Междумирье. Сборник коротких рассказов

– А дедушка говорит, что это мы вокруг нее…

– Много он понимает, – проворчал До/Крихщт, нервно тряся четвертой левой лапкой. – Совсем из ума выжил, старый прусак.

– А еще он рассказывал, что фонарей над нами больше нет из-за расширения мира.

– Чего-чего? Это куда он там расширяется?

– В ширину, наверное. Я не знаю. Но дедушка считает, что с каждой секундой скорость этого самого расширения растет в геометрической прогрессии. И что Бледные Высокие думали о такой возможности, но вот только расчеты были неверными.

– Глупость какая…

…Вселенная в последний раз натужно вздохнула, раздвигая галактики, и съежилась до размера атома. Но ни До/Крихщт, ни его сын об этом уже никогда не узнают.

Живая планета

…Что мы сделали не так? Ведь начиналось все очень оптимистично…

Эту планету-сад человечество обнаружило полвека назад. Совершенно случайно, когда летели изучать объект Ag-5289 в созвездии Персея, заранее считавшийся перспективным для колонизации. Астрономы погорячились, и объект Ag-5289 оказался безжизненным каменным шариком. А вот в соседней солнечной системе, ничем не примечательной, бортовой компьютер исследовательского судна обнаружил ее. Жемчужину, выловленную на просторах бескрайнего космического океана.

Пятьдесят процентов поверхности – лазурные моря, богатые минералами, съедобными водорослями и вкуснейшими ракообразными. Остальное принадлежит ее Величеству Флоре. Абсолютно всю сушу покрывают леса. Хвойные, лиственные, тропические. Даже на морских побережьях полно разнообразной зелени. Настоящий эдем для ботаников. Для нас с Михаилом.

Мы дружили с самого детства; защищали друг друга от дворовых хулиганов, готовили школьные проекты по химии и биологии, раскапывали сад моей мамы в поисках дождевых червей и получали от нее нагоняй за это. Повзрослев, не сговариваясь, оба записались в программу звездной колонизации.

– Ириш, глянь-ка, – Миша оторвался от микроскопа, когда я вошла в лабораторию. – Малыши как с цепи сорвались.

«Малышами» в данном случае были микроорганизмы из озера, расположенного рядом с нашим научным центром. Позавчера вся рыба в нем всплыла кверху брюхом. Наша рыба. Земная. Привезенная для ассимиляции и до недавнего времени прекрасно уживающаяся с местной фауной.

Я хмыкнула, подходя поближе. Михаил отодвинулся, освобождая окуляр микроскопа.

– Я только что с пляжа, – настраивая его под свое зрение, произнесла я. – Вода похолодела градусов на десять, не меньше.

– Мы здесь живем уже два года, с самого момента терраформации, и знаем, что смены сезонов на Эдеме не существует. Как и холодных течений, которые могли бы так резко изменить температуру моря.

Я посмотрела на друга. Он выглядел серьезным, как никогда.

– Вчерашняя гроза, отрубившая все компьютеры на станции, тоже была впервые.

Да, это было страшно. Я всю ночь искушалась желанием спрятаться под свою койку, как в детстве. Погода всю неделю сходила с ума, и с других архипелагов приходили тревожные новости о климатических изменениям.

Климат Эдема был прекрасным и определенно подходящим для людей. После терраформирования. А до этого в воздухе планеты преобладал метан, выделяемый морями, температура в зените местного солнца зашкаливала за шестьдесят по Цельсию. Пришлось копнуть к ядру планеты и поковырять его, а также расположить на орбите спутники, слегка меняющие магнитосферу. Были еще какие-то славные деяния, но я не вникала. Главное, что изменения не коснулись богатой природы, и теперь мы можем дышать насыщенным озоном и кислородом воздухом, не прибегая к помощи громоздких неуклюжих скафандров, в которых крайне неудобно собирать листву, траву и местных насекомых.

Отбросив воспоминания, я наклонилась над микроскопом. И едва не лишилась глаза – пол под моими ногами качнулся, как палуба корабля во время шторма.

– Землетрясение? – ахнул Миша и кинулся гигантскому окну во всю стену, я едва успела его остановить.

Стены станцевали румбу, раздался оглушающий и закладывающий уши грохот. Оконное стекло брызнуло каплями-осколками во все стороны.

– На улицу, живо! – я рванула застывшего от шока парня за руку и потянула за собой.

Мы едва успели выскочить за дверь, как наша научная станция сложилась, как карточный домик. Тектонические плиты начали свой смертоносный танец.

– Вулканы проснулись… – голосом, полным животного ужаса, произнес мой друг, глядя куда-то в сторону. Я проследила за его взглядом и обомлела. Мертвые боги, вершащие судьбу этой планете на заре ее жизни, снова очнулись от вечного забытья, хотя геологи клялись и божились, что они замолчали навсегда.

Земля ходила ходуном, ускользая из-под ног. Миша постоянно оглядывался, а мне хватило одного взгляда на плюющего раскаленной лавой и пламенем великана. Мы неслись, сломя голову, к космодрому, на котором находились спасательные шлюпки. Поможет ли это нам? Корабль-матка сейчас в другой системе, и вряд ли успеет подобрать всех до того, как шлюпки перестанут функционировать. Если кто-то на других архипелагах успел выжить.

– Как думаешь, кто-то еще… – задыхаясь от бега, озвучил мои мысли Миша.

– Не знаю, – я широко распахнутыми глазами глядела перед собой, боясь, что почва под моими ступнями разверзнется. – Зато знаю кое-что другое. Планете мы разонравились.

Мы успели. Задраив люк шлюпки, я кинулась к иллюминатору, пока Миша колдовал над приборной панелью. С болью в сердце смотрела, как огненная река медленно, но верно поглощает все на своем пути, оставляя после себя дым, смрад и смерть. Планета-рай в одночасье стала преисподней для колонистов. Почему?

– Она хочет вернуть все, как было, – произнес Миша, не отрываясь от панели. – До терраформирования.

– Кто?

– Планета.

Сглотнув комок, застрявший в горле, я окинула взглядом пылающий мир. Кажется, мой друг сейчас прав, как никогда. А ведь начиналось все очень оптимистично…

Психушка

За окном снова гроза. На некоторых моих соседей она действует угнетающе – кто-то плачет тихонько, кто-то забивается в угол койки, сжимая руками подушку. За стенкой раздается дикий смех, который тут же стихает. А я смотрю на дождь, стекающий по стеклу, и жду вечернего обхода.

– Принимаем лекарства, – санитар доброжелательно улыбается, но в его глазах я вижу жалость вперемежку с презрением. Здесь никто не считает нас за людей.

В психиатрическую лечебницу я попала с сильнейшей депрессией из-за кошмаров. Но в этих стенах они стали только ярче. Таблетки не помогают. Конечно, видения пропадают, но вместо них накатывает черная тоска, и перед глазами – пустота, ничто. Словно вселенная погибла. А это еще страшнее. И как ни странно, без видений я начала чахнуть быстрее. Скучала без них. Поэтому я старательно делаю вид, что глотаю капсулу, улыбаюсь в ответ парню и отворачиваюсь к стенке. Как только он уходит, прячу таблетку под матрас. И готовлюсь к очередному кошмару. Это лучше, чем ничего.

Галлюцинации приходят, как всегда, внезапно. Тело коченеет, руки немеют, и дыхание дается с трудом. Вокруг всполохи огня, пепел, падающий снегом на землю. Душный воздух оглашают крики дикого ужаса, боли и отчаяния. Бьющиеся в агонии, окровавленные люди, простирающие в бессильной мольбе руки к небу. Но я не чувствовала жалости. Жалеть можно лишь то, что еще живет. А этот мир корчился в последних конвульсиях. И мне здесь чертовски комфортно. Меня не видно окружающим, для всех я всего лишь бесплотный призрак. Прогуливающийся по горящей земле, словно ангел смерти.

А потом снова пришло утро. Серые стены, завтрак, прогулка, беседа с психотерапевтом. Обед, процедуры, снова беседа. Как будто мне помогают лекции этого симпатичного доктора с добрыми глазами. Скукотища. Но приходит ночь. А с ней и сны, в которых я так нуждаюсь днем.

Снова умирающий мир. На этот раз ясно вижу – это не наша планета, не наша реальность. И старуха с косой смотрит на меня пустыми глазницами. Впрочем, почему старуха, разве у скелетов есть половая принадлежность? Это сама Смерть пришла за урожаем душ. И я отчего-то ощущаю странное родство с ней. Гнилые зубы на мертвой улыбке, огонь в костлявой ладони. И волосы. Длинные шелковистые волосы. Красивые и живые. Жутковато смотрятся на голом черепе. У меня такие же. Были. До того, как попала в больницу. Впрочем, в видениях я снова могу запустить в них ладонь и почувствовать нежность шелка.

– Пора сделать Выбор, – произносит Смерть. И смеется. Лающий смех пронзает ушные перепонки, и я просыпаюсь.

Пот катится по лицу, заливает глаза. Но в сердце удивительное спокойствие. Во время прогулки обдумываю свой сон. Выбор… Что это значит? Слово такое простое, но в устах Смерти прозвучало особенно. Сильно. С большой буквы.

– Вы не должны отожествлять себя с вашими снами, – разглагольствует психиатр. – Вы свободный и сильный человек. Вы достойны лучшей жизни. Сейчас же вы отказываетесь от своего предназначения.

Предназначение? Хм… В этом что-то есть. Улыбаюсь мужчине, киваю, соглашаясь с его пламенной речью. А сама думаю о своей жизни. Ведь он прав. Я достойна лучшего. Но не здесь. Не в этой реальности.

Снова кошмар. Вернее, мое избавление от серой действительности. Снова вопли, хруст ломающихся костей, предсмертные хрипы. Сладкая музыка для моих ушей.

– Здравствуй, сестра, – приветствует меня Смерть. И я делаю шаг вперед. К ней. Разрываю границы между реальностями и становлюсь видимой. Я чувствую жар огня, ощущаю, как волосы покрываются слоем пепла. Я живая. Теперь живая.

– Ваша пациентка умерла, будучи совершенно здоровой. Как вы это объясните? – следователь допрашивает моего лечащего врача. Он растерян.

– Я… я не знаю.

Отлично. Я умерла и родилась заново. Здесь.

– Нет, – говорит Смерть. – Возвращайся. Твой мир тоже нуждается в очищении.

Я улыбаюсь. Правильно. Пора. Я свободна.

– Какой ливень, – растерянно произносит медсестра своей напарнице. Женщины сидят в комнате отдыха и пьют кофе.

– И не говори, льет уже целый день.

Новый раскат грома заставляет их подпрыгнуть на диване и с ужасом переглянуться. Почти сразу же пол больницы рухнул в трещину глубиной в несколько километров, только уже некому было оценить грандиозность этого момента. Кроме скелета с косой в руках и длинными черными волосами, красивыми и отливающими шелком. И никто не видел, что он, а вернее, она, улыбается.

Штормовица

Море волнуется раз.

Море волнуется два.

Море волнуется три – это шторм.

Девственно-чистое полотно неба хмурится, сдаваясь под натиском черных грозовых облаков. Мои тучные помощницы голодны. Они натужно кричат, и эхо отскакивает от натянутого струной ветра. Одна за другой в воду выбрасываются щупальца-молнии, резкие, белоснежные.

Достаточно одной секунды, чтобы спокойная водная гладь начала бурлить, пениться, кружиться в агонизирующем танце водоворотов. Гигантские волны стремятся ввысь. Море словно хочет сбросить оковы и подняться к небу, слиться в страстном поцелуе с грозой.

Я взмахиваю рукой, рисуя в воздухе видимые лишь мне знаки. Они отсвечивают зеленым, под цвет таинственной морской глубины. Место, где я родилась.

Нетерпеливо жду, всматриваясь в горизонт.

Вот оно! Там, вдали, виднеется крохотная точка. Корабль. Люди, управляющие им, знают, что сбились с курса. Незаметное предательское течение привело их в мой дом. И они ощущают опасность. Предчувствуют, что не сумеют спастись. Ах. Как же сладко!..

Я чувствую на губах панику экипажа, упиваюсь ею, наслаждаюсь ее вкусом. Но самая аппетитная часть моего ужина – не люди. Мне нет до них дела. Даже если кто-то выживет, я не против. Они – всего лишь приправа к основному блюду, без которой я могу обойтись. Моя цель – корабль. Я выпью его гибнущую душу без остатка.

Добыча все ближе. Я уже вижу снующих по палубе людей, пытающихся спасти себя и свое судно. Напрасные и жалкие потуги.

– Эге-гей! – мой счастливый вопль сливается с шумом ветра и громом. – Давай же, Шторм, мой неистовый брат, собери эту жатву! Мы попируем на славу сегодня!

Серебряный росчерк пера по разрываемому на части небу – в мачту ударила молния. Крики, царапающие глотки. Слепящий ужас в глазах. Души рвутся в клочья, обвиняя богов в жестокости. Разумы мутнеют, моля небеса о помощи. Глупцы. Я сильнее всех ваших богов, вместе взятых. Древнее. И я не ведаю, что такое милосердие.

Волны захлестывают палубу, обнимая корабль, словно щупальца гигантского кракена. Люди из последних сил пытаются удержаться на борту, но стихия сильнее. И судно кренится, заваливается на бок. Оно пока еще сражается с бушующим морем, но силы его на исходе. Кучка выживших цепляется за обломки мачты. Я милостиво позволяю им остаться на плаву, сосредоточив все силы вокруг основной добычи.

Душа корабля, эгрегор – истинный деликатес для Штормовицы. Каждая его доска, каждый парус пропитаны эмоциями и чувствами его экипажа, и рождается нечто новое в этом союзе. Это уже не вещь, но еще не человек. Новое полубожество, лишь начинающее себя осознавать. И моя насущная пища.

Умирающий парусник с тяжелым вздохом погружается в воду. Очередной раскат грома, всполох яркого света. Обессиленные люди, мечтающие оказаться сейчас на суше, думают, что это молния. Нет. Это душа корабля, падающая в мои голодные объятия. Мм, вкуснятина…

Смерть и Пророк

Но пророк для людей —

И колдун, и лицедей.

В их глазах я видел страх,

Страх душой прозреть

Ария – «Пророк»

Ну, здравствуй, Смерть.

Вот ты какая, оказывается. А все говорят – старуха с косой… Что молва делает с людьми! Никому нельзя верить в этом гнилом мире, никому. Для прохожих ты – всего лишь парень с недурной внешностью, насколько позволяет увидеть накинутый на лицо капюшон. Развитая мускулатура, сильные руки. Эх, тебе бы девушек ими обнимать, а не держать страшное оружие Жнеца.

– Здравствуй, Пророчица.

– Тебя послали за мной?

– Выходит, что так. Мне очень жаль.

– Ложь. Но спасибо. Почему я должна умереть?

– Ты сама знаешь, старая женщина.

Старая женщина! Подумать только! А чего не старушка? При этих словах люди представляют древнюю ссохшуюся каргу, одной ногой стоящую в могиле. А ведь я выгляжу совсем иначе. Откуда знаешь, Смерть, сколько мне лет на самом деле?

Пророки старятся обычно к двадцати годам, и в этом возрасте выглядят столетними полу-мертвецами. Каждый кошмарный вещий сон прибавляет прядь седых волос, каждое страшное пророчество выпивает каплю здоровья. И лишь те, кому дано открыть истину людям лишь раз в жизни, сохраняют видимость молодости и красоты.

На лезвиях остро заточенного оружия я вижу свое отражение. Черноволосая красотка с жгучими карими глазами и длинными ресницами. Я могу вскружить голову любому, если захочу. Но уже почти с век не хочется. Мое предназначение – всего лишь одно видение. И я знаю, оно мне не понравится. Я в ужасе предвкушаю его. Не хочу его. Но у меня нет выбора. С минуты на минуту оно придет. Я бы рада предоставить тебе возможность остановить меня. Но не могу. Не могу…

Позади тебя клубится тьма. Нет, это не обман зрения или моего воображения. Это и правда тени из низших миров, падшие создания. Ведь ты – ассасин, убийца, продавший душу демонам и получивший взамен силу убивать таких, как я. Только так можно остановить предсказание.

А ведь я тебя знаю. В наших венах течет одна кровь. Королева допустила, чтобы ее внук, наследник трона, низко пал. Неужели моя сестра так боится смерти и готова на все, лишь бы дожить до ста одного года? Ей давно пора взять меня под руку и пойти вместе к свету. Или к вечной ночи.

Внутри меня растет холод. Он рождается в чреве и растекается, бежит по жилам, под кожей. Пальцы покалывает, а ног я уже не чувствую. Ты опоздал, мой милый. Видение здесь. И ты не поймешь, что я его получила. Мне страшно. Я вижу Смерть. Не ее воплощение в молодом парне. А всепоглощающую бездну для всего нашего королевства. Может быть, и всего мира.

Пророчество ушло, оставив после себя душераздирающую пустоту. Ради него я родилась и жила, и сейчас мне больше незачем топтать землю.

Ты поднимаешь голову, остатки дневных лучей падают на лицо. Но в твоих глазах, мой мальчик, не вижу жизни. Ночная мгла, без звезд и небесных светил. Черная дыра из мрака. И ты сразу утратил свою красоту. Ты уродлив.

Но скоро катастрофа уравняет нас. Мы оба по-своему ужасны и совершенны. Стоим здесь в пустоши, обдуваемые розой ветров. Единственные, кто пока еще живой. Пока еще…

Ты поднимаешь серпы. Лезвия, всхлипывая, вонзаются в мою молодую, но такую старую плоть. Я принимаю кару молча.

Ты с удивлением смотришь на оружие. Они чистые, без капли крови. Потому что к моменту твоей атаки я почти умерла.

– Если успеешь, передай королеве, что я займу ей местечко на том свете, – шепчу тихо-тихо. – Скоро свидимся.

– Ты… ты обманула меня! Всех нас!

Парень хотел еще что-то сказать, но осекся. Поник. Сжал до белизны в костяшках свои страшные лезвия. Опустил плечи. Демоны за его плечами засуетились, почуяв скорую гибель. Тьма сгустилась, превратившись в птиц. Но им не успеть. Даже крылья сейчас не спасут. Никого.

Внук Королевы, моей родной сестры, которого она послала убить меня, был последним запечатленным мною образом. Позади него сейчас рождается огненный пузырь. Комета, проходившая над нашим миром, падает на нас.

Портрет

Это был чертовски странный портрет. Но оторвать от него взгляд я не мог. Аня начала коситься на меня, возмущенно покашливать и в нетерпении переминаться с ноги на ногу. А я не обращал на нее внимания. Потому что эта девушка на картине меня самым наглым образом гипнотизировала.

– Да что ж ты так на нее пялишься? Замухрышка какая-то… – проворчала Аня.

– Разве? А мне кажется, она очень красива…

У девушки были прямые темно-каштановые волосы, убранные за маленькие и аккуратные ушки. Чуть приплюснутый нос, характерный для всех азиатских народов. Но ее этот нос ничуть не портил, наоборот, прибавлял очарования. Губы красивые. И не пухлые, как у поклонниц пластических операций, и не узкие, мальчишеские. Нормальные девичьи губки. Интересно, кого они целовали?..

Кожа светлая и очень тонкая, почти прозрачная, так и напрашивается сравнение – фарфоровая. Девушка и впрямь напоминала куклу. Дорогую такую, коллекционную. На щеках, рядом с носом – россыпь звездочек-веснушек, крошечных и очень симпатичных.

Но даже не это было главным в ее внешности. Глаза. Вот они и превратили меня в неподвижную статую, не желающую сдвинуться с места. Цвет у них был необычный – вроде карие, но с мягким янтарным светом. Да и не в этом волшебном цвете было дело. Глаза были живыми. И тени под ними только добавляли естественности.

– Андрюш, ну пойдем уже! Ты тут пятнадцать минут стоишь, как дурак. Я в туалет хочу.

– Так иди. Или мне тебя сопровождать до самой кабинки? – парировал я, не глядя на свою подругу.

– Обойдусь! – возмутилась Аня и резко развернувшись на каблучках, быстрым шагом отправилась прочь из зала.

Я даже не обернулся ей вслед. Пусть обижается. Не до нее сейчас. Да и сама виновата: я не хотел идти на выставку работ малоизвестных китайских художников. Упирался как мог. Но Аньку разве переспоришь… И тут сердце у меня замерло, сделало рывок и прыгнуло к самой шее. Ресницы у девушки с картины дрогнули. Она моргнула, или мне так показалось? Так. Вроде ничего, крепче кофе, я сегодня не пил. Может, в сигареты марихуану стали добавлять?

– Простите, молодой человек, – раздался рядом мужской голос. Я с трудом отвел взгляд от портрета и уставился на пожилого человека в потертом костюме и в очках. Кажется, это наш экскурсовод. – Осталось десять минут до закрытия этого зала.

– Спасибо. Я сейчас уйду. Сейчас… – сглотнув слюну, комом вставшую в горле, ответил я. Только дайте наглядеться на нее, на эту девушку, жившую почти сто лет назад.

Старик неодобрительно покачал головой, всем своим видом показывая отношение к недисциплинированной молодежи. А я вспомнил его рассказ об этой картине, когда мы проходили мимо. Сейчас, когда после экскурсии по залам я захотел вернуться сюда, память услужливо развернула передо мной услышанную легенду.

Художника звали Чжу Фэй. На картине, написанной маслом, изображена его младшая сестра Нуо. Здесь ей шестнадцать лет. А ровно через год после того, как портрет был закончен, в 1918 году, она умерла. Каким образом – неизвестно. История это дело умалчивает. Фэй рассказывал, что она была странной девочкой. Всегда одинокой и сторонящейся людей. Пока не полюбила. И не умерла от горя после трагической гибели ее возлюбленного, который, кстати, о ее чувстве даже не подозревал. Брат сумел передать ее внутренний мир в этой картине – наверное, именно так и выглядит дар от Бога. И вот теперь остались лишь эти сочетания красок, лишь след от руки талантливого художника. А девочки нет уже очень давно. Всегда считал, что смерть от горя – глупо, и вообще формулировка в корне неверная. А тут вдруг рассказ тронул, почему-то. Запал в сердце. Как и сама Нуо.

Ее ресницы снова дрогнули. Я схожу с ума, определенно. А может, душа Нуо не умерла и живет в этой картине? И ждет человека, которого она смогла бы полюбить? Снова. Очень жаль, что ты родилась так рано, Нуо. Или я – так поздно? Разница лишь в словах, а суть одна. Встретиться в этой жизни нам не суждено. Теперь я смотрю на твое лицо, застывшее на полотне навеки. А ты, возможно, видишь меня, только не можешь ничего сказать. Мы – в разных мирах.

Моргнув, я посмотрел на часы. Все-таки я ужасно впечатлительный и романтичный. Аня, скорей всего, там с ума сходит. Нужно идти к ней, а не мечтать о давно умерших девушках. Даже если они кокетливо шевелят ресницами со своих портретов. Уже поворачиваясь, чтобы уйти, замечаю вдруг, как губы Нуо дрогнули в едва заметной улыбке. Что это? Первый признак, что меня будет рад увидеть любой уважающий себя психиатр? Или это ее благодарность за то, что я один из немногих, кто остановился рядом с ней? И попытался полюбить, наверное.

Трудно быть ведьмой

Трудно быть ведьмой.

Каждый день, каждую минуту я рискую жизнью, смешивая мощные и опасные ингредиенты для зелий, вызывая страшных духов из преисподней. Стóит не в тех пропорциях соединить слезы дракона и кровь жабы – и все вокруг потонет в пламени. Если потеряю контроль над приглашенной сущностью, она заберет мою душу за попытку взять над ней верх.

Столетия назад я заключила сделку. Чем больше душ я получу, тем дольше буду властвовать над миром. Сила, подаренная мне, позволяет оставаться молодой внешне, но волосы уже седые, как крылья альбатроса. И как только я остановлюсь, застыну в бездействии, посочувствую людям – рассыплюсь прахом. Но я не устала. Древняя старуха, я еще потопчу эту пряную землю. Ощущение власти питает меня, и пока оно живет во мне, я буду существовать.

Люди боятся меня. Они бы многое отдали, чтобы отправить меня на костер, но я слишком мудра для попадания в их сети. Да, вы боитесь, но уважаете. И бежите ко мне за помощью. А я упиваюсь вашей ничтожностью и дрожью.

Вот и ты стоишь сейчас передо мной. Юный сын герцога, мечтающий избавиться от властного отца. На что ты готов пойти, чтобы лишить его жизни? Делаешь вид, что не страшно. Вальяжная поза, руки скрещены на груди. Но я наблюдаю ужас в твоих глазах. Его ты ничем не скроешь, а я умею читать руны, что прячутся во взгляде и выдают душу. А что видишь ты? Женщину самой заурядной внешности, с белыми старушечьими локонами и дьявольским блеском в зрачках. И зеленое пламя свечей, таинственное, пугающее.

– Все, что пожелаешь, – храбро отвечаешь на мой вопрос.

Но голос против воли дрожит, и я ухмыляюсь. Смелым здесь не место. Тот, кто может самостоятельно решать свои проблемы, никогда не придет ко мне. А значит, ты слаб и беспомощен, а для меня нет более питательной пищи, чем страх таких, как ты, мой мальчик. В твоем мешочке – горстка изумрудов. Разве этого я желаю? Ты глуп. Сжимаю камни в руке, и они расплавляются в жидкость цвета малахита, стекают упругими крупными каплями в алхимический сосуд. Ты изумлен, а мое сердце купается в предвкушении следующих твоих эмоций.

– Это – ничтожная часть твоей платы. Тебе нужна душа отца? Ты ее получишь. Но неужели она измеряется этими камнями? Конечно, изумрудное молоко мне пригодится. Но этого мало.

– Что тебе нужно, ведьма? – вижу, как твои руки тянутся к мечу. Ты безрассуден. Тебе не хватит скорости и силы, чтобы отрубить мне голову. А все остальные увечья, что ты способен мне нанести, я с легкостью переживу. Наверное, в моих глазах мелькнула угроза, и меч оставлен в покое. Хорошо. Значит, ты еще поживешь, юноша.

– Я не хочу продавать тебе душу.