется «Волков очнулся – всем лежать». Ох, мать-то, как под связку светошумовых попал… Да на оголённом кабеле стоя, – Головин попробовал встать на четвереньки, но завалился набок в траву, пропав из виду. Только сиплые матюки, доносившиеся оттуда, давали понять, что Тёма жив и, вероятно, здоров. Будет. Чуть позже.

Морпех вскочил, снова не обратив внимания, что девушка так и висела у него на руке. Ноги её лентами мотнулись вслед за ним, рванувшим к другу. Закинув правую руку Тёмы себе на левое плечо, он помог ему подняться и дохромать, хотя скорее дотащиться до дерева, под которым они снова уселись на сухую жёсткую траву. Навесное оборудование в лице блондинки и приключенца отстыковалось от Илюхи, и троица переводила глаза друг на друга. Временами непонятно поглядывая на меня.

– Поправь меня, если я что-то напутаю, Башка. Дружок твой поймал девку, что свалилась с неба, с высоты девятиэтажки примерно. Для этого он взбежал по вертикальной скале и сиганул ей навстречу, частично погасив скорость падения и сбив вектор. Поэтому они не изломались и не изорвались о камни у подножия, а брякнулись в нескольких метрах от них. Судя по звуку – скалолазка товарища твоего раздавила, как жука колорадского. Я такой звук последний раз из-под гусениц слышал. – Илюха передёрнулся, видимо, вспомнив не самое приятное. – Ты выпутался-таки из колючек, в которые влетел на полном форсаже, как носорог, и кинулся к нему. Я оттащил альпинистку, чтоб не мешала. Я видел своими глазами – он не дышал, рук-ног не чуял и пульса у него тоже не было, раз уж ты надумал массаж сердца проводить. А потом я не понял. – Выражение лица морпеха в последней фразе сомнений не оставляло.

– А я не брусок точильный и не напильник, чтоб тебя править, Умка, – пробурчал Головин, выдав, наверное, сверхсекретный позывной Илюхи. На который тот, впрочем, не среагировал. – Но в целом всё верно. Так всё и было. И опять он, падла эдакая, ожил. И нет бы по-людски: глазками полупать, покашлять, кровью поплеваться, как раньше! С каждым разом всё сильнее током бьётся, гад! Я тебя, Волков, больше трогать не буду, ну тебя к чёрту! Палкой потычу – и хватит, лежи себе, остывай!

Тёма расходился не на шутку, позволяя мне думать, что чувствовал он себя уже значительно лучше. Но тут взвилась девчонка, подскочив и встав между нами. Она что-то громко и убедительно орала прямо в лица Ильи и Головина. Я не понимал ни единого слова. Через минут пять, когда она начала делать паузы в словах, в одну из них вклинился морпех Умка с какой-то ремаркой. Тут я узнал знакомое слово, целое одно. Мсанжилэ. Имя ведьмы.

Оно сработало на вопившую чёрную девушку как, в прямом смысле, снег на голову. Вряд ли что-то ещё могло бы так поразить её. Кроме, пожалуй, недавнего бреющего полёта большого белого человека в кусты. Она буквально в прыжке обернулась ко мне и рухнула на колени, вытянув руки в мою сторону. Немая сцена затягивалась.

– Тём, дай попить, а? И помоги встать. Ну или сесть, хотя бы, – попросил я почти нормальным голосом. Чуть пошевелив плечами, понял, что усесться смогу точно. А то снизу обзор был так себе, неудобный.

– Искрить не будешь больше, трансформатор ты лежачий? – уточнил он, кряхтя и пытаясь дотянуться до рюкзака.

– Не должен, – неуверенно ответил я. – Ты это, может, в самом деле палкой сперва? Хотя, заземлить же вроде должно было.

– Заземлить тебя должно было при первом же касании поверхности, Икар. Это физика, электростатика, десятый класс, – пробурчал морпех, не сводя с меня глаз.

– А он – гуманитарий, Илюх. Они с физикой друг друга с детства вызывающе игнорируют, сам же видел, – Тёма озирался, явно в поисках упомянутой палки. Нашел какую-то ветку возле дерева, опёрся на неё, тяжело встал и направился ко мне с бутылкой воды. – А ещё с биологией, анатомией, физиологией и геологией. И с экономикой, но тут – это Серёге уже соболезнования.

– Исключительный человек… Как жив-то до сих пор остался? – еле выговорил отельер, внимательно глядя, как стальной Тёма на полном серьёзе осторожно касается палкой моей руки. Причём, держа её так, чтобы сразу выронить, если вдруг что – чуть ли не двумя пальцами.

– Дык чудом, Умка. Вот поспокойнее станет – я тебе про людоеда одного расскажу. Они ведь его загрызли тогда с Серёгой, хоть и не признаю́тся, ага. Я читал и смотрел протокол осмотра – волос стынет! Будто стая волков растерзала пенсионера, – Головин сел рядом и протянул мне воду. Я присосался, словно до этого последний раз пил не вчера, а никогда.

– А Федька не наругает тебя за рассказы такие? – морпех явно подкалывал приключенца. Хоть и без уверенности.

– А Федька мне тот протокол и показал. Отобрали дело у ментов, засекретили так, что мама не горюй. А мне показал. Для того, чтоб я, стало быть, осознал наконец-то и уяснил себе, что с этим чёртовым колдуном рядом расслабляться никак невозможно. Примета плохая, – и он снова, морщась, начал тереть отбитые ладони.

Поднимали меня, как комсомольскую стройку – всем миром. Даже щуплая чёрная блондинка вцепилась в рукав, пытаясь подтянуть маломобильного нечаянного богача повыше, пока я собирался с силами и равновесием.

– А чего она там тараторила, Илюх? – кивнул я на помощницу.

– Не бери в голову, – пропыхтел он почти мне в ухо, – обычные дела для местных. «Пошли прочь от белого шамана! Только через мой труп! Ты спас меня от неминучей гибели, теперь я твоя навеки, можешь что хошь со мной делать». Я сперва было целый взвод таких насобирал, но они ж ленивые – хуже латиносов, честное слово! Оставил пяток, а остальным вольную дал. Пришлось даже к вождю ездить – ни в какую не соглашались уходить. Табу для них – бросать того, кто тебе жизнь спас.

А я только что пятками не упёрся в твёрдый грунт, покрытый редкой травой. Для цивилизованной заокеанской примерной ученицы, что приехала просить у бабушки благословения на свадьбу, это был совершенно неожиданный поступок.

– Ну чего ты буксуешь, Дим? – хмуро буркнул в другое ухо Головин.

– Мысль в голову пришла, не поверишь, – задумчиво проговорил я, останавливая всю процессию и поворачиваясь к замершей блондинке. Блин, ну вот что надо иметь в голове, чтобы при гуталиново-чёрной коже выпрямлять волосы и красить их в белый?

Она смотрела на меня с тревогой, но очень внимательно. А внутри в это время прозвучала задумчивая фраза реалиста: «Ну, это нормально!». Причём, голосом актёра Владимира Машкова в роли Кирилла Мазура из «Охоты на пиранью». И, клянусь, я прям слышал, как заскрипели шестерёнки у него в голове. Тьфу ты, у нас, то есть, в голове! Но вот что именно ему показалось нормальным, да так, что аж обрадовало – пока и представления не имел.

– Конечно не поверю! – вернул меня к реальности и оставленному на полуслове разговору Тёма. – в твою голову мысли приходят умирать! Причём, в страшных судорогах, как папа одного турецкоподданного. И будет редким чудом, если мирняк при этом не зацепит!

– За мирняк не поручусь, но дружественный огонь гарантирую. Не дави мне на нервную почву, военный! Ты у того дружественного огня, поди, тоже греешься – кто мой самый лучший сосед слева в Чипионе? – остановить начавшего брюзжать Головина могла только наглая, бронебойная, железобетонная аргументация. А Илюха смотрел на нашу перепалку с каким-то затаённым интересом. И вряд ли его интересовал портовый город в Испании. А вот то, как какой-то странный штатский ломал всё представление о стальном приключенце, с которым вряд ли кто-то позволял себе так разговаривать – это было явно более занимательным.

– А чойта только слева? – опешил Артём, забыв ругаться.

– Потому что справа самый лучший – Серёга. Прислони меня к дереву, надо вопрос один решить, – попросил я. И был тут же молча придвинут к стволу того раскидистого зонтика, под которым сидели Умка и Мэри, когда я очнулся.

– Илюх, переведи, пожалуйста ей, – попросил я морпеха. Тот кивнул, при этом прищурившись ещё хлеще Головина.

– Мотэ Мдого! – начал я торжественно. Девчонка, услышав имя, которое вряд ли знал кто-то, кроме её самых близких родственников, дёрнулась всем телом и едва не брякнулась снова на коленки, хорошо – Тёма подхватил.

– Мсанжилэ, Мать Куду, направила меня сюда, зная, что Качвано Пэндо меньше, чем через час сбросит тебя с вершины, – продолжал я. Стараясь не сбиваться на вытягивающиеся лица диверсантов, синхронно забывших про фирменный прищур. Из-за разошедшихся в стороны привычных морщин, в глубине которых кожа не была такой кирпично-загорелой, Илюхино лицо стало похоже на маску какого-то героя комиксов. Или енота. И переводил он, кажется, как гугл-переводчик – чисто механически.

– Ты сильно огорчила Мать Куду, девочка. Но она не оставила тебя, не бросила так, как ты её до этого. У нас был один-единственный, малюсенький, призрачный шанс вытащить алмазную шерстинку из шкуры Великого Льва. И мы достали её.

На тройку застывших напротив меня смотреть можно было вечно, наверное. Услышав, видимо, про льва из уст морпеха, девушка вовсе ослабла в коленях, повиснув, рыдая, на руке Головина. Который вряд ли обратил на это внимание, потому что слушал меня внимательнее, чем сигналы точного времени по радио «Маяк». Умка, больше похожий сейчас на негатив крайне удивлённого тигра в этих неожиданных белых полосах, продолжал переводить, как заводной. В смысле, как неживой.

– Сейчас мы поедем в дом к Белому Медведю, – загадочно-таинственный тон меня вполне устраивал. – А завтра на закате нас будет ждать Мсанжилэ. Ты подумаешь сама, Огонёк, что сказать при встрече бабушке, чем оправдаться перед ней. А я, белый Волк с Севера, послушаю. И если мне будет не по нраву твоя речь – привезу сюда и заставлю прыгать снова. Только ловить больше не стану. Боги присылают помощь тем, кто ошибся нечаянно. Нарочным дуракам они не помогают. Я всё сказал, Мотэ Мдого.

Она расцепила пальцы на рукаве куртки Головина и сползла на землю. На жёлто-красную землю родной саванны, по которой бегала босиком малышкой. Подняла неожиданно светлые, орехового оттенка, глаза на родное Солнце, что гладило её по мокрым щекам, протягивая свои лучи сквозь крону акации. Совсем такая же росла у хижины, где она родилась. И где до сих пор жили её родители. Слёзы лились ручьём.

Где-то вдали, слева, раздался звук двигателя. И это едва слышное далёкое жужжание мгновенно материализовало в руках у Тёмы и Илюхи по пистолету. И – да, у морпеха и вправду пушка была больше.

– Ждём кого, Умка? – когда Головин начинал говорить таким скучным тоном, у меня начинались одновременно изжога и тахикардия.

– Звук знакомый, вроде, – ровно тем же самым голосом отозвался морпех. И вдруг с места взлетел до нижних ветвей, одним движением рук вскинул себя выше и замер, чуть сдвигая листву, всматриваясь во что-то со стороны приближавшегося шума. Когда его хромированная гаубица занырнула в кобуру, я разглядеть не успел.

– Свои, Башка, – уже нормальным, человеческим языком сообщил он сверху. Тут же, впрочем, скользнув обратно на землю. И опять как призрак – листья и ветки произвели больше шуму, чем крепкий мужик, приземлившийся метров эдак с трёх.

– Свои все здесь, под деревцем, – недоверчиво произнёс Тёма. Заставив внутреннего реалиста вздрогнуть и присмотреться к нему ещё внимательнее.

– Я этот борт знаю. Я его сам купил, сам доделывал и сам чиню. Если он с моего двора досюда без Маньки добрался – то, значит, ни двора там не осталось, ни Маньки. Ни ваших, – ровно сообщил Илюха. И неожиданно отступил на шаг назад, напоровшись на взгляд Головина. А потом шумно сглотнул и ещё отшагнул, едва глянув на меня. – Но маячки молчат, значит, дома всё штатно, мужики! Точно вам говорю!

– Гаси фары, Волк. Умка пошутил. Несмешно. Как медведь. Северный, – размеренно, с явным трудом выговорил Артём. Между словами вдыхая жаркий африканский воздух. И выдыхая его ещё более жарким. Мотэ Мдого смотрела на меня с каким-то священным ужасом.

– Ты не шути так, пожалуйста, больше, Илюх, – я провёл ладонями по лицу, будто скидывая каменную маску, в которую оно превратилось при словах «ни ваших». Каменную маску беспощадного ночного демона с пылавшими жёлтым глазами.

– Да ну вас нахрен, вот что я скажу! Один страшный, как сто чертей, так ещё второго с собой притащил, хуже даже! – недовольно сообщил морпех, скрывая за громким твёрдым голосом смущение и, возможно, даже некоторую опаску. А мы с Головиным недоумённо переглянулись, враз натянув одинаковые лица «святой простоты», вроде как удивляясь искренне – кого это из нас, лапочек, так забоялся сверхсекретный диверсант?

– И хорош тут уже глазки строить! Видали мы таких: с виду сирота казанская, а у самого у одной руке кистень, в другой пятачок заточенный! «Мы ребята-ёжики, в голенищах ножики» – самая про вас песня, – продолжал сердиться он.

– Ладно, ша! – поднял ладони Тёма. – День только начался, а уже надоел. С Волковым рядом так часто бывает. Выдыхай, Умка, всё, все живы, все здоровы, это главное. Грохнем льва, сядем в ероплан и улетим отсюда к…

– Домой улетим. И, может, даже и льва убивать не понадобится, – прервал я его. – Наши три гормональные бомбы, как с ними бывает, меняют фабулу по сто раз на дню. Да ещё к ведьме местной должок у меня… Глядишь, и без стрельбы по кошкам удастся обойтись.

– Да, помню, как же! С ведьмами у тебя разговор короткий: «Дима хлопнул в ладоши – и пока, мой хороший!», – не унимался Головин.

– Ага! «Плюс два – Валя, запиши!» – вспомнил и я. И мы заржали хором, словно прогоняя смехом напряжение этого слишком долгого утра в саванне.

Глава 5. Странные знаки

«Борт», о котором предупреждал Илюха, оказался ГАЗоном. Решительно невозможным и крайне неожиданным здесь, в саванне. Точнее говоря, как пояснял довольный Умка, автодомом на базе Садко-NEXT. Бандура дорулила почти до нас, упершись в непролазную стену колючего кустарника, что остановила Головина, летевшего за мной спасать Огонька. Меня успокоило то, что из окон грузовичка торчали во все стороны автоматы. И тем более то, что из водительской двери вылетела Манька- Мвэндвэ, метнувшись с мужу, голося, как настоящая казачка – на всю округу. Он встречал жену геройски – разведя руки и храня на лице мудрую улыбку, мол, «рад тебя видеть, но рассказать ничего не могу». Я такую на Головине регулярно видел, он её будто не снимая носил.

Удивила Мотэ Мдого, которую я, почти как заслуженный диверсант, «окрестил» Мотей. Она, предсказуемо, не возражала. Девчонка метнулась к Маньке, стоило той показаться на подножке кабины, и зачастила с такой скоростью, что обзавидовался бы самый лучший радист. Потому что, как по мне, что их речь, что азбука Морзе – понятны были примерно одинаково, то есть никак. Но быстро. Мотя тыкала пальцем поочерёдно в скалу, меня, Тёму, Илюху, дерево, снова в скалу – и дальше по кругу. И, пока жена хозяина отеля не обняла её, прижав к внушительной груди, не унималась.

– На жизнь жалится, – прогудел Умка. Мы по-прежнему стояли под деревцем, смоля и геройски озирая окрестности.

– Бывает, – с пониманием протянул Тёма.

– Племянница это наша, оказывается. Я и не знал. Она, с тех пор, как в Англию на учёбу улетела, да вертаться отказалась, наподобие убогой у родни вышла. Вроде и есть, а вроде и говорить-то не о чем. Тут, в Африке, много неожиданного, – сообщил он, глубоко затянувшись.