Санкт-Ленинград

Что за подвид? – думал Сергей. Форма голов идентична. Форма одежды идентична. Молчат. Но любопытного взгляда космонавта им не удалось избежать. После долгих месяцев скитаний по космосу Сергей Григалев чуял, нос его скрежетал от насыщенности воздуха, глаза цеплялись за мельчайшие детали, которых нельзя было не заметить. Сидевший справа от космонавта охранник временами поглядывал на коллегу за рулем через зеркало. Должно быть, им что-то передавали, и они хотели убедиться, что оба услышали это.

За окном автомобиля иссякла степь. Появились кусты, выросли деревья. Под колесами чувствовался ровный асфальт. Сергей перебирал в ученом уме термины, сыпал гипотезы и силился их доказать. Самому себе и только после – озвучить. Космонавт поглядывал на охранника, рассуждая. Бесконечные дни в космосе научили Сергея не задумываться над словами. Их можно было говорить. Вслух. Космосу. Земле. Солнцу. И никто не бросал в него предосудительных взглядов. Здесь же, на твердой земле, приземлившись в серой пустыне, Сергей не знал, кому может доверять, не знал он и того, слышат ли клоны гуманоидов его размышлений. Ученый мозг не подвластен воле. Это Сергей Григалев знал давно. Он размышлял, сыпал гипотезы и наконец нашел. Слово. Термин, которым обозначит сидевших с ним в автомобиле клонов.

Гуманоид форменный молчаливый.

Не успел Сергей Григалев насладиться открытием, как под колесами снова почувствовалась дрожь. Брусчатка. Деревья сменились однотипными зданиями, на улицах стояли машины. Ни одного человека – подумал Сергей.

Через момент машина остановилась у желтого здания с белыми колонными. Гуманоид форменный молчаливый, сидевший с космонавтом на заднем ряду, открыл дверь, вышел, обогнул автомобиль и остановился напротив Сергея. Космонавт сглотнул, успел пожалеть о скоропостижных выводах, которые посмел сделать после часа пребывания на чужой планете, после однократного наблюдения за человекообразными гуманоидами, но скоро сомнения развеялись. К автомобилю подошел мужчина, пожавший Сергею руку после приземления космического корабля. Все это время тот ехал в машине, за которой следовали Сергей Григалев и пара охранников, как их называли на родной Сергею планете.

Гуманоид форменный молчаливый открыл дверь, мужчина, стоявший на улице, вновь протянул Сергею руку. Космонавт смутился, но не подал вида. Он протянул руку в ответ, надеясь на быстрое рукопожатие, как это было при их первой встрече, однако мужчина сцепил пальцы в ладони Сергея и потянул того наружу, на свет, какой после тонированных стекол казался еще более бедным на цвет.

– Ну, здравствуй! Здравствуй, дорогой! – сказал мужчина, выманив Сергея из автомобиля. – Ждали. Ждали мы тебя. Старались, как могли, но… сам понимаешь. Время. Время, оно ведь…

Сергей знал, что такое время. Не понаслышке. Не по книжкам. Он видел его, чувствовал каждой фиброй, что притупились тут, на чужбине, стоило сойти с корабля.

– Пойдем. Пойдем, дорогой! Все расскажешь. Мы тебе стол накрыли, борщ стынет, водка стынет, хлеб черствеет… – мужчина продолжил вполголоса: – А то ты после этих тюбиков… сам как тюбик.

Космонавт многозначительно посмотрел на мужчину. Под тюбиками тот, вероятно, понимал сублимированную пищу, какой на космическом корабле было вдоволь. Что же он хотел сказать, назвав тюбиком Сергея, оставалось для космонавта загадкой. Ясно ему было одно: язык, тот язык, что знал сам Сергей, был далек от того, что населял эту планету и походил разве что на диалект, имевший схожий алфавит, но вмещавший в себе незнакомые смыслы.

– Пойдем. Пойдем же! – тянул Сергея мужчина. – Борщ стынет. Водка стынет… – повторял тот и заставлял космонавта быстрее перебирать ногами, чтобы поспеть за резвым незнакомцем.

Войдя в пышно обставленный кабинет, в центре которого вытягивался длинный стол, Сергей Григалев заметил темную фигуру в пиджаке, брюках с выглаженными стрелками и остроносых блестящих туфлях на небольшом каблучке. Мужская фигура заметно нервничала, стуча пальцами по, как казалось, мраморному столу и не сразу заметила вошедших.

За спиной Сергея Григалева закрылась дверь, и трое мужчин остались наедине в кабинете с высокими потолками и позолоченными подоконниками, завешанными шалью. Сидевший за столом мужчина встрепенулся и подошел к гостям:

– Здравствуй! Здравствуй, дорогой! – обращался он к космонавту с высоты двухметрового роста, жав руку. – Ждали, ждали и наконец…

– Дождались! – вмешался третий мужчина, обратив на себя внимание.

– Привет, Юра, – не отпуская руки космонавта, сказал хозяин шикарного дворца, куда привезли Сергея Григалева. – Спасибо, что доставил нашего героя в целости.

– Служу России! – ответил мужчина и приставил к виску ладонь, отдав честь и выпрямившись, как ростральная колонна.

– Виссарион Павлов, – представился хозяин космонавту, который начал было открывать рот, но Виссарион остановил его. – Твое имя мы все знаем, Сережа, не стоит этих формальностей.

Виссарион Павлов разжал ладонь, приобнял Сергея Григалева за плечо и подтолкнул к столу, где дымилась посуда. Космонавт сел за один край стола, Виссарион – в паре метров от него, за другой край. Юрий сидел на месте правой руки Виссариона Павлова.

– Ни в чем себе не отказывай, Сергей, – сказал хозяин дворца. – Ты свой долг перед родиной исполнил, теперь наша очередь.

Сергей Григалев принялся за обед. Как и говорил Юрий, в тарелках был борщ, наваристый, с ребрышками и толстыми ломтями капусты. Слева от тарелок стояли блюдца с горбушками черного хлеба. Сергей взял одну из них, обнюхал, постарался понять, из чего приготовлен столь темный и непривлекательный объект, но глубина аромата заставила забыть космонавта о науке, о том, что Сергей приземлился на неизвестной планете. Обмокнув горбушку в красный суп, космонавт обсосал ломоть, словно находился на космической станции «мир» и выдавливал из тюбика с надписью «первое» аморфную жижу с нотками рыбьего жира.

– Удивительно… – сказал Сергей Григалев и смутился, увидев пристальные лица новых знакомых, уставившихся на космонавта. Сергей впервые за долгое, очень долгое (он и сам не мог вспомнить, насколько долгое) время озвучил слова раньше, чем проговорил их внутри.

Действие атмосферы этой планеты непредсказуемо – отметил, на сей раз про себя, космонавт.

– Кушай, кушай, Сережа, – сказал Виссарион. – Как говорится: за все уплачено.

Юрий издал неясный смешок и вернулся к борщу.

Сергей Григалев кивнул в ответ на одобрение Виссариона и тоже вернулся к тарелке. Яркий вкус борща перебивал неловкость, а грубый ломоть черного хлеба, пропитанный жирным супом, растворял мысли и сомнения, увлекая в насыщенное путешествие по вкусовой палитре неизвестной планеты. Космонавт макал хлеб в тарелку, обсасывал, причмокивая, и сам не замечал, как от борща остаются кости, лавр и несколько крупинок черного перца на дне тарелки.

Сергей поднял глаза, желая осмотреть соседей: справились ли они с обедом, когда на космонавта уставились две пары округленных глаз.

– Выпьем! – сказал Виссарион, держа запотевшую рюмку двумя толстыми пальцами. – Сегодня исторический день, Сережа. Ты вернулся из космоса спустя почти год. Не буду скрывать – мы сомневались, опасались, но делали все, чтобы вернуть тебя. – Виссарион Павлов поднялся, стул со скрипом отъехал, и хозяин дворца сказал: – За тебя! За человечище в необитаемом космосе!

Сергей Григалев встал, взял рюмку, та едва не выскользнула из пальцев, но космонавт не терял хватки. Сергей не успел обдумать слов Виссариона и вслед за товарищами опрокинул стопку, моментально ощутив горькое жжение. Взяв ломтик лимона и закусив им, Сергей почувствовал, как его вновь что-то ужалило: в голове завертелись образы и силуэты, а затем, вместе с лимонным соком, скатывающимся по языку прямо в горло, из глаз брызнули слезы.

Космонавт ясно ощутил наваждение, которое обуяло его за этим столом. Находясь в одном помещении с гуманоидами, Сергей Григалев перенял их привычки: пользовался столовыми приборами, закусывал и вытирался полотенцем. Все казалось космонавту чужим: от собственных действий до мыслей, которые после глотка ледяной водки забурлили и начали царапать Сергея за горло, желая вырваться и наговорить глупостей, каких ему до того даже не снилось.

– Хо-ро-ша! – сказал Виссарион и со звоном ударил рюмкой о стол, принюхиваясь к ломтику лимона.

Сергей разомлел, почувствовал слабость в ногах и вернулся на стул, стараясь не подавать вида. Тем временем Юрий, справившись с рюмочкой, занюхивал горечь от водки рукавом пиджака, на что обратил внимание Виссарион:

– Ты в каком веке живешь, Юра? – спросил он и поднес к губам Юрия дольку лимона, которой только что занюхал водку, и вырезал: – Культура, Юра! Куль-тура!

Юрий съел лимон из рук старшего товарища. Все сели.

– Ты нас прости, Сережа, – сказал Виссарион, косясь на Юрия. – Время меняется, но не все за ним поспевают.

Как по команде Юрий поднялся с места, подошел к Сергею, убрал тарелку с костями, лавром и перцем и поставил новую: чистую, широкую, плоскую со свежими приборами.

– Крылышки или ножки? – спросил Юрий, взявшись за ножи.

Сергей посмотрел на Юрия, затем на Виссариона, цыкающего языком, ковыряя между зубами, и выбрал первое, что пришло в опьяненную голову:

– Ножки.

Юрий ударил ножами, высек искру и принялся разделывать запеченную индейку. Отрезав ножки, он бережно положил их на тарелку Сергея и подвинул к нему салатницы с выбором гарнира.

– Пожалуйста, – поклонился Юрий и направился к Виссариону.

– Спасибо, – сказал Сергей Григалев.

Сергей дождался, когда Юрий отрежет Виссариону индейки, и только после взял приборы и продолжил трапезу. В качестве гарнира на столе были овощной салат, рагу и жареная картошка. Из научных побуждений, Сергей Григалев решил попробовать все три блюда.

– Ну и аппетит… – подметил Виссарион и откупорил кувшин с водкой.

В кабинете царило умиротворение. Дневной свет гладко ложился на стены, тени тусклыми пятнами растекались по столу. Сергей Григалев выпил вторую рюмочку, на груди потеплело, вкус на языке расцвел, и еда показалась знакомой, родной. Жареная картошка лопалась на зубах, и из нее вытекало горячее пюре. Рагу ученый ум разложил на элементы: морковь, кабачок, баклажан. Вкусно. Необычайно вкусно. Сублимированная пища вдруг вспомнилась жидким пенопластом, Сергей Григалев инстинктивно взялся свободной от вилки рукой за край стола, опасаясь, что невесомость вот-вот подхватит его и вытолкнет из трапезной, что за окном вновь разверзнется нескончаемая мгла, замкнется в стальной иллюминатор, и голоса космонавту будут слышаться лишь единственный раз в сутки, по рации. Голоса прошуршат, удостоверятся, что их слышат, и скажу: «конец связи».

Сергей Григалев заметил на стене круглые часы, пригляделся. 13:45. Стало быть, подумал космонавт, время на этой планете течет схожим образом с тем, к чему он привык. Удивительно. Просто поразительно. Какая удача – приземлиться к гуманоидам, говорящим с ним на схожем языке, употребляющим схожую с земной пищу, да еще и представляющим мироздание круглым циферблатом с часовой и минутной стрелками. Нет слов.

Тарелка опустела, желудок благодарил космонавта за трапезу, за то, что ученый ум не мешался гипотезами и размышлениями, не искал на чужой планете отравы, а наслаждался благами вселенной. После долгого путешествия сложно было представить себе исход лучше.

Сергей Григалев поднял уставшие от водки глаза и увидел возвысившегося на другом конце стола Виссариона. Он стоял, держа полную рюмку наготове.

– Выпьем, – сказал Виссарион в неизменной манере. – За новую жизнь.

Космонавт не заметил, как его рюмка наполнилась, а затем опустела. Горло почти не жгло. Лимон не понадобился. Сергей вдохнул теплый воздух и смахнул с губ горечь.

– Наш человек! – буркнул Юрий, не вставая.

Трапеза завершилась. Трое мужчин сидели с надутыми животами, откинувшись на спинки стульев и положив руки на стол.

Юрий совладал с собой, поднялся и начал хлопотать по столу: убирать грязную посуду и компоновать в центре пира остатки.

Сергей следил за выверенными движениями Юрия, но голос Виссариона его отвлек:

– Ну как, Сережа? Славно? – спросил он.

Сергей кивнул, не найдя лучшего ответа. После водки шея расслабилась, и голова показалась тяжелой, качающейся как маятник при малейшем движении.

– Да, Сережа… – продолжал Виссарион, отталкивая разговор, который он долго готовил, как лодку от берега. Достав папироску и закурив, Виссарион наконец решился: – Ты многое пропустил, Сережа. Многое… Все изменилось. Все. Страна другая, власть другая, люди… другие, – папироска закончилась, и Виссарион зажег новую. – Как видишь: прислуги не осталось, только мы вдвоем с Юрой, все на нас держится.

Разум Сергея очистился от науки и сосредоточился на разговоре. Он спросил:

– Куда делась прислуга?

Виссарион, как показалось Сергею – в досаде, ударил ладонью по коленке, отчего посуда на подносе Юрия задрожала:

– Все подались в предприниматели, – сказал хозяин дворца и рассмеялся прокуренным визгом. – Понимаешь, Сережа? Какое время!

Сергей Григалев посмотрел на часы. 14:30. Впереди был еще целый день.

– Барское время кончилось, – продолжил Виссарион. – Каждый теперь обслуживает себя сам, от мала до велика. Скажи, Юра!

– Правда, – сказал Юрий из дальнего угла комнаты, куда относил грязную посуду.

– Во-от! Если раньше все в Москву ехали, то теперь остаются у себя в городишках, а то и в селах, развиваются, строят, богатеют и туда, – Виссарион оторвал от губ сигарету и показал двумя пальцами вверх, – Не смотрят. Власть дала нам свободу. Каждый может выбирать себе судьбу сам.

Юрий вернулся к столу, разлил водочки. Выпили. Сергея слова Виссариона не убедили. Тот говорил о Москве. Но где она, Москва? Та Москва, которую знал Сергей, осталась на планете с красным морем. Следил за ней космонавт, приглядывал. Видел и Москву, и Байкал, и Урал – и все было красное.

Нет здесь Москвы – думал Сергей – осталась она на другой планете, и как до нее добраться – немыслимо.

– О чем задумался, Сережа? – спросил Виссарион.

Сергей Григалев посмотрел в окно. Не видно красной планеты. В ясном небе не было ничего, что напоминало бы жизнь.

Тоска одолела Сергея. Захотелось туда, в Москву, на Красную площадь, пройтись по брусчатке, прикоснуться к величественным стенам и припасть пред ними на колени. Триста одиннадцать дней! – восклицал Сергей, преклонив пред красной звездой колено – Я не видел Москву.

По щеке Сергея пробежала слеза. Юрий подскочил, наполнил рюмочки. Выпили без слов. Все всё понимали.

Виссарион зажег третью папироску, сглотнул горечь святого напитка.

– Понимаю, Сережа. Соскучился ты по Москве. Должен был полгода тому назад вернуться, но… тебе оттуда виднее было, что небеса повернулись иначе. – Виссарион докурил и поднял новую рюмку: – За твое возвращение, Сережа! Скоро ты будешь дома!

Лицо Сергея от слов Виссариона переменилось. Утомленный от водки ум воспрянул, краски кабинета сгустились, и космонавт, опрокинув рюмочку, посмотрел сидевшему напротив мужчине в глаза. Густые брови заслоняли веки, отчего взгляд Виссариона казался скрытным, ехидным, будто за словами содержалась какая-то тайна. Сергей Григалев точно знал, какая именно.

В иллюминаторе показалась Земля. Космонавт мысленно чертил границы родины. Линия проходила с запада на восток, как вдруг прервалась, задержалась, и Сергея Григалева прижало к стеклу, в котором появились пугающие картинки. По знакомым ему улицам, в известных городах шли танки, свистели пули и рушились здания. Наступил новый век, ознаменовавший собой кровь и боль. Реки окрасились в багровый цвет, вышли из берегов и насытили моря. Брат шел на брата. Сын резал отца. Мать душила дитя в утробе.

Человеческая жизнь сравнялась с жизнью подопытной мыши. Болезни расползались по ногам, горло душила жажда. Сыпь безвольности покрывала кожу. Пыль порока наполняла легкие. Гвозди перерезали сухожилия. Кресты перечеркивали роды человеческие. Сама судьба раскрывала глаза космонавту, выбрав его пророком.

Страны, которую знал космонавт, больше не существовало.

Стиснув челюсти, Сергей Григалев произнес, прощупывая почву:

– Как это, скоро?

– Самолет сегодня же вечером, мой друг, – сказал Виссарион. – Через несколько часов ты будешь в Москве. Я лично провожу тебя к Красной площади.

Космонавт сильнее сжал зубы. Брови Виссариона поднялись, но взгляд остался прежний. Лживый. Лживый взгляд – думал Сергей.

В этот момент космонавт ясно ощутил разницу между родной планетой и здешней: в этих местах, куда попал Сергей Григалев, гуманоиды умели лгать.

– Вы полетите со мной? – спросил Сергей.

– А как же. Из рук в руки передам, все как полагается, – ответил Виссарион.

– И кому же вы меня передадите?

– Начальству, Сережа. Кому же еще?

Сергей повертел в пальцах рюмку, Юрий думал подлить водочки, но космонавт отказался. Он обдумывал слова гуманоида, хотел понять, с какой стороны к нему подступить, но ученый ум оказался бессилен.

– Ты чего, Сережа? – спросил Виссарион. – Домой не хочешь?

– Хочу, – ответил Сергей. – Но нет его здесь. Дома.

Виссарион усмехнулся, налил сам себе водочки и сказал:

– Здесь нет, в Москве – есть.

Нервы космонавта не выдержали. Ухмылка Виссариона разожгла в нем ярость.

– Хватит! – сказал Сергей и ударил кулаком по столу. – Хватит лгать!

Юрий скатился под стол, услыхав тон космического гостя. Виссарион словно бы не заметил грубости: прикурил очередную папироску и откинулся на спинку стула, ожидая, на что космонавт решится далее.

– Конец Москве! Расстреляли! Обокрали! Унизили! – вопил Сергей Григалев, не сдерживаясь. – Все в крови! Везде трупы!

Юрий как впечатлительная натура заполз под стол и схватился за мраморную ножку. Виссарион курил и молчал.

– Я собственными глазами видел! – продолжал Сергей. – Мне было видение, когда я был в космосе. Там человеческий организм испытывает чудовищные нагрузки, сознание меняется, и перед человеком является истина. Я видел! Москвы больше нет! Революция! Кровь! Бомбы!

Сергей Григалев стих. Кабинет населял восстановившийся аппетит хозяина дворца. Виссарион накалывал на вилку жареную картошку и, не убирая папироску из губ, стягивал ее зубами. Казалось, ничто не могло поколебать его спокойствия, но когда космонавт вышел из-за стола и направился в сторону пустого стула Юрия, Виссарион поднял глаза и насупился.

Крадучись, Сергей повторял:

– Было или не было? А? Было или не было?

Когда космонавт подошел к стулу Юрия, Виссарион не выдержал. Поднявшись, он вздохнул широкой грудью и в свойственной ему манере громко и грозно выдал:

– Не было и не будет. Власть сменилась, а Москва осталась.

С Сергея Григалева полил пот. Ученый ум замутился и не мог подсказать, что значат эти слова. Что все это значит? Куда приземлился космонавт? На какую планету он попал? И самое главное: кто ее населяет?

Виссарион выпил последнюю рюмочку и скомандовал:

– Едем! В Москву!

Апрель 1931, г. Сухуми

Мария Ивановна шла по глухому коридору. Ночь. За окнами института – тьма. В кармане заведующей институтом звякали таблетки в стеклянной баночке. Сегодня Марии Ивановне потребовались две таблетки. Впервые за год. Накопившаяся усталость давала о себе знать: начался тремор, тревожность усыпляла и не давала уснуть. Сверху приходили приказы. Из всех слов Мария Ивановна помнила несколько: «Срочно!», «Требуем!», «Результат!». В глазах множились эксперименты. Обезьяны, люди – приматы. Слишком много общего и различий. «Не совместимы» – повторяла про себя Мария Ивановна, стоило выйти из лаборатории, где ее снова настигла неудача.

Как там Сашка? Он сейчас спит, видит счастливые детские сны.

В каком он классе? В третьем. Или во втором…

А Егорка? Он уже совсем взрослый. Скоро окончит школу и уедет учиться в Москву или Ленинград. Он мечтал стать ученым, как мама. Но прошли годы, прошли мечты, и теперь Егорка видит себя в театре. Необычная профессия. Но Егорка справится. Его с ранних лет тянуло в фантазии. Когда мама рассказывала ему об обезьянах, он представлял себя, пробирающимся сквозь джунгли с биноклем и большим ножом, каким искусно прорубал себе путь в большую науку. Над его головой прыгали обезьяны, под ногами струились змеи, но он шел, не боясь, к великим открытиям.

Став актером, Егорка сможет быть кем угодно.

Мама. Бабушка. Как она сейчас? Тоже спит или дремлет, сквозь сон волнуясь о дочери, появлявшейся дома глубокой ночью, когда все уже спят или делают вид, что спят, дожидаясь скрипучего в замочной скважине шанса хотя бы услышать мать, которая исчезнет до того, как бабушка разбудит внуков в школу.

Ей тяжело. Им всем тяжело. Такая она – ученая доля. Сотканная из детских обид, которым не объяснить, что мать занимается великим делом, и государственного бюджета, которому плевать, что мать-одиночка пропадает ночами в институте, пока ее мать с больным сердцем воспитывает чужих детей.

Отец. Моряк. Капитан второго ранга матросил пуще былого юнги, появлялся в жизни Марии Ивановны дважды, с разницей в пять лет, и успел оставить наследие, скрывшись в глубинах Черного моря без весточки. Ей проще думать, что он погиб. Она хотела бы, чтоб так и было.

За спиной Марии Ивановны послышался скрип. Она обернулась, не дойдя до питомника нескольких шагов. Что это было? В этом отделении института не должно быть людей, ночами оно принадлежит исключительно Марии Ивановне.

Весна. Здание прогревается после заморозков. Такое бывает: доски рассыхаются, побелка крошится. Ничего необычного.

В кармане звякнули таблетки.

Нет. Не сейчас. Еще слишком рано. Если быстро повышать дозировку…

Снова скрип. На сей раз ближе. Мария Ивановна должна была увидеть источник звука, но в лунном свете мало что удавалось разглядеть. Тьма заполняла коридор и, казалось, начала двигаться в сторону заведующей институтом, стала подпирать ее к стенке. Мария Ивановна сделала несколько нерешительных шагов назад, не нащупала опоры и пошла дальше. Шаг за шагом тьма проглатывала ее, не позволяя остановиться и опереться о стену, почувствовать безопасность, пространство с осязаемыми границами.

Усталость играла злую шутку: в глухой тьме показали живые сгустки. Они двигались в хаотичном порядке, поднимались к потолку и устилали пол, увеличивались и уменьшались, ускоряя темп, возбуждая дыхание Марии Ивановны. Женщина смотрела, не отрываясь, во тьму, пытаясь нащупать позади себя стену. Каблуки Марии Ивановны стали заплетаться, шаркать по полу, цепляясь за рваные линии дерева и наконец подкосились. Тьма подхватила Марию Ивановну под руки, женщина успела почувствовать ледяную морось страха, проступившего на спине, когда вдоль позвоночника прошел импульс удара. Стена оказалась так близко, что Мария Ивановна не ударилась головой – она шлепнулась о бетонную глыбу, не позволившую ей упасть на пол.

Скатившись по стене, Мария Ивановна улыбнулась. Страх отступил, коридор института очистился от сгустков тьмы и наполнился ясным лунным светом. Стоило замереть, как усталость разлилась по конечностям, заполнив их тяжелой ватой, смоченной морской пеной. Сон парализовал Марию Ивановну, руки ее упали на пол и тогда коридор наполнился явственной музыкой, вернувшей Марию Ивановну к жизни.

Таблетки ласково звякали в стеклышке. Металлическая крышка протянула заветную ноту «да!», и Мария Ивановна положила под язык сладкий орешек, от которого стало тепло и светло.

Придя в себя, Мария Ивановна заползла обратно по стене, надела туфли и привела себя в порядок. Осмотревшись, она поняла, что находится у входа в питомник, откуда едва уловимо доносились животные звуки.

Мария Ивановна вошла в питомник, чем привлекла внимание обезьян. Свет в вольере был приглушен, однако большая часть приматов не спала, обступив решетку, вдоль которой шла Мария Ивановна.

Остановившись в центре питомника, заведующая институтом спросила:

– Что ты здесь делаешь?

На полу, перед решеткой, сидел лаборант, Павел, держа за руку самца орангутанга.

– Он переживает за Бетти, свою возлюбленную, – сказал Павел и повернулся к Марии Ивановне. – Ее забрали на операцию на прошлой неделе и до сих пор не вернули. Вы знаете, что с ней?

Мария Ивановна знала. Беременность протекала нормально. Бетти была здорова, еженедельные анализы не давали повода для беспокойства, и все думали, что худшее уже позади, эксперимент вот-вот удастся после стольких промахов.

Схватки начались на седьмом месяце беременности. Бетти провели экстренную операцию, но не успели спасти плод. Несколько дней самка провела в реанимации, после чего погибла, не приходя в сознание.

После гибели Матильды в прошлом году Бетти была третьей самкой. Популяция питомника снижалась. Эрти был последним самцом-орангутангом, а значит шанс скрещивания с этим видом исчерпал себя.