Записки нечаянного богача – 3

– Вы меня знаете? – спросила она, и, клянусь Богами, этот голос подошёл бы ангелу, если бы была уверенность в том, что ангел – женщина.

В это время с дороги, перелетев двойную сплошную и бордюр, прискакал Раджа, развернувшись с юзом так, чтобы закрыть нас бортом от дороги. Я аж онемел. Про навыки Ланевского в части экстремального вождения разговор как-то не заходил, ну да Бог с ними, с навыками. Поражал сам факт того, что полноприводный пикап так в принципе может, потому как не вязался с моими, скромными, правда, познаниями в физике.

Лорд обежал машину спереди, как дикого коня. Кажется, он тоже был слегка обескуражен. На ходу сорвал с себя плащ и бережно опустил на девушку, не коснувшись её руками. Мы сидели вокруг неё, не сводя глаз. Она поправила плащ величаво, будто это была императорская мантия, но вместе с тем таким лёгким и естественным движением, словно этот предмет гардероба был ей привычен до полной незначительности. И сказала:

– Благодарю вас, ясновельможные панове, за моё спасение от разбойников. Я Людочка Коровина, и мне нужно к бабушке.

Грация княгини. Голос ангела. Глаза Небес. И полное, остро очевидное, пугающее до бессильной злобы, отсутствие мысли во всём этом. Она была сумасшедшая. На Серёгу было до боли грустно смотреть. Он словно обрёл внезапно веру в человечество – и тут же потерял её.

– Людмила, мы отвезем тебя к бабушке прямо сейчас. Ты помнишь адрес? – тщательно сдерживая голос и лишние слова, спросил я.

– Да, мы живём с бабушкой возле школы, – кивнула девушка, распахнув чудесные глаза. Я почувствовал, что Ланевский сейчас завоет и пойдет грызть лежачих. Потому что сам хотел того же.

– А номер школы знаешь? – без особой надежды, но стараясь не показать этого, спросил я.

– А там два номера, – прозвенел ангельский колокольчик, – три и четыре! – Цифры она показывала на пальцах обеих рук. Пальцы были тонкие и изящные, любая пианистка, скрипачка или арфистка убила бы за такие.

– А какой из них первый? – включился со своей логикой Ланевский.

– Три! – звонко ответила девушка, показав на левой руке четыре пальца.

– Разрешите ли помочь Вам пройти в экипаж, прекрасная пани? – а вот от него такого голоса я точно не ожидал. И выглядел он так, будто воочию увидел Богородицу.

– Окажите честь, ясновельможный пан.

Ланевский осторожно обернул свой плащ вокруг спасенной, бережно и легко поднял её на руки и развернулся. Я еле успел подхватиться и открыть им заднюю дверь. Лорд бережно усадил внутрь барышню, втянулся, по-другому не скажешь, следом в салон сам и закрыл дверь. Я остался один в мокром парке, в полной тишине, перемежаемой стонами и всхлипами рассыпанных вокруг тварей. И тут услышал звук движков по меньшей мере двух машин.

Шерсть, едва улегшаяся было на загривке, начала подниматься снова. Отшагнув назад, я опустил задний борт, на котором мы не так давно изучали историю родного края, и сжал пальцы на черенке малой саперной лопатки. Кто бы там не ехал – моих я им не отдам. И я почему-то был совершенно твёрдо уверен, что неожиданно выпавшая из лесу Людочка Коровина теперь тоже моя.

Глава 7. Старая-старая сказка. В жизни всё страшнее

Двери остановившихся машин открывались тихо, тише, чем работали двигатели. Но я был уверен – вышло пять человек. Крупных, тяжелых, судя по звуку проминаемого ими дёрна. Никогда не задумывался, что при нажатии ногой дёрн мог издавать различные звуки, в зависимости от веса, температуры и влажности. А он, оказывается, мог. Я просто не знал, как слушать.

– Дмитрий Михайлович? – голос был знакомым, хоть и звучал напряженно. Я слышал его не так давно. Он ещё про концерт шутил, вроде бы.

– Слава? – не выходя из-за Раджи, и уж, ясное дело, не выпуская из руки лопатку, спросил я.

– Так точно, я. Со мной четверо и ещё двое в машинах. Разрешите подойти?

– Валяйте, – не по Уставу ответил я, внезапно почувствовав, что слишком устал для Устава.

Из-за капота Раджи, держа руки на виду, вышел здоровенный Слава, тот, что целый Вячеслав. Следом за ним так же без резких движений вышли ещё четверо. По плавной походке и грации было ясно – спецы.

– Командуйте, – коротко пробасил громила, обводя взглядом рассыпанные в разных позах лепестки ромашки.

– Нужно помещение за городом, неприметное. Это говно – туда. Оказать помощь, но только чтобы не сдохли. Врачами можно пренебречь. Один борт за мной, так же скрытно – нам ещё поездить придется. И связь обеспечь, – говорил, вроде бы, я, но, кажется, кто-то совершенно другой, лишенный эмоций и вовсе не уставший от перелёта, кучи информации и этой, финальной, надеюсь, заварухи.

– Долго хранить? – Слава легким кивком обозначил, кого касался вопрос.

– Сутки. Двое – потолок, – отозвался я. Внутренний реалист явно рассчитывал что-то своё, временами используя мои голосовые связки для подачи сигналов вовне.

– Может, сразу? – уточнил один из парней, с худым костистым лицом, неоднократно ломанным носом и глазами цвета простого карандаша, кивнув назад, на озеро. От «ромашки» послышался тихий скулёж.

– Нет. Пока нужны, к сожалению. Слава, есть чем на прослушку проверить? – в кармане после того, как колобок привалился ко мне в «Волге», я нашёл какую-то явно шпионского вида приблуду. Шмотки вместе с ней, понятно дело, лежали в номере отеля, но, как говорится «не бережёного конвой стережёт». А не хотелось бы.

– Есть. Что смотрим? – красавец, ничего лишнего.

– Меня, машину и пассажиров. Их- очень бережно, там девушка в постстрессе, от насильников спасли.

– Раджу проверяли, пока Вы были в музее, больше никто не подходил. Повторим. Планы дальше? – он сделал два коротких движения рукой, и часть парней начала собирать и оттаскивать убоину с земли, а один побежал к их машинам, видимо, за прибором обнаружения прослушки.

– Я еду на два-три адреса по городу, потом в ресторан ужинать с чекистом – обещал, – повёл я плечами. Думаю, слова «я заболел, давайте в другой раз» Болтовского никак не устроят.

– Гражданка Коровина проживает по адресу улица Габровская, дом четырнадцать, – проговорил Слава, прижав указательный палец к правому уху. Видимо, незабываемые приключенцы передо мной стояли не всем составом, кто-то и за инженерно-техническую часть отвечал, оставаясь за кадром.

– Что за школа там рядом? – уточнил я.

– Тридцать четвертая, – чуть выждав, ответил здоровяк, не сводя с меня глаз.

– Сходится. Тогда всего одна точка на маршруте, потом – ужин.

– Добро. Работаем, – и он тоже схватил кого-то из оставшихся лежачих за ногу.

Панельная девятиэтажка в окружении старых, высоких, до четвертого аж этажа, берёзок, ничего особенного из себя не представляла. Хотя после слов Люды: «за моё спасение дедушка непременно подарит вам за́мки и земли» ожидать можно было всякого. Но девушка, судя по всему, была не в себе не от пережитого сегодня, тут явно было что-то посерьёзнее. Платье и плащик на ней были старыми, хотя и чистыми, во многих местах старательно зашитыми. Обувь была сродни давешней музейной. Но если на ногах Ядвиги Брониславовны «прощай, молодость» смотрелась вполне гармонично, то вид стройных хрупких лодыжек в объятиях этих пыльных войлочных гробов на молнии вызывал зубовный скрежет. На таких ногах не место подобной обуви, конечно.

– Как зовут бабушку, Люда? – спросил Ланевский, бережно держа её под локоть. Мы поднимались пешком – лифт не работал, зависнув между первым и вторым этажом, судорожно пытаясь моргнуть незакрывающимися дверями.

– Баба Дага, – сразу же ответил хрустальный колокольчик, а я едва не хихикнул нервно. Вот только дагов мне и не хватало опять.

– Пани Дагмара Казимировна Коровина, – расшифровала она, будто почуяв спиной мой невысказанный вопрос.

На пятом этаже было всё то же самое, что и на предыдущих: вытертая плитка на площадке, гнутые перила, лестничные пролёты, по краям выкрашенные стандартной красно-коричневой краской. Только надписи на стенах приобрели более чётко выраженную направленность. Самыми часто попадавшимися словами в наскальных надписях были «отродье», «ведьма» и «сжечь» на русском и польском. Внутренний фаталист долго и прерывисто вздохнул. Для того, чтобы начать долго и беспрерывно ругаться последними словами. И был крайне убедителен.

Мы вошли в тёмную узкую прихожую, ремонт в которой, кажется, помнил ещё Константина Устиновича Черненко. Пахло в доме тревожно и скорбно. Ароматы восковых свечей, троксевазина, корвалола, пыли и опустошённости словно подчеркивали старый, давний запах большой беды, и заставляли прижать уши, сощуриться и приготовиться к плохому. Хотя сильнее всего хотелось сбежать, конечно.

– Бабуля, я дома! – звонко крикнула девушка, и я нипочём бы не подумал по голосу, что её не так давно загоняла в лесу банда ублюдков. Неужели забыла?

– Кто с тобой, Мила? – голос, звучавший из кухни, был хриплым, старым и каким-то каркающим.

– Ясновельможные панове спасли меня от Мишки Мордухая в парке и проводили домой. У них большая карета и войско! – не забыла, значит. Интересная трактовка. А вот Мишкину фамилию я предпочёл бы не слышать никогда.

– Прошу вас, панове, проходите без стеснения и опаски! – в голосе бабки слышалась скорбная усмешка и какая-то отрешенная усталость. Что за хренотень тут творилась? Судя по Лорду – его терзал ровно тот же вопрос.

Мы вошли вслед за Людой на кухню. Стол с отслаивающимся шпоном был уставлен пузырьками и завален блистерами таблеток. На подоконнике тоже лежала груда каких-то лекарств, небулайзер и тонометр. Справа от двери задергался холодильник, заставив вздрогнуть Ланевского, остановившегося рядом. Раковина со стёртой и проржавевшей эмалью, старая газовая плита с двумя отломанными ручками из пяти. Покосившиеся дверки на кухонных шкафах. И ободранное кресло на колесах возле стола. И старуха на нём.

Она сидела лицом к окну, будто вглядываясь в узкую полоску неба над крышей соседнего дома. Волосы, когда-то давно, очень давно, чёрные, как у внучки, цветом напоминали позапрошлогодний пепел в пыльной пепельнице в тёмном углу заброшенного дома. Болезненная худоба и явно нездоровый цвет рук, подбородка и щеки, которые было видно с моей стороны. Узловатые артритные пальцы перебирали какую-то пожелтевшую от времени оборку на платье.

Внутренний реалист замер, а затем отвесил бабке глубокий поклон, исполненный уважения. Меня будто током дёрнуло. Я опустился на одно колено прямо на линолеум с глубокой колеёй от колес коляски, напугав, кажется, Лорда похлеще, чем местный эпилептик-холодильник:

– Здравствуй, мать Воро́на! – прозвучал голос, снова вызвав сомнения – мой ли.

Старуха взялась за блестящие обода и одним движением развернула свою ступу к нам передом. Серёга дёрнулся было назад, но напоролся плечом на дверной косяк. Синие губы. Пигментные пятна. Глубокие морщины. И отвратительный шрам на месте глаз. Изуродованные веки выглядели страшно. Из правой глазницы сочились то ли слёзы, то ли ещё что-то, оставляя полосу на щеке. Люда кинулась было к ней, на ходу доставая из кармана плаща чистый бело-голубой платочек.

– Сядь, Людмила! – каркнула бабка так, что я сразу вспомнил товарища Директора. Он тоже умел говорить таким голосом, который «работал по площадям». Тогда, услышав: «два шага назад, Толя!», тоже едва не отскочил, хоть и твёрдо знал, что я – Дима. Вот и тут, пожалуй, сел бы, если не стоял уже на одном колене посреди маленькой кухни.

Пани Дагмара втянула воздух расширившимися ноздрями со звуком, от которого остро захотелось домой, а лучше – с головой под одеяло. Ланевский сглотнул, но, кажется, у него враз высохла вся слюна во рту, и звук получился сухим, шуршащим, вполне в унисон со свистом и шипением ведьминого носа.

– Два молодых Волка в моём доме, – задумчиво проговорила она. А я, продолжая стоять, как и стоял, восхитился про себя: это тебе не «фу-фу-фу, русским духом пахнет!». Это практически ДНК-анализ без научно-технических средств. Вот это да!

– Что вам нужно от меня? – каркнула она так, что дёрнулись все, даже Люда, сидевшая рядом со столом в позе примерной школьницы.

– Я пришёл в твой дом без угрозы и без злобы в сердце, мать Воро́на, – заговорил реалист моим голосом. – Мы отбили твою внучку у какой-то мрази в лесу. Если я могу чем-то помочь тебе – только скажи.

– Чем?! – голос старухи наполнился слезами и неожиданным злым сарказмом. – Чем ещё вы мне поможете, Волки?! Что ещё хотите у меня отнять?

– Мой род не причинял тебе зла, Дагмара. Расскажи, что случилось? – попросил я, и бабку как прорвало. Эта семейная легенда была страшнее, чем у Ланевских.

На род Воро́н триста лет назад словно порчу навели. Корабли, с которыми по Днепру ходили нанятые команды, начали тонуть и гореть. Поля било градом и морозом каждый год. Скот подыхал от непонятной заразы. Люди расходились, сбегали, не страшась каторги, потому что свято верили – ничего хорошего от Ворон ждать не стоило. Двенадцать колен старого рода бились и цеплялись за жизнь когтями. К началу двадцать первого века у последней из оставшихся в живых семьи начала гаснуть надежда. И как ей было не погаснуть?

Муж Дагмары, Витольд Коровин, занимался грузоперевозками и немного контрабандой. Его расстреляли белым днём прямо возле дома в девяносто седьмом. Убийц не нашли. Словам полоумной старухи никто не верил – пуля, летевшая в висок, чуть отклонилась и выбила ей оба глаза, жутко разворотив лицо. Все попытки и мольбы сделать фоторобот по памяти не нашли понимания у органов. Какая там память, если ей голову чудом собрали обратно?

Через восемь лет во дворе взорвалась машина с её сыном и невесткой. И тоже никто никого не искал. На руках у слепой старухи осталась грудная девочка, которую то ли взрывной волной выбросило наружу, то ли мать успела. Соседи услышали громкое карканье в кустах возле догорающей машины, подбежали и увидели синеглазого младенца в окружении стаи ворон. Но птицы не нападали, а наоборот отгоняли всех от девочки, пока на коляске не прикатили обезумевшую от горя Дагмару. Тогда чёрная стая встала на крыло и кружила над воющей старухой с розовым свёртком в руках, пока напуганные соседи катили коляску в подъезд.

Слушая историю детства Людочки, которую Дагмара рассказывала уже без эмоций, сухо, как протокол, я сжимал зубы и кулаки до хруста. Пару раз позади раздавался то ли всхлип, то ли стон Ланевского. Девушка сидела, сложив руки на подоле платья, как фарфоровая, без движения, словно речь шла вовсе не о ней. В сухом остатке получалось, что род должен был пресечься сегодня. Старуха точно не пережила бы случившегося. Потому что внучку наверняка утопили бы в озере. Либо тоже "просто не нашли". И по давним бумагам, всё немногое, оставшееся от родителей и предков, перешло бы Станиславу Мордухаю, отец которого вёл дела с Витольдом. На фурах и судах которого теперь издевательски красовались гербы Мордухаев с тремя башнями. Их регулярно подновляли, потому что прежний логотип с вороном так и норовил проявиться из-под плёнки или краски.

– А началось всё, как говорили, со старой ведьмы Гореславы. Она тогда ещё в наших землях лютовала, про Россию или Европу и не задумывалась. Силы набиралась, крепко прижали её Волки когда-то давно. Но и на них, знать, нашла слова да зелья, – горько закончила слепая старуха.

– Нет больше Гореславы, – сказал я.

– Ты? – помолчав, словно не веря ни мне, ни себе спросила она.

– Предки помогли, – я кивнул согласно, забыв, что она не видит.

– Безруким да безголовым предки не помогают. Знать, есть в тебе кровь и сила старая, Волк. Чей ты? – безобразный шрам смотрел на меня и шевелился, будто старался открыть давно потерянные глаза.

– Волк-Леонович, – вдруг ей это важно, или что-то значит.

– Жаль, не Ланевский, – вздохнула она. – Повинились бы перед ним. Не помогло бы, да хоть тяжесть с души сняли.

– Я Сергей Ланевский-Волк, – хрипло проговорил Лорд, вставая на колено рядом со мной. Вместе мы заняли всю кухню. – Передо мной нет вашей вины.

– Мордухаи тогда, триста лет назад, много заплатили Гореславе. И деньгами, и душами, чужими и своими. Говорили старики, что молодая Мила будто сама отдала силу и удачу храброму Волку. А тот на чужбине где-то сгинул. Никто не знал, ни как звали его, ни где могилка, чтоб поклониться да прощения вымолить. Были предания, что дала она ему в дорогу то ли ленту шёлковую, то ли серёжку самоцветную, да кто ж теперь правду найдёт? – и старуха горько вздохнула. – Встаньте, Волки. Нечего попусту брюки пачкать. Не убрано нынче у нас.

У неё дрожали пальцы, плечи, колени, губы и подбородок. Но слёз не было. За столько лет и бед она наверняка все их досуха выплакала.

«Ты долго будешь тупить, Волков?!» – гаркнул внутренний скептик, и снова голосом Головина. Видимо, этот тон единственный оказывал на меня правильное воздействие. Я поднялся, сунул руку во внутренний карман и вытащил свернутый носовой платок. Развернул его на ладони бережно и протянул Ланевскому. Тот, казалось, и дышать перестал. Взял двумя руками маленький золотой крестик с древней мрачной историей. Посмотрел на него внимательно, перевёл взгляд на замершую воробушком Людочку. И вновь опустился на колено перед старухой, чуть оттеснив меня назад.

– Дагмара Казимировна. Я, Сергей Ланевский-Волк, отдаю Вам дар Милы, её нательный крест, что передала она в дорогу на добрую память своему жениху, Змицеру Волк-Ланевскому. Научите, что сделать?

Бабку как громом разбило. Она вытянула вперёд пляшущие сморщенные ладони с изуродованными пальцами. Лорд осторожно вложил в них крестик. Подпрыгнувший холодильник словно подчеркнул судьбоносность момента, но меня, гад, напугал.

– Подожди, подожди, сынок, – рука Дагмары потянулась куда-то к шее, пытаясь нащупать что-то под волосами сзади. – Помоги мне. Надень на Людочку, надень!

Серёга поднялся, присмотрелся внимательно и снял у неё с шеи цепочку, на которой висел кружок с каким-то рисунком.

– Раскрой, там замочек сбоку, – велела она.

Кругляш, размером с олимпийский рубль, негромко щёлкнул и раскрылся. Я заглянул через плечо Ланевскому, который удивлённо разглядывал фамильное украшение. Снаружи на обеих сторонах был выгравирован носатый ворон, сидевший на каком-то бревне. В клюве птица что-то держала. Внутри была надпись: «Semper immota fides»*. Но прочитать её было сложно, потому что крест-накрест она пересекалась линиями. В которых будто бы чего-то не хватало.

Лорд взял с ладони Дагмары крест и осторожно поместил его в медальон. Сомнений не было – это было место именно для него.

За окнами вдруг словно стемнело. Я на автомате обернулся включить свет, а повернувшись обратно увидел, как на улице между домами с пугающими и неожиданными тишиной и скоростью кружилась воронья стая. Будто бы птицы слетелись со всей области. Причём не городские, серопузые и серобокие, а самые настоящие, чёрные.

Сергей присел на корточки перед Людой. Она посмотрела на него по-детски доверчиво и подняла ладонями чёрные волосы, открыв шею, жестом, наполненным такими доверием и беззащитностью, что у меня дыхание перехватило. Ланевский осторожно застегнул замочек и отпустил медальон, не касаясь девушки.

Стая за окном гаркнула так, что, казалось, вот-вот вылетят стёкла. Людочка вскрикнула и наверняка упала бы, не подхвати Лорд её на руки. Входная дверь с хлопком о стену распахнулась и в коридоре появился Слава и тот, с перебитым носом, что предлагал утопить подонков в озере. Оба с оружием в руках. Они с удивлением смотрели на остолбеневшего и, казалось, по-прежнему не дышавшего Серёгу, и подозрительно изучали старуху с ужасным шрамом через всё лицо.

– Там птицы взбесились, Дмитрий Михайлович, – непонятно объяснил своё появление бритый здоровяк.

– Бывает, – спокойно ответил я. – Поорут и успокоются. Праздник у них сегодня. Семейный.

Они оба уставились на меня, как на сумасшедшего. Но тут вдруг старуха тоже издала какой-то звук, очень напоминавший карканье за окном, и начала сползать со своего кресла на пол.

*Semper immota fides – Верность непоколебима вечно.

Глава 8. Чудо. Сюрприз. Загадка старухи

– Прочь с дороги! – неслось по коридорам. Первым бежал Слава, распугивая персонал, пациентов и посетителей. Следом не отставал я с Дагмарой на руках. Она пока дышала. По крайней мере, когда из Раджи выскакивал – точно дышала. Наверное. За мной летел Лорд с лицом скорбного демона, встречаться с которым не пожелаешь и врагу. Люда начала захлебываться и синеть на подъезде к больнице.

Кажется, мы доехали без проблем, хотя несколько раз были все шансы улететь к ангелам, как говорил Головин, всем вместе. Незабываемые приключенцы водили, как в последний раз, но до кардиотерапии домчали за без малого пять минут. Здесь у них был тоже Тахо, но старый, ещё с двойными фарами, чёрный, и с белорусскими номерами. Он летел первым, с тем парнем, у которого глаза цвета простого карандаша, за рулём. Раджа мчал следом, позабыв начисто, что он пикап, а не болид «формулы-один». За рулём был Слава, и он выжал из Хонды всё. И всё остальное.

Шлагбаум подслеповатый Тахо не заметил и снёс вместе со столбиками. На крыльцо приемного покоя мы забежали секунд через десять, кажется.

То, что здоровяк рванул с нами, было чистой удачей или Божьим промыслом. Он как-то ориентировался в лечебнице, прокладывал путь. Мы бы с Ланевскиим наверняка насели бы на первого попавшегося в белом халате и заставили бы его спасать умирающих Ворон. И нам никакого дела бы не было, кто попался навстречу – хирург, анестезиолог, патологоанатом или буфетчица.

Под ногами заскользил кафель, вокруг стало светлее. Мы явно забежали в отделение, куда в верхней одежде проходить не следовало.

– Стоять! – голос раздался будто выстрел, но звучал он весомо, привычно-командно.

– Товарищ военврач! Спасайте, отходят! – крикнул Слава, явно признав во враче своего. И безо всяких там буржуйских «мы его теряем».

– За мной! – доктор сориентировался мгновенно, распахнув справа двери в какой-то небольшой зал, где стояло два стола. Мы с Ланевским сгрузили ношу на них. Руки уже не разгибались.

– Яна, Лида – ко мне! Где Петров? – врач начинал выполнять свой святой долг, ещё не дойдя до столов.

– Бегу! – послышался одышливый голос из коридора, и в зал вбежал ещё один в белом, невысокого роста и толстенький, с пухлыми руками. Но они запорхали возле наркозного аппарата или чего-то вроде него, как лопасти хвостового винта военного вертолёта.

– Доклад! – рявкнул врач, покосившись на нашу троицу.

– Сильное нервное потрясение. Сердечная и лёгочная недостаточность у обеих, у старой остановка дыхания и сердце вот-вот встанет, за пять минут пульс скакал он двухсот до пятидесяти. Доклад закончил, – выпалил я, и в конце даже сам растерялся.

– Остаются только медики, остальные – вон! – что-то много сегодня таких, с голосом товарища Директора, которым только полки́ на марше останавливать. Нас со Славой и Серёгой как вымело из зала. Навстречу бежали ещё какие-то люди в белом и зелёном, попутно, на бегу, требуя от нас покинуть помещение. Мы вышли за двойные двери с матовыми стеклами. Я обернулся и прочитал на одной из них нужную надпись «Реанимационное отделение». Значит, куда надо принесли, всё-таки.

Вышли на крыльцо, я закурил, сев прямо на ступеньки. Дождик, мелкий и занудный, моросил не переставая. Слева, метрах в ста от крыльца, громко собачились человек в форме охранника и один из приключенцев. Судя по его уверенному басу, охранник сам был виноват в том, что оцарапал своим дурацким шлагбаумом служебный автомобиль. Вахтёр отлаивался звонко, с фантазией, но без уверенности. На капоте Раджи стояли три ворона. Молча. Разительно отличаясь от бескрылых двуногих.

Ланевский сидел рядом, справа от меня. Слава направился к въезду, видимо, решив прекратить вялый, но громкий скандал над останками шлагбаума. В кармане защелкал крышкой от зажигалки привычной мелодией звонка телефон.

– Дима, день добрый, – прозвучало как «дзень», и голос простачка-колобка озаботился:

– Тут сигналы поступили, что автомобиль, на твой похожий, чуть полгорода нам не разнёс. Вот, звоню узнать – не стряслось ли чего? Может, машину угнали? – пропади я пропадом, если он не пытался показать мне вариант для ухода от возможной ответственности. Но врать мне не хотелось. Вот просто органическое отвращение какое-то испытывал.

– Беда у меня, Рыгор. Родню в больницу вёз. Довёз живыми, вроде. Жду, что врачи скажут, – размеренно, с паузами, проговорил я в трубку. – Штрафы все уплачу. И шлагбаум новый больнице куплю. Выжили бы только.

– Как зовут родных? – Болтовский выждал почти минуту перед вопросом. То ли обдумывал мои ответы, то ли команды кому-то раздавал за зажатым микрофоном.

– Дагмара Коровина с внучкой, – ответил я, склонив голову. Дождик нащупал голую шею и ложился на неё, чуть холодя.

– Баба Дага?! – вскрикнула трубка.