Записки нечаянного богача – 3

Я отодвинул телефон от уха и мы со внутренним скептиком вместе уставились на экран. Ошибки не было – звонил «Рыгор_Андр_Болтовский_КГБ_Могилев».

– Где вы?! – это был уже не колобок. Это вернулся товарищ Колоб, и он был очень, Очень напряжён.

– Областная больница, кардиотерапия. Улицу не запомнил, длинное название.

«В областную, быстро!» – раздалось в трубке куда-то в сторону, хлопнули двери и там вокруг стало значительно тише. Но тут же зазвучала сирена.

– Кто врач? – Колоб не терял времени, набирая информацию. Специалист.

– Не спросил, не до того было. Мужчина, выше среднего, за пятьдесят, шатен с сединой. Глаза голубые. Похож на полковника медицинской службы, – выложил я всё, что знал.

– Леванович Иван Иванович. Лучше и придумать нельзя, от Бога врач, зав. отделением там. Этот у костлявой в личных врагах ходит, – кого из нас успокаивал чекист, меня или себя? И откуда он знал слепую старуху?

– Это хорошо, – ну а чего ещё я мог сказать? Окурок обжёг пальцы, я поморщился, мизинцем стряхнул прилипший к фильтру уголёк и обернулся в поисках урны. Возле входа искомая обнаружилась, я поднялся и пошёл к ней. Дверь распахнулась и оттуда вылетела встревоженная медсестра. Мы с фаталистом первым делом внимательно изучили халат – не в крови ли.

– Это вы привезли Коровиных? – выпалила она.

– Да, – хором выдали мы с Лордом, я – сипло, он – каким-то странным громким шёпотом.

– Иван Иванович ждёт вас в терапии. Только халаты наденьте! – строго напомнила женщина. И добавила, глядя на наши лица: – Всё в порядке, не волнуйтесь.

Серёга выдохнул, казалось, весь воздух и рванул внутрь. А я нажал кнопку завершения вызова на телефоне, что-то невнятно кричавшем голосом Болтовского.

– Сможешь быстро убрать тех? – спросил я у появившегося рядом Славы, глядя ему в глаза очень внимательно.

– Да, – ответил он спокойно и без раздумий.

– Если чекисты нас примут – сделай. Сами не маячьте тут от греха, – я дождался его кивка и поспешил за Ланевским. Почему-то мне показалось, что добавлять к неосторожному вождению и порче имущества похищение и нанесение тяжких телесных было бы излишним. Притом никаких душевных страданий или метаний по поводу того, что восемь подонков перестанут жить, не было.

Накинув халат, догнал друга почти у дверей отделения. Вошли мы вместе, следом за медсестрой. Она проводила нас до того самого зала, где, вроде бы, совсем недавно остались лежать на столах умирающие. В этот раз мы входили гораздо осторожнее. И встали, не пройдя и двух шагов.

Возле Дагмары на какой-то белой крутящейся табуретке с колёсиками сидел Иван Иванович, держа старуху за руку и что-то говоря ей вполголоса. Она отвечала ему. Я расслышал слово «Ванечка». То, что я сперва с перепугу принял за операционные столы, оказалось какими-то специальными кроватями. На второй, полусидя, опираясь на поднятую спинку, лежала Людмила, переводя взгляд своих волшебных глаз с бабушки и врача на нас, замерших у дверей.

– Ну, чего оробели, герои? – спросил зав. отделением, нахмурившись, но, судя по голосу, сердился он не по-настоящему, – подходите ближе. Баба Дага велела не ругать вас, хотя и следовало бы. А если все начнут в реанимацию обутыми с пинка двери открывать?

– Не пугай мальчиков, Ванечка. Кажется, им сегодня и так досталось. За то, что они совершили, только хвалить можно, но никаких слов не хватит, – голос был тихим и слабым, но на умирающую она никак не походила – даже синева с губ ушла.

– Спасибо Вам большое за бабушку, Дмитрий Михайлович, – раздался хрустальный колокольчик с соседней кровати, – и за меня.

Я повернулся к ней так резко, что чуть шею не потянул. Лорд не сводил с неё глаз, едва только зашёл, и сейчас, если я не ослеп, выглядел восторженно и искренне счастливо.

– И Вам спасибо, Сергей. Простите, не знаю Вашего отчества, – чуть тише добавила Люда. Я крепко, до боли зажмурился и закинул голову назад. Она говорила и выглядела совершенно нормальной. Так не бывает.

– Без отчества, Мила. Просто Сергей, – выдохнул Лорд тем же голосом, каким предлагал ей помощь при посадке в экипаж. И покраснели они оба совершенно одинаково.

Вдруг из моего кармана раздались струнные звуки «Я люблю тебя – это здорово». Ланевский моргнул, да так, что это, казалось, было даже слышно. Да, песня была, что называется, в руку и как нельзя более кстати.

– Здравствуй, солнышко, – сказал я такой далекой от меня жене.

– Привет, милый! Ну как ты там? – прощебетала она беззаботно, вполне в духе отдыхающей на курорте.

– Нормально. Я в реанимации с двумя Воронами. Сейчас приедет КГБ и, если повезёт, повезёт меня есть драники, – ответил я таким же лёгким голосом.

Вокруг враз образовалась какая-то неожиданно напряженная тишина. Врач замер, старуха и внучка, казалось, пробовали начать улыбаться, но с непривычки у них сразу не получалось.

– Даниель, ты обкурился? – вернулся к Наде голос, и она вспомнила фразу из фильма «Такси». Очень к месту, как мне показалось. Я, по крайней мере, улыбнуться смог.

– Я попозже всё объясню, Надь. У вас там всё хорошо?

– По сравнению с тобой – наверняка. Полдня в стране, и уже с КГБ драники ест, видали? – с тревожной гордостью похвалилась она кому-то рядом. – Михаил Иванович привет передаёт, говорит, давно пора, как-то ты долго без проблем продержался. Растёт, точно. Это Фёдор тоже привет передал, – пояснила жена.

– Не волнуйся, радость моя. Серёга рядом, ребята Тёмы тоже неподалёку, не пропаду. Давай, попозже перезвоню, всем приветы, отдыхайте! Целуй детей, – и я положил трубку, потому что в коридоре уже раздавался топот нескольких пар ног.

Дверь за нашими спинами открылась и в зал широким шагом вошёл товарищ Колоб. Судя по напряженно-тревожному лицу Болтовского, напоминать ему про драники прямо сейчас решительно не стоило. Я и не стал. Он едва ли не бегом подбежал к старухе:

– Баба Дага, как Вы?! – и взял её за вторую руку, наклонившись с другой стороны от врача, тут же спросив и у него, – как она, Иван Иваныч?

– Всё хорошо, Рыгор, не волнуйся. Представляешь – Людочка поправилась! – в голосе старухи слышалось счастье и гордость.

– Угрозы нет, вовремя доставили, хоть и на секунды счёт шёл. Спасли парни пани Дагмару. А про Людочку не знаю, что и подумать. Жду Светлова, пусть он посмотрит. С научной точки зрения это невозможно, конечно, но факт. Чудо, – развёл руками доктор.

Я бы, признаться, тоже повторил его жест. Но интерес у меня был не в чудесном исцелении – таких ненаучных фактов я за последнее время навидался с избытком, а в некоторых и сам участие, к сожалению, принимал. А вот почему заведующий отделением областной больницы и комитетчик так по-родственному обращались к странной старухе – это был вопрос поважнее. Но сюрпризы не прекращались.

– Дагмара Казимировна! Я имею честь просить у Вас руки вашей внучки, Людмилы, – решительно выдал Ланевский.

Повисшую снова тишину можно было не то, что ножом резать – отбойным молотком колотить, такая плотная оказалась. У Левановича взлетели брови. У Болтовского отпала челюсть. Мои фаталист со скептиком повторили оба действия каждый. И лишь реалист удовлетворённо кивнул.

Серёгу пришлось оставить в больнице – пользы от него всё равно не было бы никакой. Синие глаза Людмилы явно были единственным, что он видел вокруг, отвечая невпопад на любые вопросы. Опустившись на колени возле её кровати и взяв в руки тонкую изящную кисть с длинными музыкальными пальцами, Лорд выпал из реальности окончательно и утонул в сапфировых небесах. Иван Иванович, прозрачно, по-военному намекнув нам, что женщинам нужен покой, и минимум сутки их отсюда никто не отпустит, а нам пора на воздух, его даже трогать не стал – оставил возле Милы. Когда мы с Болтовским выходили, деликатно подталкиваемые в спины военврачом, позади слышался тихий, но уверенный голос Дагмары. Со второго или третьего вопроса Ланевский начал что-то отвечать.

На крыльце было пусто. Я нашарил в кармане пачку и с удивлением заметил протянутую ладонь чекиста.

– Был уверен, что бросил, – кажется, даже чуть смущённо сказал он.

Я уселся на ступеньку, вытянув ноги. Протянул огонь зажигалки, прикрыв его по привычке от ветра левой рукой, опустившемуся рядом Рыгору. Он поддёрнул брючины. На резинках казалось бы форменных чёрных носков обнаружились вышитые бульдоги, похожие на того, из фильма «Люди в чёрном». Внутренний скептик не отреагировал и никак не прокомментировал увиденное. Ему за сегодня и так сюрпризов хватило, видимо.

– Когда коллеги из Москвы прислали материалы по тебе, я решил, что пошутили, хоть у нас и не принято, – высадив в две затяжки половину сигареты, задумчиво сообщил Болтовский. – А сейчас думаю – наверное, ещё и не всё передали. Ты умеешь удивлять, Дима.

– Это да, – глубоко затянувшись, подтвердил я.

– Думаю, нам есть, о чём поговорить. Даже не так – мне нужно очень много что тебе рассказать, – удивил он.

– «Васильки»? – уточнил я.

– Что? А, нет, «Васильки» – это для туристов. И «трижды девять» там не найдёшь. Давай-ка в «Корчму» лучше. И к гостинице твоей близко, и место нешумное, и кормят вкусно.

Мы дошли до Раджи, миновав давешнюю черную «Волгу» с мигалкой. Рыгор наклонился к водительскому окну, что-то коротко сообщив. Машина завелась, развернулась, покачиваясь, и отчалила. Воронов на капоте Хонды тоже уже не было.

От гостиницы, где мы оставили мою машину, до «Корчмы» было минут пять неспешным шагом. Темнело. По улицам шли по своим делам люди. Чаще попадались семейные, и почему-то с двумя-тремя детьми. Радостный смех, шутки родителей, несмотря на пасмурную погоду. Один парнишка, ехавший на плечах отца, показал мне большой палец и широко улыбнулся. Я плюнул на встревожившегося было скептика, решив, что это добрый знак.

Кафе было, как принято теперь говорить, аутентичным. Залы, по крайней мере те, что мы прошли, были с душой оформлены в традиционном белорусском стиле, и, кажется, разделены по сословиям – первый попроще, второй чуть побогаче, третий напоминал залу какого-то поместья, вполне приличного, надо сказать. Четвертый, в котором мы заняли столик в самом дальнем углу, был похож на картинки Несвижского замка. Шиты, гербы, оружие и трофеи на стенах, какие-то карты и грамоты в рамках, писаные ещё на латыни. Стол и стулья были, кажется, из дубового бруса – основательные и неподъемные. Кроме нас в зале не было ни души. Убежавшая официантка вернулась с кряжистым мужиком с длинными усами, как у Мулявина или Тышко из «Песняров» в восьмидесятых. Он и выглядел похоже, в замшевых штанах, сапогах, белой рубахе в вышивкой и какой-то свитке.

– Григорий Андреевич, вечер добрый, – сдержанно поклонился он Рыгору.

– Здравствуй, Василько. Мы с другом посидим у тебя, – спросил-предупредил он, судя по всему, хозяина заведения. Я только сейчас понял, что зверски устал. Потому что на слова «с другом» даже не удивился.

– О чём разговор, мы гостям всегда рады. Тем более таким, как господин Волков, – спокойно ответил владелец корчмы. И смог-таки победить мою усталость. Удивиться не получилось, но зато прищуриться на него удалось почти по-головински.

– Давай так, Василь: сперва поснедать и выпить нам. Пан Волков, оказывается, про трыс дзивинирыс знает, да, вот беда, ни разу попробовать не довелось. Надо помочь хорошему человеку, – казалось, отпускало и комитетчика, в словах всё чаще проявлялся тот свойский колобок, что встретил меня в аэропорту.

– Добро, – кивнул усатый.

– И поставь музыку свою негромко, пожалуйста. День был долгий, а с песней отдыхать легче, – добавил Болтовский.

Мы едва успели прикурить, как стол начал заполняться тарелками, горшочками и прочими ёмкостями с едой. Я с детства знал, что белорусы – очень гостеприимный народ, но не подозревал, что настолько. Хотя в книгах того же Короткевича читал об этом. Василь лично принес литровую бутыль старинного вида, без каких-либо опознавательных знаков, с чем-то, напоминавшим по цвету граппу, внутри. На стол ставил с торжественным и каким-то даже благоговейным выражением лица.

Мы в молчании смолотили по паре колдунов, каждый с ладонь размером, и Рыгор взялся за бутылку. В стандартные гранёные стаканы налил по половине, объяснив, что больше с устатку опасно, а меньше – смысла нет и неуважение по отношению к легендарному напитку. Я не спорил.

Это было сильно. Перцовки, зубровки и всё прочее, что довелось пробовать раньше, не шли ни в какое сравнение. Казалось, это был чистый огонь, только жидкий, и пах он не гарью или бензином, а каким-то невероятным сочетанием лесных и луговых трав, напоённых жарким солнцем в безветренный день. Аж пот прошиб. А потом Болтовский начал свой рассказ.

Глава 9. Сын за отцом. Новый поворот

Никогда даже представить не мог себе ничего подобного. В зале, в интерьере, вполне похожем на средневековый, за столом сидели трое. Под негромкое пение «Песняров», «Сябров», «Верасов» и «Мрои» в полумраке, разгоняемом пламенем свечей, что принес в двух старинных подсвечниках Василь, открывались старые городские тайны. Реалист слушал внимательно, с нарастающим интересом. Скептик охрип оравши, что он на такое не подпишется никогда. Эту фразу он повторил раз триста за вечер. Фаталист умолял не прекращать работать челюстями на вход, а не на выход, в смысле – есть, а не беседовать.

История выходила – ни в сказке сказать, ни в суде оправдаться. Старый Витольд, муж пани Дагмары, оказалось, был в меньшей степени бизнесменом, торговцем и грузоперевозчиком. Основные его интересы были значительно шире и крайне порицались уголовным законодательством. Но отличие его от коллег было в том, что он в самую последнюю очередь думал о личном прибытке.

Фраза «Могилёвский Робин Гуд» звучала по-детски и по-дурацки, но подходила идеально. Витольд построил в области больше больниц и детских площадок, отремонтировал больше дорог и общественных зданий, чем сама область. Он был последней надеждой для любого обездоленного, и надеждой яркой, живой, настоящей. А главное – всегда результативной. Доходило до курьезов, вроде последней бабкиной козы, которую сбил какой-то ухарь, с шиком и ветерком пролетая через деревеньку. Потом он же, уже без шика, но с нарядным бланшем под глазом, вежливо извинялся и вручал бабушке двух коз, а к ним впридачу воз сена в новый свежепостроенный бабушкин сарай. Под внимательными взглядами ребят в форме с вороном на шевроне.

Рыгор показывал фото и сканы газетных статей. Записи каких-то местных передач с логотипами каналов, которые я не знал. На них был крепкий мужик с короткими курчавыми волосами, чёрными, с проседью на висках. Чем-то похожий на артиста Николая Ерёменко, младшего, и многим – на моего отца.

На одном из видео он выслушивал мольбу какой-то женщины, сына которой избили так, что требовалось серьёзное лечение. Она поднимала его одна, в беспокойную и тревожную пору, отказывая себе во всём. А теперь её единственная надежда, опора и свет в окошке лежал в коме, без каких-либо благоприятных прогнозов. По глубокой двойной складке между бровей, гуляющим по скулам желвакам и цепко сжатым зубам Витольда, сквозь которые сперва еле выбрались отрывистые команды куда-то за кадр, а потом, совершенно другим тоном, слова утешения несчастной матери, я понял – этот просто не мог по-другому. И он наверняка помог пареньку. И нашёл тех, кто его искалечил. Нашли ли их потом – очень сомневаюсь. Но, глядя на эти записи, появилось и окрепло чувство, что старый Ворон Витольд был правильный мужик, наш, настоящий.

Ясно, что при таком подходе он был неудобен почти всем, а для многих попросту опасен. Хоть и жил просто, без особняков с батальонами охраны – в той самой панельной девятиэтажке, берёзы возле которой в ту пору были пониже. Растил с любимой женой сына, гулял на его свадьбе, вместе со всем, кажется, городом. А потом навсегда застыл со спокойной улыбкой с лёгким прищуром на черном диком камне. Не было ни статуи, ни крестов, ни вычурной ограды, цветочницы размером с бассейн и скамейки с сидящим на ней безутешным ангелом. Ничего такого. Просто кусок скалы, отполированный с одной стороны. Фото, имя, даты жизни. И ворон с кольцом в клюве внизу, в уголке. С родовым девизом на латыни о том, что верность непоколебима вечно. Я вспомнил свои слова в ответ на вопрос дочери о шляхте. Служба, честная служба своей земле и своим людям в моём понимании выглядела именно так. На том фото на памятнике сидел нахохлившийся большой ворон, глядя прямо в объектив злым желтым глазом.