Путь Волка и Сокола

Он был изгнан за пьяную драку в корчме, где чуть не убил своего же товарища. Но история была мутной. Говорили, что тот оскорбил его покойную жену. Пока князь разбирался и думал, какое наказание ему вынести, Волх, не дожидаясь ни кнута, ни петли, просто ушел. Ушел на север, в эти дикие леса, где его никто не будет искать. Среди этой разношерстной шайки он быстро стал негласным лидером. Не потому что был самым сильным, а потому что он был единственным, кто умел думать.

– На большак мы не пойдем, – сказал он спокойно, и все замолчали. Его голос был негромким, но в нем была власть, к которой все привыкли. – Но и здесь сидеть не будем. Пойдем к реке. Вверх по течению. Туда редко кто заплывает. Но иногда купцы-одиночки срезают путь к Ильменю. Там и посмотрим. Может, боги нам что и пошлют.

В его словах была логика. Река – это всегда шанс. Шанс на добычу.

– Пойдем втроем, – решил он, обводя взглядом своих "побратимов". – Я, ты, Крив, – он кивнул на одноглазого, – и ты, Лыко. Ты будешь смотреть вперед, у тебя глаз острый. Остальные – сидеть здесь и не высовываться. И если мы не вернемся через три дня, разбегайтесь кто куда.

Никто не спорил. Это был приказ.

Когда начало смеркаться, трое разбойников, вооруженные кто ржавым топором, кто дубиной, а Волх – своим верным боевым ножом, бесшумно выскользнули из лагеря. Они двигались по лесу, как тени, как хищники, вышедшие на охоту. Они еще не знали, что эта ночь изменит все. Они еще не знали, что скоро их мелкий и трусливый промысел закончится. И начнется настоящий разбой. Кровавый, безжалостный и куда более прибыльный. Судьба уже вела их к берегу реки, где у догорающего костра дремали ничего не подозревающие варяги.

Глава 21: Лесной совет

Костер догорал. Дыма было больше, чем тепла, и он едкой, кислой струей лез в глаза и ноздри, смешиваясь с привычным лесным смрадом гниющей листвы и сырого мха. Вокруг костра сидело около десятка мужчин. Они были похожи скорее на призраков, чем на людей: осунувшиеся, заросшие щетиной лица, запавшие глаза, одежда, превратившаяся в грязные, лоснящиеся от жира и пота лохмотья.

Молчание давило, тяжелое и липкое. Единственным звуком, кроме треска сучьев, было натужное, булькающее сопение Гвоздя. Он, как обычно, был пьян. Перед ним на земле стоял почти пустой глиняный горшок, в котором еще вчера была мутная, вонючая брага, выменянная у лесного отшельника на украденную курицу. Эта курица была их единственной добычей за последнюю неделю.

Голод был не просто чувством. Он был осязаемой, физической силой. Он сводил животы, делал мысли вязкими и злыми, заставлял мир сужаться до одной единственной идеи – жратвы.

– Кончилась, – Гвоздь потряс горшок, и звук нескольких оставшихся на дне капель прозвучал в тишине как приговор. Он поднял на остальных мутные, полные пьяной тоски глаза. – Все… Все кончилось. Брага кончилась. Курица кончилась. Скоро и мы тут кончимся. Сдохнем, как собаки подзаборные, и вороны наши кости растащат.

– Заткнись ты, алкаш, – прошипел Лыко, юркий воришка. Он нервно грыз грязный ноготь, его маленькие, близко посаженные глазки бегали от одного лица к другому. – Каркаешь тут, как старый ворон. Без тебя тошно.

– А что, неправду я говорю?! – взвился Гвоздь. – Чего мы ждем? Пока нас черви заживо есть начнут? Волх со своими ушли – и с концами. Поди, нарвались на дружину и уже на кольях торчат, кишки на ветру полощут! А мы тут сидим, мох жрем!

Это была общая, невысказанная мысль, которая витала в воздухе. Волх, Крив и Лыко ушли два дня назад. Обещали вернуться к следующей ночи. Но их все не было. И эта неизвестность, помноженная на голод, разъедала их изнутри.

– Может, нашли что-то. Пошли по следу, – неуверенно предположил кто-то из толпы, самый молодой, бывший деревенский парень, сбежавший от податей.

– Нашли они, как же! – расхохотался Гвоздь, но смех его был похож на лай. – Могилу свою они нашли! Волх, конечно, с головой мужик, но против рогатины не попрешь. Я говорил, надо было ту корову у поповского хутора резать, а не одну курицу тащить! Жратвы бы на месяц хватило!

– А потом чтобы за нами весь поповский приход с вилами по лесу гонялся? – зло огрызнулся на него коренастый мужик по кличке Кабан, бывший мясник, сбежавший после того, как в пьяной драке зарезал заезжего купчишку. – Думать надо башкой, а не жопой! Волх правильно сказал – шуметь нельзя.

– "Шуметь нельзя, шуметь нельзя"! – передразнил Гвоздь. – Так и будем втихаря пугать баб в лесу, отбирать у них лукошки с грибами? Это разбой, что ли? Это смех один! Я на большее подписывался!

Он вскочил на ноги, шатаясь.

– Я так больше не могу! Надо идти! На большак, к людям! Ворваться в деревню, взять, что нам положено по праву! Баб, жратву, брагу! Жить, а не гнить здесь заживо! Кто со мной?!

Он обвел взглядом остальных. Но его пьяный, отчаянный призыв не нашел отклика. В глазах разбойников он увидел не храбрость, а лишь усталость, апатию и животный страх. Они были изгоями, но они были трусами. Они ненавидели мир, но боялись его еще больше.

– Шакалы, – выплюнул Гвоздь, видя их реакцию. – Трусливые, вонючие шакалы!

Он схватил свой топор, грубый, с плохо насаженным топорищем, и пошел прочь от костра.

– Куда ты? – окликнул его Кабан.

– К людям! – бросил Гвоздь через плечо. – Сам пойду! Хоть умру, так сытым и с бабой под боком! А вы тут сидите, ждите своего Волха! Может, он вам из пекла гостинец пришлет!

Он скрылся в ночной темноте. Некоторое время разбойники молчали, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов и треску веток под ногами.

– Сгинет, – наконец констатировал Кабан, скорее с облегчением, чем с сожалением. – Дурак пьяный. Туда ему и дорога.

Они снова уставились в костер. Уход Гвоздя ничего не решил. Проблема осталась. Голод. И отсутствие лидера. Без Волха, без его трезвого ума и твердой руки, их шайка была просто сборищем отчаявшихся, готовых перегрызть друг другу глотки за кусок хлеба.

И пока они сидели, поглощенные своими мрачными мыслями, в нескольких часах ходьбы от них, по той же самой лесной тропе, возвращались трое. Они шли медленно, потому что несли тяжелую ношу. Несли оружие, доспехи и связанную, бьющуюся в ужасе девушку. Возвращались не просто с добычей. Возвращались с новой судьбой.

Глава 22: Волх

Пока в лагере царили уныние и голод, тот, кого они ждали, шел сквозь ночной лес с уверенностью хозяина. Он не нес добычу, как Крив и Лыко, которые, тяжело дыша, тащили тяжелые мешки с варяжским добром. Волх шел налегке, но вся его фигура выражала предельную концентрацию. В одной руке он сжимал рукоять добротного варяжского меча, все еще липкую от крови, другой вел за веревку пленницу, которая спотыкалась и падала, но он рывком поднимал ее, не давая остановиться.

Его звали Волх. Имя это он получил еще в дружине за свой редкий дар – умение чувствовать лес, читать следы и предсказывать погоду. Но сейчас в нем не было ничего от лесного ведуна. Это был воин, доведенный до крайности, хищник, который только что снова попробовал вкус крови.

Волх не был похож на остальных разбойников ни статью, ни взглядом. Он был высок, сух, жилист. В его обветренном, с резкими чертами лице не было ни трусливой хитрости Лыко, ни тупой жестокости Крива. Была лишь застывшая, ледяная усталость и глаза. Глаза старого волка, видевшие слишком много смертей, слишком много грязи и предательства.

Его история была проста и кровава, как и большинство историй в то жестокое время. Он не был ни беглым холопом, ни промотавшимся пьяницей. Он был рожден свободным, сыном охотника. С детства он знал лес, как свои пять пальцев. Его сила и умение держать в руках оружие были замечены княжеским гриднем, и в пятнадцать лет его взяли в дружину.

Десять лет он служил верой и правдой. Десять лет он ходил в походы на степняков, стоял в щитовом строю, чувствуя, как копья врага бьют в его щит, рубил и колол, проливал свою и чужую кровь. Он дослужился до десятника. У него были уважение товарищей, милость князя и жена.

Ее звали Любава. Тихая, светловолосая, она была для него тихой гаванью после кровавых походов. Она не умела ничего, кроме как любить его, ждать его и рожать ему детей. Двоих сыновей она похоронила еще в младенчестве. Третий, казалось, выживет. Он вернулся из последнего похода, привез ей византийские шелка, и она смеялась, примеряя их. А через неделю их обоих – и ее, и сына – унесла оспа.

Мир для Волха рухнул. Тихая гавань превратилась в пепелище. Он запил. Пил не как Гвоздь, до беспамятства и слез. Пил молча, методично, пытаясь утопить в браге ту пустоту, что выжгла ему душу. Службу он забросил, на тренировки не ходил. Князь, помня его былые заслуги, пока терпел.

Конец наступил в грязной корчме на окраине города. За столом сидел молодой, заносчивый гридень по имени Свят, который всегда завидовал авторитету Волха. Свят, подогретый вином, решил потешить свою гордыню.

– Что, десятник, все по жене своей скучаешь? – громко, чтобы все слышали, спросил он. – Слыхал я, хороша была. Гибкая, как лоза. Поди, не только тебе радость дарила, пока ты в степи копье свое точил?

Волх медленно поднял на него глаза. В корчме стало тихо.

– А сынок-то твой… Точно от тебя был? А то говорят, больно уж он на одного купчишку заезжего похож был…

Свят не успел договорить. Он не увидел удара. Волх не кричал, не ругался. Он просто встал и ударил. Ударил коротко, ребром ладони в основание шеи, как его когда-то учили в дружине – удар, чтобы оглушить, а не убить. Но в этот удар он вложил всю свою боль, всю свою ярость, всю свою ненависть к миру, отнявшему у него все. А пьяные руки не знают меры.

Раздался отвратительный, сухой хруст. Свят рухнул на пол, изо рта пошла пена. Он не умер. Но его тело больше не слушалось его. Он остался жив – мычащим, пускающим слюни паралитиком на всю оставшуюся жизнь.

Пока князь, который ценил и Свята, и Волха, решал, как поступить – казнить нельзя, заслуги велики; простить – тоже нельзя, закон есть закон, – Волх не стал ждать. Он знал, чем все закончится. В лучшем случае – его продадут в рабство. В худшем – посадят на кол.

Ночью он собрал свой нож, огниво, немного еды и ушел. Ушел на север, в никуда. В леса, которые он знал и которые, как он надеялся, примут его. Он шел несколько недель, питаясь тем, что мог добыть, пока не наткнулся на эту жалкую шайку изгоев.

Они приняли его, потому что увидели в нем силу. Он остался с ними, потому что увидел в них инструмент. Он не питал к ним никаких братских чувств. Они были для него таким же отребьем, как и для остального мира. Но это было его отребье. Его стая. И он, как вожак, должен был сделать эту стаю сильной.

И сегодняшняя ночь дала ему такую возможность. Варяжская сталь, доспехи, пленница. Это было не просто везение. Это был знак. Знак того, что его путь еще не окончен. Он перестал быть десятником, слугой князя. Теперь он сам себе князь. И его княжество – этот темный, дикий лес. А его дружина – эти оборванные, голодные волки, что ждут его в лагере. И он научит их выть так, что задрожит и сам Новгород.

Глава 23: Зов реки

Они шли уже несколько часов. Ночь опустилась на лес, плотная и чернильная, какая бывает только вдали от людских селений. Воздух был неподвижен и влажен, пах грибной гнилью, мхом и близкой водой. Под ногами чавкала болотистая почва, ветки хлестали по лицам, оставляя мокрые, грязные полосы.

Волх шел впереди, прокладывая путь. Он двигался почти бесшумно, с врожденной грацией хищника, его глаза, привыкшие к темноте, сканировали каждый куст, каждый темный провал между деревьями. Он вел своих людей не наугад. Он вел их по едва заметной звериной тропе, которая, как он знал, должна была вывести их к большой воде. К Волхову.

Позади, тяжело дыша и спотыкаясь, шли Крив и Лыко. Настроение у них было паршивое. Холодная, голодная злость, копившаяся в лагере, следовала за ними по пятам.

– Ни черта тут нет, – прошипел Лыко, отмахиваясь от роя комаров, который вился вокруг его головы. – Только гниль да твари болотные. Вернуться надо, Волх. Пустая затея.

– Заткнись и иди, – ровно, не оборачиваясь, ответил Волх. – Твое дело – вперед смотреть, а не скулить под руку.

Крив молчал. Он вообще редко говорил. Но его единственный глаз горел в темноте недобрым огнем. Он доверял чутью Волха, но голод уже начинал грызть его изнутри, делая его похожим на зверя, готового броситься на что угодно.

Еще через час лес начал редеть. Под ногами захлюпала вода, запахло тиной и свежей рыбой. Они вышли на берег.

Перед ними, тускло поблескивая под светом ущербной луны, лежала река. Широкая, темная, ленивая. Вода казалась черной и густой, как деготь. С другого берега доносилось хоровое кваканье лягушек. Тишина была почти абсолютной, оглушающей после постоянного лесного шума.

Они остановились в зарослях камыша, осматриваясь.

– Ну, и что дальше? – снова заныл Лыко. – Сядем тут и будем рыбу ждать, пока она сама на берег не выпрыгнет?

Волх не ответил. Он неподвижно стоял, вглядываясь в темноту, но не глазами. Он вслушивался, вдыхал ночной воздух. Его инстинкты, отточенные годами походов и охоты, были напряжены до предела. В этой тишине было что-то… неправильное.

И тут он это почувствовал. Едва уловимый, почти призрачный запах, который не должен был здесь быть. Запах дыма. Не от лесного пожара, не от костра охотника. А жилой, сытый дымок от просушенных дров.

Он поднял руку, приказывая остальным замереть. Крив и Лыко послушались мгновенно, превратившись в тени. Они знали, что этот жест означает одно – добыча.

Волх медленно, без единого звука, опустился на одно колено, прижимаясь к земле, чтобы его силуэт не выделялся на фоне ночного неба. Он стал смотреть не прямо, а скользя взглядом по кромке воды, вдоль изгиба реки. И через минуту он увидел.

Далеко, может, в полуверсте от них, за поворотом реки, там, где берег был более пологим, небо было чуть светлее. Не зарево, а крошечное, едва заметное световое пятно, которое подрагивало и пульсировало. И над ним – тонкая, почти невидимая в темноте струйка дыма, которую Волх скорее угадал, чем увидел.

Костер.

Кто-то стоял на берегу. Ночью. В этой глуши.

Азарт, холодный и острый, как лезвие его ножа, пронзил Волха. Вся усталость, все сомнения исчезли. Он снова стал тем, кем был всегда – охотником, выследившим зверя.

– Огонь, – прошептал он так тихо, что его едва можно было расслышать.

Крив и Лыко напряглись, всматриваясь в указанном направлении.

– Кто там может быть? – спросил Лыко, в его голосе смешались страх и жадность. – Купцы? Рыбаки?

– Неважно, – отрезал Волх, поднимаясь. – У них есть огонь. Значит, есть еда. И, может быть, что-то еще. Двигаемся. Тихо, как тени. Вдоль берега, под прикрытием камыша. Лыко, ты пойдешь впереди. Если что-то увидишь или услышишь – подашь знак совы. Три раза. Понял?

Лыко кивнул, его маленькие глазки заблестели в темноте. Страх уступил место предвкушению наживы.

– Крив, ты – за мной. Если начнется бой, бьешь по ногам. Валишь на землю. Лежачий – не боец.

Крив молча сжал в руке свой ржавый топор. Его единственный глаз горел предвкушением крови.

Они двинулись. Три голодных, отчаянных хищника, привлеченные светом далекого огня. Они еще не знали, что идут не на мелкую добычу, а на богатый, смертельно опасный пир. Они шли навстречу судьбе, и каждый шорох камыша под их ногами был шагом к кровавой резне, которая навсегда изменит их жизнь.

Глава 24: Драккар на берегу

Лыко двигался сквозь прибрежные заросли с бесшумностью ласки, скользящей в траве. Он был рожден для этого – для того, чтобы красться, подглядывать и вынюхивать. Сейчас страх и голод обострили его чувства до предела. Каждый треск сучка под ногой отдавался гулким эхом в его голове, каждый всплеск рыбы в реке заставлял сердце замирать.