Татьяна, Сага о праве на единство 2

Алексей Однолько

Татьяна, Сага о праве на единство 2

Глава 1. Пять лет спустя

Москва 2030 года мало напоминала ту выжженную пустыню, которую я покинула пять лет назад. Конечно, до довоенного великолепия было ещё далеко, но то, что мы сумели сделать за эти годы, превзошло самые смелые ожидания. Широкие проспекты снова были расчищены, по ним ходили трамваи, работающие на новых биотопливных элементах. Здания восстанавливались не просто как копии прошлого, а как что-то новое, учитывающее все уроки катастрофы.

Мне исполнилось двадцать восемь. За эти пять лет я из девочки-выжившей превратилась в… кого? Лидера? Символа? Иногда я сама не понимала, кем стала. Официально я занимала пост Председателя Координационного Совета Конфедерации, но на деле моя роль была сложнее и противоречивее.

В этот осенний день я стояла на балконе Дома Правительства – так мы называли бывшее здание мэрии, которое стало центром новой власти. Внизу, на площади, собирались люди. Сегодня мы праздновали пятую годовщину создания Альянса. Праздник получился двойственным – с одной стороны, гордость за достигнутое, с другой – острое понимание того, сколько проблем ещё предстояло решить.

– Татьяна Михайловна, вам пора, – мягко сказала Лена, подходя ко мне. Она выросла в эти годы, стала моей главной помощницей, а по сути – правой рукой. В двадцать три года она была умнее многих пятидесятилетних, но при этом сохранила ту искренность, которая так привлекла меня в ней изначально.

– Знаешь, Лена, иногда мне кажется, что пять лет назад всё было проще, – сказала я, не отрываясь от созерцания площади. – Тогда был понятный враг, понятная цель. Сейчас… Сейчас приходится выбирать между разными оттенками правильного.

– Вы об инциденте в Новосибирске? – осторожно спросила Лена.

Я кивнула. Новосибирский инцидент стал символом новых проблем, с которыми столкнулась наша Конфедерация. Месяц назад там произошёл серьёзный конфликт между "старожилами" – теми, кто выжил в первые годы после войны, и "новорождёнными" – детьми, появившимися на свет уже в послевоенном мире. Дети росли в совершенно иных условиях, с иными ценностями и представлениями о жизни. Для них война была историей, а не травмой.

Спор начался из-за памятника. Совет ветеранов Новосибирска решил установить монумент жертвам войны в центре города. Молодёжь воспротивилась, заявив, что "пора перестать жить прошлым" и что место лучше отдать под парк развлечений. Конфликт перерос в открытые столкновения, и нам пришлось вводить миротворческие силы.

– Мы не можем заставить их помнить, – сказала я вслух, больше для себя, чем для Лены. – И не можем заставить забыть. Как найти баланс?

– Возможно, сегодняшняя речь поможет найти ответ, – предположила Лена. – Люди ждут от вас мудрости.

Я улыбнулась горько. Мудрость… В двадцать восемь лет я чувствовала себя одновременно древней старухой, видевшей слишком много, и неопытной девочкой, которой предстоит ещё больше узнать.

Мы спустились в зал заседаний, где меня ждали остальные члены Совета. За эти годы состав сильно изменился. Михаил Воронов по-прежнему возглавлял Комитет по восстановлению инфраструктуры, но теперь рядом с ним сидели новые лица. Дмитрий Северов, тридцатидвухлетний физик, который стал настоящей звездой нашей науки. Анна Петрова, как и прежде, отвечала за здравоохранение, но теперь её департамент столкнулся с новыми вызовами – не только лечить раненых, но и решать проблемы демографии и генетики.

Новым лицом была Мария Волкова, сорокалетняя историк, которая возглавила "Движение памяти" – общественную организацию, призванную сохранить культурное наследие довоенного мира. Она была умна, принципиальна и очень не любила компромиссы. Между ней и Дмитрием часто возникали споры, которые отражали более глубокий конфликт между традицией и инновациями.

– Итак, – начала я, усаживаясь во главе длинного стола, – давайте обсудим ситуацию перед сегодняшним выступлением. Дмитрий, как дела с Проектом "Феникс"?

Проект "Феникс" был нашей попыткой создать принципиально новую энергетическую систему, основанную на биотехнологиях. Идея заключалась в том, чтобы использовать генетически модифицированные водоросли для производства электричества. Это было революционно, экологично и очень спорно.

– Технически мы почти готовы к запуску первой экспериментальной станции, – отчитался Дмитрий, его глаза горели энтузиазмом. – Эффективность превзошла все ожидания. Мы можем получить энергию в три раза дешевле, чем сейчас, и при этом полностью исключить вредные выбросы.

– Но? – я услышала это "но" в его интонации.

– Но есть проблемы с общественным мнением, – вмешалась Мария. – Люди боятся "новых мутаций". После всего, что мы пережили, слова "генетические модификации" вызывают панику.

– И не без оснований, – добавила Анна. – Мы до сих пор не до конца понимаем долгосрочные последствия радиационного воздействия. Добавлять к этому ещё и биотехнологические эксперименты…

– Анна, мы не можем всю жизнь жить в страхе, – возразил Дмитрий. – Да, есть риски, но есть и огромные возможности. Если мы не будем развиваться, мы застрянем в каменном веке.

– А если будем развиваться неосторожно, мы можем вызвать новую катастрофу, – парировала Мария.

Я слушала этот спор, который повторялся уже несколько месяцев, и понимала, что за ним стоят фундаментальные разногласия. Дмитрий представлял новое поколение учёных, которые верили в силу технологий и считали, что человечество должно идти вперёд, несмотря на риски. Мария и её сторонники выступали за осторожность, за сохранение того, что уже есть.

– А что думают сами люди? – спросила я. – Проводились ли опросы?

– Да, – ответила Лена, листая документы. – Результаты неоднозначные. Среди молодёжи поддержка составляет семьдесят три процента. Среди тех, кому больше сорока – только тридцать один процент. В целом по Конфедерации – ровно пятьдесят процентов "за" и пятьдесят "против".

– То есть, общество расколото пополам, – констатировала я. – Именно это меня и беспокоит больше всего.

Михаил, который до этого молчал, наконец заговорил:

– Татьяна, помнишь, что ты говорила пять лет назад? Что наша сила – в единстве. Мы не можем позволить себе раскол.

– Но мы не можем и игнорировать разногласия, – ответила я. – Может быть, проблема в том, что мы пытаемся принимать решения сверху? Может быть, пора дать людям больше самостоятельности?

Эта мысль витала в воздухе уже давно. За пять лет Конфедерация сильно выросла и усложнилась. То, что работало для небольшого альянса выживших, могло не подходить для сообщества в несколько миллионов человек.

– Ты предлагаешь децентрализацию? – уточнил Дмитрий.

– Я предлагаю подумать об этом. Возможно, каждому региону стоит дать больше автономии в принятии решений. Если Новосибирск хочет экспериментировать с биотехнологиями – пусть экспериментирует. Если Екатеринбург предпочитает традиционные методы – их право.

– Но как быть с общими стандартами? С безопасностью? – забеспокоилась Анна.

– Это сложные вопросы, – согласилась я. – Но простых ответов у нас нет.

Разговор прервал сигнал – время выходить к людям. Я поднялась, поправила простое синее платье (я принципиально избегала официальной формы, предпочитая выглядеть как обычный человек) и направилась к выходу.

– Татьяна, – окликнула меня Мария, когда мы шли по коридору. – Можно личный вопрос?

– Конечно.

– Ты когда-нибудь жалеешь о том, что стала лидером? О том, что не можешь жить обычной жизнью?

Я остановилась. Это был действительно личный вопрос, и очень болезненный.

– Знаешь, Мария, иногда я думаю о том, какой была бы моя жизнь, если бы войны не случилось. Обычная девушка, возможно, замужем, с детьми, с работой, которая не определяет судьбы миллионов людей. Но потом я понимаю – той девушки больше нет. Война изменила всех нас. И если я могу использовать эти изменения для блага других, то у меня нет права жалеть.

– А личное счастье?

– Личное счастье… – я задумалась. – Знаешь, я научилась находить его в маленьких вещах. В том, что каждый день в нашем мире рождаются здоровые дети. В том, что вчера в Самаре открылась новая школа. В том, что сегодня я увидела улыбку на лице мальчика, который пять лет назад едва выжил в блокаде.

Мы дошли до выхода на площадь. За дверью слышался гул голосов – тысячи людей ждали моего выступления. Я почувствовала знакомое волнение, которое всегда охватывало меня перед публичными выступлениями.

– Кстати, – добавила я, прежде чем выйти, – у меня есть новость, которую я хотела сообщить сначала вам, а потом народу.

– Какая? – хором спросили Лена и Мария.

– Мы получили сигнал из Стокгольма. Не автоматический, а от людей. Европа жива.

Тишина, которая воцарилась после моих слов, была красноречивее любых восклицаний. Мы знали, что где-то в мире могли остаться другие очаги цивилизации, но это было первое подтверждение.

– Это… это меняет всё, – прошептала Лена.

– Да, – согласилась я. – Но об этом позже. Сейчас меня ждут люди.

Я вышла на площадь под аплодисменты. Тысячи лиц, устремлённых на меня, тысячи судеб, которые зависели от решений нашего Совета. В толпе я видела всех – от седых ветеранов войны до малышей, сидящих на плечах у родителей. Это был наш народ, наше будущее.

– Дорогие друзья, – начала я, и площадь затихла. – Пять лет назад мы стояли на руинах старого мира и клялись построить новый. Мы сдержали своё слово.

Аплодисменты прервали мою речь. Я подождала, пока они стихнут.

– Но сегодня я хочу говорить не о прошлом, а о будущем. О тех вызовах, которые ждут нас завтра. Мы восстановили города, но нам предстоит восстановить души. Мы объединили территории, но нам предстоит объединить сердца. Мы победили внешнего врага, но нам предстоит победить внутренние противоречия.

Я видела, как люди слушают, кто-то кивает, кто-то хмурится. Моя задача была не просто произнести красивые слова, а честно сказать о проблемах.

– В последние месяцы между нами возникли разногласия. Это нормально – мы живые люди, у нас разные мнения. Но важно помнить: наша сила была и остаётся в единстве. Не в единомыслии – в единстве. Мы можем спорить о методах, но наша цель одна – построить мир, в котором будет хорошо жить нашим детям.

– А что, если наши дети хотят жить по-другому? – крикнул кто-то из толпы. Я узнала голос – это был Игорь Кузнецов, один из лидеров новосибирской молодёжи.

– Тогда мы должны их выслушать, – ответила я. – Но выслушать – не значит согласиться. А согласиться – не значит забыть о мудрости прошлого.

Я сделала паузу, собираясь с мыслями. Следующие слова были самыми важными.

– Сегодня я хочу объявить о создании Народных Советов в каждом регионе Конфедерации. Они будут избираться прямым голосованием и получат право принимать решения по местным вопросам. Центральная власть сохранит контроль только над обороной, внешними связями и основными стандартами безопасности.

Шум, который поднялся в толпе, показал, что это решение было неожиданным. Где-то слышались одобрительные возгласы, где-то – обеспокоенные вопросы.

– Это не значит, что мы отказываемся от единства, – продолжила я, когда шум утих. – Это значит, что мы делаем его более крепким, основанным на доверии, а не на принуждении.

И тут я сказала то, что не планировала говорить сегодня:

– А ещё я хочу сообщить, что мы не одни. Сегодня утром мы получили радиосигнал из Европы. Стокгольм жив. И я уверена, что это только начало. Мир больше, чем мы думали, и нам предстоит найти своё место в нём.

Теперь площадь взорвалась настоящими овациями. Люди кричали, плакали, обнимались. Весть о том, что человечество выжило не только здесь, меняла всё.

Когда я вернулась в здание, меня ждал сюрприз. В приёмной сидела молодая женщина с ребёнком на руках. Малышу было не больше года, и он мирно спал, несмотря на шум за окном.

– Татьяна Михайловна, – встала женщина, когда я вошла. – Меня зовут Елена Морозова. Я… я хотела поблагодарить вас.

– За что? – удивилась я.

– За то, что мой сын может расти в мире, где есть надежда. Пять лет назад я думала, что хуже быть не может. Сегодня я думаю о том, каким будет мир, когда он станет взрослым.

Я посмотрела на спящего младенца. Он был красивым, здоровым, не носящим на себе никаких следов катастрофы, которая определила жизнь его родителей.

– Как его зовут? – спросила я.

– Александр. В честь Александра Невского. Мы хотели дать ему имя, которое напоминало бы о защитниках Родины.

Александр… Почему-то это имя отозвалось во мне особенным эхом. Я посмотрела на ребёнка внимательнее и почувствовала что-то странное. Словно вокруг него мерцала какая-то особая аура, едва заметная, но несомненно присутствующая.

– Можно мне его подержать? – попросила я.

Елена осторожно передала мне малыша. Как только он оказался у меня на руках, произошло нечто удивительное. Я почувствовала тепло, которое шло не от его тела, а от чего-то более глубокого. И в этот момент – на долю секунды – я увидела.

Увидела мальчика лет шестнадцати, стоящего на той же площади, где я только что выступала. Но площадь была другой – более зелёной, более красивой. И люди были другими – более счастливыми, более уверенными. А рядом с мальчиком стояла я, только постаревшая, и мы вместе смотрели на звёзды в ночном небе.

Видение длилось секунду, но его смысл был ясен. Этот ребёнок будет играть важную роль в нашем будущем. И я буду рядом, чтобы помочь ему найти правильный путь.

– Он особенный, – сказала я, возвращая младенца матери.

– Все дети особенные, – улыбнулась Елена.

– Да, – согласилась я. – Но этот… Берегите его. И если когда-нибудь вам понадобится помощь в его воспитании, обращайтесь ко мне.

Елена ушла, а я осталась стоять в пустой приёмной, размышляя о том, что произошло. За эти пять лет я научилась доверять своим видениям. Они никогда не обманывали.

– Татьяна? – позвала Лена из соседней комнаты. – Тебе звонят из Стокгольма. Говорят, срочно.

Я прошла к видеосвязи. На экране появилось лицо мужчины лет пятидесяти, с седой бородой и усталыми, но добрыми глазами.

– Меня зовут Эрик Йоханссон, – сказал он на удивительно чистом русском языке. – Я представляю Скандинавскую Конфедерацию выживших. Мы очень рады установить контакт с вами.

– Взаимно, – ответила я. – Расскажите о вашей ситуации.

– У нас около восьмисот тысяч человек в Швеции, Норвегии и Дании. Мы тоже столкнулись с проблемами восстановления. И у нас есть информация, которая может вас заинтересовать.

– Какая?

– Мы не единственные выжившие в Европе. Есть сигналы из Швейцарии, из Исландии, даже из Британии. Мир оказался живучее, чем мы думали.

Это были потрясающие новости. Всё, во что мы верили – что человечество может возродиться – получало новые подтверждения.

– Эрик, мы бы хотели обменяться делегациями. И обсудить возможность координации наших усилий.

– Мы готовы, – кивнул он. – Но есть одна проблема. Мы получили сигналы не только от мирных выживших. Есть… агрессивные группы. Особенно на востоке. В Сибири.

Моё сердце ёкнуло. В Сибири?

– Что именно вы знаете? – спросила я.

– Мало. Радиопереговоры на русском языке, военная терминология. Упоминания о "новом порядке" и "железной дисциплине". Они называют себя Восточной Империей.

Восточная Империя… Этого нам ещё не хватало. Пять лет мира, и вот – новая угроза.

– Мы займёмся этим вопросом, – заверила я Эрика. – А пока давайте сосредоточимся на сотрудничестве.

После того, как связь прервалась, я долго сидела в кресле, обдумывая услышанное. За один день у нас появились и новые союзники, и новые враги. Мир стремительно усложнялся.

Лена принесла чай и села напротив.

– Татьяна, а ты когда-нибудь думала о том, чтобы завести семью? – неожиданно спросила она.

Я поперхнулась чаем.

– Откуда такой вопрос?

– Просто я видела, как ты смотрела на того малыша. И подумала… Ты имеешь право на личное счастье.

– Лена, у меня нет времени на личную жизнь.

– А может быть, ты просто боишься?

Я задумалась. Может быть, она была права? Может быть, я действительно боялась подпустить кого-то слишком близко, боялась новой привязанности, которая могла бы стать болезненной потерей?

– Знаешь, – сказала я наконец, – может быть, когда-нибудь. Когда мир станет более стабильным.

– Мир никогда не станет полностью стабильным, – возразила Лена. – Но это не значит, что нужно отказываться от жизни.

Она была права, и я это понимала. Но понимание и готовность действовать – разные вещи.

Вечером я гуляла по Красной площади. Она была отреставрирована, но выглядела иначе, чем до войны. Мы не стали восстанавливать мавзолей – слишком много болезненных ассоциаций. Вместо него разбили сквер памяти жертв войны.

Там я и встретила его.

Он стоял у одного из памятных камней, читая высеченные на нём имена. Мужчина лет тридцати пяти, высокий, с тёмными волосами и внимательными серыми глазами. В руках у него был букет полевых цветов.

– Здесь похоронен кто-то из близких? – осторожно спросила я.

Он обернулся, и я увидела лицо, которое показалось мне знакомым, хотя я была уверена, что мы никогда не встречались.

– Мой отец, – ответил он. – Павел Викторович Земцов. Он был врачом, погиб в первые дни войны, спасая раненых.

Земцов… Я помнила этого врача. Пятьдесят седьмого года рождения, работал в больнице имени Склифосовского. Действительно погиб, прикрывая эвакуацию пациентов.

– Алексей, – представился мужчина, протягивая руку.

– Татьяна, – ответила я, пожимая её.

– Знаю, – улыбнулся он. – Кто же вас не знает?

– А вы откуда? Я вас раньше не видела.

– Я только вчера приехал из Владивостока. Там у нас тоже небольшая община выживших. Около пятидесяти тысяч человек. Услышали о ваших успехах и решили установить контакт.

Владивосток… Это было неожиданно. Мы думали, что Дальний Восток полностью опустошён.

– Как вы выжили?

– Подводные базы военно-морского флота. Когда началась бомбардировка, многие успели укрыться. Потом, когда радиация спала, начали осваивать поверхность.

Мы говорили ещё полчаса. Алексей оказался инженером, специалистом по морским технологиям. И что самое удивительное – он тоже обладал некоторыми мистическими способностями. Не такими сильными, как у меня, но достаточными, чтобы чувствовать "особую энергию" людей и мест.

– Татьяна, – сказал он, когда мы уже прощались, – можно личный вопрос?

– Конечно.

– Вы… Вы одиноки?

Вопрос застал меня врасплох. За весь день это уже второй разговор на эту тему.

– Я… да, – ответила я честно.

– А хотели бы перестать быть одинокой?

Я посмотрела ему в глаза. В них было что-то такое, что заставило моё сердце биться быстрее. Не просто симпатия – какая-то более глубокая связь.

– Я не знаю, – сказала я. – Моя жизнь очень сложная.

– Жизнь у всех сложная, – улыбнулся он. – Но это не значит, что её нужно проживать в одиночестве.

Мы договорились встретиться завтра. Не как официальные лица, а как просто Татьяна и Алексей.

Идя домой, я думала о том, как быстро меняется жизнь. Утром у нас была одна реальность, вечером – совсем другая. Новые союзники, новые враги, новые возможности, новые угрозы. И, возможно, новая любовь.

Мистический поезд в эту ночь приснился мне особенно ярко. Он нёсся через снежные равнины, и в окнах вагонов я видела лица – живых и мёртвых, знакомых и незнакомых. Все они что-то говорили, но слов я не слышала. Только в конце сна, когда поезд остановился, я разобрала одну фразу, произнесённую голосом моей бабушки:

"Счастье – это не награда за труды, а сила для новых свершений."

Я проснулась с чувством, что эта ночь стала переломной. Не только для меня лично, но и для всего нашего мира.

Глава 2. Сложности демократии

Утро начались с неприятных новостей. Лена вошла в мой кабинет с мрачным выражением лица и стопкой документов в руках.

– Татьяна, у нас проблемы, – сказала она без предисловий. – Вчерашнее объявление о Народных Советах вызвало… неоднозначную реакцию.

Я взяла протоколы экстренных заседаний, которые прошли вчера вечером в разных регионах. Картина действительно была сложной.

В Санкт-Петербурге местная администрация восприняла новость с энтузиазмом. Там давно стремились к большей самостоятельности и считали центральную власть чрезмерно опекающей. В Нижнем Новгороде реакция была обратной – местные лидеры опасались, что не справятся с новыми полномочиями, и просили отложить реформу.

Но самой тревожной была ситуация в Екатеринбурге. Там вчера же собрался так называемый "Совет патриотов", который заявил, что децентрализация – это "развал государства" и что они будут добиваться отмены решения "любыми способами".

– Кто возглавляет этот совет? – спросила я.

– Полковник Игорь Крылов. Помнишь его?

Конечно, помнила. Крылов был одним из офицеров, служивших под началом полковника Зайцева в те дни, когда "временное правительство" пыталось установить военную диктатуру. После поражения Зайцева Крылов формально признал власть Конфедерации, но я всегда чувствовала, что он делает это неискренне.

– Какие у него настроения? – уточнила я.

– Судя по всему, он считает, что настало время для "сильной руки". В его заявлении есть прямые ссылки на "анархию" и "хаос", которые якобы несёт демократизация.

Я отложила документы и потёрла виски. Получалось, что мой шаг к демократии вызвал обратную реакцию – стремление к авторитаризму.

– Есть ещё новости?

– Да. Дмитрий Северов просил срочной встречи. Говорит, что произошёл прорыв в Проекте "Феникс".

– А Алексей Земцов уже ждёт в приёмной, – добавила Лена с лёгкой улыбкой.

Я почувствовала, как краснею. Надо же, в такое напряжённое утро – и тут личные дела.

– Хорошо. Сначала Дмитрий, потом… потом Алексей.

Дмитрий ворвался в кабинет с видом человека, который не спал всю ночь, но переполнен энтузиазмом.

– Татьяна, мы сделали это! – объявил он, не дожидаясь приглашения сесть. – Первый реактор запущен, и эффективность превысила все прогнозы. Мы можем обеспечить энергией весь центральный регион!

– Это замечательно, – сказала я осторожно. – А безопасность?

– Все параметры в норме. Никаких вредных выбросов, никаких мутаций. Генетически модифицированные водоросли работают точно так, как мы планировали.

– Дмитрий, а что происходит, если реактор выходит из строя? Если водоросли начинают бесконтрольно размножаться?

– У нас есть система аварийного отключения. В крайнем случае, весь биоматериал можно нейтрализовать за считанные минуты.

– В теории или на практике?

– Ну… в теории. Но теория очень надёжная!

Я вздохнула. Научный энтузиазм – это прекрасно, но иногда учёные забывают, что теория и практика могут кардинально отличаться.

– Дмитрий, я не против прогресса. Но давайте двигаться поэтапно. Проведите полный цикл испытаний, смоделируйте все возможные аварийные ситуации. И только потом мы будем говорить о массовом внедрении.

– Но Татьяна! – взмолился он. – Мы теряем время! Пока мы тестируем, люди продолжают жить в энергетической нищете!

– А если что-то пойдёт не так, люди могут вообще перестать жить, – резко ответила я. – Дмитрий, я понимаю твой энтузиазм. Но моя задача – думать не только о возможностях, но и о рисках.

Он ушёл расстроенный, и я понимала его чувства. Но я также понимала, что не могу позволить себе экспериментировать с жизнями людей.

Алексей был полной противоположностью Дмитрия. Спокойный, рассудительный, он внимательно выслушал мой рассказ о утренних проблемах, прежде чем высказать своё мнение.

– Знаешь, Татьяна, у нас во Владивостоке была похожая ситуация три года назад. Тоже пытались перейти к более демократичному управлению, и тоже столкнулись с сопротивлением консерваторов.

– И как вы справились?

– Постепенно. Начали с малого – дали людям право выбирать руководителей отдельных районов. Потом расширили полномочия. Главное – не торопиться и не давать противникам повода для паники.

– А что, если Крылов попытается силой остановить реформы?

– Тогда ему нужно показать, что у вас тоже есть сила. Но лучше, если это будет не военная сила, а сила народной поддержки.

Мы говорили о политике, но я чувствовала, что между нами происходит что-то ещё. Какая-то невидимая связь, которая крепла с каждой минутой разговора.

– Алексей, – сказала я наконец, – а что вы думаете о… о личных отношениях во время кризиса?

Он улыбнулся.

– Я думаю, что кризис – это не повод отказываться от человеческого счастья. Наоборот, в трудные времена людям особенно нужна поддержка.