Лемнер

Его речь изобиловала метафорами и иносказаниями. Михаилу Соломоновичу казалось, что оратор водит аудиторию за нос.

Иван Артакович утверждал, что русская история движется по таинственной синусоиде, где русские империи сменяют одна другу. Империи достигают величия и низвергаются в бездну. Умирание и воскрешение империй делает русскую историю пасхальной. Русское государство переплывает чёрные бездны истории на иконах, которые, подобно ковчегу, несут в себе «молекулу русского бессмертия». Каждый взлёт империи связан с великим лидером. Его избирает русская история для своего восхождения к величию. Птица Русской истории свивает в таком лидере своё гнездо и живёт в этом гнезде, пока ей не становится тесно. Тогда она улетает из ветхого гнезда, покидает утомлённого лидера и свивает гнездо в новом лидере. Сегодня Россия движется от великих потрясений к величию. Запад препятствует русскому восхождению. России предстоит победить чернокнижников Запада и вернуть себе величие. Лидер тот, кто владеет сокровенным знанием, русскими кодами. Играя на них, как на волшебном клавесине, он создаёт «музыку русской истории».

Иван Артакович пробежал гибкими пальцами по невидимым клавишам. Распался на цвета, из которых состоял его туалет, превратился в абстракцию, а потом вновь собрался в синий пиджак, жёлтую рубашку, красные штаны и розовые носки, на которых теперь красовались буквы «зет» и «ви».

– Хочу в заключение заметить, что среди русских вероучений есть такое, что утверждает существование параллельной России. Её история движется параллельно с нашей, но с ней не пересекается. Две России движутся параллельно и не пересекаются в бесконечности. В эту параллельную Россию стремились духоборы, молокане, хлысты и скопцы. В неё стремился Рерих, называя Шамбалой. В неё стремились русские скрытники, именуя Беловодьем. Великий историк тот, кто напишет историю параллельной России. Но такой историк ещё не родился.

Ивану Артаковичу хлопали. Он отвечал на вопросы.

Вопросы были пустяковые. На одни он откликался шуточками. На другие злой иронией. На третьи молчанием.

Поднялась из рядов Алла. Среди чёрных пиджаков выделялось её белое платье, усыпанное алыми и золотыми цветами. Ей поднесли микрофон. Она певучим, полным волнения и обожания голосом спросила:

– Иван Артакович, можно ли считать Россию «ковчегом спасения», куда погибающая Европа передаст свои гибнущие святыни и ценности, и Россия сбережёт их для остального человечества? Может, Россия параллельна Европе, параллельна себе самой?

– Прекрасно! Прекрасно! – воскликнул Иван Артакович, и было неясно, восхитил ли его вопрос или белое платье, усеянное цветами райских садов. – Я жду вас у себя. Этот вопрос заслуживает отдельного рассмотрения.

Люди покидали зал. Михаил Соломонович видел, как Алла порхнула к Ивану Артаковичу, и они удалились по коридору туда, где начинались номера отеля.

Михаил Соломонович прошёл в холл, где начинался фуршет. Были расставлены высокие круглые столики. Гости пили вино, поедали крохотные аппетитные сандвичи, насаженных на пластмассовые шпажки креветок. Обсуждали недавнюю речь Ивана Артаковича Сюрлёниса, называя её манифестом. Усматривали в ней грозную «музыку новых времён».

Михаил Соломонович, ступив в холл, сразу увидел Лану Веретенову. Она стояла у столика, в окружении мужчин, издалека улыбалась Михаилу Соломоновичу. На ней был строгий английский костюм. Её смуглое средиземноморское лицо по-прежнему пленяло потаённым свечением, какое исходит от ночной перламутровой раковины. Но теперь в ней не было ничего от ворожеи. Так выглядят женщины от науки или политики, референты корпораций или продюсеры телевизионных каналов.

– Господа, прошу знакомиться. Михаил Соломонович Лемнер, специалист по Африке. Замышляет экспедицию к Северному полюсу по маршруту Фёдора Конюхова. Россия потеряла Среднюю Азию и Кавказ, но теперь устремляется в Африку и строит полярную цивилизацию, – Лана представила Михаила Соломоновича своим собеседникам. Михаил Соломонович вдруг поверил, что он таков, каким его представляют.

Мужчины рассеянно поклонились, продолжая нарушенный разговор.

– Мне кажется, Сюрлёнис, говоря о новом лидере, о Птице русской истории, имел в виду себя. А под утомлённым, «ветхим» лидером подразумевал Президента Троевидова. Рискованные, скажу я вам, заявления. Видно и впрямь Президент не здоров, – морщинистый, как испекшееся на солнце яблоко, господин закрыл глаза, чтобы другие не прочитали в них ведомую ему, опасную правду. У него на груди висела карточка с фотографией и значилось имя «Суровин». Михаил Соломонович, изучавший список приглашённых, знал, что это имя носит известный патриотический политолог.

– Вам не кажется, господа, что у Президента появился двойник? Президент обычно покашливает, а двойник не чихнет. У Президента нос резкий, с горбинкой. А у двойника чуть курносый. Президент не покидает бункер. Всякий, кого он принимает в резиденции, должен десять дней томиться в карантине. А двойник постоянно на людях, обнимается, целуется. Не странно ли? – говоривший был бородат, лобаст, с белыми залысинами, которые не брал загар. На карточке стояло имя «Клавдиев». То был видный философ, ненавистник Запада, ревнитель «русских смыслов».

– Я бы добавил. У Президента часто дурное настроение. Он сумрачный, раздражённый. А у двойника вид радостный, бодрый. Ему нравится его роль. Он чуть-чуть переигрывает, целуясь с детьми и обнимаясь с ветеранами.

Михаил Соломонович прочитал на карточке имя «Войский». Романы этого писателя стояли в магазинах на полках. Михаил Соломонович лишь однажды вознамерился купить книгу, прочитал несколько фраз о природных красотах и вернул книгу на полку.

– Да, но голос, господа! Голоса у них одинаковые! – Морщины на лице Суровина разбежались, собрались в пучки, выстроились в линии и вернулись на прежнее место. – Можно добиться внешнего сходства, но нельзя добиться подобия голоса. Голос каждого, как отпечатки пальцев, неповторим.

– Сегодня трансгуманисты Запада способны создавать человеческие копии. Двойник может быть голограммой Президента. Голос пропущен сквозь специальный модулятор, повторяет все интонации подлинника. Запад создаёт фальшмодель мира, делает неотличимым подлинное от сфабрикованного. Всё слипается. Мужчина и женщина, тварь и Творец. Всё превращается в «Великий ноль», господа! – философ Клавдиев пропустил сквозь ладонь бороду, подводя итог эпохе, где ложное и истинное были различимы.

– В любом случае, господа, Россию ждут перемены. Крупный конфликт с Западом, даже военный, неизбежен. Иван Артакович готовит нас к этому конфликту и готовится сам, – писатель Войский призывал коллег быть чуткими к переменам, не совершать опрометчивых поступков.

– Но ведь Сюрлёнис «западник»! – философ Клавдиев хмыкнул, выражая этим хмыканьем неверие. – Его ближайшие друзья – махровый «западник» Чулаки, англоман профессор Лео, гарвардский выпускник вице-премьер Аполинарьев, наш несокрушимый «француз» Формер, любимец театральной Европы Серебряковский. Как он выглядит в такой компании?

– От «компаний» избавляются, – назидательно произнёс политолог Суровин. – Что сделал Иосиф Сталин со своей «компанией»? Иван Артакович легко пройдёт в президентский кабинет по спинам вчерашних друзей.

– И по спине «ветхого» Президента, – кивнул писатель Войский.

– Ему всё можно простить, если он решит порвать с Европой, с этой гадиной, которая во все века жалит Россию. Нужно вышвырнуть европейскую змею из русского дома! – философ Клавдиев взволновался, и в его профессорской бороде появился оскал, а в глазах полыхнул фиолетовый пламень. – Русский человек должен вытопить из себя европейца!

– Если вытопит, кто в нём останется? – усмехнулся Суровин.

– Небожитель! – воскликнул Клавдиев.

– Я знаю вашу теорию. Россия граничит с Царствием Небесным. И если русского хорошо отмыть, в нём обнаружится небожитель, – посмеивался писатель Войский.

– России нужен лидер, который раскалит русскую мартену и переплавит в ней Эйфелеву башню, Кёльнский собор, Колизей, Статую свободы! – не замечал насмешки Клавдиев. – Всё должно пойти в переплав!

– Какой же новый лидер, отекая сталью, поднимется из русской мартены? – спросил политолог Суровин.

– Сталин! – засмеялся Войский.

– А как вам понравился пассаж о параллельной России? – Клавдиев иронично поднял плечо.

– Ничего удивительного, – Войский столь же иронично щёлкнул в воздухе пальцами. – Власть не может усовершенствовать Россию реальную и хочет перескочить в Россию параллельную, где все усовершенствовано. Не отделаются! Либо совершенствуйте, либо Пугачёв и Ленин!

Мужчины проглотили креветок, допили вино, раскланялись и удалились.

Михаил Соломонович рад был остаться с Ланой. Но к столику подошли двое. Высокий красавец с лицом, незаменимым в фильмах о русских богатырях и сталинских лётчиках. С ним коренастый, с крутыми плечами боксёра, с упрямой головой на крепкой короткой шее.

– О, дорогие Чук и Гек! – обрадовалась Лана. – Михаил Соломонович, представляю вам двух отважных искателей. Мастера журналистских расследований. Чук, он же Чукотский. И Гек, он же Гектаров. А это Михаил Соломонович Лемнер, как и вы, искатель. Он снаряжает экспедицию на Северный полюс и в Африку.

– В Африке мы можем встретиться, – Чук протянул Михаилу Соломоновичу большую тёплую ладонь. – Мы начинаем расследование «африканского золота». Оно вдруг заинтересовало русских олигархов. Африканские слёзы, русская кровь, французское оружие и золото олигархов.

– Мы ищем спонсора, который оплатит нашу поездку в Африку. Такого не знаете? – Гек сжал руку Михаила Соломоновича маленькой, с железными мозолями, ладонью.

– Их последнее расследование касалось киевского майдана, – Лана взялась объяснять Михаилу Соломоновичу суть расследования. – Кровь майдана, государственный переворот могли избежать. Тогда бы Крым остался украинским, Донбасс не восстал, добрые отношения с Европой сохранились. Но случилась кровь, переворот. Отношения с Европой поставлены на грань войны. И всё из-за некоего человека, который прибыл в Киев и спровоцировал пролитие крови. Я правильно объясняю?

– Ты же всё предсказала, – Чук смотрел на Лану мужским ярким взглядом. – И Крым, и Донбасс, и скорую войну, и человека ты предсказала.

– Человека предсказать невозможно. Вы его обнаружили, но имя не называете. Если бы не он, всё бы кончилось миром. Майдан рассосался. С Европой друзья. Из Москвы в Венецию, из Вены в Петербург. Но был человек. Назовите имя!

– Стабильность Европы – это стабильность взведённого оружия, – произнёс Чук. – Хорошо смазанные отшлифованные детали, пружины, упоры и маленький спусковой крючок. Слабое нажатие и удар, выстрел. Человек, о котором речь, слабо нажал на спуск.

– Так кто человек? – настаивала Лана.

– Был человек. Долго мы его вычисляли. Ждали, когда появится на Майдане. Помнишь, Гек, как хохлы тебя чуть не прибили?

– Не прибили.

– Представляете, Майдан, палатки, мороз. Бочки железные с углями. Руки в бочку сунем и греемся. Барабаны, дудки. Толпища. На трибуну лезут, москалей поносят. Видим, идёт. На голове капюшон, руки в карманы. Лица не видать. За ним охрана. Гек рванулся, подлетел: «Пан Гричевский! Пан Гричевский!» Охрана за пистолеты, с кулаками, Гека дубасят. А я на телефон сфотографировал. На Гаагском трибунале могу предъявить.

– Кто он? – не утерпел Михаил Соломонович. Чувствовал, как гудит голый провод с электричеством в тысячу вольт. Коснёшься, и убьёт. – Кто этот роковой человек?

– В Африке встретимся, там и скажем.

Чук и Гек рассмеялись, ударили друг друга плечами и отошли.

– Что вы такое придумали про Африку и Северный полюс? – Михаилу Соломоновичу не находилось места в политических разговорах. Но теперь, оставшись с Ланой вдвоем, он мог изумляться вслух.

– Я гадала на картах. Вы мне так интересны, что я раскладывала пасьянсы, – Лана щурила глаза. В них плескался блеск высокой люстры. Михаил Соломонович ждал, когда глаза расширятся, и он испугается их восхитительной тьмы.

– И что показали карты? «Дальнюю дорогу», «казённый дом»?

– Они показали «дальнюю дорогу». Дорога вела через Северный полюс в Африку.

– А «казённый дом» и «червовая дама»?

– Был «казённый дом» со множеством башен, и на каждом горела рубиновая звезда. Была дама пик. Но вот лица не разглядела.

– Быть может, у неё средиземноморское лицо, и оно светится, как ночная раковина?

– Со временем лицо откроется. Дайте мне время, Михаил Соломонович.

– Быть может, нам вместе поужинать?

– Может быть. Не теперь. Где-нибудь в Африке.

Лана ушла, а у Михаила Соломоновича чудесно туманилась голова, хотя его бокал, не тронутый, стоял на столе.

Публика разошлась, а он задержался в холле. Видел, как из коридора выскользнула Алла, развевая белое, в райских цветах, платье. Её поступь была лёгкой, как у девы на картине Боттичелли. Не сразу появился Иван Артакович, хрупкий, острый, колкий, похожий на кузнечика.

Глава шестая

Михаил Соломонович дождался, когда холл опустеет и прислуга перестанет шуметь пылесосами. Прокрался в коридор к номеру, где случилось свидание Аллы и Ивана Артаковича. Открыл дверь отмычкой и вошёл, ожидая увидеть истерзанную постель, поломанную мебель, разбитые зеркала. Но номер был почти не тронут, только слегка подвинут стул.

Михаил Соломонович гадал, каким утончённым развратом потчевала Алла Ивана Артаковича. Быть может, эротической магией, когда в мужском воображении возникают зрелища загробного мира, и мужчина в предсмертных конвульсиях замирает подобно покойнику. Михаил Соломонович подвинул настольную лампу, в которой скрывалась камера, извлёк флэшку с записью. На этот раз записывалось не только изображение, но и голоса. Поспешил домой. Сделал по обыкновению копию и устроился в кресле, гадая, чьими уроками пользовалась Алла. Должно быть, наставлениями старой ведьмы из Нигера, у которой на ногах было по шесть пальцев. Нажал клавишу компьютера и воззрился на экран.

В номер вошла Алла, поводя плечами, неуловимым поворотом бедра создала вихрь, приподнявший её цветастое платье. Она поймала улетающий подол коленями, вылитая Мерлин Монро. Появился Иван Артакович. Любезным движением освободил сжатый коленями подол и одёрнул его.

– Дорогая, я не Джон Кеннеди. Ты могла бы сразу заметить.

– Пупсик, ты лучше. Разве тебе никто не говорил?

– Говорила одна озорная девчонка. Теперь её глупые косточки истлевают на подмосковной мусорной свалке.

– Ну, пупсик! Ну, зачем так!

Алла снова попыталась взвихрить подол, но Иван Артакович ткнул её указательным пальцем в лоб, и она шлёпнулась на кровать.

– Сиди и слушай, дура. Даю развёрнутый ответ на вопрос, который ты выкрала из статьи философа Клавдиева, посвящённой русскому восхождению. Итак!

Иван Артакович подвинул стул, уселся напротив Аллы, забросил ногу на ногу, чтобы Алла могла видеть розовые носки с буквами «зет» и «ви».

– Россия до недавнего времени была мертва. Её искусала ядовитая змея Запада, как выражается наш великий философ Клавдиев. Россия умерла, и её уже не сотрясали предсмертные конвульсии. Она не видела снов загробного мира, как учила тебя, глупая девочка, африканская ведьма с шестью пальцами на ногах. Отсюда, заметь, у африканца Пушкина шестистопный ямб. Россия очнулась, когда её поцеловал Президент Леонид Леонидович Троевидов, этот прекрасный принц Русской истории. Он повенчал Россию с Крымом, и крылатый змий Запада схватился с птицей Русской истории. Повторилась извечная битва «ясна сокола» и «чёрна ворона». В этой битве одолеет сокол, а ворон будет низвергнут с русского неба. Россия, ведомая Президентом Троевидовым, продолжит восхождение к Величию. О, это будет страшный путь! Прольётся много крови и слёз. Быть может, все мы погибнем. Россия подойдёт к роковой черте, за которой её ждёт погибель, и «чёрный ворон» вновь закаркает и сядет на золотой крест Успенского собора. Но снова прекрасный принц Русской истории спасёт Россию, и она продолжит восхождение. Русское чудо случится. Запад, как чёрный змей на фреске Страшного суда, уползет из русского храма. И русский ковчег, о котором вещает философ Клавдиев, победно поплывёт по океану русского времени. Президент Троевидов будет статуей на носу корабля.

– Но, Пупсик! – пробовала возразить Алла, комкая цветастое платье и открывая колени.

– Сиди смирно, презренная дщерь! – остановил её Иван Артакович. – Не открывай передо мной свой адский зев. Я не принял из твоих рук отвар лесных колокольчиков. Равнодушен к твоему изношенному лону. Пусть в катакомбах твоего разврата канут несчастный Чулаки, наивный Аполинарьев, слепорождённый Серебряковский, старый индюк Формер и слизистый Лео. Они больше мне не друзья. Они восстали против Русской истории, и она извергнет их из своего потока. И тогда они позавидуют тем, кто не родился!

Михаил Соломонович присутствовал при отречении. Иван Артакович отрекался от своих друзей, отдавая их на муки. Начинался великий русский передел. Михаилу Соломоновичу страшно было попасть под жернова Русской истории. Он был малым горчичным зёрнышком, занесённым в русскую бесконечность. Он слышал грохот чудовищной русской мельницы. Но в этом грохоте была сладость, было упоение. Из Русской истории выпадали одни, и в неё входили другие. Войдёт и он, Михаил Соломонович.

– Пусть знают все, я патриот России! – продолжал Иван Артакович, отводя взгляд от Аллы и устремляя его к настольной лампе, где пряталась камера. – Нет для меня другого Президента, нежели Президент Леонид Леонидович Троевидов. И нет для меня другого великого государственника, нежели Антон Ростиславович Светлов. Он тот, кто освещает Президенту путь в грядущее. Его любовь к России соизмерима с его ненавистью к её врагам. Пусть он знает, что враги России – мои враги. И я не приду на могилы Формера, Чулаки, Серебряковского, Лео и Аполинарьева. Я не протяну им чашу с водой, когда они станут умирать от жажды. И если их станет судить народ, я первый укажу на них, как на изменников, замышлявших свержение Президента Троевидова. Потребую казни клятвопреступников. Для этого добьюсь возобновления в России смертной казни!

Эти слова Иван Артакович обращал не к Алле, беспомощно теребившей подол платья, а прямо в камеру наблюдения. Словно желал, чтобы его услышали. Вещая в камеру, он отправлял послание. Михаил Соломонович был гонцом, передающим послание.

– Что касается параллельной России, то существуют ли вообще параллели? Или это выдумка старины Эвклида?

Михаил Соломонович дождался, когда властным жестом Иван Артакович выпроводил Аллу из номера. Оставаясь сидеть на стуле, Иван Артакович стал тереть ладонь о ладонь, добывая статическое электричество. Поднёс ладони к голове, и волосы встали дыбом. Так и сидел, окружённый прозрачными сполохами, как высоковольтная мачта.

Михаил Соломонович отправил в Кремль запись с курьером. Хотел было навестить Аллу, испытавшую женское унижение. Но телефонный звонок остановил его.

– Михаил Соломонович, вас срочно желает видеть Иван Артакович Сюрлёнис.

– Прикажете ехать в Кремль?

– Вас отвезут по другому адресу. Машина ждёт.

Его доставили в особняк в центре Москвы, в районе Палашёвского переулка. Двухэтажный особняк в стиле модерн был перестроен. У него появилось внутреннее пространство, напоминавшее античный дворик. Над двориком парил стеклянный купол. Внизу бил фонтан. В кадках стояли тропические деревья. Дворик окружали кабинеты. В одном из них Иван Артакович Сюрлёнис принял Михаила Соломоновича, поднявшись из-за дубового, крытого зелёным сукном стола. Множество безделушек населяло стол. Хрустальные кубы чернильниц. Подсвечники в виде деревьев, на которые карабкаются бронзовые медведи. Бронзовый морж с костяными бивнями. Зелёный стеклянный шар, куда запаян морской паук, окружённый самоцветами. Старинная японская шкатулка с летящими журавлями. Казалось, стол был уставлен безделушками полтора века назад, и ничья рука не прикасалась к диковинкам минувших времён.

– Благодарю, Михаил Соломонович, что откликнулись на моё приглашение. Ещё тогда, в отеле, хотел познакомиться, но, сами понимаете, были обстоятельства.

Иван Артакович не отказался от экстравагантного туалета. На нём был алый пиджак, зелёная рубашка, белые штаны и фиолетовые носки с шитыми бисером шестиконечными звёздочками. В своём наряде он напоминал попугая, сидевшего тут же в золочёной клетке. Пылающее оперенье, пышный хохол и тяжёлый клюв.

– Надо сказать, Михаил Соломонович, ваши гейши – чудесные почтальоны. Через них можно передавать послания самым высокопоставленным адресатам. Может, создать из ваших проституток особую фельдъегерскую службу?

– Можно голубиную почту. Ведь они все у меня голубки, – дерзко пошутил Михаил Соломонович, понимая, что изобличён, и возможна крутая расправа.

– Полагаю, у вас есть копии этих посланий?

– Я не читаю чужих писем, Иван Артакович, – солгал Михаил Соломонович. Колебался секунду, не повиниться ли перед могущественным попугаем.

– Похвально. Вы умеете держать язык за зубами. Но, полагаю, Антону Ростиславовичу вы не лжёте?

– Мне не знакомо это имя, – продолжал твёрдо лгать Михаил Соломонович.

– Похвально, похвально. Вы не предаёте благодетелей. Кругом столько предателей. Будет ещё больше. Не все примут назревающие перемены. Многие побегут. Другие пожелают остаться, но предадут благодетелей. Настанут дни великих предательств. Я уверен, вы не побежите и не предадите.

– Я предан моим идеалам, – осторожно произнёс Михаил Соломонович, не понимая иносказаний этого смешно и пёстро одетого человека, от которого зависела судьба восьмидесяти губернаторов, управляющих русскими землями между трёх океанов.

– Очень скоро появится большой спрос на преданных людей. Вы один из немногих.

Михаил Соломонович потупился. Он не понимал, о каких переменах говорит Иван Артакович. Не понимал, почему ему оказывают такое доверие, и чем опасным или даже ужасным может обернуться для него это доверие.

– Антон Ростиславович Светлов, который подослал вас ко мне, не скрою, выдающийся государственный деятель. Его хрустальный глаз способен видеть то, чего нет. Его мнительность болезненна. Называя себя государственником, он наносит вред государству. Он хочет удалить из России тех, кого называет «западниками». Но они – богатство России, её творцы, новаторы, открыватели. Они – пуповина, через которую Запад питает Россию своими драгоценными соками, не даёт нам сползти в азиатчину. Они насаждают у нас европейские эстетические школы, одаривают нас европейскими технологиями, учат по-европейски вести хозяйство, по-людски обращаться друг с другом. Вы понимаете, о ком я говорю?

Михаил Соломонович терялся. Его подвергали испытанию. Его выворачивали наизнанку. Одно неверное слово, и его уничтожат. Но верное слово устремит к тому, что Иван Артакович называет русским Величием. Он искал верное слово, но оно не являлось.

– Профессор Лео – светило экономической науки. Благодаря ему работают наши заводы и банки, копится казна. Вице-премьер Аполинарьев – он превращает русскую нефть и газ в русские университеты, больницы, дороги, монастыри, книжные ярмарки, рок-фестивали. Режиссёр Серебряковский, его спектаклям аплодируют в Париже, Нью-Йорке и Лондоне. Он не даёт прокиснуть нашей квасной доморощенной драматургии. Блистательный публицист Формер, пример утончённого интеллектуализма, наследник европейского возрождения. И всё это зовётся «партией западников». Их подозревают в заговоре, в желании свергнуть президента Троевидова. Какой вздор! Какой вздор! Хрустальный глаз Светоча смотрит на Россию, а видит бездну!

Михаил Соломонович содрогался. Он стоял на краю этой бездны. Таинственный вихрь закрутил его и опустил в жуткую сердцевину, где рождаются русские бури, от которых сотрясается мир. И надо бежать, немедленно из этого злосчастного особняка с фонтаном и попугаем. И не понять, кто попугай, а кто Иван Артакович, кто публицист Формер, а кто философ Клавдиев, и бежать ли ему в Африку или на Северный полюс.

– Антон Ростиславович Светлов узурпировал власть в России. Он держит Президента Троевидова на сильно действующих снотворных. Президент вечно спит. Он слаб, не может управлять государством. Светоч держит его в бункере, и мы не знаем, жив ли Президент. Светоч создал двойников Президента, отыскал их среди мелких воришек, торгующих крадеными телефонами. Сделал им пластические операции, обучил президентским жестам, этому фирменному взмаху левой руки. Двойникам вживили в гортань модулятор звука, и теперь их голоса не отличимы от голоса Президента. Эти куклы ведут заседания Совета Безопасности, принимают у послов верительные грамоты, целуются с девушками на площадях. Государственный переворот, в котором Светоч винит «партию западников», уже совершён. У нас нет Президента. Нами правит Светоч из-за спины послушных говорящих кукол.