Солдаты стальной крепости: битва за Новгород

В радиорубке молодой радист Илья Синицын, осунувшийся и бледный от постоянного недосыпа, в очередной раз вслушивался в эфир. Наушники плотно прилегали к ушам, но сквозь треск помех пробивались лишь обрывки странных, тревожных сигналов – не то искаженный морзянкой вой, не то бормотание на неизвестном языке, от которого по спине бежали мурашки. Илья поежился, усерднее вслушиваясь, пытаясь вычленить хоть что-то осмысленное, но сигналы тонули в хаосе эфира, оставляя лишь чувство необъяснимой, сосущей под ложечкой тревоги.

В одном из вагонов, приспособленном под оружейную и одновременно своеобразную кают-компанию, Петр Исаев, недавно произведенный в сержанты, с любопытством вертел в руках трофейную катану князя Оболенского. Чапаев, сидевший напротив за небольшим откидным столиком и изучавший карту местности, прихватил ее с собой, бросив коротко: «В хозяйстве сгодится, картошку нарезать». Петька, конечно, понимал, что для нарезки картошки комдив едва ли стал бы таскать с собой такую диковинную саблю, но спорить не стал. Сейчас же, когда Василий Иванович был занят, он с благоговением рассматривал хищно изогнутый клинок, тускло поблескивавший в свете единственной керосиновой лампы. Лезвие было невероятно острым, а рукоять, обтянутая грубой кожей ската и перевитая шелковым шнуром, удобно ложилась в руку.

– Василий Иванович, а что ж это за чудо-оружие такое? – не выдержал наконец Петька, поднимая глаза на командира. – Нешто нашей шашки лучше? Гляньте, какая тонкая, словно игрушечная. А рубить ей, поди, сподручно?

Чапаев оторвался от карты, перевел взгляд на Петьку и катану в его руках. Усмехнулся в усы.

– Эх, Петруха, голова твоя удалая… Это, брат, катана. Японский меч. Оружие самураев, воинов тамошних. История у него древняя, похлеще, чем у иного нашего боярского рода. Мне тут книжонка одна подвернулась, пока в Москве куковали, так там про эти штуковины расписано – диву даешься.

Он отложил карту и, чуть подавшись вперед, начал рассказывать. Говорил о поколениях мастеров, передававших секреты ковки из рода в род, о многослойной стали, сочетавшей в себе твердость и гибкость, о ритуалах, сопровождавших создание каждого клинка, о том, что для самурая меч был не просто оружием, а душой. Чапаев увлекся, вспоминая вычитанные подробности, и речь его, обычно рубленная и по-командирски четкая, приобрела неожиданную витиеватость.

Петька слушал, раскрыв рот, но чем дальше говорил Чапаев, тем больше морщился его лоб. Наконец он не выдержал:

– Василий Иванович, вы уж простите мою серость, но как-то по-заумному вы излагаете. Не по-нашенски выражаетесь, ей-богу. Словно не комдив передо мной, а профессор какой из бывших.

Чапаев нахмурился, но тут же смягчился, глядя на простодушное лицо своего ординарца.

– Хоть ты, Петька, и сержантом РККА стал, а книжки тебе бы тоже почитать не мешало. Не только строевой устав да наставление по пулеметному делу. Мир, он, знаешь ли, ширше и глубже, чем кажется из бойницы бронепоезда.

Петька лишь улыбнулся своей широкой, обезоруживающей улыбкой.

– Дык, полковника Сладкова, того самого, что нас с вас с вами чуть в Лбищенске не убил, я ж его штыком припечатал, Василий Иванович, а не книгой. И ничего, сдюжил.

Чапаев тяжело вздохнул.

– Эх, Петр Семенович… Вот в этом-то и вся твоя беда. Думаешь, сила только в штыке да в кулаке? А голова на что? Начитанный солдат, он ведь не просто боевая единица, он – мыслящая сила. Он врага не только чутьем, но и умом просчитать может. Он тактику противника поймет, его слабые места увидит не только те, что на поверхности. Он и своих товарищей лучше организует, и выход из самой паскудной ситуации найдет быстрее, потому как в книгах тех, что ты за «заумь» считаешь, опыт поколений собран, ошибки чужие разобраны. Ты вот Сладкова штыком взял, молодец. А если бы ты перед этим его маневры просчитал, его привычки изучил, может, и сам бы целее остался, а не с дыркой в боку полмесяца в лазарете провалялся. Книга, Петька, она тоже оружие, и порой посильнее штыка будет, если с умом ее применять. Она ум точит, как точильный камень – клинок.

Петька слушал внимательно, и его обычная удаль куда-то испарилась. Он поник, опустил голову, теребя в руках ремешок планшета. Аргументы Чапаева, простые и ясные, попали в цель.

Чапаев помолчал, глядя на сникшего сержанта, потом его большая, тяжелая рука опустилась Петьке на плечо.

– Ты не вешай нос, Петруха. Я ж в тебя верю. Я ж батя твой, как-никак, – тепло сказал он, и Петька знал, что эти слова, хоть и не были правдой по крови, шли от самого сердца. Семь лет бок о бок в огне гражданской, а теперь и этой, новой, еще более страшной войны, связали их крепче любых родственных уз.

Чапаев отнял руку, его лицо снова стало строгим и собранным.

– Значит так, сержант. Проверь посты. Доложи обстановку по всему составу. Чтобы бдительность не теряли, особенно на этих перегонах, тут любая гнида из-под земли вылезти может. Боезапас чтобы был под рукой у каждого. И с камбузом разберись, чтобы к вечеру горячее было. Узнай у Синицына, что там в эфире, может, чего путного поймал.

Петька вскинул голову, глаза его снова ожили.

– Будет сделано, Василий Иванович!

Он уже собрался было выскочить из вагона, но Чапаев, будто невзначай, бросил ему в спину, глядя в сторону, на мелькающие за бронелистом деревья:

– Да, Исаев… как там Воронова? Пулеметчица наша новая. Все у нее в порядке? С «Льюисом»-то освоилась?

Петька замер на пороге, обернулся.

– Так точно, товарищ комдив! Воронова – боец образцовый. С пулеметом управляется, будто всю жизнь с ним только и воевала. Машинка Анкина в надежных руках, не сомневайтесь. Хоть и махонькая девчонка, что моя младшая сестрица, а хватка у нее – дай бог каждому. Все проверила, смазала, каждый винтик знает.

Он помолчал секунду, потом, с хитринкой в глазах, добавил:

– А чего это вы вдруг за нее так, Василий Иванович? Обеспокоились?

Чапаев медленно повернул голову, его взгляд был холоден и непроницаем.

– Я, сержант, за каждого своего бойца беспокоюсь. И должен знать, кому мы доверили «Льюис» твоей Анки. Это оружие не простое, оно кровью добыто и славой овеяно. Чтобы не посрамила память.

Петька кивнул, но в его глазах промелькнула и тут же исчезла смутная тень подозрения. Он слишком хорошо знал своего командира, чтобы не заметить эту чуть большую, чем обычно, заинтересованность. «Уж не влюбился ли наш Василий Иванович?» – мелькнула шальная мысль, но он тут же отогнал ее.

– Идите, сержант Исаев, – голос Чапаева не оставлял сомнений, что разговор окончен. – Идите-ка вы… приказ выполнять.

– Есть, товарищ комдив! – Петька козырнул и выскользнул за дверь.

Чапаев еще некоторое время сидел неподвижно, потом медленно поднялся и подошел к узкой бойнице, заменяющей окно. За ней проносился все тот же унылый, разоренный пейзаж. Он задумчиво смотрел вдаль, на линию горизонта, где небо сливалось с выжженной землей. Мысли его были далеко, и выражение лица было таким, какого Петька у него еще никогда не видел. Что-то новое, незнакомое и тревожное зарождалось в душе сурового комдива, что-то, чему он пока и сам не мог дать названия.

Ночь окутала бронепоезд плотным, почти осязаемым саваном. Лишь тусклый свет редких звезд пробивался сквозь разрывы в тучах, да одинокая лампочка в штабном вагоне отбрасывала на карту беспокойные тени. Чапаев еще раз проверил расстановку дозоров, прислушался к мерному перестуку колес и беспокойным всхрапываниям лошадей в отдельном вагоне. Что-то неуловимо тревожное витало в воздухе, заставляя старого вояку быть начеку.

И предчувствие его не обмануло.

Атака началась внезапно, без предупреждения, без обычного для нечисти воя и завываний, предвещающих набег. Словно из-под земли, из мрака вынырнули десятки темных, стремительных фигур. Они двигались с пугающей слаженностью, не сбиваясь в беспорядочную толпу, а действуя группами, обтекая бронепоезд с нескольких сторон одновременно. Упыри. Но это были не те безмозглые твари, с которыми им приходилось сталкиваться раньше. Эти действовали расчетливо, целенаправленно атакуя сочленения вагонов, пытаясь взобраться на крыши, найти уязвимые места в броне.

– К бою! – рявкнул Чапаев, выхватывая маузер, и его голос, усиленный репродуктором, разнесся по составу.

Загрохотали винтовки, застучали пулеметы. Бойцы, застигнутые врасплох такой скоординированной атакой, поначалу смешались, но железная воля командира и привычка к постоянной опасности быстро привели их в чувство. Завязалась яростная перестрелка. Вспышки выстрелов рвали темноту, освещая на мгновения искаженные злобой морды нападавших, их горящие нечестивым огнем глаза.

Петька Исаев, как всегда, оказался в самой гуще. С винтовкой наперевес он отстреливался от тварей, пытавшихся прорваться через импровизированную баррикаду у одного из тамбуров, успевая при этом подбадривать молодых бойцов и перекидываться короткими фразами с Чапаевым, который перемещался по составу, руководя обороной.

– Держаться, бойцы! Не давать гадам продыху! – кричал он, всаживая пулю за пулей в наседающих упырей.

В одном из орудийных гнезд, оборудованных на платформе, за «Льюисом» Анки стояла Катя Воронова. Несмотря на свою миниатюрную комплекцию сейчас эта девочка-солдат действовала с поразительным хладнокровием и мастерством. Короткие, точные очереди ее пулемета косили наступающих упырей, не давая им приблизиться к платформе. Лицо ее было сосредоточенно-бледным, но руки, сжимавшие рукояти «Льюиса», не дрожали. Она словно слилась со своим оружием, чувствуя его, как продолжение собственного тела.

В какой-то момент несколько тварей, прорвавшихся сквозь заградительный огонь, сумели взобраться на крышу вагона рядом с тем местом, где находился Чапаев, отдавая распоряжения сигнальщику. Одна из них, особенно крупная и проворная, спрыгнула вниз, оказавшись в паре метров от комдива, замахнувшись когтистой лапой. Чапаев, занятый отражением атаки с другой стороны, не успевал среагировать. Петька, видевший это, отчаянно рванулся на помощь, но был слишком далеко.

И тут громыхнула очередь «Льюиса». Катя, мгновенно оценив ситуацию, развернула пулемет и срезала тварь точным попаданием в грудь. Упырь дернулся, захрипел и рухнул к ногам Чапаева, не дотянувшись до него каких-то полметра.

Комдив обернулся, его лицо было суровым, но в глазах мелькнуло что-то теплое. Он посмотрел на Катю, которая тут же снова перевела огонь на основную массу нападавших.

– Спасибо, дочка, – громко, чтобы перекрыть шум боя, сказал он, когда волна атаки чуть схлынула. – Спасла отца-командира.

Катя на секунду оторвалась от прицела, ее щеки чуть порозовели.

– Служу трудовому народу, товарищ комдив! – звонко, по-уставному ответила она.

Чапаев усмехнулся.

– Для тебя можно Василий Иванович… если бойцов рядом нет, – чуть тише добавил он, так, чтобы слышала только она.

Бой длился еще около получаса. Наконец, упыри, понеся тяжелые потери и не сумев сломить сопротивление защитников бронепоезда, так же внезапно, как и появились, отхлынули и растворились во тьме.

Наступила тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием бойцов, стонами раненых и треском догорающих факелов, которые нечисть использовала для освещения.

Рассвет застал красноармейцев за подсчетом потерь и ремонтом повреждений. Трое бойцов погибли, еще пятеро были ранены. Чапаев мрачно ходил вдоль состава, отдавая короткие, четкие приказания. Петька хлопотал возле раненых, помогая санитару.

Катя Воронова, сменившись с поста, устало прислонилась к стенке вагона. Коса ее растрепалась, лицо было перепачкано пороховой гарью, но глаза по-прежнему смотрели серьезно и твердо. Она поправила пилотку и, заметив взгляд Чапаева, выпрямилась, собираясь отдать рапорт.

Комдив молча кивнул ей, разрешая оставаться на месте. Он видел, как она устала.

– Иди, Воронова, отдохни, – сказал он мягче, чем обычно. – Заслужила.

Девушка кивнула и, чуть помедлив, направилась в свой вагон. Чапаев проводил ее взглядом. Она шла, стараясь сохранять военную выправку, но было видно, как дрожат ее плечи от пережитого напряжения и усталости. Маленькая, хрупкая фигурка, скрывшаяся в сумраке вагона.

И снова, как и днем, у Чапаева что-то кольнуло в груди. Но на этот раз это была не боль, как тогда, когда он думал об Анке и ее «Льюисе». Это было другое чувство, странное, немного щемящее, но… приятное. Словно что-то замерзшее внутри него начало потихоньку оттаивать под взглядом этих серьезных темных глаз. Он покачал головой, отгоняя непрошеные мысли, и снова нахмурился, возвращаясь к суровой действительности войны. Но легкое, едва уловимое тепло в груди еще долго не отпускало его.

Спустя несколько часов тревожного пути, когда первые лучи рассвета окрасили небо в грязно-серые тона, «Победа» сбавила ход и, тяжело дыша паром, остановилась на небольшом, полуразрушенном разъезде. Когда-то здесь, видимо, была маленькая станция – об этом свидетельствовали остатки деревянной платформы и покосившийся домик с заколоченными окнами. Рядом сиротливо чернела водонапорная башня с проржавевшим баком. Место было выбрано не случайно: с одной стороны разъезд прикрывал негустой лесок, с другой – простиралось открытое поле, давая хороший обзор. Главное же, здесь можно было пополнить запасы воды для паровоза и дать немного отдохнуть измотанным людям.

Пока паровозная бригада возилась у башни, а бойцы рассредоточились по периметру, Чапаев распорядился развести несколько небольших костров – согреться и приготовить скудный завтрак. Сам он, проверив посты, присел у одного из таких огоньков, подбросив в него сухую ветку. Ночь была холодной, и даже сейчас, с восходом солнца, стылый утренний воздух пробирал до костей.

Неподалеку, чуть в стороне, пристроилась Катя Воронова. После боя она выглядела еще более хрупкой, но в ее позе не было и тени расслабленности – она внимательно осматривала окрестности, держа пулемет под рукой. Чапаев некоторое время молча наблюдал за ней, потом кивнул на место рядом с собой.

– Присаживайся, Воронова. Тут теплее. Да и поговорить надо.

Катя подошла и села, аккуратно поставив «Льюис». Пламя костра отбрасывало пляшущие блики на ее сосредоточенное лицо.

– Как ты, боец? – спросил Чапаев, глядя не на нее, а на огонь.

– В порядке, товарищ комдив. Только ребят жалко… Хорошие были парни.

Чапаев помолчал.

– Война, Катя… она всегда забирает лучших. Тут уж ничего не попишешь. – Он повертел в руках дымящуюся цигарку. – Ты откуда сама родом будешь? До войны чем занималась, если не секрет?

Катя чуть удивленно посмотрела на него. Комдив редко интересовался личной жизнью бойцов, если это не касалось службы.

– Я из Смоленской губернии, Василий Иванович. Деревня у нас небольшая, на берегу речки… Отец учителем в сельской школе работал, Царствие ему Небесное… Матушка по хозяйству. Братья старшие… кто где теперь… – Голос ее на мгновение дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. – А я… я книжки очень любила. Отец многому научил. Думала, может, в город поеду, в гимназию, а потом, может, и сама учительницей стану. Мечтала… стихи даже пробовала писать, – она чуть смущенно улыбнулась.