Одинокий трип некитайца по реке Янцзы

Вдоль реки тянулся металлический забор, со странными, почти абсурдными узорами, как будто созданный не для глаз, а для запутанного разума. Я остановился, на мгновение поймав себя в каком-то странном, бесцельном желании задержаться здесь. Облокотившись на холодные перила, я стал смотреть на другую сторону побережья, где лежали уставшие, как дряхлые великаны, судостроительные заводы и доки, погруженные в тяжкий сон своей бесконечной работы. Небо было глубоко синего цвета, начинались сумерки. Еще немного и начнется ночь, но у горизонта еще можно было разглядеть ярко-желтую полоску, которая постепенно обретала оранжевые тона.

Я глядел в небесный градиент – от выцветшего розового до густого синего. Чем больше смотрел, тем глубже ускользал в какое-то полупрозрачное междумирье, где каждый оттенок будто открывал новую дверь, ведущую не то к свободе, не то к пустоте. Странное это дело – просто стоять и наблюдать за тем, как небо тонет в сумерках. Теряем ли мы время, стоя в сторонке от суеты? Или, может, время само проходит сквозь нас, не оставляя и следа? Эта штука, время, будто подарок, выданный напрокат, который потом заберут обратно – с тем же хладнокровием, что и дали. И тогда останется только пустота, что мотается по вселенной, как атомная частица, летящая туда, куда её швырнет очередной порыв космического ветра.

Я сделал попытку вернуть себя к более приземистым размышлениям и посмотрел по сторонам. Люди продолжали сновать туда-сюда, но их стало заметно меньше. И снова я почувствовал тяготение иной реальности. И редкие люди стали атомными пылинками, которых сила то сдувала друг к другу, то уносила прочь. А вокруг пустое пространство и были ли эти пылинки вместе или порознь – они все равно постоянно прибывали в этом пространстве и ничего не могли с этим поделать. Вообще глядя на них, я заметил, что они и в общем-то мало что могли сделать. Их носило, кружило и они то улыбались, то были хмурыми, но по-прежнему гонимые неведомой силой в пустом пространстве.

Я посмотрел на речную рябь, мелкие волны. Та же самая сила гнала зачем-то и их. Сначала вела их в море, затем в океан, а затем в пар и облака, потом они проливались на землю или становились холодными кристаллами и так ждали своего более привычного состояния, пока в один день вновь не становились волнами на реке.

Я был так сильно погружен в свои мысли, что даже не заметил возле себя девушку. Сейчас же я не мог ее игнорировать. Я пытался продолжать разглядывать мелкие волны, но взгляд мой то и дело возвращался к ней. Девушка стояла всего в паре шагов от меня, близко, настолько, что я ловил её тихое, почти невесомое дыхание. Её кожа, светлая и нежная, словно мрамор под лунным светом, резко контрастировала с моим лицом, немного обожжённым за это лето, потемневшим, как кожа у всех нас, жителей города, привыкших к солнцу. Она была хрупкой, как фарфоровая фигурка, холодная и чужая этому осеннему ветру, будто не привыкшая к его резкому, пробирающему прикосновению.

Я, тот, кто никогда не заговорит первым, кто привык держаться в стороне, внезапно почувствовал в себе неведомую силу и обратился к ней:

– Вам не холодно?

Она обернулась, и ветер тут же подхватил её волосы, раскидав их по лицу, словно стараясь скрыть её черты от посторонних глаз. Но я успел встретиться с её взглядом – тёмным, глубоким, будто границей между здесь и нигде. Этот взгляд наполнил меня неожиданной дрожью, холодом, который, казалось, исходил из самой моей души.

– Ничего страшного… – тихо ответила она.

Я кивнул, отвернулся и снова уставился на волны, пытаясь найти в них прежний ритм, но что-то переменилось. Волны теперь были просто водой, люди вокруг – просто людьми, никакой атомной пыли, никакой вечности, а я – я вдруг заметил, что все чаще поглядываю на девушку, словно мои собственные глаза взяли надо мной верх. Внезапно за спиной раздался хрипловатый голос:

– Молодой человек, купите своей девушке цветы!

Я обернулся и увидел пожилую женщину, чьё лицо было уставшим, как эти слегка подвядшие розы, что она протягивала мне. Я растерянно проговорил:

– Извините, но… мы не вместе.

Я снова посмотрел на девушку – оказалось, что она уже пристально смотрела на меня, и её взгляд был наполнен чем-то загадочным, как будто наш разговор начинался с паузы, как если бы мы его продолжали после долгого молчания.

– Ей, наверное, очень одиноко. Как думаешь? – вдруг тихо сказала она, и её слова, произнесённые так безмятежно, как простой факт, отразились во мне странным, гулким эхом. Я посмотрел на бабушку – она уже стояла возле другой «настоящей» пары.

– Даже не знаю. Наверное. Всем когда-то бывает одиноко, – сказал я.

И действительно, всем бывает одиноко, только одиночество у всех разное.

– О чем ты грустишь? – спросила она меня.

Видимо размышляя об одиночестве лицо мое сделалось совсем понурым.

– Грущу?

– Угу…

– Ну… утром мне хотелось кофе, – начал я, – но все пошло не так. Я торопился, плохо вымыл кофеварку или не до конца смолол зерна – и испортил его. Представляешь, весь день думаю о своем несварившемся кофе… – попробовал я улыбнуться, будто добавив каплю комедии в эту трагедию.

Она засмеялась, звеняще, будто удивившись самой этой абсурдной мелочи.

– Как кофе может не свариться?

– Бывает и такое, – оживлённо пояснил я, сам почти забыв свою попытку пошутить. – Гейзерные кофеварки, знаешь… если там что-то не так, всё застрянет внизу, и вместо кофе – пустота.

Забыв свою недавнюю шутку, я всерьез начал рассказывать, как устроены гейзерные кофеварки и почему жидкость застревает в нижнем отсеке. Что удивительно, когда я поймал себя на этом меня потрясло ее увлекшееся выражение лица. Она смотрела на меня так, словно я рассказывал ей некую великую радостную тайну.

– Причудливый ты, – сказала она, усмехнувшись.

– Причудливый? Нет, только не это! – засмеялся я вместе с ней.

– Угу, немножко, – закивала она и шмыгнула носом.

Слушать подобное про себя – хоть как, хоть в шутку – всегда выбивает меня из колеи. Вот и сейчас я не с того ни с сего сказал ей:

– Ты на японку похожа.

– Ого, и что же, ты любишь азиаток? – усмехнулась она, бросив на меня быстрый, прищуренный взгляд.

– Нет, – сказал я, не то чтобы обдуманно, но с каким-то неуместным рвением.

Она снова шмыгнула, но в этом звуке была такая странная, такая нежная теплота. Как у маленького зверька, который тычется носом в твою ладонь, доверчиво и просто, не зная, как ещё разделить с тобой это тихое, крохотное одиночество.

Сумерки медленно превращались в ночь, и в этом гаснущем свете ее лицо, белое, как фарфор, выделялось так, будто луна решила светить исключительно для нее. Я вдруг ощутил себя невидимкой рядом с этим светом, как тень.

– Знаешь, у меня настроение сейчас самое отвратительное за долгое время. Наверное, даже хуже, чем когда-либо, – проговорил я, будто сам с собой, уткнувшись взглядом в свои кроссовки.

– И с чем это связано? – спросила она, и голос её прозвучал просто, как шёпот в пустоте.

Я задумался. Вдохнул, и, не зная зачем, ответил:

– Развёлся с женой.

– Не любили друг друга? – спросила она.

– Любили, – выдохнул я.

– Тогда почему разошлись? Слишком разные были? – спросила она снова.

– Скорее наоборот, слишком подходили друг другу.

Дальше говорить не хотелось. Да, мы с женой были похожи друг на друга во многом. Иногда я глядел на нее как в зеркало. Внешне мы были совсем разные с ней, а вот внутри как две копии. Нам иногда даже не приходилось говорить с ней, потому что мы понимали, что имеем ввиду заранее, до того, как что-то будет сказано. А потом как-то в четверг вечером она пришла с работы и забрала вещи, сказала только, что мои ароматические палочки для медитации невыносимо воняют. Я пожал плечами, а она ушла.

– И что теперь? Вечное одиночество? – спросила она, и я услышал в её словах странное, почти недоброе любопытство, или, может быть, это только моё сердце, ещё покрытое тонкой коркой боли, заставило услышать что-то лишнее.

– Не знаю… но сейчас – точно ни с кем, – ответил я, и это прозвучало как последнее оправдание собственной неприкаянности.

Она шмыгнула носом, и её взгляд вернулся к реке, будто в её воде был заключён ответ, который я всё ещё не мог уловить. Я же не мог оторвать взгляда от неё, пока, наконец, не спросил – вопреки привычной мне сдержанности:

– А у тебя что? Почему здесь одна, почему мерзнешь? Кто-нибудь есть? Или как?

– Была с кем-то… теперь одна, – ответила она, не отрывая взгляда от реки.

– Что, тоже разошлись?

– Нет, – её голос вдруг стал глухим. – Не по своей воле разлучились.

Да, бывает и так, думал я, глядя в темнеющую реку. Любовь живет, как бессонница, но не может коснуться тех, для кого предназначена. Нам всем приходится делать паузы, прерывистые, натянутые. Замолкать и прятать за молчанием всё, что надрывается изнутри, как душа, брошенная в сухой колодец. Она молчит, пока не срывается в крик, полный боли и истерики, захлёстывающий, без выхода. Ты молишься, чтобы кто-нибудь, хоть кто-нибудь, выдернул тебя из этого круга. Чтобы кто-то дал пощечину, назвал тебя ничтожеством. Слово, пощечина, плевок – что угодно, лишь бы это прорвало твою боль и вернуло тебя в реальность. Лишь бы что-то переменилось. Потому что это мучение хуже всего, когда боль не находит выхода.

– Твоя боль пройдет однажды, – сказала она, и в ее голосе было больше уверенности, чем в любой истине, которую я знал. Я взглянул на нее, но не нашел там никакой насмешки или жалости – только легкое, едва уловимое тепло.

– Думаешь? – вырвалось у меня. Вопрос, казалось бы, риторический, но произнесенный с надеждой, которую я даже сам себе не признавался.

– Думаю, да, – она кивнула, словно знала что-то, чего я еще не понимал. Я отвел взгляд и подумал о том, как боль возвращается в нашу жизнь, каждый раз маскируясь под что-то новое, но всегда оставаясь той же самой. Как будто это особая судьба – встречать ее снова и снова, как старого знакомого, чье прощение мы не заслуживаем.

Да, боль может оставлять нас, я это уже знал, но всякий раз, когда она снова приходила в мою жизнь – я думал, что это навсегда. Как – будто человек когда – то совершил что-то очень плохое, за что нельзя быть прощенным, и был навечно проклят считать боль вечной.

Она снова прервала мои мысли: – Но ты не должен все время быть один. Почему ты всегда один?

Этот вопрос застал меня врасплох. Её внимание словно оголило все те части меня, которые я старался скрыть, но от которых не мог по-настоящему избавиться.

– Чтобы не обижать людей, которые… – я замялся, чувствуя, что разговор уходит в какую-то болезненную глубину.

– Которые хотят чего? – перебила она, не дав мне ускользнуть в туман ответов.

– Хотят от меня любви, наверное, – закончил я с тихим вздохом. Эти слова зазвучали странно, будто кто-то другой произнес их за меня.

Хотеть любви… Наверное, все хотят любви, но не все хотят простой любви. Нам требуется любовь от нужных сердец, иначе все не то.

– А что бы ты делал, если бы к тебе… ненадолго, скажем, на один вечер заглянул Ангел? – спросила она неожиданно.

Я задумался. Чтобы я делал, если бы ко мне заглянул Ангел на один вечер? Я представил, как ко мне приходит Ангел, чужой, далекий и светлый.

– Наверное, я бы спросил его о своих близких, – ответил я, сам удивляясь своему ответу.

– О своих близких? А что именно ты хотел бы узнать? – её вопрос прозвучал странно ласково.

– Хотел бы знать, как они… всё ли у них хорошо? Попросил бы его приглядеть за ними, если это в его силах, – сказал я. И как только эти слова сорвались с губ, передо мной словно вспыхнули лица всех тех, кого я любил, и кто был теперь далеко. Никого из них не было рядом. Одни уехали, другие ушли. Кто-то больше не жил на этой земле. Они разошлись по разным улицам, городам и мирам. Но от этого они не перестали быть моими близкими.

– У них всё хорошо, – тихо произнесла она, и её тёмный взгляд пронзил меня, как будто она действительно знала.

На сердце стало немного легче. Я позволил себе представить, что там, где они сейчас, всё действительно хорошо. И от этого одиночество, что тянулось за мной, вдруг съежилось, потускнело, словно отошло на задний план.

– А ты? – спросил я, чувствуя, что её ответ может раскрыть тайну, скрытую в её улыбке. – Что бы ты спросила у Ангела?

– О, я бы спросила, куда делись его крылья, – улыбнулась она, с таким видом, будто это вопрос абсолютно логичный.

– Крылья? – удивился я.

– Ну да… ко мне-то точно не явится абсолютно нормальный Ангел, у него обязательно что-то не так.

– Почему?

Она просто пожала плечами и, как обычно, шмыгнула носом.

– Во всём несовершенном есть своя особая черта, что-то вроде персональной изюминки, – заметил я.

– Ангел с персональной изюминкой? – рассмеялась она, глядя на меня с неожиданным теплом в глазах.

– Типа того. Представь: без крыльев, хромой и с подбитым глазом – зато твой персональный Ангел.

И тогда она засмеялась по-настоящему, легко и просто, без намёков и пауз. Этот смех был, как тёплый ветер, что вдруг приходит после долгой стужи.

– Бедный Ангел, у него должно быть непростая жизнь! – сквозь смех проговорила она.

– Возможно, да, – согласился я. – Но он вряд ли захочет об этом вспоминать. Может, спросишь его о чём-то другом?

– Ладно, спрошу, чем там их кормят, – ответила она, и я вдруг тоже засмеялся, удивляясь этому глупому вопросу. А потом я вдруг задумался зачем это ангелам вообще приходить к нам? У них ведь и так полно своих забот. В моем уме возник ее бедный хромой ангел с подбитым глазом, он улыбнулся мне и оказалось, что у него еще был выбит один зуб, а затем извинительно развел руками и похромал из моего ума куда-то по другим делам.

– А ты думаешь, мог бы что-то изменить? – спросила она тихо, и её голос звучал как-то особенно серьёзно.

– Честно? Думаю, нет, – ответил я, глядя в её глаза, пытаясь найти в них ответ.

– И это правильно. Прошлого уже не коснуться, – она кивнула, словно подтверждая собственные слова. – Прошлое – это тень. Ты не можешь снова дотронуться до того, что было. Сколько бы ты не разговаривал с теми, кого уже нет, ты лишь говоришь со своей пустотой.

– Тогда все зря? – спросил я.

– Нет, просто прошлое остается в прошлом – ты уже не можешь к нему прикоснуться и почувствовать. Сколько бы ты не разговаривал в уме с теми, кого нет – ты на самом деле говоришь со своей внутренней пустотой.

Пустота… я вдруг вспомнил атомные пылинки, кружащиеся в пустоте.

– Тебе больше нельзя быть одному, – тихо сказала она.

– Но я ведь сейчас не один, – выдохнул я, облокотившись на перила и посмотрев на неё.

Она отвела взгляд, но уголки её губ чуть приподнялись. В этот момент я понял, что даже в её молчании я нашёл некую бесконечную близость.

Пока вкрадчивые слова перебирали тишину между нами, мне стало казаться, будто в чертах её, в движениях взгляда и осторожных складках улыбки проступает нечто знакомое, неуловимое, словно увиденное однажды в забытом сне. Она была добра и ясна в своих глазах, но в самой их глубине притаилась усталость – эта тонкая, едва заметная тень, оставленная временем и теми потерями, что, должно быть, в последние годы накопились в её жизни. Чувствовалось, что когда-то, может, она была радостной, легко улыбающейся девушкой, той, которая оживляла собой любой день, но теперь что-то тускло затмило её свет, словно тихий, мрачный дождь шёл по душе её, не давая ни улыбнуться в ответ, ни вздохнуть свободнее.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Китайское такси

2

Район города.

3

Популярный мессенджер

4

«Ты номер один»

5

[hěn hǎo] – типичное выражение на китайском языке, означающее «очень хорошо» или «нормально». Обычно используется автоматически, как вежливая, обыденная форма согласия или одобрения, без особого эмоционального подтекста.

6

Шеньчжень – город субпровинциального значения в провинции Гуандун на юге Китайской Народной Республики, граничит с Гонконгом. Согласно переписи 2010 года население составляет 10 357 938 человек.

7

Сяо в переводе с китайского означает «маленький».

8

Кантонский диалект – один из китайских диалектов; появившийся в Гуанчжоу. В материковом Китае выполняет роль языка межнационального общения в провинции Гуандун и некоторых прилегающих к ней районах, в частности, на востоке провинции Гуанси.

9

Сюэхуа – молодой, но популярный китайский бренд пива. Буквально переводится как «снежинка».

10

Лао – Вай – так называют в китае иностранцев. Переводится как «старина из-за моря».

11

Красный конверт – денежный подарок.

12

Наиболее сострадательные сущности в Буддизме. Пользуются особым почитанием.

13

miànzi, палл. «миэнцзы». Означает репутацию человека, его доброе имя. Важное понятие в китайском менталитете. В случае «потери лица» – ситуации, когда порядочность человека, «социальное доверие» к нему публично проблематизированно, – для такого человека теряется дальнейший смысл существования, так как общество отвернется от него.

14

Человек не может жить без лица, дерево не может жить без коры – китайская поговорка подчеркивающая важность хорошей репутации.

15

гоужидэ – ебанный; наоцань – идиот;

16

Семья, занимает важнейшую часть в индивидуальности китайца. Семья считается самым важным, после государства.

17

писатель

18

Известная марка китайских сигарет