Хозяйка молодильных яблок

Иви Тару

Хозяйка молодильных яблок

Глава 1. Шелковые ниточки

За порогом спальни темнота, ноги к полу приросли, руки того и гляди, в косяк дверной вцепятся. Все равно Милава идет, хоть голова и опущена. Стыдно ей, ой, как стыдно, завтра еще постыднее будет, но то завтра, сегодня уговор исполнить нужно. Не ради себя, ради друга верного, что всегда рядом был, ради памяти матушкиной. Тот, кого рядом видеть хотела до конца дней своих, теперь в ее сторону и не глянет. Что ж, такова судьба, видать.

За руку сильно дернули, прошипели на ухо:

– Что застыла? Иди давай, или знаешь чем дело кончится?

Холодные, зеленые глаза так и прожигали насквозь. Пальцы, словно хищные когти в руки вцепились, следы оставили. Что ж – пошла.

Тот, кто милее многих был, ее на пороге увидел, в глазах удивление мелькнуло. Не ждал. Милава воздуха в грудь набрала и глядя прямо в его ясные очи сказала с чем пожаловала. Потускнели очи, возле рта складка легла.

– Что ж, раз решила, то перечить не смею. Не моя на то воля. Идем.

Встал и пошел, не оглядываясь, а она за ним, как на плаху. Да и то сказать – лучше уж шею под топор, чем в позоре жить.

А как было хорошо сказы матушкины слушать, про девицу-красу и добра молодца, все-то у них в конце сладилось, и Жар-птица на крыльях счастье принесла. Только вот у Милавы сказка недобрая вышла.

Село Прибытково, княжество Семидольское

768 год от начала правления рода Доброславичей

– И живет в том саду вырийском чудесная птица, перо огнем горит, над челом хохолок висит, а голос у ней печаль прогоняет, радость призывает…

Руки матери порхали над полотном, тонкая игла ныряла туда-сюда, тянула за собой шелковую нить.

Милава смотрела завороженно, как рождается узор, расправляет крылья чудесная птица, запрокидывает голову и песня разносится над чудесным садом.

– Матушка, – девочка прижалась к плечу матери, но осторожно, чтобы не толкнуть под руку нечаянно, – а сад тот вырийский такой же красивый как наш?

Губы матери тронула улыбка.

– Наш сад хорош, спору нет, но в том саду растут яблоки не простые – молодильные.

Девочка хихикнула.

– Ой, не могу! Молодильные! Это ж съешь и помолодеешь? А если много съешь, совсем маленьким станешь? – Она сложила руки лодочкой, показывая, насколько маленьким можно стать, объевшись тех яблок.

– Не только молодость даруют, но и болезни излечивают. Потому-то ищут их, ищут, да найти не могут. Только чистым душам сад тот показывается. Жар-птица тот сад пуще глаза оберегает. Если с дурными помыслами кто приходит, сжигает до тла, и следа не остается. А на пепле этом сад волшебный еще пуще расцветает.

Милава задумалась. Вот как птица понимает кто с чем пришел? Да и где взяться такому человеку, что ничего плохо за всю жизнь не сделал? Вон она, даром, что десять раз всего весну встречала, но за ней плохого целый кузовок. Только сегодня утром съела половину туеска с вареньем, хоть матушка и не разрешала. Но оно же такое вкусное! Нет, ее точно в вырийский сад не пустят.

Она увидела, как мать прижала руку к груди, лицо ее посерело. Опять у нее приступ хвори, уже который месяц не проходит. Кашель разодрал женщине горло, красивое лицо исказилось.

– Водички принесу, матушка, – Милава сорвалась с места.

Он не видела, как мать утерла рот концом передника и с ужасом посмотрела на кровавое пятно. Слеза скатилась и капнула на вышитое полотно, как раз на голову жар-птицы, отчего показалось, что и птица плачет вместе с ней.

– На кого ж я тебя оставлю, милая моя? – шепнула она. – Ох, пава ты моя, пава! Была бы ты настоящая, полетела бы в сад, да принесла мне одно яблочко, больше-то не надо. Лишь бы Милаву вырастить, да за хорошего человека замуж отдать, чтоб жила она в достатке и счастье.

Она быстро уколола палец.

– Вот смотри, какая неловкая, передник испачкала, – мать приняла от дочери ковшик с водой.

– Дай, подую, – Милава взяла руку матери: кожа тонкая, все жилочки видны. – У кошки боли, у собачки боли, у паука боли, а у матушки заживи.

– Ишь, ты! – щеки матери порозовели. – И правда, кровь затворила. Умница ты моя! Может, тебе к ведунье нашей в ученицы пойти?

– Нет, я тебе в саду помогать буду. Чтоб он еще краше стал и больше.

Мать погладила ее по голове. Бедное дитя. Не знает, что сад ей одной растить придется. Поманила дочку к себе, наклонилась.

– Слушай, Милавушка, кровиночка моя. Слушай и не перебивай.

Улыбка сползла с лица девочки, она шмыгнула носом.

– Как умру я и положат меня на краду погребальную, ты сильно не горюй, не печалься. Все мы дети божьи, все под рукой пряхи Макоши ходим, как ниточку нашу спряли, так и живем. Батюшка прах мой на жальницу отнесет, но ты горсточку прибереги, да под яблоней, что мы с отцом в год твоего рождения посадили, меж корней закопай. Вот и будешь ко мне – яблоньке приходить, про свое житье-бытье рассказывать, а я листиками буду шуршать, песни да сказки тебе сказывать. Запомнила ли?

Милава кивнула, но губы уже дрожали, в глазах слезы скопились, мать обняла ее и засмеялась.

– Что ты, что ты, доченька ты моя, яблочко наливное! Это ж я тебе на всякий случай сказываю. Не скоро еще расстанемся, не завтра.

Милава приободрилась, вскоре она снова сидела подле матери и маленькими пальчиками втыкала иглу в белый лен. Хотелось ей, как матушке, уметь шить-вышивать всем на зависть и сад растить с яблоками, что краше в княжестве нет, людям на радость.

Через несколько седмиц матушка позвала дочку.

– Смотри! – она накинула на плечи большой плат и повернулась в разные стороны.

– Красиво как! – Милава ахнула, в ладошки захлопала. – Птица-то, как живая!

Переливались на вышивке перья сказочной Жаро-птицы. Раскинула она крылья от одного угла платка до другого. Маленькая головка с венчиком горделиво повернута, глаз же сверкает, так и кажется, что за тобой смотрит. Матушка сняла плат и на плечи Милавы накинула.

– Пусть принесет тебе удачу, – обняла она дочь. – Прибери, в приданое тебе вышивала, чтоб на свадьбе своей самой красивой невестой была.

– Свадьба… – Милава фыркнула, – это когда еще будет-то? Что ж такой красоте в сундуке лежать? А я, может, замуж и не пойду еще.

– Это ты сейчас так говоришь, а как исполнится тебе шестнадцать весен, а то и раньше, парни все твои думы займут, вот увидишь.

– Еще чего! Некогда мне про них думать будет, Буду наш сад растить, да за тобой с батюшкой ухаживать. Вы-то совсем уж старенькие станете.

Мать рассмеялась было, но зашлась в кашле, рукой замахала, иди, мол, хватит ерунду говорить. Милава и пошла, платок забрала, раз мать просила, и часто потом из сундука доставала и любовалась, поглаживая пальцами цветные шелка. Все ей казалось, что птица вот-вот крылами взмахнет и вылетит в окно в ослепительном свете. Не показывала платок с Жар-птицей никому, не хвасталась подружкам на повечерницах. Один раз только не удержалась, достала вышитую диковину, память о матушке, и, не чувствуя беды, в чужие руки дала. До сих пор простить себе этого не может. С того дня все и пошло не так.

Глава 2. Подарок Морены

Княжество Семидольское, заповедный лес

775 год от начала правления рода Доброславичей

Тихо ступали копыта по устланной хвоей земле. Двое всадников пробирались сквозь чащу, то и дело пригибаясь, чтобы тяжелые хвойные лапы не сбили с головы шапки. Ухала сова, трещал сухостой.

– Нам точно сюда надо? – спросил тот, что ехал впереди.

– Тебе не знаю, а мне так да, – последовал ответ второго. – Я тебя не звал, сам навязался.

– Да как же! Отпущу я тебя одного, вот еще. Кажется, добрались. Смотри, огонек теплится. Это оно? – Услышав тихое ворчание, означавшее согласие, он спешился.

– Жди здесь, – приказал его спутник. Подумал, вытащил из ножен меч, передал товарищу, потом со вздохом добавил: – Лишь бы не зря ехал.

Капище Морены и днем наводило на людей страх, а в такую безлунную ночь и подавно. Вырезанная из камня богиня сжимала в каменных руках серп, и серп тот остер, быстро ниточку жизни перережет. Пришедший постоял, не в силах переступить за каменный круг, но другого пути попасть туда, куда нужно, не было. Он вошел внутрь круга и замер. У подножия идола теплился огонек – горел масляный светильник, бросая тени на замшелые камни.

В густой темноте за кругом угадывались стены святилища, сложенные из камней разной формы. Человек постоял перед богиней, опустив руки.

– Прости, мать Морена, что пришел в неурочный час. Да нужен мне совет. Лишь ты, ведающая жизнью и смертью, ответ мне дать можешь. Если пожелаешь. Прими жертву мою.

Рука протянулась и коснулась острого конца серпа. Кровь закапала на камни, попала на светильник. Пламя качнулось, затрещало.

Узкая дверь дома, покрытая вьюном, скрипнула, словно от сквозняка.

– Да входи уж, добрый молодец Ставр Премиславович, входи, долго ль ждать-то тебя? – раздался женский голос, не молодой и не старый, не глухой и не звонкий.

Прежде чем шагнуть, Ставр набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. Надо же, на поле брани не боялся, а тут мороз по коже и ноги киселем трясутся.

Внутри жилища оказалось светло, сухо и тепло. Женщина с распущенными длинными волосами, падавшими на лицо, молча указала рукой на лавку. На вид ей было лет сорок, может, чуть больше; платье простое, домотканое, крапивной зеленью крашенное. Жрица Морены села напротив гостя, выставила перед собой ладонь. Ставр не сразу понял, но потом сообразил: положил сверху руку, ту самую, которую рассек серпом. Жрица молчала, глаза ее закрылись, она начала раскачиваться в такт какой-то мелодии, слышной только ей.

– Богиня приняла твою жертву, – прошептала она и открыла глаза. На Ставра уставились два черных омута. – Кровь твоя горяча и полна силы. Любы богине такие молодцы с сердцами, полными отваги. Что, Ставрушка, знаю, какая нужда тебя привела, знаю. Но все одно, поведай-ка мне, что на душе твоей лежит. Давно я человеческой речи не слышала.

Горло у Ставра пересохло, он кашлянул. Жрица выпустила его руку и поднялась.

– Выпей, Ставрушка, выпей.

Она протянула ему кувшин, над которым вился парок. Еле уловимый запах полыни щекотнул ему ноздри. Он взял кувшин и чуть не уронил, увидев, что порез на ладони затянулся, как и не было. Хлебнул странного горько-сладкого питья. Жрица снова села на лавку и глазами показала, что ждет.

– Благодарствую…

– Зови меня Нельгой, – подсказала жрица.

Ставр помнил, что мать рассказывала, как много лет назад ходила к Марениному капищу, ту жрицу тоже звали Нельгой. Неужто та самая? Может же Морена своей служительнице даровать жизнь долгую или все, кто приходит богине служить, это имя на себя принимают?

Громкий хлопок в ладони заставил его очнуться.

– Ну-ка, не спать сюда пришел. Говори, богиня ждать не будет.

– Нужда моя такая, почтенная Нельга: умер мой отец, князь Премислав, три месяца назад, народ меня на княжение позвал, но с условием.

Жрица чуть лукаво усмехнулась:

– А мог и не позвать? Сына и единственного и наследника?

– Таков обычай, – сухо ответил Ставр. – Народ кликнуть должен. И все бы хорошо, но нельзя князю без жены.

– Обычай, говоришь? – Нельга потянулась и достала из корзинки под лавкой яблоко. – Что ж, раньше не женился, князюшка? Тебе почитай годков двадцать уж будет?

– Не нашел той, что на сердце ляжет.

– О, а той, что в постели твоей лежать будет, неужто мало? Тебе вон и сердце занять хочется? Чувствует богиня, что не всю правду ты ей поведал.

Ставр потер лицо руками. На что он рассчитывал, что сможет от всесильной Морены мысли утаить?

– Права ты, почтенная. Не по прихоти своей или людской жену ищу. Должна княгиня будущая в род силу принести. Бабка моя, Миролюба, ведуньей слыла, много пользы стране принесла, и прабабка силой владела. Через то наш род Доброславичей крепко на ногах стоял и потому столетиями на земли наши враг приходить опасался. Отец же мой от обычая отступил, выбрал жену не по разуму, а по сердцу. Добрая матушка моя была и есть, ласковая, люд Семидольский ее уважает, она о сирых и убогих заботу имеет. Но вот сил кудесных лишена. Теперь бояре опасаются, что через меня ослабнет род, вот и хотят, чтоб выбрал жену даром богов отмеченную. Иначе могут и Бурогнева, брата отца покойного, на княжество кликнуть, у того де жена кудесить умеет. Раздора с ним не хочу, но и отцов престол не отдам.

Нельга слушала да яблочко в пальцах крутила, к носу подносила, нюхала. Ставр же продолжил:

– Я уж везде искал, где мог, и в соседних княжествах всех княжон пересмотрел и дочек боярских из родов почтенных. Все пригожи, скромны, родовиты, про всех уверяют, что кудесами владеют, но ни одна не показалась мне достойной войти в род Доброславичей. У кого я только совета не просил: у волхвов и ведунов, и к Макоши ходил, требы богатые носил. Уж ее служительницы сколь в чашу судеб не смотрели, так и не увидели ничего. Единственно сказали, Макошь молчит, знать, Морена только ответ даст. Если изволит.

Жрица слушала, прикрыв глаза, но вот губы ее растянулись в улыбке.

– Молчит Макошь, потому как знает, что не в ее руках нити твоей судьбы ныне. Есть у Морены одна девица для тебя на примете. Если захочешь, укажет путь до нее. Но смотри, волю богини исполнить должен будешь, иначе осерчает. А гнев Морены пострашнее гнева людского. Так что? Сказывать или сразу в обратный путь двинешься?

Ох и зашлось сердце у Ставра. Судьба ж его решалась. Жену сыскать и так-то непросто, а уж такую, чтоб боярам угодила, и ему самому по сердцу пришлась, и вовсе загадка непосильная.

– Готов, – сказал и так вздохнул, что жрица головой покачала.

– Боитесь вы, люди, Морену, а ведь она не зла вовсе. Обновляет она жизни круг, ведь за старым новое следует, и оно в свой черед отживает и уходит, и так идет спокон веков. Не кручинься, нет в ее воле для тебя страшного. Но нет и простого – счастье всегда трудом добывается. Путь к судьбе твоей Жар-птица укажет.

– Непонятны мне твои слова, – вздохнул Ставр. – Что ж, мне за птицей этой в Вырий идти?

Жрица рассмеялась, голова затряслась, волосы совсем лицо закрыли.

– Если надо, то и пойдешь, такова воля богини. Но думаю, судьба твоя не так далече. Ты все в дальних землях, да богатых хоромах искал, поищи теперь и в других местах.

– А…

Но жрица уже встала, ладонь подняла, показав, что разговор окончен.

– Иди, князь. Морена свое слово сказала, далее все в твоих руках, – с этими словами она вложила ему в руку красное яблоко. – Держи вот, гостинец от богини, отведай, не побрезгуй.

Пока князь яблоко разглядывал да дивился его красоте – вроде красное, но с золотыми прожилками, на свету так и блещет, запах же такой, что кажется, прямо в Вырийском саду стоишь, – жрица в темноте святилища растворилась. Что ж, зачем пришел, то получил. Припрятал Ставр яблоко в поясной кошель да пошел к товарищу, что уж верно заждался.

Когда вышел он к Туриле, тот издал вздох облегчения.

– Уж думал идти спасать тебя. Что скажешь? По делу сходил или тоже пустое?

– Да нет, вот яблочком Морена угостила, – Ставр из кошеля подарок достал, подбросил на ладони.

– Так это другое дело, – Турила хохотнул, подвел князю его коня, но вид имел вовсе не веселый. – Понимаю я, что боги с нами, смертными, прямком не говорят, но чтоб яблоками загадки загадывали, такого не слыхивал. Как думаешь, что бы то значило?

– Может, яблоко просто яблоко? – Ставр смотрел на плод, и чем больше смотрел, тем больше хотелось ему укусить налитой соком бок. Подумал об отце – каково ему было выбрать сердце, а не долг? Ему же теперь исправить отцовскую слабость предстоит.

Тонкая кожица лопнула, брызнуло во все стороны, рот наполнился сочной мякотью.

– Княже, – обеспокоился Турила, – ты бы поостерегся в рот пихать чего попало.

Челюсти Ставра энергично двигались, он жевал и посмеивался.

– Если б Морена меня уморить хотела, я б с капища и не вышел. Нет, обычное то яблоко. Поехали, по дороге расскажу, о чем со жрицей говорил.

Глава 3. Во саду-садочке

Село Прибытково, княжество Семидольское

775 год от начала правления рода Доброславичей

Весна пришла в Семидольские земли. Зацвели первоцветы, затем и сады белым облаком покрылись. Самому распоследнему несчастному от такой красоты хотелось забыть о невзгодах и порадоваться жизни, хоть немножечко. Даже старая Чубарка, почти слепая уже, и то под весенним солнышком оживилась. Кобылка матушке принадлежала, в приданое ее входила, с которым красавица Умила в семью Будивоя пришла. По молодости чубарая лошадка та еще резвушка была, ныне же и волокушу с сеном тащить не могла. Милава все годы сама за ней ухаживала, гриву чесала, серую шкуру с яркими рыжими пятнами на крупе скребницей чистила. Со страхом ждала, вот-вот помрет Чубарка, совсем Милава одна останется. Отец не в счет, у него своих забот, да и не ладится меж ними последнее время.

Девушка перешла мосток через речушку Глинную. Поток воды по весне особо бурливый отделял село Прибытково от полей. Тут же по берегу сады стояли. Много их в Семидолье. Яблоки Прибытковские по всему княжеству славятся. Уж каких только в местных садах нет: красные, желтые, полосатенькие и наливные белые, каждые со своим вкусом и особенностями. А уж что с яблоками местные жители делают, и не обсказать словами, то видеть нужно и вкушать. От пирогов, вареньев и взваров до напитков всевозможных. Даже хмельное умудрялись в бочках настаивать. Кто пивал, тот весел был, но ума не терял. Одного яблоки не могли – здоровье вернуть да молодость. Так этого от них никто и не ждал. Милава чуть постояла на мостке, посмотрела в воду на свое отражение. Опять плохо утром косу заплела, вся выбилась, растрепалась. Да и ладно, она стянула ленту, распустила волосы. Кому до нее какое дело?

Сад встретил ее белым лепестковым дождем. Девушка подставила руки, набралась целая горсточка, словно снег зимой. Лицо уткнулось в мягкое, пахучее. Словно матушка обняла, к груди прижала.

Не обманула мать в тот памятный день, не завтра ее покинула, но через два года свела все ж таки хвороба ее в могилу.

Дочь все выполнила, и пепел, как обещала, под яблонькой закопала. Деревцу двенадцатый год шел, как и Милаве, оно уже и первые яблочки приносило, а потом чахнуть начало. Как девушка ни старалась, не хотела яблонька жить. Уж она и песни ей пела, и сказки сказывала, но не откликалось деревце. Отец все порывался его срубить, но Милава горой стояла. Матушкино оно, не тронь! Он и отступился. Да и некогда ему было про сухое дерево много думать.

Дел в хозяйстве у деревенского старосты всегда полно: сады, огород, скотина домашняя, птичник – все неустанной заботы требует. О жене Будивой печалился, конечно, но и понимал, что мала еще дочь, чтобы дом самой вести. Работниц в Будивоевской усадьбе хватало, еще и поденщиц нанимал, особенно когда урожай поспевал, но все равно без женской руки справному мужику не след долго оставаться. Не прошло и года, как появилась в доме Велезара и две ее малые дочки, Елеся и Беляна.

Ветер прошелестел по саду, взметнул с земли лепестковые вихри. Милава прошла к избушке, что стояла в углу сада. Здесь в пору сбора урожая яблоки хранили и всякое разное, что для работы в саду нужно. В углу печь стояла, рядом на стене висели на крючках большие противни – яблоки сушить.

За углом избушки послышалась возня и смех. Ясно, опять Елеся с кем-то из парней в саду милуется. Сестрица сводная хоть и младше Милавы на год, а на парней давно заглядывается, они ее тоже не пропускают. Как посиделки-повечерницы, так у нее отбоя от ухажеров нет. Велезара Елесю за то корила, порой и тряпкой могла съездить.

– Зачем тебе эти деревенские олухи? – сердилась она. – Тебе на других заглядываться нужно. Вон купцы мимо на ярмарку проезжали, чтоб им не поулыбаться? Глядишь, и приглянулась бы кому. Да что купец! С твоим приданым и к боярину не стыдно в дом войти.

– Нужны мы им, – отвечала обычно Елеся. – Что у них своих девок нет?

– Может, и есть, – встревала Беляна, – да мы чем хуже? Мы и получше будем.

Велезара Беляну за такие речи по голове гладила и к груди прижимала, а сама в это время на Милаву смотрела да таким взглядом, что ложись да помирай прям сразу.

Девушка вздохнула – мысли о мачехе всегда ее или в гнев, или в тоску вводили – и нарочито громко хлопнула дверью избушки. Смешки стихли, послышался шепот и потом шаги. Когда Милава уже надела передник поверх платья и волосы подвязала лентой, чтоб не мешались, в дверь тихонько заглянула Елеся.

– Ты рано сегодня, – с легким неудовольствием в голосе заметила она. – А вроде же на кухне помогать должна.

– Помогла уже, – Милава взяла садовый нож и корзину. – Куриц всех ощипала, тесто замесила, печи растопила. Потом Велезара меня прочь погнала.

Елеся фыркнула. Она не была особо вредной, сестрица сводная, но на язык бойкая, и шутки порой злые творила. Даже не столь злые, сколь обидные.

– Вот недаром матушка на тебя серчает. Чтоб тебе матушкой ее не звать? Или хотя бы просто матерью? Соседи, видя такое, уж сплетни разносят, что не любят тебя и обижают всячески. Скажи, обижают тебя в доме?

Милава давно научилась не поддаваться на такие каверзы. Чтобы она не сказала, Елеся все по-своему вывернет. Вывернет и Велезаре доложит.

– Подумаешь, сплетни! – фыркнула вместо ответа. – Тебя же сплетни не пугают? Почему других должны?

– Меня? – Елеся осеклась, потом залилась красным по самые уши. – Ты о чем?

– Да так, ни о чем. – Милава не стала говорить, что застала Елесю с парнем в саду. – Лучше скажи, что там за переполох, правда, что ли, князь приезжает?

Сестрица усмехнулась.

– А тебе зачем? Думаешь, он на тебя глянет и влюбится? Посмотри на себя, опять распустехой ходишь. Вот матушка-то заругается.

– Как домой пойду, приберусь, – буркнула Милава и подвинула Елесю плечом, чтоб наружу выйти. – И ты иди, готовься князя принимать. Он же к нам гостевать придет?

– Да не, – отмахнулась Елеся, – если бы князь, матушка совсем бы с ума сошла. Пока только боярин едет, говорит, с поручением от самого князя. И да, у нас остановится. У кого еще, как не у старосты? Дом наш самый лучший и просторный, и боярина примем, и дружину его разместим.

– Вот и иди тогда, – Милава остановилась возле кустарника, что густой полосой огораживал весь сад. Достала садовые ножницы и принялась ровнять ветки, придавая живой изгороди опрятный вид.

До боярина ей не было никакого дела: хорош ли он, как Ярило молодой, или страшен, как медведь по весне, мало ее заботило. Главное, пока гости в доме, Велезара придираться к ней не станет. На людях она всегда себя добренькой и ласковой показывала. Так что неведомому боярину можно и спасибо сказать. Интересно, что если прямо перед боярином укорить мачеху, что сундук с ее приданым та себе забрала, мол, для сохранности пущей, а на самом деле из жадности и зависти. Не посмеет же мачеха перед важным гостем ругаться, да отказываться или посмеет? Девушка вскрикнула, острым шипом палец уколов. Вот и ответ: сиди не высовывайся. Гость-то уедет, а ей тут жить.

Глава 4. Тайные встречи

Елеся немного постояла, посмотрела, как работает сводная сестрица, а потом пошла к мостику. Странная она, конечно, эта Милава. Никогда не знаешь, что у нее на уме. Ведь сначала она матушку даже любила, и та ее привечала, волосы на ночь чесала, как и родным дочерям. Милава ее матушкой звала, а потом – как отрезало. Стала грубить, от гребней уворачиваться, а потом и вовсе стала по имени лишь звать. И ничего с ней поделать не могли: отца не слушает, всё наперекор делает. Как же тут матушке не серчать?

Вскоре, правда, мысли ее скакнули в другую сторону, и она забыла про строптивую сводную сестру. Домой идти не хотелось: там матушка с Беляной с утра порядки наводят, полы метут, новые рушники достают и накидки на лавках меняют. К приезду боярина готовятся. Беляна с утра уже щеки нарумянила и брови насурьмила. Думает, красой какого-нибудь гридня привлечь, а может, и на боярина нацелилась. Говорят, близкий друг самого князя Ставра Семидольского, молодой, пригожий.

Самого нового князя, Ставра Премиславовича, Елеся ни разу не видела. Когда его на стол кликали, отец в столицу от деревни отряжен был, чтоб крикнуть от всех: «Любо» али «не любо». Тут уж как посмотреть. Но Ставр Премиславович народу давно люб казался, так что дружно крикнули его на княжение, и дело сладилось. Прежний-то князь скончался три месяца назад от хвори какой-то. Княгиня мужа схоронила и решила в святилище Макоши удалиться, век свой вдовий доживать, но сперва сына на княжеский стол посадить.