Хозяйка молодильных яблок

Елеся шла по мостку и так задумалась о делах столичных, от нее далеких, что не услышала шагов сзади, а когда услышала – поздно было.

Кто-то обхватил ее сзади, в воздух поднял. Девичий визг раздался над речкой.

– Ай, Горыня! Пусти!

Высокий дюжий парень с кудлатой головой и чернявой бородкой, смеясь, опустил ее на дощатый мосток.

– Заждался тебя, любушка моя, – прошептал он, привлекая ее к себе. – Чего там так долго в саду делала?

– Да сестрица пришла, хорошо хоть тебя не заметила; вот я и поболтала с ней, чтоб она не заподозрила чего.

– Устал я ждать, – нахмурился Горыня. – Когда уж сватов прикажешь засылать?

– Ой, – Елеся прикрыла рот, – что ты! Матушки боюсь. А ну как не разрешит? И вообще тогда видеться не сможем. Так хоть надежда есть.

– Так и я боюсь, что она тебе другого жениха приглядит. Знаю, в какую сторону ее глаза смотрят. Хочет тебя за богатого и знатного замуж выдать.

Елеся глянула лукаво.

– А и что в том плохого? Богатому разве не легче живется? Матушка мне доли лучшей ищет. Вот ты бы не боялся, Горыня, что меня за другого просватают, а пошел бы и сам богатством обзавелся.

Горыня нахмурился.

– Это каким же образом? Я трудом своим живу, как могу. Или ты с кистенем на большую дорогу пойти советуешь? Мой дом, выходит, тебе не по нраву, и руки-ноги мои работящие тоже? – Тут он топнул с такой силой, что доска в одном месте треснула.

– Вот же сила есть, ума не надо, – Елеся схватила его за руку. – Шуток не понимаешь? Идем, а то, чего доброго, рухнет мостик-то.

Парень руку выдернул, засопел и поспешил вперед. Напрасно Елеся бежала за ним следом и увещевала, что не след на шутки обижаться. Так и расстались у села, не помирившись.

Велезара на младшую дочь неодобрительно зыркнула.

– Где шлялась? Вот уж от боярина посыльный прискакал, скоро будет, а ты не одета до сих пор. Посмотри на Беляну: она уж с утра готова.

Сестра сидела на лавке, разодетая как на свадьбу: сарафан из паволока расписного, очелье жемчуговое, серьги яхонтовые, на ногах сапожки сафьяновые. Елеся плечиком дернула: у нее и получше наряд найдется. В прошлую ярмарку уговорила батюшку ей отрез на платье у купцов заморских выторговать. Ей потом Хорся, прислужница, сшила из него опашень такой, что у иной боярыни не сыщется. Под такой опашень хоть дерюгу надень, а все одно никто глаз не оторвет.

Во дворе зашелся лаем Волчок – хрипло так, будто вороги набежали. Крики послышались, конское ржание. Велезара за сердце схватилась, побелела вся.

– Ох, лишенько! Никак гости! Рано-то как! Будивой-то где?

– Батюшка с мужиками к околице пошел, боярина встречать, хлебом-солью! – ответила Беляна, с лавки вскочила, за щеки руками схватилась. – Не мог боярин с дружиной мимо него проскочить. Боги светлые, кто же там?

– Так выйди, глянь, – предложила Елеся.

– Сама выйди. Если там гольцы какие или разбойники?

Шум на улице все усиливался. Волчок уже на хрип изошел. Так он только на чужих гавкал. Елеся схватила кочергу; Беляна, глядя на нее, за веник взялась. Велезара вперед вышла, собой дочерей загораживая.

Дверь распахнулась. Огромная фигура закрыла дневной свет.

– Вот как надо гостей встречать! – прогремел голос. – Не караваями, а девицами красными! Ну-ка, которую из вас первой отведать?

Глава 5. Гости дорогие, да непростые

Елеся с Беляной взвизгнули, бросили кочергу да веник и заметались по дому. Велезара присмотрелась, чуть выдохнула и поясной поклон отвесила.

– Будь здрав, боярин. Благодарствую, что посетил наш дом. Гостем будь.

Высокий, широкоплечий молодец лет двадцати с небольшим снял с головы кунью шапку, тряхнул русыми кудрями, ногами потопал, пыль стряхивая, да по половичку к столу прошел, по дороге отпихнув и веник, и кочергу. Следом за ним еще один человек вошел, по виду тоже рода не простого; но тот, прежде чем сесть, быстро избу оглядел и даже занавеску у печки, что бабий кут отделяла, чуть сдвинул и голову сунул. Проверил, нет ли там татя какого.

– Как зовут тебя, хозяюшка? Прости, нашумели, напугали. Не со зла. Хотели поскорее до вас доехать. Путь наш долгий, притомились. – Голос у боярина и впрямь усталый.

– Велезара я. Жена старосты общины села Прибыткова, Будивоя. Хозяин-то мой вас у околицы ждет. Как же вы мимо проскочили?

– Да вот и проскочили, – засмеялся боярин, показывая крепкие сахарные зубы. – Выслали вперед дозорного, он и доложил, что ждет там толпа с караваями и рушниками. Мы в обход и двинули… – он осекся и уставился куда-то за спину Велизары.

Та обернулась и довольно улыбнулась. Беляна шла с подносом, на котором чаша с квасом стояла и пирожок на серебряной тарелочке лежал. Руки у нее чуть подрагивали, отчего чаша позвякивала, но боярина то не смутило. Он пирожок взял, квасу пригубил. Взял Беляну руками за обе щеки и поцеловал.

– Эх, благодарствую, краса ненаглядная!

Поднос упал с грохотом. Беляна, алая от смущения, руками лицо закрыла и умчалась вглубь дома.

– Не гневись, боярин, на дочь мою старшую, Беляну. Скромна и чужих мужчин боится. Как звать-величать тебя, гость дорогой?

Боярин сел на лавку, ноги вытянул.

– Зовут меня Турило, боярин княжий. Дружину его в походы вожу, если нужда приходит. А это княжий окольничий, Стрижак, первейший его помощник и советчик в делах государевых, – указал он своего спутника, возрастом и статью с ним схожим, только волосом темнее. – Ездим по велению князя по селам и деревням; хочет он знать, нет ли у нашего люда нужды какой или беды.

Велезара руки к груди прижала, лицо умильное сделала.

– Благодарствую князюшке, все-то он о нас думает, радеет. Рады мы такого гостя от него принимать. Баню с утра топим, чай, умаялись с дороги-то?

Турила окинул хозяйку дома пристальным взглядом; та чуть смутилась.

– Хороша ты, хозяюшка, и дочь твоя красу от тебя взяла. А может, и еще дочки имеются?

Велезара улыбнулась; сердце ее ликовало, что явно отражалось на лице.

– Как не быть. Еще одна доченька есть. Елеся. Эй, Елесенька, душа моя, поди сюда!

Из проема соседней горницы робко вышла Елеся, руками подол платья тиская. Не успела она опашень надеть, в простом сарафане осталась, в каком до сада бегала.

– Хороша, – кивнул Турила. – Сколь годочков тебе, девица?

– Семнадцатый, – пропищала она. От волнения голос совсем пропал.

– Ну, пора сватов засылать, – засмеялся боярин и тут же откинулся на лавке назад: таким взглядом обожгла его девушка. – Вижу, дочери твои хоть и кровные, но разные. А по умениям как?

– Рукодельницы, каких поискать! – тут же откликнулась Велезара.

Она хотела еще что-то добавить, но дверь снова отворилась. Будивой, весь красный, запыхавшийся, чуть было в ноги боярину не кинулся, но потом все же одним поклоном обошелся.

– Вот и хозяин, – одобрил его боярин. – Там людишек моих разместить бы надобно, да лошадок.

– Все сделаем. Уже приказал. – Будивой почти пришел в себя. – Женушка, что ж ты гостей не потчуешь? Уж у нас все готово. Пироги, поросенок, жаркое, чего душа пожелает, все подадим.

– Да хозяйка твоя баню обещала; мы два дня в дороге, запылились немного.

– Так уж готово все, – Будивой руками сделал приглашающий жест.

Боярин с окольничим вышли. Велезара перевела дух, утерла пот с лица.

– Белянка, Елеська! Где вы там? Быстро сюда!

Сестры выскочили, словно того и ждали.

– Беляна молодец, – Велезара погладила ее по щеке, – все верно сделала. Скромность свою показала, но впредь такой робкой не будь. Иные парни побойчее девиц любят. А этот как раз из таких. Елеся, будешь так глазами сверкать, отправлю за свинками навоз убирать.

– Да, матушка, – Елеся голову опустила, – не сердись. Испугалась я.

– Как с Горыней в гляделки играть, так не пугаешься? Еще раз увижу, что деревенского бортника привечаешь, каши березовой отведаешь.

Елеся отвернулась, скрывая слезы.

– Милаве-то хорошо, – буркнула она, – ее вон перед гостями не выставляют.

Велезара услышала и дернула ее за рукав.

– Где эта наша распустеха? В саду?

– Где ж еще?

– Вот и славно. Пусть там и сидит. Нечего ей своим видом гостей оскорблять.

Будивой вернулся, гостей до бани проводив, весь мокрый от усердия и волнения.

– Может, им там кваску да калачей подать? Пошлю Беляну…

Нечасто староста жене перечил, но тут не сдержался.

– Слышь, жена, давай уж сразу боярину в постель Беляну положи, а то и Елесю до кучи. Чего тянуть-то?

Велезара зыркнула зло, но смолчала. Быстро принесла мужу квасу, села рядом, к плечу прижалась.

– Я ж без умысла, хочу, чтоб боярин гостеприимством доволен был. Человек он знатный, благородный, не посмеет девицу в отчем доме обидеть.

– Боярин там он или нет, а мужское естество никуда не делось. К тому же ты ж не знаешь, зачем он к нам с самого Семидола приехал?

– А ты расскажи, расскажи, муж мой любимый.

Будивой и сам толком не знал, но, пока Турилу со Стрижаком и еще двумя гриднями до бани вел, да устраивал, да воды на камни плескал, чтоб пару побольше да погуще, да веники в кадушке запаривал, к разговорам прислушивался.

– В общем, не просто так князь к нам своего воеводу послал, а с расчетом. Помнишь же, что князю люд семидольский добро на княжение дал?

– Да не тяни ты, – Велезара аж на лавке подпрыгнула.

– Только князю теперь княгиня нужна. Да не простая.

– Ну это понятное дело, что не простая. Зачем же дело стало? Разве мало в Семидоле родов боярских знатных да богатых?

– В том-то и дело, что не богатство и родовитость князь ищет, а вот что… – Будивой обернулся, нет ли кого рядом, к уху жены наклонился и зашептал тайное.

Не видел он, как глаза у Велезары позеленели да вспыхнули, как у кошки в ночи, а на лице улыбка расцвела.

Глава 6. От сладости до горечи всего ничего

Милава закончила с живой изгородью, обошла сад, проверила. Яблоньки цветут, уж завязи показались. Хороший урожай будет. Пустоцветов и нет почти, кроме как здесь: матушкина яблонька снова плодов не даст. Девушка обняла ее за ствол, лбом к коре прижалась, слезинку уронила. Знала, почему ни одного яблочка на ней нет, знала. Помнила она тот день, когда увидела, как мачеха по мостку к садам идет с ведром в руке. Удивилась еще: зачем бы?

Мачеха ей по первости нравилась, добра была и ласкова, ничем ее меж родных детей не выделяла: и пирожок подаст, и косу заплетет. У Милавы даже получилось матушкой ее звать – не сразу, но вышло. Отец смотрел, как все семейство за столом дружно сидит, радовался. Дочь родную, конечно, более привечал, но и падчериц любовью не обделял. Подарки привозил. Пока малы были – забавки всякие ребячьи, а уж после – ленты, бусы и прочие девичьи радости. Милава новообретенным сестрам тоже рада была: то не было ни одной, а то сразу две. Есть с кем пошушукаться в уголке и в куклы поиграть. Правда, любила она и в саду под яблоней матушкиной посидеть, и, правда, будто смотрят на тебя откуда-то родные глаза.

Три года со смерти матушки прошло, Милаве уж пятнадцать лет стукнуло, и деревцу, значит, тоже. Яблочки на ней росли крупные, сладкие; их Милава особенно любила. Вроде такие же, как и остальные в саду, а все же казалось, что не такие – вкуснее, ароматнее.

Не знала Милава, что в том ведре у мачехи было, какой-такой злой настой она под корни деревца вылила. Когда прибежала вслед за Велезарой, та уже с пустым ведром стояла, и глаза у нее такие сделались, что самой захотелось под землю уйти.

– Ма… матушка, – пролепетала она, – что это?

Листья на ветках яблони на глазах темнели, скручивались, на землю с сухим шорохом падали.

– Высохла яблоня, видишь? Посадили, наверное, неудачно, – пожала Велезара плечами. – Вот даже специально полить ее пришла, да без толку. – Она подхватила ведро и обратно пошла.

Не посмела Милава ее спросить и отцу не посмела сказать. А ну как ошиблась и напраслину возведет? Но с того дня яблоня сохнуть начала, и думала Милава, что уж не спасти деревце. Каждый день ходила к нему, слезами орошала, прощения у матушки просила, что не уберегла ее деревце. Может, слезы и помогли, может, еще что, но выжила яблоня, постепенно оправилась, цвести начала, и красиво так – лепестки белоснежные, с розовыми кончиками. Но только любоваться ими и оставалось: все пустоцветные.

За Велезарой с тех пор она приглядывать начала, да замечать то, чего раньше не видела: и взгляды ее косые на нее исподлобья, и улыбку деланную, как из-под палки. Понять не могла: за что серчает? Пока не услышала, как выговаривает мачеха своим дочерям, проверяя, как пряжу спряли: почему у них опять нить кривая, с узлами, а ее, Милавина, ровненькая, тоненькая, будто сама Макошь пряла? Беляна и скажи, что, мол, Милавка секрет какой-то знает, вот у нее все в руках и спорится. Далее Милава уж не слушала, побежала в сад, яблоньке плакаться да жалиться на долю свою сиротскую.

Через какое-то время Велезара на какой-то праздник собиралась, да плат с Жар-птицей на плечи накинула. Милава, еще когда только новые родичи в дом вошли, сестрицам сводным разрешила в ее сундуке покопаться. Вот они плат и вытащили, ахнули и, не спросив разрешения, побежали матери показывать. Велезара же подивилась на красоту, тоже поохала, в руках помяла, к лицу приложила. Уже в тот раз недобро сверкнули ее глаза, но что девочка понимала тогда в людской зависти?

Сейчас же, увидев сказочную птицу на мачехиных плечах, не сдержалась:

– Матушкино это. Зачем взяла?

Велезара посмотрела, как морозом обдала.

– Велика печаль. Не убудет с тебя, если надену да покрасуюсь.

Милава же отступать не собиралась.

– Отцу скажу. Нельзя так…

Велезара повернулась, чуть наклонилась к ее лицу.

– Знаешь, на берегу будем костры жечь, да хороводы водить, вдруг да искра попадет, а то и в воду упасть может. Был платочек и нет. Что ж делать, такова судьба всех вещей. И не только. Отцу она скажет… – мачеха громко фыркнула. – Я вот тоже ему все сказать хочу: не дело в саду сухое дерево держать. Раз уж яблок нет, на дрова пойдет.

Промолчала Милава, голову повесила и ушла в сад. С тех пор и начался их разлад. Кончились притворные улыбки, начались разные козни, и так все мачеха поворачивала, что во всем, что плохого в доме вершится, Милава виновата. Отец сильно не ругал, но заметно холоднее стал, да и дел у него всегда столько, что к вечеру только и возвращался. Так что Велезара полновластной хозяйкой в усадьбе была; сундук с приданым Милавы к себе велела унести, и теперь плат с Жар-птицей часто надевала да еще и перед Милавой специально красовалась, знала, как больно ей материн подарок на чужих плечах видеть.

От этих невеселых воспоминаний девушку отвлек шум. Кто-то лез через только что стриженые кусты, лез да ругался. Понятное дело, кусты-то Милава сама сажала, самые колючие выбирала, чтобы козы да лошади в сад не забрели. Она метнулась в пристройку у дома, схватила первое, что в руку попалось, выбежала.

Посреди сада спиной к ней стоял рослый парень, лица не видно, зато плечи широченные, даже под рубахой видно, как мышцы бугрятся. Рубаха простая, беленая, а на поясе зато кинжал в ножнах. Вот потянулся он к рукояти, а второй рукой усыпанную цветами ветку нагнул, да как раз той самой многострадальной яблони, матушкиной.

– А ну не тронь! – крикнула Милава. – Не тобой посажено!

Парень развернулся на пятках, быстро, почти неуловимо. На Милаву уставился. Нет, не на нее, а на лопату, что летела прямо ему в голову.

Глава 7. Сломанная доска

Давно в Прибытково такого веселья не было. Ставили на улицах столы и лавки в ряд, несли угощение, не скупились припасы из погребов доставать – все оплатит боярин Турила по велению князя Ставра Премиславича.

Скатерти узорчатые стелили, расписную посуду ставили, несли на блюдах утиц и гусей жареных. Запахи съестного плыли над землей, заставляя наполняться рот обильной слюной. Будет пир на весь мир! Будивой с ног сбился, приглядывая, чтоб места и угощения всем хватило.

Гридни по лугу похаживали, на девиц и баб посматривали, подмигивали, усы и бороды оглаживали. А уж девки вырядились как на Красную горку или Комоедицу. Небось все сундуки распотрошили. Велезара тут же с обеими дочками стояла, соседей разглядывала. Всех девок, что на выданье, в самое лучшее нарядили. Значит, расползлись уже слухи по селу, зачем гость из столицы пожаловал. Ничего, еще посмотрим, кто тут первая красавица да умелица. Она дернула Беляну за рукав, тихо велела:

– Песню зачинай.

– Да как? – Беляна сделала круглые глаза. – Боярина-то нету еще! Чего зря глотку трудить?

– А я говорю – пой! Когда придет поздно будет, а так он на твой голос, как на манок притянется.

Беляна лишь вздохнула. Что ж – петь, так петь. Лишь бы матушка не ругалась после и не наказывала. Может ведь и в погреб посадить на всю ночь, а там мыши… Ее плечи непроизвольно дернулись. Глаза у Велезары недобро сверкнули. Беляна поспешила запеть, руку к груди прижала и выдала:

– Ой, как в лесу, да на лужочке, девицы гуляли… да плели веночки…

Голос Беляны сильный, глубокий разлетелся над селом, недаром ее всегда на посиделках просили запевать, и на Купалу в прошлом году она хоровод за собой вела и песню купальскую пела. Но тут в дело вступили и прочие девицы, там матери тоже не промах оказались, и вот уже множество голосов подхватили песню. Как кончили, новую завели, а ноги уже сами в пляс так и рвутся.

Гридни княжьи да отроки оживились, ближе подобрались, стоят, слушают, девкам такие взгляды кидают, что у тех дыхание перехватывает.

Будивой увидел неторопливо идущего Турилу, поклонился, на столы рукой указал:

– Просим отведать нашего угощения, гость дорогой.

Боярин кивнул, но глазами все по толпе рыскал, искал кого-то.

– Окольничего Стрижака не видел? Он из бани вышел раньше нашего, пока мы от жара отходили да квасом отпивались, взял и ушел куда-то.

– Да у нас тут потеряться трудно, – успокоил его Будивой. – Сады да поля кругом, лихих людишек давно не встречалось.

Боярин жестом подозвал нескольких гридней. Они выслушали его тихие приказания и разбрелись по селу. Будивой почесал в затылке. Столы накрыты, народ собран, но боярин за стол не торопился, стоял песни слушал, да сорванной веточкой по сапожку постукивал.

***

Огретый лопатой парень сидел на земле и держался за лоб.

– За что? – простонал он.

– А нечего по чужим садам шастать!

– Да ты знаешь, что за это с тобой сделать нужно? По княжьему указу, кто увечье нанесет, с того откуп в три гривны берется.

– По указу, как ты говоришь, откуп положен и с того кто чужому добру урон нанес.

Парень руки от головы оторвал и уставился на нее и интересом.

– Откуда знаешь?

– Оттуда. Отец сказывал. Он все законы знает.

– Ишь ты! И какое же я у тебя добро порушил?

– А кто яблоню чуть не сломал?

– Но ведь не сломал же!

– Конечно, – Милава потрясла в воздухе лопатой, – потому и не сломал, что я не дала. Скажи спасибо, что не железная, а всего лишь деревянная. Яблоки ей ворошу, когда сохнут, а то бы шишкой не отделался.

Парень потер лоб, там и правда вздулся шишак. Темно-русые волосы его волнами на плечи ложились, а вот бородка на солнце рыжиной отливала – видно, как у и Милавы, молодой Ярило волосам свой огненный цвет дарил.

– Ничего, шапкой прикроешь, никто и не заметит, – усмехнулась Милава. – Ты гридень из боярской дружины, что ли?

– Угу, – согласился парень. – Тебя как зовут-то, садовница?

– Милава я. Ладно, не серчай. Просто яблоня эта дорога мне, а тут ты полез. Зачем цветы рвать, когда можно просто так любоваться?

Парень посмотрел на яблоню, возле которой стояла девушка и нежно поглаживала по стволу.

– Ты что там с ней разговариваешь?

– Почему бы и нет? Все что под солнцем Ярилы славного растет, все живо, все свое разумение имеет. Или ты того не ведал?

– Ведал, – парень кивнул, встал на ноги. – Ведал, да забыл. Стрижаком меня кличут. Прости, что беспокойство доставил.

– Ты иди, тебя уж хватились там. Сельчане праздник готовят, даже отсюда слышно, как песня льется.

С того берега реки и правда доносилась музыка и звонкие женские голоса, выводящие веселую песню.

– А ты что ж не идешь? Праздник для всех.

– У меня работы еще много. Не до гуляний мне.

– Ну уж, нет! Боярин приказал, чтоб все пришли.

– А мне боярин твой не указ! Не хочу и не пойду!

Милава развернулась и пошла к сарайке, лопату на место определить. А Стрижак тут как тут, схватил ее за руку и потащил за собой.

– Вот уже не бывать такому, чтоб боярского указа ослушаться. Идем, красавица.

Как Милава не рвалась, гридень не выпустил. Вот из сада вышли, вот до берега добрались, на мосток шагнули.

– Да пусти, ты, кочерыжка гнилая! Чтоб тебе ядовитый гриб в пироге попался!

Она уперлась ногами, дернулась изо всех сил. Нога Стрижака попала на доску, что уже кем-то ранее треснута была, он пошатнулся, покачнулся, и спиной назад в воду бухнулся. Еле-еле руку Милавы отпустить сообразил, а то бы и ее утащил. Девушка бросилась к краю мостка, на колени упала, в воду вгляделась. Да где же он? Утоп, что ли?

Нет, вот голова показалась: вынырнул.

– Давай сюда, – протянула она руку, – греби! Ты плавать-то умеешь?

– Неа, – мотнул головой Стрижак и ушел под воду.

– Ах… – Милава вскрикнула и спрыгнула в реку.

Нырнула, не увидела ничего, вынырнула, снова нырнула. Вынырнула. Волосы лицо облепили, она их смахнула и увидела рядом смеющегося парня.

– Ай ты смелая какая!

– Да ты, что ж, обманул? Плавать он не умеет! – Милава брызнула на него водой, попала в нос, он замотал головой, фыркнул.

– Да не сердись. Я ж не думал, что ты спасать меня прыгнешь.

– А что мне делать, смотреть, как ты пузыри пускаешь?

Она развернулась и поплыла к тому берегу где сады, тихо бурча, про всяких там дурней, что навязались ей на голову.

Стрижак догнал, поплыл рядом, краем глаза на девицу поглядывал, рыжие волосы ее плащом за ней по воде плыли, так и хотелось руку протянуть, погладить. Не стал. И так уж против себя ее настроил, а ему другого почему-то хотелось. Речка невелика была, вскоре ноги дна коснулись. Вышли на берег, Милава тут же к саду пошла, на ходу подол сарафана отжимая, даже словечка не сказала на прощание. Мокрый след за ней по земле стелился. Стрижак уже рот открыл, чтоб окликнуть, и снова не стал. Ладно, будет еще время повидаться и поговорить.

Сапоги стянул, воду вылил, мокрую рубаху снял, воду отжал, но надевать не стал, перекинул через плечо, подхватил сапоги, да пошел легкой походкой снова через мостик. Солнышко грело спину, ветерок волосы трепал, высушивал. Вода хоть и не слишком тепла была, но и не студена, после бани самое то искупаться, пусть и в одежде. Там, где треснутая доска прогнулась, остановился, усмехнулся. Вот же как бывает: всего-то хотел на цветущие сады посмотреть, – уж больно красиво они издали смотрелись, словно белые облака на землю спустились, – а получилось совсем иное. Он и сам еще не понял что. Но на сердце почему-то радостно стало, весело, как после боя, где ты выжил и с победой домой едешь.

Глава 8. Весело веселье

Ожидание затягивалось, девки уж все песни спели, по второму кругу пошли, а знака за столы садиться все не было. К Туриле подбежал один из гридней, зашептал на ухо; боярин усмехнулся и весело крикнул:

– А и что ж мы все стоим? Медовуха сама в рот не прыгнет!

Долго просить никого не пришлось. Турилу усадили в главе одного стола покороче, поставленного поперек двух других, подлиннее. Он поманил к себе старосту.

– Садись ко мне поближе, мил человек, разговорами меня порадуй: чем живете, чему радуетесь, чему огорчаетесь. Князь наш все знать хочет.

Будивой уселся с неторопливым почтением: высокую ему честь боярин оказал, но у него и свое достоинство имеется.

– Так живем хорошо, слава богам и роду Доброславичей, что ворогов на земли наши не пускает. Урожай в этом году должен хороший быть. Вон сады как цветут; если Макошь и Сварог милостивы будут, то и репа с горохом уродится, на овсы и рожь тоже надеемся.

Боярин слушал и даже вроде внимательно, а сам на девок поглядывал, что за столами сидели и немного смущались, непривычные к общим застольям с незнакомцами.

– А вот скажи мне, кто у вас на селе из девок самая завидная невеста? Смотрю, понять не могу – все хороши, все пригожи, а как у них с умениями?

– Наши девки на все княжество славятся вышивками да кружевным плетением, – похвастался Будивой, уже слегка захмелевший.

– А есть ли среди них с умениями хвори лечить или, может, воду под землей искать?