Привычка притворяться

– У тебя есть минутка?

Он мысленно усмехается: угадал.

– Только если по делу. Рабочий день окончен.

– Можешь научить меня паре приёмов?

Дмитрий в ответ вопросительно выгибает бровь. Просьба звучит неожиданно. От стажеров обычно ждешь, что они попросятся сразу выдать им «настоящее», «стоящее» дело. Звучит как шутка, но Одри не выглядит как человек, пришедший пошутить.

– Тебе это зачем?

– Самооборона, всё такое, – она пожимает плечами, делая вид, будто это ничего не значит.

– Повторяю. Зачем?

Одри вздыхает, переминаясь с ноги на ногу. Дмитрий буквально ощущает, как она спорит с собой – говорить или нет. Раздумав, объясняет свое желание довольно просто:

– Ну, я в отделе, где ловят преступников. Не помешает знать, как дать сдачи, если что.

Врёт, не краснея.

– Ты психолог. Не опер.

– А если что-то пойдет не так?

– Ты кино пересмотрела?

Одри вздыхает, смотрит исподлобья, по-оленячьи, своими большими глазами – они у неё как весна: яркие, зелёные, теплые. А взгляд упрямый, отчего-то взрослый – у него в его двадцать с хвостиком такого не было. Дмитрий устало вздыхает. С ним это не пройдёт – столько раз такое был вынужден наблюдать: он-таки в системе не первый год, ему не вестись на красивые глазки.

– Купи перцовку, не знаю. Или бей в пах и беги.

– Ну пожалуйста? – Одри настойчива. – У меня и форма с собой есть – на пилатес утром брала.

Дмитрий хмыкает, зацепившись за слово «пилатес» – такое оно чужое, в этом пыльном, прокуренном кабинете. Как из другого мира. Да и сама она не отсюда. В его реалии совсем не вписывается.

– Мне очень нужно. Может, кого-то ещё можно попросить?

Дмитрий подозрительно щурится, внимательно вглядываясь в ее лицо. Она терпеливо ждет его вердикт – без капризов, свойственных молодняку. Просто ждёт. Крутит золотое кольцо на пальце, покусывает внутреннюю сторону щеки. Слова о самообороне с натяжкой походят на правду – у него профессиональная чуйка на такие вещи. Закрадываются подозрение, что цели у нее совсем иные. Лишнего у неё не спрашивает, потому что сам не любит, когда в душу лезут насильно. В конце концов, самооборона – это не просьба вооружить пулемётом «на всякий случай».

Отрезает сухо:

– Ладно. Один раз. Потом – отстаешь.

Думает, за что мне это? Но нехотя встаёт из-за стола и складывает бумаги в стопку, пока она убегает, чтобы переодеться. В планах у него было всё по стандартам дежурства: тренировка строго в одного – чисто спустить напряжение, затушить засевшую глубоко злость на себя же глухими ударами о грушу; потом стакан виски и беспокойный сон на неудобном диване, чтобы к утру болела спина. Может быть, негромкая музыка фоном, чтобы не слушать тишину – перспективе остаться наедине с собой безо всякого дела Дмитрий категорически противится.

Они идут по коридору к залу в обоюдной тишине. Для него это – очередное «не как обычно», от которого коробит. Он четко осознаёт: девчонка несёт один только хаос. У него же всё под контролем – наизусть вызубрено, выскребленно кривым гвоздём. Держаться за знакомую действительность ему попросту сподручнее, и пусть эта действительность болезненная и порою невыносимая, терпеть её проще: она хотя бы понятна в своей предсказуемости, а потому не опасна.

– Ничего, что мы в разных весовых категориях? – Одри нарушает тишину внезапно. В свете потрескивающих ламп её черты выглядят ещё острее и выразительнее, несмотря на отсутствие на лице штукатурки – перед тренировкой она предпочла смыть макияж. Её волосы собраны в гладкий высокий хвост. Спортивный топ, как и велосипедки, плотно прилегает к телу, подчеркивая очевидные достоинства фигуры. Лёгкая и изящная, она даже под конец рабочего дня выглядит безупречно.

Дмитрий насмешливо хмыкает:

– То же самое спросишь, когда на тебя нападут?

Одри цокает:

– Не представляю, как ты ещё не порезался о свой острый язык!

– В отличие от некоторых, я знаю, когда его прикусить, – то есть, «держи дистанцию», то есть «гонор-то поубавь», то есть…

Он толкает плечом дверь в спортивный зал. Без задней мысли пропускает Одри вперёд, и уже после проходит сам – его так приучили. Та в ответ на этот жест косится удивленно – как будто в этот момент что-то для себя выяснила. Как бы там ни было, мыслей своих не озвучивает – уходит разминаться.

Если на чистоту, Дмитрий с трудом может вспомнить, когда в последний раз отрабатывал с кем-то приёмы. Целая вечность прошла. Тогда всё было по-другому. Он сам был другим. С душой на распашку, ребяческим блеском в глазах – Курту удалось это в себе сохранить. Молодо-зелено было, в общем. Сейчас об этом вспоминается с болезненной теплотой и чувством вины за то, что когда-то сделал или сделать не успел – отвратительная червоточина.

Спортивный зал небольшой и тёплый – прогрелся к вечеру так, что даже душно. Пахнет пылью, потом и резиной. Приходится ненадолго открыть форточку – лицо сразу обдаёт свежестью, резко пахнувшей осенней сыростью, вышибая, пусть и на время, серую печаль. Накрапывает мелкий дождь, и в попытках оголить и без того безлистные деревья шелестит ветер.

Дмитрий ёжится, сводя на переносице брови. Косит в сторону – Одри разминается, без попытки «показать себя красиво». Она сосредоточена – на лице ни намёка на улыбку. Вдох – её грудь вздымается, когда лёгкие насыщаются кислородом. Выдох – плавно опускается. Стройные ноги напрягаются от движений, от чего на них проступают четко очерченные мышцы. Непослушная прядка волос, выскользнувшая из хвоста, спадает на лоб – сдувает её изящным жестом.

Дмитрий зависает мимоходом, но себя за это не пилит. Просто иногда приятно посмотреть на что-то красивое: на звёздное небо, на рассвет, на симпатичную девушку.

– Готова?

– Да, капитан! – бодро отвечает Одри, и все её напряжение тут же растворяется в улыбке, короткой, искренней.

Он только кивает в ответ. Говорит:

– Начнем с простого. Если кто-то хватает тебя за руку – как вывернуться, как уйти. – Она слушает внимательно, напряженно, поджата, как пружина. – Потом – если кто-то хватает сзади. Но позже. Сейчас попробуй уйти.

Дмитрий вцепляется в её кисть – шероховатые пальцы тут же чувствуют мягкость чужой кожи. Кивает – мол, действуй.

Одри дёргается в попытке высвободить руку. Стремясь обрести уверенную опору в ногах, сильнее упирается ступнями в прорезиненный пол и противно скрипит подошвой кроссовок. Дмитрий наблюдает за этим с ленцой – хват не ослабляет, но и не отпускает.

– Сдаюсь! – запыхавшись, фырчит Одри нехотя – очевидно, злится, что не получилось с первого раза. Перфекционистка – в ней нетрудно это разглядеть.

– Ты, смотри, в подворотне такого не скажи, – Дмитрий беззлобно усмехается, – ну или где ты там собираешься драться, – запинается, в моменте растеряв свой сарказм. Загрубевшими подушечками пальцев ощущает остервенелое биение чужого пульса и еле заметное подергивание венки под тонкой кожей на внутренней стороне запястья – их руки все ещё сцеплены.

Отпускает – слишком резко, как будто обжегся. Отступает назад на полшага, дистанцируясь: ему чужда случайная физическая близость, когда её можно избежать. Одри задумчиво потирает запястье, где только что были его пальцы. Молчит – наверное, переводит дух.

Дмитрий не дает повиснуть неуместной паузе. Принимается объяснять:

– Ты слишком много дёргаешься. Это пустая трата энергии. Угол руки – вот так. Видишь? Сгиб – сюда. Толчок – в сторону. Давай ещё раз!

Хватает её за кисть вновь – на этот раз прицельно следит, чтобы не задержаться дольше обычного. Она сосредоточена, как прилежная ученица, повторяет озвученный им ход действий – чуть подаётся вперёд, сгибает руку и дёргает вверх, поднося её к уху.

Дмитрий не позволяет отвлечься. Крепко цепляется за другое ее запястье – хватка теперь сильнее. Одри пытается действовать по той же схеме – не выходит: она слабее. Не рассчитав, заваливается вперёд чисто по инерции – он ловит её инстинктивно свободной рукой. Она дёргается в попытке пресечь его маневр и высвободиться, и её волосы задевают его щеку, цепляясь за трехдневную щетину, а шелковистая прядь, случайно выбившаяся из хвоста щекочет нос. Дмитрий отфыркивается, но не отпускает, объясняет:

– На равные силы не рассчитывай. Противник почти всегда будет тяжелее тебя. Задействуй обе руки.

Та понятливо кивает. Бросает:

– Ты куришь?

– А?

Она действует быстро: воспользовавшись его секундной растерянностью, подкладывает ладонь под своё запястье и резко тянет локтем вверх. Ухмыляется, умудрившись высвободиться с первого раза. Поясняет:

– Табаком пахнешь.

– Дешевый трюк.

– Рабочий же.

Дмитрий опасно щурится. Одри смотрит на него с вызовом, внимательно – распалившись, готовится к очередному захвату и хочет его избежать. Её задор передается и ему. Он не любит играть: привык, чтобы четко и по инструкции – но она не оставляет ему выбора. Уличив момент, ловит её за руку, поднимает вверх и разворачивает к себе спиной, почти полностью её обездвиживая.

– Эй! – в голосе Одри легко читается возмущение и одновременно с этим запал. Она нелепо дёргает ногами, пытаясь его пнуть, и машинально притискивается к груди, обдавая лёгким ароматом волос, кожи и парфюма.

Чтобы её удерживать, не нужно много усилий, но чужие попытки выбраться забавляют:

– Ты похожа на майского жука: завалился на спину и беспомощно болтает лапками, а толку – ноль.

Одри откидывает голову назад, ему на грудь. В глазах у неё беснуются чертики – так живо они блестят. Попытки брыкаться не прекращает – до смешного упорная. Дмитрию чудится, что в его руках сейчас трепещет птичка – маленькая и нежная, но удивительно бойкая.

Воздух в зале становится гуще – от влажности дыхания, от общего напряжения.

– Не люблю жуков, – невпопад бормочет она.

Дмитрий ощущает её горячее дыхание. Слышит, как загнанно колотится её сердце или это его – бешено стучит под рёбрами, в висках, по всему телу. Чувствует испарину чужой кожи и тонкий персиковый аромат с нотками чего-то приятно горчащего.

Опасно долго, опасно близко.

И кто кого сейчас кладёт на лопатки на пол?

Отвечает он также невпопад:

– А я таких в детстве в коробки от спичек ловил, – нелепая откровенность.

Звонок телефона – не к месту сейчас, но разряжает накалившуюся атмосферу. Оттаскивает от самого края, возвращая в безопасную зону. Позволяет выдохнуть и отпустить сковавшее обоих напряжение.

Дмитрий отшатывается от Одри, когда та бормочет, что ей нужно ответить. Тон у неё как будто бы виноватый – или так кажется на фоне этой неловкой физической близости? Он не думает об этом, когда отступается от неё и отходит в сторону. Слух машинально выцепляет обрывки фраз чужого разговора:

– Прости, я совсем забыла, что обещала тебе на ужин пасту!

Замечает: общаясь по телефону, Одри, как и многие, наматывает по помещению круги.

– Да ты у меня просто бриллиант, Роб, ага, а я просто не вижу, как мне повезло, – она театрально закатывает глаза. В этом жесте нет раздражения – её теплая улыбка тому главная улика.

Дмитрий облокачивается на стену, скрещивая на груди руки. Наблюдает за ней – от скуки, конечно. Но себе признаётся: тренировать её было… в общем, неплохо.

– Ну уж нет, сегодня твоя очередь мыть посуду! – и смеётся в трубку – негромко, прикрывая рот ладонью. – Дурак, ну! Скоро буду, не нудись.

Он непроизвольно хмурится, ковыряя носом кроссовка прорезиненный пол. Значит, её дома кто-то ждёт.

– Спасибо! – Одри легко трогает его за плечо. – Мне бежать уже надо… Ну ты понимаешь, – как будто бы оправдывается перед ним.

Дмитрий не знает, что именно сейчас должен был понять. Все равно кивает:

– Понимаю, – бросает безо всякого упрёка, но губы сами кривятся в усталой усмешке – наверное, вышло жалко: – Беги, стажер.

Одри в очередной раз одаривает его благодарной улыбкой и покидает зал. Дверь за ней закрывается с громким хлопком – виной тому сквозняк.

Становится как-то пусто, и сердце, подкатив к горлу, там неприятно клокочет. Дмитрий тихо чертыхается и шумно выдыхает. В отделе почти никого не осталось – Курт бы сейчас пришелся ему очень кстати. Но тот почти наверняка дома, потому что его там тоже ждут: жена, сын и глупый добрый пёс. В минуты тоски, как сейчас, Дмитрий завидует ему ужасно сильно, пусть и никогда не был к зависти склонен.

Собаку тоже хочется, тоскливо думает он мимоходом, пока идёт за курткой, чтобы взять сигареты.

Part 4

Утро всегда доброе, если это не утро понедельника.

У Одри ее доброе утро начинается рано – в выходной всегда так: встаешь чуть свет без будильника, просто потому что захотелось. Вода с лимоном, патчи, легкий массаж от отеков и пилатес – привычный порядок дел, когда никуда не надо: ей приятно уделять себе время. Незамысловатые девчачьи ритуалы позволяют заземлиться, ощутить себя собой. В последнее время её собственное «я» слишком мешается с маской «сильной и независимой» – быть такой ей действительно хочется. Но претворяться – не значит быть.

Роберт спит в своей комнате крепко, как сурок – Одри мягко улыбается, заглядывая к нему в комнату. Она пытается быть ему всем: сестрой, другом и матерью. Знает, что пока не справляется – не уверена, что способна справиться с этим вообще.

Завтрак не готовит – при надобности Роберт спасет себя от голодной смерти сам, смешав хлопья с молоком. Оставляет ему записку на случай, если тот проснется раньше, чем ей удастся вернуться, и крепит ее на холодильник магнитом. Из дома выходит на цыпочках, закрывая дверь с глухим щелчком.

Галочки напротив рутинных задач в списке на этот день создают иллюзию контроля и дарят хоть какое-то чувство устойчивости. Одри важно ощущать, что она не ведомая – ведущая, что это она управляет – ситуацией, днём и собственной жизнью.

Желание контролировать, слившееся с болезненным, преувеличенным чувством ответственности за всё, порождают внутри неё хроническое напряжение. Пронизывая до костей, оно становится вечным спутником последних её нескольких лет.

Одри знает, что так нельзя. Знает, как выглядит, когда теряет вид. Когда маска с показной уверенностью слетает, а иллюзорный внутренний стержень хрустит, легко надламываясь, словно ссохшаяся ветка. Смешно. Глупо. И жалко. Её неконтролируемая тревога от навязчивых звоночков из прошлого – тому яркое подтверждение.

Одри резко вдыхает носом холодный воздух.

Это глупо – быть сапожником без сапог. Знать как правильно с другими, но не знать – как с собой.

На дворе осень – красивая, ярко-рыжая, обманчивая. Приветливо шуршит под ногами золотой листвой и тут же сносит резким порывом ветра; радует протискивающимися сквозь кучевые облака солнечными лучами, но теплом не ласкает – забираясь под одежду, царапает ледяными пальцами, заставляя плотнее завернуться в шарф.

В наушниках играет нейтральная мелодия – что-то из старого плейлиста её подростковых времён. Это вызывает лёгкую улыбку, в которую примешивается печаль – ностальгия. Музыка, как по щелчку, отключает фоновый шум в голове – такой громкий и настырный, какой Одри временами кажется себе сама. В моменте она ловит себя на мысли, что завидует тем, кто умеет проявляться по-настоящему – не в попытке строить то, чего нет, а просто по наитию, потому что он такой и есть. Кто не играет, не пытается понравиться.

Как он. Грубый, скупой на слова и улыбки, Дмитрий не стремится быть кем-то, он просто… есть – без фальши, без маски. Или, может быть, с ней – но настолько приросшей к коже, что теперь и не отделишь. Не узнаешь, где заканчивается человек, а где начинается то, что защищает его от мира.

С Дмитрием интересно – просто потому, что он такой. Закрытый, как будто запретный. Его хочется разгадать, рассмотреть так внимательно, как юный биолог изучал бы под микроскопом такое же хладнокровное.

Одри мысленно посмеивается: забавный вышел каламбур – и, мельком глянув на время, ускоряет шаг, раздраженно обходя растянувшиеся на полдороги компании из двух-трёх и более человек. Заскочить в любимую кофейню не успевает, вместо этого заходит в соседнее здание, куда с завидной регулярностью ходит на тренировки.

Пилатес для неё – маленький островок безопасности длиной в час. Возможность выключить голову и сместить фокус на тело, на ощущения, на дыхание, на саму себя. Возможность хотя бы на время забыть о тревоге и заботах. О том, что нужно быть идеальной – на работе, дома, везде.

Пространство студии – тёплое, светлое, с запахом эфирных масел – сразу же настраивает на спокойствие. Точность движений, выверенность жестов, слежка за дыханием – это всё тот же контроль, но иного рода, не тревожный. Этот контроль – про ощущение собственной жизни, самого факта своего существования.

По команде тренера Одри поднимает руки вверх, чувствуя вытяжение в позвоночнике. Прикрывает глаза. Её лопатки сведены, а бёдра чуть подрагивают от нагрузки. Это приятно: ощущать нарастающее напряжение в натруженных мышцах, чувствовать, как грудная клетка расширяется на вдохе и сужается на выдохе, как отчетливо бьется сердце. Эти маленькие сигналы от тела, обычно глушимые шумом повседневности, помогают вынырнуть и снова ощутить себя – не функцию, не маску, а просто женщину. Просто живого человека. В такие моменты Одри кажется, что со временем она точно сможет сладить с умом и тем, что на душе, раз уж тело начинает постепенно поддаваться её контролю.

Миранда, тренер, неспешно обходит зал, поправляет стойки. Когда подходит к Одри и мягко корректирует её, та не чувствует раздражения – наоборот, на душе даже становится легче. Здесь, в этом зале, не нужно брать на себя ответственность за других, и это приносит облегчение.

Миранда ей нравится. Иногда они встречаются в той же кофейне и ведут ничего не значащие разговоры, лёгкие и ни к чему не обязывающие. В инстаграме лайкают публикации друг друга – такая вот незаметная близость.

– Ну что, мои прекрасные бабочки, похлопайте себе! – улыбается Миранда. – Вы огромные молодцы уже потому, что дошли сюда в такую рань…

Губы Одри неосознанно содрогаются в улыбке. Миранда говорит про бабочек, а ей так не к месту вспоминается Дмитрий и его «майские жуки»:

«Я таких в детстве в коробки от спичек ловил,» – и его голос, в этот момент внезапной откровенности чарующе хриплый, тёплый.

Она смотрит на свое запястье – слишком долго. Ничего нового, конечно, не видит, но в памяти всплывает крепкий хват, линии выпуклых вен на сильных мужских руках, жар чужого тела. Одри окатывает волной непонятного чувства, которому она не дает точного названия. Пронизывая конечности до самых кончиков пальцев, оно отзывается тянущим чувством где-то внизу живота. Она сглатывает, смаргивая наваждение. Почти на автомате скручивает тренировочный коврик. Вчерашний вечер заелся, как старая кассета, которую не перемотаешь в пару щелчков.

Одри вдруг вспоминает, что перед самым её уходом Дмитрий на вид был как будто чем-то придавленный. Или просто мрачный. Может, устал – она слышала про то, как тот проводил задержание тем утром, как ударил задержанного. Может… Она не смогла тогда охарактеризовать его эмоцию, но навязывать себя не захотела.

Дура.

И почему тогда не спросила?

– Эй! – Миранда мягко её окликает. Зал почти пуст, за окном – холод и запах мокрых листьев. – Ты что-то хотела?

– А? Нет, – Одри неловко улыбается. – Задумалась просто…

– О чем? Или, может, о ком? – Миранда склоняет голову в бок. – У меня следующее занятие только через час. Пошли за кофе?

Откровенничать с незнакомцами отчего-то легко. Можно чуть приоткрыть душу и, разоткровенничавшись, скрыться, выйдя «на своей остановке». Миранду не назвать незнакомкой – они видятся стабильно раз в неделю. Но она – не подруга, не коллега, не родня. С ней легче делиться всем, а затем отвечать ей тем же, выступая в роли слушателя.

Они болтают о чем придется, ожидая заказ – про осенние образы, про бывших, про работу, про популярные маски для лица и про то, как катастрофически хочется спать в дождь. Ничего серьезного, но эта незамысловатая беседа позволяет почувствовать себя лучше. В какой-то момент Миранда лукаво замечает, комментируя ее рассказ о трудовых буднях и попытке освоить основы самообороны:

– Иногда сильнее всего те, кто признаётся, что им тяжело.

Одри в ответ лишь неопределенно дергает плечом. Звучит красиво. И правильно, если на чистоту. Почти патетика. Спорить не собирается, но – легко, конечно, думать вот так, когда на тебе не висит куча обязательств, когда тебе не нужно никому ничего доказывать, когда…

А, к черту.

Вокруг пахнет пряностями, выпечкой, кофе и молочной пенкой – Одри любит угадывать ароматы и обращать внимание на детали в целом: это еще один её способ заземлиться. Следом улавливает тонкое присутствие ванили и розмарина – эти запахи почему-то всегда ассоциировались у нее с домашним уютом.

Когда приносят заказ, они вместе делают несколько снимков, которые позже оказываются в сторис. На этот раз вместо привычного латте у Одри – зелёная матча: последовала примеру своей попутчицы. Такая маленькая перемена делает день чуть менее предсказуемым: она не хочет попасть в день сурка, как бы ни любила этот фильм.

Прощаются они через полчаса. Обе расходятся по своим делам с чувством легкости. Одри мысленно ставит в своем списке дел галочку напротив пунктика «Выйти в люди».

Когда она переступает порог квартиры, Роберт уже не спит – судя по звукам из гостиной, рубится в приставку: утро начинается не с кофе, ага. На столе стоит грязная посуда – она всё не может приучить его за собой убирать. Тарелки отставляет в раковину почти машинально. Думает, а как в этом случае поступила бы мама..? Мысль тут же обрывается – она все равно не сможет ей стать. И даже не должна.

– Роб, посуда!

Ответ приходит из гостиной с запозданием:

– Да-да-да, минутку!

Одри аккуратно складывает одежду в шкаф, меняя её на свободный домашний костюм. Собрав волосы в небрежный пучок, прошлепывает босыми ногами по полу и заглядывает в комнату к брату. На телевизоре мелькают кадры из «Дикой охоты»: Роберт подсел на нее меньше недели назад.

– Иди и убери, – напирает Одри, пытаясь быть строгой – в той же степени, в какой пытается быть хорошей. Нащупать золотую середину непросто: излишняя мягкость сделает подростка избалованным, излишняя строгость – его от неё отдалит. Применять навыки психолога к собственной жизни – все равно что хирургу самому себя оперировать. Неудобно. Неэффективно. Часто – еще и больно.

Роберт сердито фыркает, но ставит игру на паузу – кнопки прощелкиваются с ощутимым раздражением.

– Сказал же – уберу! Чего заладила? Я не маленький уже!

Вдох-выдох. С подростками тяжело – всегда. Но она сама это выбрала – вообще-то просто не могла не, но… выбрала же.

– Если продолжишь говорить со мной в таком тоне, я больше не буду отмазывать тебя перед преподами за пропуски, – говорит спокойно, хотя только что готова была вспылить. Напряжение постепенно сходит на нет, оставляя после себя только знакомую усталость – она к ней уже привыкла.

Роберт сжимает губы, но попытки дерзить оставляет:

– Извини.

– Вот так бы и сразу, – она качает головой и садится к нему на диван.

Роберт вообще нормальный, хотя и колючий, как ёж. Временами – вылитый отец: и внешне, и по характеру. Те же темные кудряшки, которые он вечно зализывает рукой, те же острые скулы, таки же глубокие глаза. Сейчас голос у него смешно ломается – растёт. Одри смотрит на него с теплом и роняет голову ему на плечо.

– Я не хочу с тобой ругаться. Но не люблю, когда тысячу раз повторяют, – бубнит он.

Это она настояла – договориться, что всё, что раздражает, они сразу проговаривают. Чтобы не стать свиньёй-копилкой, собирающей не монеты, а взаимные обиды.

– Я тебя услышала.

– Ты вообще сама как? – участливо спрашивает Роберт. – Вчера на работе задержалась. Они вообще в курсе про нормированный день?

Одри улыбается – его попытки быть взрослым в их тандеме неизменно трогают.

– Всё в порядке. Это была моя инициатива.

– Точно? Ты же говорила, что кто-то там не очень тебя принял. Может, мне стоит с ним поговорить?

– Ро-о-об, – со смешком тянет Одри. О, она уже представляет их с Дмитрием диалог. Забавно было бы. – Все нормально. Правда.

– Ела сегодня?

– Это ещё что за вопросы?

– За мной следишь ты, а за тобой следить некому. Придётся мне. Так что?

– Я сама за собой прекрасно слежу, – фырчит Одри, ласково трепля его по волосам. Ей нравится их перебирать – мягкие, послушные и ухоженные просто так, без тысячи баночек. И да, она втихую ему завидует.

– Слишком много на себя брать – плохая привычка, – серьёзно заявляет Роберт. – Можешь не утащить.

Одри притворно вздыхает:

– Ты прав. И раз уж ты так хочешь обо мне заботиться – сделай чай. Зелёный. С лимоном. И можешь помассировать ноги – очень болят от каблуков.