Полная версия
Санкт-Ленинград
Кирилл Цыбульский
Санкт-Ленинград
Товарищу ИВД
Уважаемый товарищ ИВД! Считаю своим долгом сообщить о том, что в стенах института под видом исследовательской деятельности, направленной на укрепление советского гена, ведется двойная игра. Заведующий институтом экспериментальной патологии и терапии академии медицинских наук СССР, Ильин Иван Ильич, проводит опыты над обезьянами, которые позволяют удостовериться в близости примата и человека.
Результаты поистине удивляют, товарищ ИВД! По возвращению из Африки профессор Ильин опережает намеченный график и уже в следующем году планирует первые совместные опыты. Я воздержусь от подробностей, товарищ ИВД, потому как опасаюсь за сохранность письма. В последнее время в стенах института происходят не просто удивительные, но и по-настоящему странные вещи. Сотрудники массово увольняются. Все как один объясняют свое решение холодящими душу криками и тенями, какие встречает всякий, кто работает с Иваном Ильичом в отделении приматологии.
Сам же профессор относится к частой смене кадров просто: он считает, что не каждому дано участвовать в революционных открытиях, вписать свое имя в научные труды. Я же считаю, что условия труда, которые создает Иван Ильич, а именно сверхурочная, зачастую – ночная, работа на протяжении месяцев – губительны для организма. Помимо этого, я полагаю, что профессор Ильин потребляет вещества, позволяющие ему спать не более двух часов в сутки и сохранять при этом ясность ума. Когда институт пустеет, профессор остается в лаборатории, я отмечаю это по тусклому свету настольной лампы в кабинете Ильина И.И.
Согласно моим наблюдениям и внутреннему расследованию, которое ведется мной единолично, Иван Ильич целенаправленно занижает опережающие все мыслимые сроки результаты экспериментов для того, чтобы не вызвать подозрений вышестоящих инстанций. Однако я могу ручаться, что реальная картина исследований известна не только профессору Ильину. Еженедельно, по четвергам, выходя глубокой ночью из института, профессор отправляется в противоположную от его дома сторону и всегда (как есть, товарищ ИВД, всегда!) выносит из института рабочий портфель.
У меня не остается сомнений, товарищ ИВД! Профессор Ильин Иван Ильич отправляет данные о результатах исследований по созданию <…> третьим лицам, наверняка, связанным с западными государствами. Не сомневаюсь, что иностранное влияние зародилось во время поездки в Африку. Темный континент таит в себе немало загадок, каким не место на советской земле. Советские ученые должны трудиться во благо Союза, не допуская возможности утечки информации нежелательным лицам.
Не сомневаюсь, товарищ ИВД, что мое послание увидят ваши глаза, и вы примите единственно верное решение. Тем не менее, до намеченного часа я оставлю свое имя за скобками.
16.12.1929 Аноним
Февраль 1930, г. Сухуми
Мария Ивановна смотрела на восходящее за горами солнце. Небесное светило поднялось над горизонтом с час тому назад, но здесь, за хребтами Кавказа, первый луч отразится в мраморно-черном от мороза море лишь с минуты на минуту. Мария Ивановна присела на край рабочего стола, сняла белую медицинскую шапочку и, сжав ее в сложенных между ног ладонях, приготовилась ощутить первое тепло нового дня.
Мария Ивановна переводила взгляд с берега моря на вершину хребта, покрытого золотой глазурью, и не могла выбрать, с чего следует начать день: с искры в кудрях соленой воды или же с возрождения солнца там, наверху. Глаза бегали. Мария Ивановна почувствовала в них бой часов и содрогнулась от детского смеха, наполнившего ее легкие в томительном ожидании.
Не успело солнце зажечь искру, как в дверь постучали. Мария Ивановна вздрогнула вновь, на сей раз от неожиданности, прервавшей долгожданный момент, чтобы увидеть который Мария Ивановна каждое рабочее утро откладывала документы, поднималась со своего места, повернувшись к двери в личный кабинет спиной, и ждала. За долгие годы это стало традицией. Мария Ивановна думала над тем, где сегодня ей встретить солнце, однако решено это было еще вчера. Вчера Мария Ивановна встретила солнце там, наверху. Стало быть, сегодня была очередь моря.
В любой другой день утренняя традиция не волновала нервов Марии Ивановны, но сегодня был необычный день. Необычность его заключалась в госте, который должен был приехать в институт экспериментальной патологии и терапии еще на прошлой неделе. Визита не случилось. Оттого все последующие дни Мария Ивановна проживала в волнении, и наконец сегодня ему суждено было иссякнуть.
Мария Ивановна повернулась к двери, в спешке надев шапочку и даже успев удостовериться в солидности своего вида, когда в маленьком круглом зеркальце взошло солнце. Сегодня Мария Ивановна упустила его.
– Входите! – сказала она, как могла твердо.
Дверь приоткрыла секретарша, Елена Николаевна, женщина молодая, на разрешенном каблучке, в брюках с выглаженными в утренних сумерках стрелками и незаметно для статного гостя подведенными ресницами. Елена Николаевна толкнула дверь, улыбнулась подчиненной улыбкой, и тогда Мария Ивановна увидела гостя. Им оказался сутуловатый мужчина лет шестидесяти, от которого плотно веяло табачным дымом и непреклонностью. Гостю хватило одного взгляда, чтобы Мария Ивановна поняла: гостем была она, та, что провела в стенах института больше двадцати лет, превратилась из подающей надежды молодой аспирантки в женщину средних лет, чьи дети со второго дня первого класса самостоятельно доходили до школы и не разменивались на ласки научного ума.
Взгляд мужчины, чеканившего шаг по деревянному полу, усадил Марию Ивановну в кресло; хлопнувшая дверь в кабинет дала понять, что обстановка имеет строго конфиденциальный характер. Наконец, неспешно осмотревшись, мужчина расцепил за спиной руки, в которых оказалась тоненькая папка.
Прежде чем приступить к делу, мужчина подошел к стене, где висел портрет. Задержав на нем взгляд, незнакомец пальцем подвинул нижний угол портрета вправо.
– Ровно. Вот теперь ровно, – голос, как и полагалось столь статному мужчине, был звонок даже в шепоте.
Мария Ивановна не смогла расцепить губ, чтобы предложить гостю место, но это и не требовалось. Свое место он знал, и оно было выше, намного выше того хребта, за каким встает солнце.
Мужчина сел, не представился. Не требовалось и этого. Было ясно: он пришел затем, чтобы зачитать приказ.
Содрогаясь от ожидания, Мария Ивановна гадала: что, какие слова окажутся в папке? Разожжет ли та искра, что скрывается на бумаге, новую жизнь или же испепелит ее?
Мужчина взял в руки документ и несколько секунд читал, насупившись. По лицу незнакомца нельзя было угадать ни мысль, ни последующие слова. Быть может, он супился оттого, что хотел чихнуть.
– Мария Ивановна… – сказал мужчина, подняв грудь.
Воздух наэлектризовался, Мария Ивановна, чье имя высекли уста незнакомца, почувствовала, как душа начала отделяться от тела, будто бы священник изгонял из нее нечистую силу. Мария Ивановна млела от ожидания и прижимала свое тело к стулу, мешая сознанию помутиться.
– Так… – сказал незнакомец.
Перед глазами Марии Ивановны показался Сашка, ее младший сын собирался в школу. Спросонья он перепутал правый ботинок и левый, криво застегнул дубленку и вышел из дома. Мария Ивановна хотела пожелать ему хорошего дня, но во рту было так вязко, что язык не поворачивался.
Мария Ивановна почувствовала в груди пустоту, дыру, зияющую от безмолвия, но сидевший перед ней мужчина все же снизошел до слов:
– Вы назначены заведующей институтом экспериментальной патологии и терапии академии медицинских наук СССР вместо арестованного Ильина Ивана Ильича, отправленного в ссылку, – сказал мужчина и добавил, подняв на Марию Ивановну глаза: – Отчитываться будете лично перед… – мужчина поднял глаза вверх, за ним повторила Мария Ивановна. Когда она опустила взор, его уже буравили стеклянные глаза незнакомца: – Удачной работы. Родина должна гордиться вами.
Мужчина перевернул папку и положил бумагу текстом вниз. Поднявшись, он отчеканил пройденные ранее шаги в обратную сторону, открыл дверь, не дожидаясь секретарши, и исчез.
– Спасибо, – сказала Мария Ивановна спустя несколько минут, когда шок прошел.
Мария Ивановна шла по длинному серому коридору. Ее каблуки мерно цокали, в то время как у семенящего позади новопризнанной заведующей институтом лаборанта с кипой бумаг в тощих объятиях пол под ногами расходился едким скрипом.
– Павел, – сказала заведующая.
– Да, Мария Ивановна.
– Сколько в питомнике обезьян?
Лаборант ответил без раздумий:
– Тринадцать самок и девять самцов.
В затянувшемся молчании Павел хотел было перечислить имена всех особей, но Мария Ивановна опередила его. Зайдя в питомник, где стоял животный гомон, заведующая сказала:
– Считай.
Питомник представлял собой просторное помещение, разделенное на две зоны: ту, где находились приматы и небольшой проход, где едва ли могли разойтись два человека. Разделяла две зоны толстая решетка, возвышавшаяся на неполные пять метров. Когда в питомник вошли люди, обезьяны оживились: несколько особей прильнули к решетке, другие же вылезли из нор и ожидающе заходили взад-вперед по вольеру, меря территорию перед незнакомцем.
– Раз, два… – считал Павел, остановившись вслед за заведующей в центре питомника.
– Про себя, – сказала Мария Ивановна, и питомник вновь погрузился в животные звуки.
Мария Ивановна подошла к решетке, постучала ногтем по металлу, и из дальнего угла к ней подошла самка гориллы, черная, с взъерошенной шерстью и усталым видом. Мария Ивановна знала каждую имевшуюся в приюте особь и обращалась с ней ласково, называя обезьян не иначе как своими детьми.
– Двадцать три, – сказал лаборант, досчитав. – Я ошибся на одну особь.
Виноватый вид Павла не разжалобил Марию Ивановну. Она гладила гориллу по плечу, перешла на спину и сказала:
– Вы ошиблись на целых три особи, Павел. У нашей Матильды скоро родится двойня.
Матильдой звали гориллу, которую гладила заведующая. Бледная ладонь Марии Ивановны терялась на широкой спине обезьяны. Густая шерсть выпрямлялась и хорошела от движений женщины. Заметив блаженство Матильды, к клетке стали подступать другие приматы, но беременная горилла не собиралась делить удовольствие. Матильда рявкнула, обнажив острые клыки, и ударила кулаком об пол, разогнав завистников.
– Прошу прощения, – сказал Павел. – Сегодня мой первый рабочий день.
Мария Ивановна провела несколько раз по спине гориллы и поднялась, рассматривая приматов.
– Сегодня и мой первый рабочий день тоже, Павел, – сказала она. – В новой должности. Меня назначили заведующей институтом.
Лаборант едва не опустил руки, в которых были документы. Вовремя сдержав удивление, Павел поправил плечом очки, открыл рот, но не нашел, что сказать. Внутри его захлестывала гордость от знакомства с человеком столь высокой должности и стыд от собственной оплошности.
– Каждый день вы, Павел, будете проводить в питомнике по несколько часов. Запомните главное правило работы с живыми существами: они не терпят ошибок. – Мария Ивановна не отрывалась от приматов, продолжая: – Работая с обезьянами, вы не можете позволить себе грубость по отношению к ним. Вы должны полюбить их, и тогда, возможно, они отплатят вам тем же. Однако не стоит ничего ожидать от них. Мы вмешиваемся в их жизни ради собственной выгоды и едва ли достойны снисхождения с их стороны. Тем не менее, мы должны быть благодарны им за возможность исследования и постараться сделать их пребывание здесь сносным. Это понятно?
Павел кивал.
В это время приматы мерно разгуливали по вольеру, приглядывая за новеньким, тощим лаборантом в очках, часть тела которого заслоняли громоздившиеся в его руках папки с документами. Новый запах интересовал приматов, после слов Марии Ивановны приматы возбужденно заговорили между собой.
Заведующая институтом отвела взгляд от приматов, повернулась к Павлу и сказала:
– В таком случае, я оставлю вас наедине, – она направилась к двери, добавив: – Вам следует лучше узнать друг друга.
Подойдя к выходу, Мария Ивановна оглянулась: в центре питомника стоял высокий худой молодой человек, глядя щенячьими глазами на покидающую его женщину.
– Я приду за тобой, – сказала заведующая и вышла из питомника, заперев дверь.
Неспешно, пройдя по тихим коридорам института, Мария Ивановна заново знакомилась с ними: стены и двери выглядели иначе, чем днем ранее. Имена на табличках дверей стерлись и забылись. Лестница, пронизывавшая институт, казалась длиннее обычного.
Эхо сопровождало каждый шаг Марии Ивановны, будто бы дух арестованного Ивана Ильича по-прежнему оставался здесь. Он брел по пятам Марии Ивановны, отзывался сзади, сверху, там, где новая заведующая не могла застать его, а лишь ускоряла, ускоряла свой шаг.
Поднявшись на третий этаж и оказавшись перед дверью своего кабинета, Мария Ивановна почувствовала, как дух оставил ее.
Секретарша, Елена Николаевна, поднялась, увидев начальницу, и сказала услужливо:
– Поздравляю.
Мария Ивановна не обратила на слова секретарши никакого внимания. Заведующая остановилась в нескольких шагах от двери и смотрела на табличку с чужим именем.
– Сменить, – сказала Мария Ивановна и вошла в кабинет, хлопнув дверью.
25 марта 1992, Республика Казахстан
Посадка космического корабля совершилась в городе Аркалык Кустанайской области республики Казахстан в 08:52:22 по местному времени. К остывающему паром кораблю подъехал трап, на нем стояли два человека, готовые вызволить последнего космонавта из космического судна.
За трапом, в нескольких метрах, по периметру космического корабля, выстроились журналисты. Велась прямая телевизионная трансляция. Резонанс был необычайный: все федеральные каналы транслировали встречу с последним космонавтом, Сергеем Григалевым, который провел в космосе рекордные триста одиннадцать дней и двадцать часов.
Желтушные издания прозвали Сергея Григалева «инопланетный агент», разносив ненаучные рассуждения о том, что в отдалении от Земли на более чем пять тысяч земных часов, что соответствует немногим более двумстам дней, человек теряет все человеческое. Главный аргумент был прост: недаром за всю историю освоения космоса ни один человек не пересекал роковую отметку в пять тысяч часов.
Несмотря на громкие заголовки, у «желтухи» была своя роковая черта – скромный тираж в десять тысяч экземпляров, не позволявший разносить ядовитую молву в массы. Другие газетные издания печатали все черным на серой рыхлой бумаге, без оттенков, а телевизионные новостные эфиры с подобными газетным листам лицами телеведущих не вызывали приступов массовой истерии.
Обшивка космического корабля остыла, металл заскрежетал, и люк корабля открылся. Сергей Григалев оттолкнулся от пола, приготовившись взлететь в невесомом вакууме, и почувствовал, как отяжелевшее после десяти земных месяцев полета тело парит в ароматном, пыльном воздухе, забивающим ноздри острыми клыками степи. Сергей сжал веки, наслаждаясь последними метрами полета. Наконец, двое крепких мужчин, держа Сергея за руки, вытянули его из космического корабля и усадили на откинутый люк.
Вой аплодисментов. Выкрики: «Ура!», «С возвращением!», «Герой!», «Слава!».
Камеры взяли крупный план: последний космонавт впервые после длительного пребывания в космосе открыл глаза. Щелкнув веками, Сергей Григалев зажмурился снова.
– Тускло, – прошептал он так, что слышали его лишь двое крепких мужчин, поддерживающих слабое тело космонавта с обеих сторон.
Вспышки камер. Волнительное ожидание, захватившее дух.
Сергей Григалев приоткрыл глаза, осмотрелся через щелочки и поднял тяжелую руку, помахав. Публика взревела новой волной ликования. Послышались выкрики, аплодисменты, вспышки фотокамер.
С каждой вспышкой Сергей шире открывал глаза и привыкал к земным краскам. Блеклые, будто в каждом цвете было вкрапление серости, вязкости, от какой свело челюсти, парализовало язык. Сил хватило на сухую улыбку и движения одной рукой.
Сергей махал, махал, жадно вдыхая воздух и не понимая, на какой он оказался планете. Перед ним стояли знакомые гуманоиды, говорили на языке, которому космонавт обучался с детства, однако равнина, пустыня и запах, что окружили Сергея, не были знакомы ему. Серо-желтый воздух, через фильтр которого космонавт воспринимал картинку, походил на тот, что космонавт представлял, думая о планете Сатурн, плавая в черной густоте космоса. Снаружи Сатурн напоминает пыльную оболочку другой планеты – Марс, чья красная безжизненная поверхность снилась порой космонавту и манила таинственной красотой.
Сергей среагировал быстро, мысли не атрофировались в невесомости, в отличие от мышц. Приземлившийся космонавт решил наблюдать за встретившими его гуманоидами. Подняв другую руку, Сергей заметил на земле еще более оживленное возбуждение, чем было прежде.
«Ура!», «Герой!» – повторялись выкрики. Но была фраза, которой Сергей не слышал прежде и вызвавшая в нем странное чувство. «Новый человек!» – выкрикнул мужчина из толпы. Сергей смутился, но не успел одуматься, как из толпы послышалось новое, незнакомое, слово, какое защемило космонавту грудь и сдавило костюм своей членораздельностью: «Ро-сси-я! Ро-сси-я! Ро-сси-я!».
Сергей Григалев, стараясь не выдавать признаков паники, окруженный незнакомыми ему созданиями, осмотрел себя. «Что могло вызвать столь бурную и необъяснимую реакцию этих гуманоидов?» – думал Сергей. К рукаву на левой руке его был герметично приклеен красный флаг со скрещенным серпом и молотом в верхнем левом углу. Флаг Союза Советских Социалистических Республик, красным морем разлитых на космическом пространстве, за которым Сергей наблюдал изо дня в день на борту станции «Мир». Более трехсот одиннадцати дней назад Сергей покинул Землю и вернулся на неизвестную, серо-желтую землю.
Под гул толпы двое крепких мужчин подняли последнего космонавта, вытянули из последнего космического корабля и спустили по трапу на твердую почву, на которой суставы Сергея Григалева заскрипели и изогнулись, угрожая не выдержать под гнетом неизвестного пространства, уже наполнившего легкие космического гостя.
Толпа по-прежнему ревела. Сергея подвели к черному большому автомобилю, какой-то невысокий гуманоид в широком костюме пожал космонавту слабую руку, и гостя усадили в машину. Горизонт тронулся, Сергей с сопровождавшей его группой двинулись в неизвестном направлении. Космический корабль, на котором прилетел пришелец, стал отдаляться, отдаляться, пока ни исчез.
Март 1930, г. Сухуми
Георгий открыл дверь в операционную и скомандовал:
– Кладите ее на стол.
Два медбрата затянули каталку в ярко освещенную операционную, подняли бездыханное тело и на «три» переложили его на стол, куда била трехглазая лампа. Надев маску и перчатки, Георгий, хирург, выгнал медбратьев из операционной и взялся за скальпель.
В мгновение раздумья Георгий успел рассмотреть лежавшую перед ним гориллу. Вызволяя самку из вольера, где она начала рожать, но быстро потеряла сознание, Георгий пронес гориллу на руках до ветеринарного отделения и положил на каталку. Казалось, время летело, однако, замерев со скальпелем в руке, Георгий не мог вспомнить, как подозвал медбратьев, дежуривших в пустой больнице, как скомандовал им везти обезьяну в операционную, пока бежал рядом с ними, выкуривая две традиционные папиросы перед последующими часами кропотливого труда.
Не мог вспомнить Георгий и собственных рук. Тряслись ли они перед операцией? Должны бы. Всегда трясутся. Но сегодня… что-то не давало покоя Георгию, что-то выжигало его между ребер.
– Ну…, – из-за лампы послышался голос. Георгий не разглядел стоявшего напротив него человека, но заметил пол белого медицинского халата с набитыми карманами спокойными и тяжелыми руками.
Георгий услышал дыхание. Шумное, с хрипом. Надо бы меньше курить. Он все-таки врач, знает, что дело это гиблое, несмотря на уловки торгашей.
Взяв лезвие тремя пальцами, выпустив из шприца с анестезией воздух, хирург отложил его. Язык гориллы выпал из приоткрытого рта, обезьяна перестала подавать признаки жизни.
– Ее уже не спасти, – сказал Георгий и по привычке посмотрел на часы, стоявшие на хирургическом столе. Врач зафиксировал время смерти. 05:32. И продолжил: – У нас всего пару минут, чтобы достать плод.
Из тени показалась Мария Ивановна, заведующая институтом. Под светом лампы все обретало белесый оттенок, однако лицо и губы Марии Ивановны имели голубоватый характер. Покрасневшие глаза, уставшие от бессонной ночи.
– Там два плода, – сказала Мария Ивановна и встретила озадаченный взгляд хирурга, делавшего надрез.
Металл вспорол брюхо гориллы. В лицо ударила струя крови. Свет высветил внутренности обезьяны и ворочающийся в них комок шерсти. Он жив, – думала Мария Ивановна.
Георгий достал из гориллы плод, перерезал пуповину и похлопал детеныша обезьяны по спине, чтобы легкие очистились от маточной слизи и раскрылись. Три, пять, десять ударов. Детеныш кричал, захлебываясь.
– Ну же… – причитал Георгий, не догадываясь до ценности этого детеныша. – Давай!
Новая череда хлопков. Детеныш кричал, но голос с каждым выкриком становился все слабее. Георгий стучал, пытаясь выдавить из легких слизь. Вера покидала его, как вдруг изо рта детеныша гориллы вылилась бурая жидкость, и малыш закричал звонко, с живительной силой.
Георгий незаметно улыбнулся под маской и передал новорожденного детеныша Марии Ивановне, принявшись доставать второй плод.
Заведующая институтом осмотрела детеныша Матильды. Младенец извивался в руках женщины и открывал рот, вытягивая губы. Едва появившись на свет, детеныш выказывал не дюжую тягу к жизни. Он хотел обвить губами сосок матери, впитав первое молоко, но этого никогда не произойдет. Рта детеныша коснулась искусственная, резиновая соска, и по губам обезьяны потекло коровье молоко.
Мария Ивановна поила детеныша и несла его к тазу с теплой водой, пока Георгий перерезал новую пуповину и пытался привести в чувства второго детеныша. Младенец едва заметно всхлипывал, дергал ручками и ножками, не поддаваясь на старания хирурга.
– Давай… – Георгий хлопал детеныша по спине, но тот увядал на глазах.
Как ни силился врач, ночь забрала детеныша Матильды и накрыла его темным полотном вместе с матерью. Георгий снял перчатки, маску и посмотрел на разинутый зев живота гориллы, в котором лежал неподвижный детеныш. Георгий не знал, как поступить, и вернул младенца матери.
Открыв окно, хирург уставился в темноту. Звезды окаймляли Кавказские горы. Георгий закурил, не обращая внимания на всплески за спиной. Мария Ивановна обмывала выжившего детеныша. Затягиваясь и выдыхая, Георгий отпускал упущенные жизни. Когда-то он слышал, что горцы верят, что небо плачет не дождем. Оно плачет упавшими звездами. Оттого, Георгий вглядывался в ночное полотно и ждал, ждал, когда души поднимутся к небу и рухнут с него в вечность.
В это время всплески воды стихли. Мария Ивановна тенью расползалась по полу и, обтирая руки о халат, испачканный новорожденной кровью, шла к двери. Невесомые шаги ее оставались на светлом полу бурыми следами и выходили в пустой, по-ночному освещенный коридор больницы.
Бессонная ночь пошла прахом. Восемь с половиной месяцев беременности, выхаживания, заботы. Псу под хвост.
Мария Ивановна шла по коридору и бормотала без устали:
– Обычная… обезьяна. Обычная… обезьяна…
Поднявшись в свой кабинет, заведующая сделала несколько записей и открыла стол, который некогда принадлежал Ильину И.И., предыдущему заведующему институтом, которого по анонимному доносу отправили в ссылку. В голове Марии Ивановны мелькнуло: «Я могу быть следующей».
Порывшись в столе, открыв тайник, двойное дно, Мария Ивановна достала пузырек без имени, взболтнула его, услышав плотный перелив таблеток (пузырек был полный) и переложила поближе, не опасаясь чужих глаз. Впредь никто из сотрудников института не мог перечить Марии Ивановне. Мария Ивановна подняла глаза, задвинув ящик с пузырьком, и откинулась на спинку стула.
Спать. Марии Ивановне необходимо было как следует выспаться, однако стоило ей прикрыть глаза, как блаженную темноту развеял детеныш гориллы, погруженный под воду.
25 марта 1992, Республика Казахстан
Поездка проходила в безмолвии. Сергей Григалев находился в машине с охраной. Так он определил сидевшего с ним на заднем ряду автомобиля крепкого мужчину в черных очках и полупрозрачной спиралью, ведущей из-под ворота пиджака в левое ухо. Наушник. За рулем сидел одетый по форме водитель, в тех же черных очках, что и сосед космонавта. Сергей Григалев всматривался в зеркало заднего вида, когда машину раскачивало на ямах. Наушника у водителя он не заметил, но посчитал, что тот должен быть.
