Кожевники. Ольга

Сергей Зуб

Кожевники. Ольга

Пролог

Каменный зал Совета был полон дыма и шёпота свечей. Тяжёлый запах ладана, портреты предков на стенах, резные гербы – всё это давило, словно само прошлое следило за каждым словом. За дубовым столом сидели члены Ордена. Их лица были неподвижны, голоса – жёсткие, каждое слово резало воздух.

Алексей слышал всё. Его тень, оставленная в углу, ловила каждый звук, каждую паузу. Он наслаждался тем, что совет считает себя непобедимым и скрытным, не догадываясь, что их замыслы уже принадлежат ему.

Сегодня здесь появилась новая фигура.

– Камыш, – сказал Настоятель Курган. – Вы впервые на Совете. Но именно ваш опыт нужен нам.

Женщина подняла голову. Высокая, сухощавая, с серыми глазами и овальным белым шрамом на запястье. В зале стало чуть тише: её появление было событием.

– Для протокола, – уточнил Геодезист, – почему она?

Курган склонился вперёд.

– Потому что она вернулась оттуда, откуда не возвращаются.

Она встала. Голос её был ровный, но в нём слышалась тень.

– Несколько лет назад я командовала сапёрно-спасательным отрядом. Нас отправили в шахтёрский посёлок под Тулой. Люди пропадали. Оставались только пустые кровати, тёплый чай и… зеркала.

Тишина в зале сгущалась.

– Первого мы потеряли на моих глазах. Старик подошёл к зеркалу – отражение не повторило его движения. Он шагнул, а стекло стало мягким, как вода. И всё. Ни звука. Он исчез.

Ольга прищурилась.

– Вторым был Лёха. Он ударил прикладом. В трещинах появились глаза. Чёрные, круглые, без белков. Они смотрели на нас сквозь щели. Лёху затянуло целиком. Остался только ботинок.

Кто-то вздохнул. Но она продолжала.

– Артём пытался вытащить его. Вцепился в сапог. Зеркало захлопнулось и перерубило руку. Он умер у меня на руках. Костя побежал на улицу. Там в окнах отражения ждали его. Одно из них улыбнулось – и шагнуло вперёд. Он упал, а отражение осталось. Без лица.

В её голосе не было слёз. Только сухая правда.

– Я осталась одна. Вокруг зеркала дышали. В каждом – чужие детские крики. Они повторяли наши слова, но искажённо, как из колодца. Я бросила гранату. Зеркало закричало, треснуло и ударило меня по руке. Шрам остался. Село вымерло. Людей не было. Только окна, завешенные изнутри тряпками.

Она показала запястье. Белый овал блестел, как выжженное клеймо.

– Вот почему она здесь, – сказал Курган. – Она знает, как закрывать двери.

– Я не колдую, – сказала Ольга. – Я ломаю. И спасаю, если есть шанс.

– Нам и нужен тот, кто спасает, – заметил Великий Инквизитор. – Но помни: цель не он. Цель – деревня.

Архивариус подняла голову:

– Его голос уже в сетях. Подкасты, обрывки. История идёт сама, даже без него. Если лишить место памяти, история умрёт.

– А если память – это они сами? – спросила Ольга.

Теренций сжал губы.

– Тогда пусть истекут.

– А я не привыкла смотреть, как истекают, – тихо ответила она.

На секунду зал погрузился в такую тишину, что свечи потрескивали, как выстрелы.

Протокол Архивариуса

«Подготовка начата. Геодезист – карты и резка узлов. Ткач – сети. Калёный – соль имени. Камыш – силовой блок. Цель: лишить Кожевники памяти. Срок: осень».

В подземелье гремел «Глухарь» – немой колокол. Звук исчезал, и бойцы двигались в вязкой пустоте. Удары были глухими, дыхание терялось.

Ольга шла первой. Она шла так, будто знала эту тишину с рождения. Остальные спотыкались.

– Камыш идёт, как дома, – пробормотал Калёный, выплёвывая гвоздику.

«Она не наша. Но именно это нам и нужно. Мы верим в ритуалы, она – в поступок. Она – напоминание, что даже узел можно разломать. Но иногда я думаю: она – не оружие. Она – трещина в нашей стене».

Ночь в Кожевниках была густая, словно смола. Земля дышала под ногами. На кладбище качались кресты, и на одном надпись дрожала: НЕ ВСЕХ ЗАБРАЛИ.

Алексей стоял на крыльце, курил, и чувствовал каждое слово, сказанное в Совете. Тень принесла ему лица, голоса, их планы. Среди них – новая. Женщина со шрамом.

Он усмехнулся.

– Пусть приходят. Я научу их, как звучит память.

Зеркало напротив задержало его отражение на три удара сердца.

На стол Орден высыпал серый порошок.

– Сначала «К», потом «О», – сказал Калёный. – По букве вытравим их. Без имени нет места.

Ольга смотрела на карту. В её глазах мелькнула тень сомнения. Перед ней снова стояли лица её погибших людей. И она впервые подумала: а вдруг враг – это не он, а мы?

Протокол закрылся сухой строкой:

«Кожевники – к уничтожению. Ответственная за полевой блок: Камыш».

А в самой деревне, в тёмной тишине, Алексей улыбался. И тьма улыбалась вместе с ним.

Глава 1 Они идут.

Ночь в Кожевниках была не просто тёмной – она казалась вязкой. Туман стоял такой плотный, что нельзя было понять, где кончается воздух и начинается земля. Казалось, сама деревня притаилась, прислушиваясь к себе.

Зеркала в домах завешены грубой тканью, но ткань дрожала, будто за ней кто-то тяжело дышал. Иногда ткань чуть натягивалась, словно невидимая рука пыталась отодвинуть её в сторону, и тогда по дому проходил ледяной холод.

Алексей сидел на лавке у окна, курил. Дым уходил в темноту, но в окне отражение не спешило повторять его движение. Его лицо там задерживалось, как будто опаздывало на три удара сердца. Алексей не отводил глаз – он привык к тому, что отражение живёт своей жизнью.

Снаружи не было звуков. Даже собаки молчали, только изредка раздавался хриплый крик вороны – короткий, как спазм. В этой тишине любое движение казалось слишком громким.

– Они идут, – сказала Агриппина.

Старуха стояла у печи, её силуэт тянулся по стене, делая комнату ещё теснее. Она выглядела так же, как всегда – худой силуэт, глаза чёрные, без блеска, будто вырезанные из ткани ночи. Но голос её был тихим и уверенным.

– Ты чувствуешь? – спросила она.

Алексей молчал. Он и сам чувствовал: под ногами земля пульсировала, как живое сердце. В колодце за домом что-то плескалось – хотя ветра не было, и никто не подходил к воде.

– Они тронули имя, – продолжала Агриппина. – На табличке у дороги буквы поблекли. Скоро их сотрут полностью. Без имени место слабеет.

Алексей затянулся и выдохнул. Дым в окне снова замер на месте, а отражение потянулось за ним с опозданием.

– Пусть стирают, – сказал он. – Деревня – это не буквы на доске.

Агриппина усмехнулась.

– Ты ещё не понял. Деревня держится не только на земле. Она держится на памяти. А память легче всего убить.

За окном в тумане что-то качнулось. Может, крест на кладбище, может, старый тополь. Но Алексей знал – это деревня дышит. Она ждёт.

Он затушил окурок о подоконник, встал и провёл рукой по ткани, закрывающей зеркало. Ткань была влажной, как будто её только что кто-то трогал изнутри.

– Слышишь? – прошептал он.

Агриппина кивнула.

– Это не мы ждём их. Это они входят в нашу тишину.

И в ту же секунду из колодца донёсся тихий плеск, похожий на шаг.

Он лёг на кровать, но сна не было. Комната дышала вместе с ним: каждая доска пола отзывалась слабым эхом, как будто внутри дома жило ещё одно тело, повторяющее все его движения.

Алексей закрыл глаза. И сразу услышал.

– Ты убиваешь словами, – сказала Дарья. – Продолжай. Это твоя сила.

Голос её был тихим, но вкрадчивым, будто она лежала рядом, шептала прямо в ухо.

– Не слушай её, – вмешалась Агриппина. – Слово – это петля. Пока ты говоришь, тебя можно тянуть. Молчи, и тогда ты хозяин.

Алексей сжал виски. Иногда он чувствовал, что эти голоса не изнутри, а снаружи, что они просто зашли в него, как гости, и теперь живут, не спрашивая.

– Они придут, – сказала Дарья. – Ты расскажешь им историю. И они умрут.

– Или ты умрёшь, – прошептала Агриппина. – У каждого слова есть цена. Даже у твоих.

Он резко сел, тяжело дыша. На полу у печи что-то шевельнулось – может, крыса, а может, просто тень.

– Замолчите, – сказал он вслух.

Но комната ответила эхом: замолчите. И это слово прозвучало чужим голосом, не его.

Алексей почувствовал, как в горле застряло что-то вязкое. Слово. Оно не хотело выходить, но и не могло исчезнуть. Он сплюнул на пол – и вместе со слюной упала чёрная ниточка, тонкая, как волос. Она шевельнулась и исчезла в щели между досками.

– Вот, – сказала Дарья. – Это они. Они уже здесь. Нити пришли.

– Нет, – ответила Агриппина. – Это ты. Ты – узел. Узлы всегда текут.

Он схватил голову руками. Мысли путались, чужие голоса переплетались с его собственными. Иногда он не понимал, где «он», а где «они».

Алексей прошёл к зеркалу, на котором висела плотная ткань. Он хотел сорвать её – и вдруг услышал шёпот за стеклом. Не слова. Просто дыхание. Медленное, чужое.

Он отступил.

Внутри головы голоса продолжали спорить:

– Расскажи им историю, и они падут.

– Молчи. И, может быть, выживешь сам.

Алексей понял, что скоро ему придётся выбирать – быть голосом или быть тишиной. Но выбора он ещё не знал.

За окном в тумане что-то снова качнулось. В этот раз – крест на кладбище.

И деревня, казалось, слушала его вместе с голосами.

Алексей лежал в темноте и чувствовал, как деревня дышит вместе с ним. Каждый его вдох будто повторялся в земле – глухо, глубоко, с задержкой. Он понимал: это не иллюзия. Это узел. И он – часть его.

Он больше не нуждался в словах. После схватки с Александром всё изменилось. Тогда, в пламени, он впервые понял: достаточно подумать – и чужие головы наполнятся его голосом. Слова текли из него, даже если он молчал. Они рождались внутри и прорывались в уши тех, кто рядом, как чужая мысль, как приказ.

Сейчас он даже боялся думать. Любое слово могло стать реальностью.

– Ты – их конец, – сказала Дарья. Голос звучал в его голове, но он понял, что это не просто мысль: комната слышала её тоже. Доски пола тихо треснули, отзываясь эхом.

– Ты – узел, – прошептала Агриппина. – Узел не говорит. Узел держит. Молчи.

Алексей сжал виски. Мысли спорили сами с собой. Он не был уверен, где его собственный голос, а где чужой.

Он попробовал сосредоточиться на простом слове: «огонь».

И в ту же секунду из печи сорвался сноп искр. Огонь рванулся к потолку, полыхнул и затух. Он даже не открыл рта.

– Вот видишь, – сказала Дарья. – Думай, и они горят.

Алексей отшатнулся от кровати. Пол под ногами вибрировал, и ему почудилось, что стены дома слушают его мысли.

Он попробовал остановить поток. Сосредоточился на слове «тишина».

И деревня послушалась. За окном замолкли даже птицы. В комнате стало так тихо, что он слышал, как в собственных венах течёт кровь.

– Опасно, – сказала Агриппина. – Молчи. Не думай. Иначе деревня будет говорить за тебя.

Но он уже понимал: молчать невозможно. Слова жили внутри него. Даже самые простые, случайные. Смерть. Тьма. Кровь. Всё это теперь звучало не только в его голове. Это слышали стены. Это слышал туман за окном.

Алексей провёл ладонью по ткани, закрывающей зеркало. Она была холодная, влажная. За ней раздался шёпот – и он понял, что это он сам думает, а зеркало отвечает его мыслью.

– Я теряю себя, – сказал он, но рта так и не открыл.

Комната отозвалась эхом: теряю себя.

И в этой тишине он впервые ощутил страх не перед Орденом, а перед собственным даром.

– Ты думаешь, всё держится на тебе, – сказала Агриппина. – Ошибаешься. Тебя можно убить. Но деревню – нет. Пока есть её узлы, она жива.

Она вывела его из избы. Туман тянулся, как сырое тесто, липкий, вязкий. Каждый шаг отзывался глухим ударом в земле. Алексей чувствовал: почва под ним не мёртвая. Она билась, как огромное сердце.

Они подошли к дубу у кладбища. Огромный, чёрный, с ветками, как костлявые руки.

– Смотри, – сказала ведьма. – Видишь трещину?

Алексей наклонился. В коре зиял разлом, и из него торчали тёмные, жирные нити, будто волосы, но влажные.

– Это не дерево, – сказала она. – Это память. Тут вешали. Мужиков, баб, даже детей. Когда верёвка врезалась в горло, их дыхание уходило в ствол.

Она достала ржавый гвоздь, вросший в щепку. Металл был покрыт пятнами, как кровь.

– Вбей обратно – и их дыхание вернётся. Слышишь?

Алексей взял гвоздь. Он был ледяным, будто держал палец мертвеца. Когда он поднёс его к трещине, из дупла вырвался тихий вздох. Сухой, хриплый. Сразу несколько, один за другим.

– Это они, – сказала Агриппина. – Их не меньше десятка. И каждый хочет вдохнуть ещё раз. Когда враг подойдёт, вбей гвоздь – и они задышат вместе. Вдохнут так, что у живого лёгкие лопнут.

Алексей отшатнулся. Но в груди было странное чувство: смесь отвращения и силы.

Они пошли дальше. Колодец стоял в тумане, как тёмная пасть. Рядом валялся камень, круглый, гладкий, прожилки на нём были похожи на сгустки крови.

– Этот катали женщины, – сказала ведьма. – Когда рожали. Чтобы боль уходила в воду. Теперь в нём – крик. Приложи руку.

Он коснулся. В голове вспыхнул вопль. Не крик младенца – крик матери, рвущийся, с кровью в горле. Алексей отдёрнул руку, но звук остался в ушах, словно заноза.

– Ты можешь вызвать его, – сказала Агриппина. – Пусть враги слышат, как рождается смерть. У них кровь сворачивается в жилах от этого крика.

Они пошли к старой бане. Дверь косо висела, паутина свисала, в щелях – чёрные жуки.

– Здесь парили мёртвых, – сказала ведьма. – Перед похоронами. Чтобы тело было мягким, чтобы легче гнулось в гробу.

Она приподняла прогнившую доску. Под ней лежали кости – ребро, щепотка зубов, крошечный детский череп.

– Если ударишь ногой, они заговорят. Они будут стонать. Враги потеряют разум.

Алексей замер. Ему показалось, что череп шевельнулся. Он наклонился ближе и услышал: мама. Шёпот, тонкий, как сквозняк.

– Они не уходят, – сказала Агриппина. – Они ждут.

Они подошли к избе с завешенными окнами. Агриппина достала из мешка серое полотно. На нём темнело пятно – вытянутое, словно силуэт ребёнка.

– Это саван, – сказала она. – В нём хоронили. С ним можно закрыть зеркало. Кто посмотрит – застрянет, как муха.

Она протянула ткань. Она липла к пальцам Алексея, как кожа. И пахла землёй.

– Каждый раз, как завесишь, – продолжала ведьма, – они будут приходить к тебе во сне. Те, кто в саване. Они будут хотеть тепла. Ты готов делить постель с мёртвыми?

Алексей не ответил. Он только сжал ткань, и она чуть зашевелилась.

Наконец Агриппина достала маленький глиняный сосуд, обмотанный медной проволокой. Внутри что-то плескалось густое, почти чёрное.

– Это кровь, – сказала она. – Собранная на погосте. Земля пьёт её жадно. Если бросишь в землю – она схватит врага за ноги. Но запомни: земля не разбирает. Схватит и тебя, если зазеваешься.

Алексей взял сосуд. Он был тяжёлым, как будто внутри билось сердце.

– Попробуй, – сказала Агриппина.

Он отвинтил крышку. Воздух сразу стал тяжёлым, пахнул железом и тухлым мясом. Алексей брызнул каплю в траву. Трава зашипела и почернела. Земля под ним дрогнула, и из неё вылезла костлявая рука, схватила воздух и исчезла обратно.

Алексей отступил, сердце колотилось.

Агриппина улыбнулась беззубым ртом.

– Вот видишь. Деревня живая. Каждый предмет здесь – заклинание. Каждый камень, каждая кость, каждая тряпка. Это твоя крепость. Но плата будет всегда. Вопрос только – чья кровь.

Алексей смотрел на сосуд. Ему казалось, что он слышит, как кровь внутри шепчет. И понял: он уже часть этой деревни. И деревня – часть его.

Из колодца донёсся плеск. Тяжёлый, как шаг по воде.

И он понял: враги уже близко.

Ночь в Кожевниках была другой. Даже для Кожевников.

Собаки во дворах не лаяли – они скулили, поджимая хвосты, царапая землю лапами, будто пытались зарыться живьём. Кошки же напротив – сидели неподвижно, спинами к земле, мордами вниз, как будто слушали что-то под полом.

Алексей вышел за порог. Воздух был густым, туман висел так низко, что можно было черпать его руками. Вдоль забора сидела ворона. Глаза её были стеклянные, белёсые, как у мертвеца. Она не каркнула – только раскрыв клюв, издала хриплый, рваный звук, словно кто-то переламывал ей горло.

Агриппина вышла следом.

– Они коснулись имени, – сказала она.

Алексей посмотрел на табличку у дороги. На ней ещё недавно были буквы: Кожевники. Но теперь краска поблёкла, буквы расплылись. «О» исчезла совсем, превратилась в пустой круг. «Ж» еле держалась, словно растворялась на глазах.

– Если сотрут полностью, – сказала ведьма, – мы будем не местом, а пустотой. В пустоту легко войти.

Алексей почувствовал, как холод пробежал по коже. Он шагнул к табличке и коснулся её пальцем. Доска была мокрой, как губка. Палец утонул в ней, будто в гнилом мясе.

В тот же миг у него в голове пронеслась чужая мысль: ты не существуешь.

Он резко отдёрнул руку.

– Они стирают память, – прошептал он.

Агриппина кивнула.

– Сначала – имя. Потом – лица.

Они пошли к колодцу. Алексей нагнулся и заглянул в воду. Она была чёрная, без блеска. Он не видел своего отражения. Лишь круги, медленно расходящиеся, хотя никто туда не бросал камня.

И вдруг в глубине мелькнула белая ладонь. Она шевельнулась и пропала.

– Видела? – спросил он.

– Видела, – сказала Агриппина. – Но это не рука. Это нить.

Алексей снова наклонился. На этот раз он заметил тонкие линии, как паутина, тянущиеся из воды. Они колыхались, будто кто-то снизу тянул их наружу.

– Это они, – прошептала ведьма. – Они ткут дорогу. Сначала тонко. Потом толще. Когда нити срастутся, по ним пройдут.

Алексей почувствовал, как одна нить коснулась его щеки. Она была холодной, как лёд. Но хуже было то, что он услышал.

В голове зазвучал чужой шёпот: Алексей. Алексей. Алексей.

Он отпрянул.

– Они знают моё имя.

– Они всегда знают имя жертвы, – сказала Агриппина. – Но имя места важнее. Без него мы ничто.

Они пошли к избе. Внутри кошка вдруг завыла. Не замяукала – завыла, как женщина на похоронах. Её тело выгнулось дугой, шерсть стала дыбом, глаза светились жёлтым огнём. И в тот же миг ткань на зеркале шевельнулась.

Алексей рванул её рукой, но пальцы соскользнули – ткань стала мокрой, как будто её только что обмакнули в кровь.

Из-за ткани донёсся хриплый голос. Сначала тихо, потом громче: пусти нас.

Алексей встал в дверях. Дом дышал, стены гудели. Всё пространство шептало чужими голосами.

– Это только разведка, – сказала Агриппина. – Они проверяют, где тонко. Но скоро ударят.

И в этот момент Алексей понял, что даже воздух вокруг – не воздух. Он был натянут, как тонкая паутина. Стоило пошевелиться – и она звенела, передавая звук куда-то дальше.

Он подумал слово «огонь». И услышал, как по паутине прошёл треск. В углу комнаты вспыхнуло пламя – но не красное, а белое, слепящее. Оно загасло так же быстро, как появилось.

И вместе с этим в голове раздался чужой смех. Глухой, тяжёлый.

– Они смеются, – сказал Алексей.

– Нет, – ответила Агриппина. – Это не они. Это место. Оно знает, что будет бой.

И в эту секунду за околицей протянулся протяжный, низкий вой. Не собачий. Не звериный. Вой, похожий на звук рога.

Орден приближался.

– Садись, – сказала Агриппина.

Они сидели у дуба, того самого, что помнил десятки смертей. Ночь была тихой, но в ветвях что-то трескалось – не ветер, а словно сухие кости ломались сами собой.

Алексей устроился на корнях. Под ним пульсировала земля.

– Закрывай глаза, – велела ведьма.

Он подчинился.

– Думай не словом, думай образом. Слово слишком хрупкое. Образ – крепче. Представь: враг. У него лёгкие. Вбей гвоздь.

Алексей представил. Гвоздь в руке, трещина в коре. И вдохи, много вдохов.

Он поднял руку.

В ту же секунду дуб ожил. Из трещины вырвался тяжёлый вздох. Потом второй. Потом хрип. Корни задрожали.

И у Алексея перед глазами возник образ мужчины. Чужого. Он задыхался. Лицо его краснело, губы посинели. Глаза вылезли из орбит. Мужчина пытался вдохнуть, но грудь его сжималась, как в тисках.

Алексей вскочил, отдёрнул руку. Образ исчез. Дерево стихло.

– Это он? – спросил он, дрожа.

– Нет, – ответила ведьма. – Это первый, кого дуб вспомнил. Он умер сто лет назад. Но для дерева нет разницы. Ты видел его смерть, потому что позволил себе её увидеть.

Она достала глиняный сосуд.

– Теперь кровь. Сосредоточься на земле. Пусть она держит.

Алексей взял сосуд. Внутри густая жидкость тянулась, как смола. Он плеснул каплю в траву. Земля тут же потемнела.

– Думай, – сказала Агриппина. – Представь шаги.

Он представил воина. Тяжёлые сапоги. Враг шёл прямо к нему.

Земля зашевелилась. Чёрные щупальца вылезли из-под корней, ухватили воздух. И вдруг Алексей почувствовал, что они хватают не только воображение. Его собственная нога с трудом двинулась, будто земля держала и его.

– Отпусти! – крикнул он, но губы не шевельнулись.

Агриппина ударила посохом о землю. Щупальца втянулись обратно.

– Видишь? – сказала она. – Сила всегда кусает хозяина. Никогда не забывай этого.

Они пошли к бане.

– Кости, – сказала ведьма. – Попробуй.

Алексей ударил ногой по прогнившему полу. Кости под досками зашевелились. Из щелей вырвался стон. Не один, а десятки. Высокие, низкие, детские, женские. Вой целого хора мёртвых.

Алексей прижал руки к ушам, но стон звучал прямо в голове.

И вдруг он понял: это не просто звуки. Это слова. Убили. Сожгли. Закопали живыми.

Он упал на колени.

– Хватит! – заорал он, но вслух не сказал ни слова. Только подумал.

И всё стихло.

Агриппина посмотрела на него. В глазах её мелькнула тень одобрения.

– Ты начинаешь понимать.

Наконец, они вернулись в избу. Ведьма указала на зеркало, завешенное серым полотном.

– Сними.

Алексей медленно поднял ткань. Зеркало было тёмное, мутное. В нём отражался не он, а коридор, которого не существовало. Длинный, бесконечный, усыпанный дверями.

– Представь врага. Пусть он войдёт.

Алексей сосредоточился. И в коридоре появилось лицо. Чужое. Суровое. Оно посмотрело на него – и застряло. Сначала моргнуло, потом застыло, как муха в янтаре.

Зеркало завибрировало. Лицо начало биться о стекло, но не могло выбраться.

Алексей сорвал взгляд, резко накрыл зеркало тканью. Ткань тут же прилипла, дёрнулась, будто кто-то изнутри бился в ней.

– Ты поймал, – сказала Агриппина. – Вот так мы и будем встречать их. Одного за другим.

Алексей стоял бледный, потный. Сердце грохотало, ладони дрожали.

– Это слишком, – прошептал он.

– Слишком – это то, что ждёт нас, когда они придут, – сказала ведьма. – Учись. Потому что, если ты не сможешь, нас сметут.

И в этот момент он понял: это не учёба. Это репетиция смерти.

Алексей заснул тяжело, как падают камни в колодец. Казалось, он проваливался в бездонную яму.

Ему снилось, что он стоит посреди деревни. Всё знакомо: дома, огороды, тропинка к дубу. Но небо было красным, будто полыхало над головой, а земля под ногами была тёмной, как мокрая глина.

Он услышал вой. Обернулся – и увидел собак. Но это не были обычные псы. Их тела были разодраны, рёбра торчали наружу, мясо свисало клочьями, и всё же они стояли, не падая. Глаза горели белым светом. Они смотрели прямо на него, и в их взгляде было что-то человеческое.

«Это они», – прошептал голос в его голове. Он понял: собаки смотрят на него глазами тех, кого Орден уже убил.

Он шагнул назад, и земля под ногами хлюпнула. Из неё показалась рука – бледная, длинная, вся в сгустках крови. Она схватила его за щиколотку. Алексей рванулся, но из земли полезла вторая, третья, целый десяток. Кости, гниль, мясо. Они тянули его вниз, в землю.

Он закричал. Но крик застрял в горле. Изо рта потекла не слюна, а чёрная кровь.

Перед глазами вдруг возникло зеркало. Оно висело в воздухе, в красном небе. Алексей увидел в нём себя. Но отражение не повторяло его движения. Оно улыбалось. Губы его были залиты кровью, зубы – красные.

– Ты уже с нами, – сказал он сам себе из зеркала. Голос был двойным: его собственным и чужим, низким, хриплым.

Зеркало дрогнуло и раскололось. Из трещины полезли кишки. Они извивались, как черви, стекали вниз.

Алексей рванулся в сторону. Его вырвало прямо на землю. Но из рвоты вытекли не остатки еды, а живые чёрные жуки. Они зашевелились и полезли к нему обратно, в рот, в глаза, в уши.