Неладная сила

– А чтоб я знал!

На их оживленный говор из-под крыльца выбрался Черныш. Повилял хвостом, ткнулся мокрым носом в руку Устиньи, потом отошел, понюхал серый камень под стеной избы… и вдруг залаял. Отскочил, припал к земле, зарычал, показывая зубы.

Куприян и Устинья молча смотрели на камень. Потом Куприян отцепился от племянницы, подошел и остановился над самым камнем. Оглядел его и с осторожным, угрюмым вызовом осведомился:

– Ты, что ли, со мной разговариваешь?

Камень молчал – как ему и положено. Но Куприян уже напал на разгадку, и она казалась ему куда менее безумной, чем шутки кого-то из соседей.

Осторожно потыкав камень носком поршня, Куприян нагнулся и с натугой – «Тяжелый, бесяка!» – перевернул его. Устинья подошла и снова встала рядом. Зная, что за человек ее дядька, она не удивилась его попыткам поговорить с камнем. Он в былые годы и не то еще мог, а тут камень завел беседу первым…

Поначалу яснее не стало. Все трое молчали, снег продолжал идти – мелкий, но частый. А потом…

– Дядька! – зашептала Устинья и снова вцепилась в локоть Куприяна. – Видишь?

– Лихо его маать…

Тут и Куприян увидел. Снег, падая на камень, скапливался в углублениях, таких мелких, что иначе их было не заметить. И вот на серой, вымазанной землей поверхности камня проступили черты… черты лица. Черта снизу – рот, над ней продольная – нос, еще две поперечные – брови, а под ними точки глаз… Все это находилось ближе к верхнему концу камня, под шапочкой.

– Это что же такое? – прошептала Устинья.

– Это, Устяша, идольский бог. – Куприян похлопал ее по озябшей руке, державшейся за его локоть. – Вот что я, стало быть, из земли выпахал…

– Как же он туда попал? – От испуга Устинью пробрала дрожь, голос сел.

– То поле… там при дедах лес был… Может, он в лесу…

– Да с каких же времен?

– А с тех самых, с идольских. Тризна – там курганы с идольских времен. Вот он при них и был, знать.

– Тому уж двести лет с лишним, как в нашем краю идолов повергли!

– Ну вот он двести лет в земле и лежал. Может, Добрыня с Путятой его сбросили да зарыли, а может, он сам в землю ушел, как появились у нас в волости Христовы люди…

– Как Великославль под воду ушел, так, видно, и боги все старые… – начала Устинья и поправилась: – То есть бесы, что прежде за богов почитались!

– Знать, так…

– Что же нам теперь делать, дядька?

Куприян подумал. Ни в какую баню, конечно, каменного бога пристроить нельзя, и надо от него избавиться как можно скорее. Почесал бороду, огляделся.

– Сделаем, как он сказал, – свезем на поле да зароем. Будто и не было его. Только поглубже.

– Сейчас свезем?

– Нет, люди увидят. Левша живо углядит – что это ты, скажет, сосед, какие-то камни в поле хоронишь? Как стемнеет, так и…

– В темноте-то боязно!

– Не укусит он меня! Пока, давай-ка, – Куприян опасливо глянул на ворота и заторопился, – принеси соломы, что ли, закрой его. А то зайдет кто, увидит, – беды не оберешься! Скажут, Куприян-то волхв за старое взялся, идольского бога к себе на двор притащил! Только, скажут, попы все из волости повывелись, он тут идольскую веру заново хочет развести…

Зная, как опасается ее дядька попреков – взялся-де за прежние свои дела! – Устинья побежала за соломой. Каменного бога спрятали, но до самого вечера все у нее валилось из рук. Проходя мимо соломенной кучи, Куприян тревожно на нее посматривал, но каменный бог вел себя тихо – знал, проклятое идолище, что добился своего…

* * *

– Да лешачья ж матерь!

Куприян застыл в полусотне шагов от борозды, где вчера в густых сумерках похоронил каменного бога. Найти место было легко – там осталась яма, сохранившая очертания идола, где он пролежал эти двести лет. Куприян привез лопату и значительно углубил яму, чтобы ни в этот раз, ни через десять лет больше не задеть погребенного бога лемехом. Запихнул того в яму, воровато озираясь, – «Будто тело мертвое хороню!», потом сказал он Устинье. Никого не приметил и понадеялся, что дело окончено благополучно.

Но покой не пришел. Всю ночь Куприян ворочался, а утром по дороге на поле томился неясными предчувствиями. И вот вам! Каменный бог стоял на том же месте, в конце борозды. Отсюда его уже хорошо было видно среди серовато-бурой земли, будто и не зарыли его только вчера на аршинную[5] глубину.

Оглядевшись, Куприян медленно подъехал к краю поля, оставил лошадь, подошел и с досадой уставился на каменного бога. Теперь он ясно видел грубые черты лица – в них задержалась земля.

– Что же за бесы тебя вырыли, а? – Куприян хлопнул себя по бедрам. – Ты просил тебя на прежнее место свезти – я свез! Просил положить где было – я положил! Лежи себе, отдыхай! Зачем вылез, бесяка неладная?

Каменный бог молчал, но, как показалось Куприяну, в прямой черте его рта проступила ухмылка. Куприян еще раз огляделся.

– Куда ж тебя девать-то, покуда люди не увидели? Скажут ведь, Куприян-де мольбище идольское устроил, да прямо посреди поля!

Закопать снова? Напрасный труд – идолище снова выберется.

Зашумел ветер в вершинах сосен. Куприян бросил взгляд на бор в урочище Тризна, куда упиралось дальним краем поле. Туда его свезти? В урочище никто не ходит, там, если и вылезет, никто его не заметит…

Три дня прошли спокойно. С пахотой под овес Куприян закончил и перешел на другую делянку, под рожь, что лежала совсем в другой стороне. Сеять было еще рано – слишком холодно, тепло не установилась, – но он с тревогой думал о том, что будет, когда придется вновь явиться на поле возле Тризны с лукошком семян.

Об этом Куприян думал, когда сидел на крыльце, занятый починкой сбруи. Рано утром снова прошел снег, но быстро растаял, к вечеру выглянуло солнце, стало светло и радостно. По соседству, на Левшином дворе, переговаривались бабы. Залаял тамошний пес, отмечая прохожих, калитка с улицы приоткрылась, во двор ворвался Черныш, кинулся к хозяину, стал прыгать от радости – соскучился, пока гулял. За ним вошла Устинья с лукошком – ходила за травами для щей и для запасов целебных зелий. Мать-и-мачеху, медуницу собирают в эту пору, сейчас они в наибольшей силе.

Подойдя, Устинья поставила лукошко на землю и села рядом с Куприяном. Видно, устала, – ушла давно, по лесу ходила долго. От ее серой свиты, от толстого платка, наброшенного на плечи и сколотого у горла, веяло свежестью холодной лесной земли.

– Дядька… – вздохнув, начала она. – Дядька… а я ведь видела его.

Куприян повернул голову. Устинья не смотрела на него, сидела выпрямившись, губы сжаты. Кого – его, и без слов ясно.

– К жальнику ходила? – угрюмо спросил Куприян. – Зачем туда забрела?

– Да сама не знаю… Я в том дальнем лесу ходила, сморчки искала, а будто меня зовет кто: пойди да пойди в Тризну, погляди, как он там… Три круга сделала, потом ноги сами понесли… А он там – между курганами, под сосной, стоит себе…

Устинья слегка передернула плечами, вспомнив тот миг, когда увидела каменного бога – будто огромный серый гриб. Он напоминал гриб, но особенный гриб – живой, наблюдающий. Веяло от него молчаливой властной силой – холодной и плотной, как сама земля весной. Жуть пронзала с ним наедине. Куприян отвез камень сюда в одиночку, даже Черныша не взял, и Устинья не знала, где именно дядька его зарыл. Просто шла, оглядываясь, почти не сомневаясь, что для отыскания идолища поганого лопата не понадобится. И точно… Стоит себе под большой сосной, глядя на два кургана, имея третий за спиной. Даже разрытой земли рядом нет, будто он не выкопался, а просто вырос! Вырос, как настоящий гриб, пронзая землю своей округлой головкой с намеченной шляпкой.

– Вот он, значит, как! – ответил Куприян. Некоторое время молчал, потом добавил. – Упрямый, бесяка. Да меня-то ему не переупрямить. Я вот что: свезу его к озеру. Посмотрим, как он из воды-то выплывет.

«Когда хмель утонет, а камень поплывет», – так говорят, имея в виду «никогда». Но мысль эта не утешила Устинью. Если все-таки случится то, что возможно никогда, это будет означать, что и конец света не за горами. Весной, когда почти не удается поесть досыта и бесовки-лихоманки, куда ни пойди, провожают тебя недобрыми глазами желтых и белых цветов, нетрудно поверить, что уже вот-вот и весь мир обломится, как тонкая льдинка, не сумев набраться новых сил для тепла и изобилия.

* * *

В третий раз каменного бога нашли не Куприян с Устиньей. Обнаружили его мужики из Усадов, рыболовы. Идолище, мокрое и довольное, стояло на берегу, шагах в десяти от берега. Рыбаки сразу разглядели на нем лицо и пустились бежать, пораженные ужасом. Весть разнеслась, собралась толпа из ближайших деревень – Барсуков, Усадов, Вязников и Борыничей. В толпу замешались и Куприян с Устиньей. Прячась за спинами, наблюдали, как люди рассматривают камень, дивятся, гадают, что это такое и откуда взялось… Кто-то предлагал послать за отцом Ефросином в Усть-Хвойский монастырь, пусть, мол, окропит идола святой водой да помолится, тот и рассыплется! Мысль была здравая, но до монастыря далеко, а отец Ефросин очень стар. Никто не мог припомнить случая, чтобы он покидал свою лесную келью ради чего-либо, кроме монастырских церковных служб.

В итоге мысль эту оставили, присудили, что самое лучшее – затащить камень в лодку и утопить на середине озера. Взялись за дело несколько крепких мужиков, но далось оно с большим трудом – камень в пол-аршина высотой оказался втрое тяжелее, чем ему полагалось. Глядя, как с ним корячатся барсуковский кузнец Великуша, Красил и Иванец, признанные силачи, Куприян дивился – как сам-то с этим бесом управлялся в одиночку? Уж не прибавляет ли себе сил каменный бог?

Наконец, призвав на помощь сумежского мотобойца Демку Бесомыгу, идола затащили в лодку, взяли весла и отплыли. Еще пока мужики выгребали к середине, а Демка на берегу жаловался, что камень отдавил ему ногу, Куприян угадал, что сейчас будет. И не ошибся: пока Иванец держал весла, Великуша и Красил попытались вдвоем поднять идола и спустить за борт… лодка накренилась… и под крик толпы перевернулась.

Истошно вопили бабы, будто из крика можно было свить веревку для помощи. Перевернутая лодка качалась, поначалу ничего не было видно, но вот возле нее вынырнула одна мокрая голова, потом вторая, облепленная волосами. Переглянувшись, они погрузились снова – искать третью. Через долгие, наполненные криком и молитвами мгновений показались снова – теперь их было три. Великуша, самый сильный, сумел в воде вывернуться из тяжелого кожуха, нырнул, нашел тонущего Красила и теперь плыл, волоча его за собой. Позади плыл Иванец. Вода в озере была еще холодна, как зимой, но сильные молодые мужики сумели добраться до берега до того, как окоченели. Тут же на них кинулись, стали помогать раздеться, отжимать одежду, передали кто что мог – кто рубаху, кто шапку.

– Христом богом, чтобы мне белого дня не видать! – кричал из гущи толпы Красил. – Он меня чуть не утопил, чертяка! Да кто-кто – камень этот чертов! Держит мою руку, не дает отпустить! Держит и на дно тянет, во тьму кромешную! Уж я с белым светом было простился…

– Как же ты спасся?

– Молитву Богородице вспомнил. Он и отпустил. А тут меня Великуша за волосы сверху хвать… А не вспомнил бы, так он и уволок бы меня на дно с собою…

Несостоявшимся утопленникам дали несколько мешков из телег, чтобы завернуться, усадили и скорее повезли к деду Заморе греться и сушить одежду – до иного жилья было слишком далеко.

– Да в баню, в баню! – кричали следом.

Куприян и Устинья молча переглянулись среди судачащей толпы. Оба подумали: каменный бог куда опаснее, чем они думали поначалу. С ними он еще милостиво обошелся, доставил хлопот, но вреда не причинил.

Когда уже через день в Барсуки пришла весть, что упрямый идол стоит на берегу озера, на прежнем месте, Куприян только и подумал: слава богу, от моего поля он, кажись, отвязался. Люди будут думать, что идолище вышло из озера, и никто не обвинит в этом несчастье бывшего волхва…

Глава 2

Погода держалась для этой поры суровая, чуть не всякий день заново принимался идти снег. По волости ширилось смятение. Говорили, что из-за каменного бога лето будет холодное и неурожайное – если еще будет! Раз-другой Куприяна спрашивали обиняком: не надо ли, мол, идолищу какую жертву принести, чтобы не вредил? Куприян только отмахивался: не ведаю ничего, идолу служить не стану! Через несколько дней Левша, сосед, рассказал: видели, мол, каменный бог кровью вымазан, петух и курица перед ним лежат зарезанные. Не ты ли, Куприян? Видно, кто-то испугался грядущего неурожая и попытался умилостивить бога, как делали пращуры. Тут Куприян с Устиньей встревожились не на шутку: дойдет до Новгорода, что в Великославльской волости, мол, снова идольская вера завелась, бывшего волхва первым к ответу потянут. А это уже такое дело – быть бы живу.

«Дед Замора небось, старый хрен, идолищу петуха зарезал, а я отвечай! – возмущался Куприян. – Ему-то что, он сам, поди, тому камню ровесник!»

Дед Замора и правда жил при Змеевом камне с незапамятных времен, сам Куприян помнил его с детства – и с тех пор одноглазый колдун не изменился. Будь в волости хоть одна церковь – священник уж не оставил бы это дело без внимания. Но теперь народ склонялся к тому, что раз церквей больше нет, придется просить о помощи старых богов.

Недавно появилась пролетная дикая утка, и мужчины по вечерам и рано утром ходили на охоту. Ходил и Куприян: он-то лучше всех знал места, где пролетают стаи, искусно пользовался манком и порой приносил по пять-шесть птиц. Устинья варила из них похлебку, а часть закоптили впрок.

Нынче Куприян как раз вернулся с удачного лова и рассказывал племяннице, которого селезня каким образом взял, а еще как лунь, заприметив плавающих на поверхности озерца подстреленных уток, пытался отнять у Куприяна добычу. Оба увлеклись и даже забыли о том, что досаждало все последние дни. Вдруг в рассказ ворвался лай Черныша во дворе, а за ним громкий стук в калитку и крики.

– Куприян! Хозяин! – перебивали друг друга несколько мужских голосов. – Отвори!

– Что за бес там колотится? – Куприян, переменившись в лице, встал со скамьи.

Устинья испуганно раскрыла глаза. От каменного бога они ждали любых пакостей и, не говоря об этом, почти не сомневались, что одним его появлением дело не окончится.

– А вот я вас… – в досаде пробормотал Куприян и взял из-под лавки топор.

Крики и стук не унимались. Куприян знаком велел Устинье оставаться в избе, но она, когда он вышел за порог, тоже скользнула к двери и, выглянув в щель, стала прислушиваться.

– Какой бес там ломится? – сердито крикнул Куприян, цыкнув на пса. – Чего надобно?

– Куприянушка! Отвори! – взывали два смутно знакомых голоса. – Беда такая! На тебя вся надежда!

– Кто там?

– Да это мы – Демка и Хоропун, из Сумежья!

– Гонятся за вами, что ли?

– Гонятся! Еще как!

Куприян отпер калитку, и во двор ввалились, мешая друг другу и давясь в узком проеме, двое. Демка Бесомыга был молотобойцем, подручным у сумежского кузнеца Ефрема, известный на всю волость задира, буян и шалопут. Хоропун, его приятель, нрава более смирного, но беспокойного, охотно поддерживал любое безобразие, затеянное Демкой. Куприян в эти дни не расположен был принимать гостей, а этим двоим и вовсе никто не радовался, но в хриплых голосах звучали неподдельный испуг и мольба.

На всякий случай Куприян выглянул, держа топор наготове, за ворота, но на деревенской улице все было тихо. Отчасти Куприян готов был увидеть каменного бога, что вернулся на знакомое место, но ничего такого поблизости не оказалось.

– Что такое? – В досаде он повернулся к незваным гостям. – Кто вас гонит? Пьяны вы, гулемыги!

Вид у него, грозно нахмуренного и с топором в руке, был такой, что два буяна присмирели.

– Н-не пьяны мы, Христом-богом! П-пойдем в дом, пусти, Христа ради! – молил Демка, без шапки на кудлатой голове, более обычного растрепанный.

– П-пусти, батюшка, век бога молить… – Хоропун весь трясся, как на морозе, и чуть было не упал на колени, ловя руку Куприяна. – Какое пьяны, кто ж в эту пору угостит?

Куприян смотрел на них в изумлении: Хоропун трусоват, но что могло так напугать Демку, который, как говорили, самого черта не боится?

– Ну, идите, только не шалить мне!

Иной хозяин не впустил бы этих двоих только ради их славы, но Куприян, сам боявшийся дурной славы, перед людьми не робел. Отказавшись от волхования, он расстался со своими шишигами-помощниками, но храбрость, непременная принадлежность колдовского ремесла, осталась при нем.

Устинья, с крыльца разглядев этих гостей, юркнула в бабий кут, задернула занавеску. Теперь они даже не догадаются, что молодая хозяйка дома, а она сможет не только слышать их, но и видеть в щелочку. В любое время она сочла бы за беду, пусть и небольшую, само появление в доме этих двоих, но сегодня их привела, судя по виду и дрожащим голосам, беда еще худшая.

Но какая?

– Что вы трясетесь, как лист осиновый? – Те же мысли пришли и Куприяну. – Змей, что ли, двухголовый напал на вас?

– Д-да кабы змей…

Демка как вошел в избу, так и рухнул на пол, привалившись спиной к скамье. Хоропун забился в угол.

– Д-дверь з-запри, батюшка, с-сделай милость! – взмолился он.

Куприян еще раз выглянул, но во дворе было пусто, снаружи тихо. Черныш, недовольный вторжением, бродил перед калиткой, но ничего худого не чуял.

– На, воды выпей! – Куприян положил на всякий случай топор к порогу, лезвием наружу, и подал Демке ковш воды.

То благодарно кивнул и стал пить. Утер бороду обтрепанным рукавом и глубоко вздохнул широкой грудью, приходя в себя. Сумежский молотобоец, несколькими годами моложе тридцати, был мужиком рослым, с сильными, немного покатыми плечами, длинными руками и могучими кулаками, которые охотно пускал в ход. На руках его вечно виднелись ожоги и ссадины, свежие и зажившие, на рябоватом лице с немного горбатым от переломов носом и рыжеватой бородкой привлекал внимание старый шрам от какой-то драки, рассекший левую бровь. Густые черные брови осеняли глубокие глазные впадины; большие темно-серые глаза, обычно имевшие дерзкое, вызывающее выражение, сейчас смотрели подавленно и недоуменно. Взгляд несколько блуждал, несмотря на попытки опомниться. Время от времени он безотчетно передергивал плечами.

– Ну, что ты всех собак всполошили? – Куприян остановился перед Демкой, уперев руки в бока. – Сатана, что ли, пришел за вами наконец?

Демка молча поднял на него глаза, и, вместо того чтобы ощериться, поднял руку и перекрестился.

– Сатана и приходил… – проныл из угла Хоропун, мужичок лет на пять помоложе Демки, с простым длинным лицом, сдавленным у висков, и соломенными волосами, которые смешно закручивались вокруг маковки и оттого вечно стояли торчком. Он уже несколько лет как был женат, но светлые усики до сих пор не росли как следует и напоминали перья. – Бог спас…

Хоропун жил с тестем, но пользовался малейшей возможностью, чтобы сбежать от сварливого семейства и вместе с Демкой – одиноким и вольным, как орел, – отправиться искать забав… на свою голову. В этот раз они, похоже, нашли столько, что хватило с лихвой.

– М-мы на уток было пошли, – начал рассказывать Демка, все еще сидя на полу и держа опустевший ковш. – Н-ну, знаешь, у Игорева оз-зера, где ельничек, б-березничек…

Раньше он не заикался, а теперь, как видно, хоть внешне и взял себя в руки, внутренне еще не одолел потрясения.

– Я знаю, где они летят, ты дело говори!

Куприян слушал, хмурясь, ожидая услышать о новых пакостях каменного бога.

– Там в лесу тропа совсем мокрая, мы и решили берегом обойти, по гривке. Пошли, идем… – Демка замер, втянул воздух расширенными ноздрями. – Где тропа к воде спускается… И вдруг смотрим – на берегу… домовина стоит…

– Чего? – Куприян качнулся к нему, будто недослышал, хотя ловил каждое слово. – Какая еще домовина?

– Ну, гроб! Как есть. Новый такой, дубовый, будто вчера выструган…

…На первый взгляд Демка и Хоропун отметили каждый про себя, что озеро вынесло большое бревно и теперь оно лежит на песке, в паре шагов от воды. Но, проходя мимо, заметили, что ближний конец не обломан, совершенно гладок, а посередине бревно огибает продольная, длинная и слишком ровная щель. Демка, человек любопытный, подошел посмотреть поближе. Не доходя нескольких шагов, понял, что ему это напоминает, и отшатнулся назад, одновременно ловя за плечо идущего за ним приятеля.

– Стой! – Застыв на месте, Демка еще раз оглядел находку. – Это ж… домовина.

Внутри продрало холодом. Как назло, ветер унялся, бор замолчал, над озером повисла тишина. В неподвижном воздухе неподвижный одинокий гроб казался… затаившимся. Ждущим. Демка хотел попятиться, но сдержался: как бы Хоропун его трусом не посчитал. Мнение Хоропуна для него ничего не значило, как он себя уверял, но переступить через такую опасность не мог, будто глядел сам на себя Хоропуновыми глазами. Он-то, Демка Бесомыга, первый забияка волости, испугается какой-то деревяшки!

– Это что же… кладбище где подмыло? – прошептал у него за спиной Хоропун.

Ему тоже хотелось отойти, но он, в свой черед, боялся опозориться перед Демкой.

– Подмыло? Это где это у нас кладбище на берегу? При церквях они. А церкви где? У нас в Сумежье не подмывало ничего.

– А в Марогоще?

– Кабы там чего подмыло, то в Хвойну понесло бы и в Ниву, а не сюда. Нету здесь кладбищ, откуда принесло бы. На Игоревом озере не хоронят, а впадает сюда одна Талица. По ней такая громадина не пройдет.

Речка Талица, единственная впадавшая в питаемое ключами озеро, даже в половодье была слишком мелкой, чтобы по ней мог проплыть, влекомый течением, такой большой и тяжелый предмет.

– Может, это какое… старинное совсем кладбище? Жальник?

– А коли старинное, чего ж гроб такой новый? Ты гляди – не гнилой, не грязный.

Домовина, вытесанная из двух половин расколотого дубового ствола, потемнела, но выглядела совершенно целой и чистой.

– По виду, и в земле-то не бывал. Так может, его только сработали! – сообразил Хоропун и чуть не засмеялся. – Сработали, везли куда, да и обронили! Может, кто через брод ехал, оно с телеги и упало!

– Ну, может…

– Может, он и вовсе пустой! Слушай, – пришедшая мысль оживила Хоропуна, и он подергал Демку за рукав поношенного, провонявшего дымом кузницы кожуха, – а давай заберем. Припрячем пока, если искать никто не будет – продадим. Он вон какой ладный, хоть боярину впору! Хорошие куны можно взять! Только чур, пополам! Я первый придумал!

Хоропун, более хлипкий, понимал, что без Демки, жилистого и сильного, ему дубовый гроб не утащить и пустым.

Мысль о хороших кунах Демку, жившего в вечной нужде, было прельстила, и он сделал шаг к гробу. Став возможной добычей, тот пугать перестал.

– А если он не пустой? – Демка снова замер. – Может, его, когда сронили, на кладбище везли? Может, там старушонка внутри какая? Ее куда?

– Куда? Да в воду! – хихикнул Хоропун. – На что нам невесть чья старушонка? Была б молодая…

– Тьфу на тебя! – Демка брезгливо обернулся.

– Да я ж не про то…

Они еще помолчали, осматривая свою находку и надеясь по виду понять, есть ли что внутри.

– Если там старушонка, я к ней не притронусь, – решил Демка. – Пусть ее черти гложут.

– Да может, там нет никого! А мы такую вещь богатую бросим! – Хоропун явно страдал от такой расточительности. – Давай глянем!

– Глянем?

– Ну, только крышку поднимем немножечко… тихонечко… одним глазком глянем, – уговаривал Хоропун, изнывая от любопытства и алчности. – Может, там нет никого!

– Иди глянь, коли тебе охота. – Демка насупился.

Искушение боролось в нем с настороженностью и здравым смыслом, коих он не был совсем уж лишен.

– Я бы… да я крышку не подыму. Она вон какая толстая да тяжелая. Это тебе только…

– Не нужна мне эта чертова крышка! – Демка передернул плечами и сплюнул. – Пойдем отсюда! Пусть кто потерял свою старушонку, тот и берет.

– Ну а если там нет никого! – почти завыл одолеваемый жадностью Хоропун. – Давай глянем! Если есть кто – оставим так.

Демка не ответил, но снова приблизился к гробу. Хорошая, добротная работа наводила на мысль о богатстве. У кого же из богачей кто-то в родне помер? Слухов таких, чтобы где-то видные люди творили поминки, до Сумежья не доходило, а туда, как в волостной погост, стекались все новости, и важные, и всякий бабий вздор. Демка же, любитель болтаться на людях – а чего у себя в избенке сидеть, с пауками? – всегда знал, где что творится.

Может, правда, у кого в дому старушонка только готовится богу душу отдать, а гроб ей сготовили заранее? Может, Тверьша или Чермен сейчас мечутся, для мамаши своей гроб потерянный ищут? Навести на след – уж куну-другую дадут.

Демку разбирало любопытство, понемногу отодвигая робость. Сам не заметил, как оказался возле гроба. Наклонился, прикоснулся к холодной твердой древесине – влажной, но не отсыревшей. По сему судя, домовина пробыла в воде не так уж долго.