Неладная сила

Поднявшись задолго до зари, Демка пустился пешком в Барсуки. Пять верст одолел единым духом, не чуя под собой ног. Повидал только Куприяна: тот отворил на стук, вывел Соловейку, оседлал. Об Устинье сказал, что она еще спит, отдыхает после всего, но Демке велела кланяться. И Демка, вскочив на Соловейку, лихо поскакал назад в Сумежье, и впрямь чувствуя себя богатырем Добрыней, что одолел всех змеев и спас всех княжеских племянниц. Особенно одну, с серьезными серыми глазами. Может, теперь она поймет, что человек он не совсем пропащий? К чему это ему – он не знал, но уже само то, что Устинья будет думать о нем хоть с каплей уважения, казалось подарком.

Утро снова выдалось теплым и солнечным, в Сумежье воцарились мир и благодать. Еще на заре вернув Соловейку на поповский двор, Демка вышел на люди не без опаски, но, к его изумлению, все приветливо с ним здоровались, даже вчерашние бабы-супротивницы, а о столкновении перед поповскими воротами никто и словом не поминал. Ефрем встретил его в кузне без единого попрека, и вскоре Демка убедился, что о вчерашнем, да и вообще об Устинье с ее дядькой все в Сумежье начисто забыли! Видно, и здесь не обошлось без Куприяновых помощничков, но хотя бы стало можно перевести дух и отдохнуть от тревог.

Под вечер в кузне толпились мужики, обсуждали близкий сев. Прошел слух, что видели на выгоне старого пастуха Егорку: сидел, мол, возле своей избенки на выгоне, на солнышко щурился. Никто не знал, где, у какой родни Егорка проводит зиму; когда осенью скотину загоняли в хлев, он исчезал из Сумежья, а его появление означало, что вот-вот пора будет выгонять скотину на новую траву. С тем же приходило время и сева. «Егорий придет – соха в поле пойдет!» – говорили мужики. Возбужденные и обрадованные этой новостью, сумежане толковали, в какой день начинать сев, высчитывали дни до полнолуния, наилучшего времени для этого важного дела.

– Начинать надо в легкий день, – толковал опытный старик Савва, – во вторник, четверг или в субботу. Вот и гляди, когда хороший день выпадет.

Следующее полнолуние после Егорьева дня выпадало как-то далеко, и по пальцам счет не сходился. Решили идти к Трофиму, тиуну боярина Нежаты Нездинича: в Сумежье он теперь оставался единственным грамотным человеком, у него хранился поповский Месяцеслов, и он мог вычислить, когда придет тот самый день, удачный для сева и сулящий хороший урожай.

– Глядеть надо, на Зеленого Егорья какая будет погода, – толковали Савва и Овсей. – Если утро ясное – сев будет ранний, если вечер ясный – то поздний, спешить не надо…

Толпа мужиков повалила вслед за стариками, кузница почти опустела.

– Ну наконец-то пни старые убрались! – услышал Демка, и кто-то тронул его за рукав. – Как жив сам?

Обернувшись, он увидел Хоропуна. Тот несколько раз заходил Демку проведать, пока тот хворал, а теперь его явно распирала некая новость.

– Пойдем прогуляемся. – Хоропун подмигнул Демке, как бывало, когда они задумывали новую проказу. – Поглядим, как там листочки на березах – развернулись или нет?

Разворот листа на березе тоже был приметой близкого сева, о чем недавно говорили. Но у Демки своей земли не было, а Хоропун во всем подчинялся тестю и сам о приметах не заботился, делал, что скажут.

Работу на сегодня окончили, Ефрем собирался домой. Демку в пустой избе никто не ждал с горячим ужином, и в последнее время, после болезни, это начало его тяготить. Лезло в голову: сколько же еще по гулянкам шарашиться, через два-три года тридцать пробьет, а там и старость не за горами. Подрастут новые удальцы, а со старыми костями так не попляшешь, не поломаешься. С гулянок его скоро начнут гнать, а среди мужиков бобылю уважения нет. Неужели так и пропадать задаром? Но что поделать, как поправить дело, Демка не знал. Свою бы кузню завести, кузнец-то человек уважаемый. Усады, вон, деревня большая, а кузнеца своего там нет, ездят оттуда в Сумежье да в Барсуки. Умения и опыта у него уже хватило бы, да кузню завести – куны нужны, а где их взять, когда в избе одна паутина? И кто будет мехи качать, коли сыновей нет?

Хоропун помог прибраться: подмести с пола и собрать в мешок окалину, нападавшую с наковальни, – когда набиралось много, ее снова пускали в дело, переплавляли вместе с крицами, – собрать лом, вынести воду из ведра для охлаждения изделий и набрать новую. Разложив по местам все орудия, Демка наскоро умылся, взял кожух, и приятели пустились через Погостище и посад к ближнему лесу. После зимы все еще казалось удивительным: вечер, прохладно, но светло, и этот свет создавал ощущение безграничной воли. Ощущение это всегда пьянило Демку – так и хотелось идти куда глаза глядят в кожухе нараспашку. Весенний вечер дышал душистой влагой, запах этих самых листочков втискивал прямо в душу твердую веру: все будет хорошо. Как, отчего – Бог весть, но уж как-нибудь устроится. Ты хоть и не юнец, но еще не поседел, ноги ходят, руки держат, голова соображает – и ты еще найдешь свое счастье. Где-то же оно есть…

Россыпью золота в зеленой траве желтели цветочки на высоких тонких стебельках. Проходя, Демка скользил по ним небрежным взглядом, но в душе опасался: чудовищные сестры-лихорадки, что зимовали в снежных горах, еще были здесь, следили за людьми, выбирали новую жертву… Качали головками на ветру, словно посылали зловещее приветствие. Издевательски кланялись: захотим, и ты нам поклонишься! Однажды он вырвался, но вон их сколько – на всех хватит.

– Как там Осташ с Костяшем? – прервал Демка Хоропунову болтовню. – Не заходил к ним? Не пошли на поправку?

Сам он было думал зайти, да побоялся, что при виде его тетка Середея вспомнит столкновение у поповских ворот.

– Живы будут! – отмахнулся Хоропун и огляделся с вороватым видом. – Ты послушай, что я тебе расскажу! – Он еще раз огляделся. – Она ведь мне во сне являлась!

– Кто? – Демка невольно вздрогнул.

– Ну, она! Та, какую мы с тобой нашли…

– И что? – Демка окинул приятеля пристальным взглядом.

Больным тот не выглядел, напротив, казался оживлен и взволнован. Неужто и этого дева Проталица подбивала на поцелуи? Да Хоропун женат, куда ему мертвых дев оживлять?

– Сказала вот что. – Хоропун перешел совсем на шепот. – За то, дескать, что мы ее сыскали, она желает нас наградить. Укажет нам старинный клад литовский…

– Да ты че? – Демка вытаращил глаза от такого поворота.

Немаловажной частью сказаний о литве были байки о литовских кладах. Дескать, пока дошла литва до Игорева озера, много разных богатств награбила, и все они осели в здешних лесах. То ли литва сама их зарыла, то ли те оказались потеряны, когда литва утонула в болоте. В каждой деревне Великославльской волости имелись на примете особые места, где непременно есть клады, и каждое из этих мест было изрыто ямами. Говорили даже, что кто-то находил бочки и котлы серебра, но всякий раз счастливец жил в какой-то другой деревне и знавал его двоюродный племянник чьего-то тестя или шурина, уже покойный.

– А то! – Хоропун в ответ многозначительно выпучил глаза. – Сказала, клады литовские были заложены на тридевятьдесят лет, и вот к Егорьеву дню срок их выйдет. Сказала, коли пойдет смелый человек к Черному болоту, то увидит ночью свет из-под земли. И если не сробеть, то можно клад будет взять. Ты как?

– Ты, что ли, за кладом литовским опять собрался? – с сомнением спросил Демка. – Будто не ходили!

С отрочества, чуть ли не пятнадцать лет назад, они уже не раз ходили в Купальскую ночь к особенным местам – урочищу Тризна, на края Черного болота, к Дивному озеру, – надеясь увидеть тот волшебный свет из-под земли. Зря только в лесу проблуждали, пока другие веселились, и лет десять назад Демка заклялся этими глупостями заниматься.

– Так нонеча не то, что давеча! То мы сами ходили, на свой страх, а то сама дева Евталия знак подала!

– Ну так и иди ищи, коли охота, – хмуро ответил Демка.

От девы Евталии он не ждал ничего хорошего. Даже подумал, не рассказать ли Хоропуну, как она ему самому являлась во сне и что говорила, но неохота было вспоминать тот вечер, когда они мчались, как два зайца, от Игорева озера к Барсукам, от испуга спотыкаясь обо все корни на тропе. Перед Устиньей осрамились…

Но мысль за что-то зацепилась, и Демка оторопел.

– Она ведь и мне про какие-то сокровища говорила…

Речи девы во время болезни Демке помнились смутно. Про какие-то груды серебра она толковала, точно. Где-то возле озера… или в самом озере. Обещала его богатым боярином сделать, если ему то не померещилось в бреду.

– Так что – пойдем? – обрадовался Хоропун. – Не сробеешь?

– Я сробею! – оскорбился Демка. – Ты сам и сробеешь!

– Я не робею! Я как раз и хочу идти!

– А меня чего тогда зовешь? Сам бы и забирал клад.

– Так мы ж с тобой товарищи! – возмутился Хоропун, так что даже его похожие на перья усики встали дыбом. – Ты чего, Демка? – Он даже толкнул приятеля в плечо, будто пытаясь разбудить. – Клад возьмем, разбогатеем! Дворы себе хорошие поставим! Я от Вуколки уйду наконец, надоел он мне хуже горькой редьки! Скотины заведем! Холопов, чтоб работали!

– Да ну тебя! – Мечты эти снова напомнили Демке тот вечер и драгоценные перстни на пальцах девы в домовине. – Сам иди за своим кладом, а мне не надобно.

– Тебе-то не надобно? Ты что, богач какой? Боярин? Купец? Так и проваландаешься всю жизнь, уж скоро борода поседеет! А возьмем клад – в нарочитые мужи выйдем! Я свое хозяйство заведу, а Вуколку к бесам пошлю! Ты себе невесту сосватаешь хорошую…

– Да пусть черт берет тех невест! – Демка сплюнул в досаде, старательно отгоняя мысль, что лучшую невесту ему и с возом серебра не добыть. – Не нужны они мне, и серебро то не нужно.

– Демка, ну, пойдем! – стал упрашивать Хоропун. – Тебе хорошо, живешь сам по себе, как орел, и никто тебе темя не клюет! А на мне этих целая свора висит – и Вуколка, и Хриська, и Агашка! И Поспелка, братец ее, вечно им на меня наговаривает! Нет мочи с ними жить, хочу быть сам себе хозяин! А как тут без клада извернешься?

– Ну так и иди за кладом! Я тебя не держу.

– Да мне ж его не взять! Я у Саввы спрашивал, кому клад сподручнее брать и как. Он сказал, надо, как покажется, в него топором бросить. А еще сказал, что клад за себя мстить будет – кто его возьмет, захворает…

– Вот я и говорю: шел бы ты к бесам с этим кладом вместе! – грубо оборвал его Демка. – Я и так чуть на лубок не присел, а ты сызнова меня в домовину уложить норовишь!

Плюнул и отвернулся: при мысли о домовине пробрала противная дрожь.

– Так ты слушай! – Хоропун обошел его, чтобы снова оказаться спереди. – Одному только человеку клад можно взять и не пострадать! Дед Савва сказал: если кто сирота, вот ему – можно, будет ему от клада счастье и здоровье.

Они уставились друг на друга.

– А ты еще мальцом сиротой остался, – напомнил Хоропун. – Лет с семи, да?

– Да с пяти, пожалуй, – задумался Демка, который, будучи человеком на возрасте, уже лет пятнадцать не думал о себе как о сироте. – Я сперва год или два так у Мавроньи жил, а потом она меня Деряге отдала…

– Все равно ж ты сирота! И еще ты кузнец, силища у тебя немеряна. Уж коли ты топором в клад бросишь – попадешь. А я промахнусь, и что? Пропадет все дело! Жди потом опять тридевятьдесят лет! Не хочешь серебро брать – не бери, но мне хоть помоги! Буду тебе по гроб жизни обязан! Или тебя мертвеница так напугала, что ты теперь к озеру и подойти боишься?

– Не боюсь я! – Демка набычился. – Ну, смотри! Когда пойдем?

– А вот как Егорка покажется, стало быть, той ночью и пойдем. На Егорьев день надобно – тогда сладится…

* * *

Егорка-пастух не заставил себя долго ждать: через три дня с опушки послышался знакомый звук рожка, и все Сумежье вышло послушать Егоркину игру. Рожок его гудел то выше, то ниже, издавал то лихой веселый вой, то смех, а то и вовсе звук срывался и уносился куда-то в небо, утратив всякую связь с сосудом из бересты, – это подавали голоса Егоркины незримые помощнички, живущие в рожке. Людей его пение будоражило и веселило, звало куда-то вдаль. Лето пришло!

Для сумежан Егоркин рожок означал, что завтра нужно выгонять скотину, а для двоих приятелей это был знак собираться на ночные поиски счастья. Два дня Демка провел в сомнениях. Побывал у Мавроньи, невзначай навел разговор на удачу, на клады, выслушал, какие ей известны приметы и приемы, но все это он уже не раз слышал в детстве. Соблазн тянул его в одну сторону, недоверие – в другую. Можно ли верить деве в домовине? От нее захворал он сам, она навела непросып на Устинью, и если бы не Куприян, племянница его, быть может, и сейчас еще спала бы. Все девки уже заплетают цветные ленты в косы, собираясь вести первый в это лето хоровод. Если завтра к вечеру пойти на известный луг близ Барсуков, можно ее увидеть… Мысль эта и радовала Демку, и тревожила. Прятаться стыдно – он ведь не отрок с перьями над губой, здоровый мужик с бородой. Но явиться Устинье на глаза он отчего-то робел. Вот если бы и правда клад взять, доказать свою отвагу и удачливость… Показать, что он способен добиться чего-то, а не просто валандаться по гулянкам, пока не поседеет.

К третьему дню Демка решил: за кладом пойти надо. Будет страшно, но после пережитого ему всего важнее было доказать самому себе, что он способен обуздывать страх. И если дело выйдет, то, может, Евталия и в остальном не врет? Может, счастье его ждет совсем рядом, только руку протяни?

Вечер тянулся долго-долго. Хоропун заранее исхитрился вынести со двора лопату и припрятать на опушке. Демка, задержавшись в кузне после ухода Ефрема, незаметно прихватил свой молот. Молот ничем не хуже топора, и Демка, привыкший к своему орудию, верил, что сумеет метнуть его как надо. А метать придется издали и точно – неизвестно, на каком расстоянии покажется клад и насколько велик будет. Может, предстанет в виде шустрого зайца, да шагов за десять – поди в него попади!

Шли в обход Игорева озера. Завернули на Гробовище – Демка, вслед за Куприяном, называл это место так, а Хоропун, по примеру баб, говорил, «к часовенке». Хоропун отнес и оставил возле гроба три печеных яйца и коротко помолился, Демка только поклонился издали.

– Боишься подходить, да? – подмигнул Хоропун, вернувшись. – Как бы она тебе опять…

– Не боюсь! Да только я уже ученый и тревожить ее не стану.

«Она сама кого хочешь потревожит», – мысленно закончил Демка и перекрестился.

Постепенно темнело, по небу вытянулись полосами, как небеленый холст, серые облака, окруженные переливами пламенно-розового, соломенно-желтого закатного света. Одно облако было налито снизу огнем, и Демка все на него посматривал с сомнением: добрый знак или дурной?

– Коли тот клад просто кладово́й бес охраняет, – вполголоса рассуждал по дороге Хоропун, – то ему надо хлеба кинуть, он вечно голодный, в хлеб вцепится и пропустит. Я вот припас горбушку, сам не съел, за пазуху сунул. – Он показал себе на грудь. – А вот коли тот клад был с мертвой головой зарыт – ну, если с ним мертвеца вместе закопали…

– А как иначе? Откуда ж, по-твоему, возьмется кладовой бес, если зарыли без мертвеца? Из такого мертвеца он и берется.

– Не, бесы на Ивана Купалу собираются в стаю и меж себя выбирают такого, кто будет весь год клады сторожить. Это мне тетка Хриса рассказала, свиньевая парильщица. – Хоропун захохотал, вспомнив приключения жены и тещи в бане со свиньей. – У нее вроде бабка, пока девкой была, однажды видела в Купальскую ночь такую сходку. Папороть-цвет искала…

– Вспомнила бабка, как девкой была, – проворчал Демка, не склонный верить таким воспоминаниям.

– Еще того хуже, если клад зарыли с ужом, а тот уж в большущего змея превращается. – Хоропун понизил голос: самому стало страшно. – Такой змей из году в год все растет да растет…

– За тридевятьдесят лет он больше нашего озерного вырос, – с угрюмой насмешкой подхватил Демка. – Может, пойдем домой, ну его? Тут святой Егорий с копьем надобен, куда нам-то? Такой змей нас с тобой на один зуб положит, другим прихлопнет.

– Святому Егорию клад не надобен, у него на небе и так всего вдоволь, – обиженно отозвался Хоропун. – Змей-то и растерзать может, вот я чего опасаюсь. Одно спасение – если ты в него молотом точно попадешь. И еще важно молчать, что бы ни привиделось.

– Это само собой. Да ты не сумеешь, – поддел приятеля Демка. – Вечно тебя на болтовню тянет.

– Да ты и сам тот еще молчальник! Я так думаю, коли мы все эти чуды увидим, я от страху слова молвить не сумею, – признался Хоропун.

– На то вся надежда наша…

Когда они добрались до края Черного болота, в небе еще светились полосы желто-серого закатного света, но внизу, в зарослях, было уже черно.

– Так и хорошо, – шептал Хоропун, – как он затлеет – мы враз увидим.

Он храбрился, но невольно жался к Демке.

Тропинок в Черном болоте не было, и двое искателей счастья осторожно пробирались по сухой гривке вдоль берега. С каждым шагом все сильнее одолевала жуть.

– А тут ведь где-то литва… – зашептал Хоропун, беспокойно оглядывая заросли в стороне болота. – Ну, та, что потопла сослепу…

– Потопла, и все. Что она сделает?

– А вдруг она того… вылезать может? Земля-матушка нынче растворилась, все наружу выпустила… Вот сейчас мы идем… а у них головы назад лицом свернуты!

– Молчи уж! – хмуро бросил Демка, но невольно обернулся проверить, не подкрадывается ли утопленник со свернутым назад лицом.

В лесу было довольно тихо, только ухали совы. Вдруг серая тень промчалась над поляной; совсем близко раздался посвист крыльев, головы овеяло ветром – едва не задело.

– Ой! – Хоропун присел, прикрывая голову руками.

– Не ойкай! – одернул его Демка, тоже невольно пригнувшись. – Сплюнь и язык прикуси, а то все дело сглазишь. Да не бойся! Это сова! Она к ночи на охоту вышла, а тут мы.

– Чуть я дедам душу не отдал… – пробормотал Хоропун, распрямляясь. – Думал, это уже к нам…

Демка хмыкнул, но и сам ощутил внутри холодок. Они прошли еще немного – и вновь им навстречу кинулась размытая серая тень, едва не задевая голову крыльями.

– Гляди! – Хоропун тронул Демку за плечо. – Озеро…

Демка обернулся к воде – по озеру бежали в одну сторону сердитые волны.

– А я вот что подумал… – вполголоса сказал Демка. – Что если наш хозяин озерный… сам все те клады стережет?

– Думаешь? – Хоропун аж присел.

– Ну а то – почему ж за столько лет никто ни разу клада не нашел? Его-то, – Демка кивнул на озеро, – поди одолей! Ему твоей горбушки не хватит! И даже курицы черной, как Мавронья мне говорила, не хватит. Такой только за голову человечью клад отдаст… а то и за все сорок.

– Спаси и сохрани… батюшка святой отец Панфирий… – Хоропун трижды перекрестился, но твердости духа не обрел.

– Ты на озеро не смотри, ты в лес смотри. Где клад-то покажется – из земли ведь?

– А может, и из воды… Если хозяин озерный стережет – то скорее даже.

Они прошли еще немного, а потом путь им преградил выворотень – здоровенная ель недавно упала, вырвав и подняв на корнях огромный пласт земли. Одновременно ее увидев, оба ловца вздрогнули. Выворотень лесной – все равно что отворенные ворота на тот свет. Поди знай, что из этих ворот выйдет, но едва ли что хорошее.

С перепугу они не сообразили: это и есть то место, какое они ищут…

У Демки зарябило в глазах. Он моргнул: померещился свет под выворотнем, будто там горел костер, но уже погас, оставив тусклое мерцание углей. А жгли в том костре гнилушки – свет отливал сизым.

– Ой, гляди… – просипел Хоропун. – Видишь? Светится…

Демка, и сам порядком ошалев, дернул его за рукав и показал знаком: молчи! До него дошло: это сияние и есть выходящий клад! Теперь нужно молчать.

Хоропун тоже сообразил: закрыл руками рот, а Демке показал – бросай молот! Демка взялся за рукоять, примериваясь и прикидывая расстояние… и вдруг облако пламенно-сизых искр метнулось из-под выворотня прочь. Взмыло в воздух, уплотнилось, обернулось – перед ними оказался белый барашек. Каждая шерстинка на нем отливала сизым, резко выделяя его среди тьмы – благодаря этому свету и стало ясно, что вокруг уже совсем темно.

– Он, он! – в ужасе и ликовании завопил Хоропун. – Бросай же, черт, уйдет!

«Молчи, дурак!» – хотел крикнуть Демка, но не решился сам подать голос. Барашек метнулся прочь, Демка – за ним, боясь потерять из вида. Напрасно – и в зарослях свет барашка было отлично видно. Пытаясь убежать, тот запутался в ветках. Демка сделал три торопливых шага, поднял молот, крутанул над головой и метнул.

Молот ударил барашку в голову, раздался звон… и барашек разлетелся на тучу белых искр, почти таких же, из каких возник. Упав на землю, эти искры не погасли, а реяли во тьме, разбросанные шагов на десять или больше.

– Оно… оно! – Хоропун бросил лопату и кинулся к искрам.

Упав на колени, он стал хватать искры, и у него в руках они продолжали светиться.

– Демка, серебро! – глухо кричал Хоропун, лихорадочно ползая на четвереньках, как тот барашек. – Истово слово – серебро.

Одной рукой подбирая искры, он совал их за пазуху, потом переползал к следующим, но на трех получалось недостаточно быстро, он опять вставал на четыре, опять хватал. Не веря, Демка настиг его, обогнал, нагнулся, сам схватил несколько искр. Сколько он мог видеть в темноте, это и правда было серебро – старинные шеляги, какие чеканили не на Руси, а далеко на востоке, за Волгой, а царствах бохмитских. Демке уже случалось такие видеть, хоть и нечасто: два-три раза люди приносили в кузницу с заказом изготовить из них перстеньки и заушницы. Бог весть, где брали: из наследства прадедов, а еще рассказывали, что часто клады старинные состоят из таких шелягов.

Демка ощупал подобранные монеты – настоящее серебро, холодное и чуть влажное от сырой земли. Сунул две-три монеты за пазуху, передвинулся, опять нагнулся. Хоропун ползал у него под ногами, будто пес, хватал светящиеся шеляги, набивал ими пазуху, чуть ли не в рот пихал, судя по глухому полусмеху-полурычанью. Скоро и Демкой овладел тот же азарт жадности – шутка ли, настоящее серебро валяется под ногами! Чутье подсказывало: надо спешить, сокровище вечно тут лежать не будет! Что успеешь взять – то твое, а промедлишь – сам виноват.

Толкаясь, они ползали по земле, как два диких темных зверя, шарили среди палых листьев и влажного мха, подбирали шеляги. Не раз попали в лужи, извозились в грязи. Руки оледенели, но еще две-три искры горели в паре шагов, и тянула к ним неуемная жадность.

Но вот Демка опомнился и сел на землю. Огляделся. Земля была черна, ни одной искры больше не тлело. За пазухой ощущалась тяжесть, холодная, будто льдом набито. В кулаках были зажаты еще шеляги, тоже холодные; края тонких монет казались острыми, как льдинки.

И только кусты кругом… Куда это его занесло? Оттолкнувшись сжатыми кулаками от земли, чувствуя, как холодят и липнут к телу промокшие портки, Демка поднялся на ноги. Где Хоропун? Хотел покричать – не решился подать голос. В одной стороне было вроде посветлее – пошел туда и шагов через двадцать вышел к озеру. Далеко же он уполз, сам не заметив.

По озеру бежали волны, играя отраженным светом луны. Демка поспешно отвел глаза, не желая увидеть озерного змея. Вот, вроде, тот выворотень… Божечки, а молот-то где? Пробрало холодом: потерять молот Демка ни за что не хотел. Отвечай перед Ефремом… В то, что у него за пазухой стоимость сорока таких молотов, он пока не верил. С трудом Демка разжал онемевшие пальцы. На ладони лежали пять-шесть монет. При лунном свете была видна непонятная печать: этакой грамоты, похожей на сплетение корней, и сам Воята Новгородец не разберет.

Ха! Вспомнив Вояту, Демка невольно ухмыльнулся. Сегодняшним их делах и сам «вещий пономарь» позавидует. Еще бы живыми отсюда выбраться…

Осторожно ступая, Демка двинулся к выворотню. На том месте, где они впервые увидели свечение, зашевелилось что-то темное. Демка вздрогнул и отшатнулся.

– Чур со мной! – хрипло пискнули под выворотнем. – Чур белых, чур черных, чур своих…

– Хоропушка! – сообразил Демка. – Ты?

– Демка! Я уж думал, ты пропал!

– Молот мой где?

– Здесь. Я спотыкнулся об него.

– Давай сюда.

Демка запихнул последние горсти шелягов за пазуху, поправил пояс и, придерживая полу кожуха, чтобы серебро не высыпалось, подобрал с земли молот. Сжав привычную рукоять, почувствовал себя увереннее.

– Ну что – пойдем?

Не терпелось добраться до дома и рассмотреть свою добычу при свете огня.

– Встать помоги! – слабым голосом воззвал Хоропун.

Демка взял его протянутую руку и охнул: Хоропун, нагруженный серебром, стал вдвое тяжелее. Понятно, что ноги не держат.

– Да ты как брюхатый! – буркнул Демка, поднимая его.

– А и пусть! Приду домой – такую серебряную деточку рожу, что все от зависти треснут! Ой!

Хоропун пошатнулся и снова чуть не сел: в лунном луче блеснули круглые желтые глаза, и серая тень пронеслась почти над головами. Тот свет по-прежнему был близок и не давал забыть о себе…