Привычка притворяться

Daria D.

Привычка притворяться

Part 1

Просыпаться в очередной заученный наизусть день давно вошло в поганую привычку, легшую в основу последних лет его существования. Трель будильника, от которой уже по инерции просыпаешься аккурат за минуту до ее звучания, чтобы выключить – лишь бы только не резануло по ушам. Бодрящий душ. Спешно приготовленный завтрак из того, что есть – много ли найдётся в холодильнике одинокого мужчины, живущего одной только работой, даром что не на ней? Свист закипающего чайника. Наскоро сваренный кофе – чтобы не в сухомятку, и чтобы его горечь разбавила пресность ещё одного дня. Холод города, от которого ноют суставы. Запах дождя и листва под ногами – осень любит так о себе заявлять. Остывший за ночь салон машины. Потом работа. Тут для разнообразия целый простор: рожи у преступников рознятся, как и совершенные ими деяния – мелочи, конечно, но череду друг на друга похожих дней по-другому и не разбавить. В конце дня – тренировка, чтобы не растерять форму. Холодный ужин, потому что руки не дошли подогреть, к нему – крепкий виски. Не пьянства ради, а для спокойного сна – кошмары так не липнут.

Трель будильника, душ, завтрак, свист, горький кофе, служба, тренировка, холодный ужин, виски, сон, трель будильника, душ, завтрак… Всё как по накатанной, и шага в сторону не сделать – на это ни желания, ни сил, но при случае можешь от одиночества и скуки завести при лунном свете тоскливую волчью песнь. Дмитрий думает, что так бы и сделал, помутись он рассудком. А, может, он уже? Настолько нереальным кажется происходящее вокруг – как будто попал в симуляцию: грёбаный Sims или что-то вроде. Как будто это его личный день сурка, и прервать порочный круг получится, только если усвоить сверхважный урок, ради которого, собственно, и было всё устроено. У него вся жизнь – сплошные уроки, перемаранная кляксами тетрадь не слишком способного и прилежного ученика. Он знать не знает, за какой из них забыл отчитаться и перед кем, но расплачивается за это сполна. В скулёж не ударяется, обычно сурово молчит и смотрит – тяжело, хмуро. Жалеть себя ему не по статусу, хоть и осточертело всё в край.

– И я рад тебя видеть! – саркастичный комментарий Курта вырывает его из меланхолии. Слишком бодро для такого раннего часа – хоть кто-то здесь рад наступлению нового дня. Дмитрий и не заметил, как тот вошёл в кабинет. Он скользит по нему усталым взглядом, кривит губы в ответной полуулыбке – у него к чужому жизнелюбию выработался иммунитет. Жмёт руку в знак приветствия.

Отвечает не сразу, бросая скупое:

– Задумался, извини.

– Выглядишь хреново, – Курт заваливается на стул, закидывая ногу на ногу. – Ты вообще спишь? Или у тебя бурный роман с бутылкой виски?

– Проницательно.

– Я слишком долго тебя знаю, – тот ухмыляется.

Дмитрий закатывает глаза, но на мгновение теряет фокус, не выдержав – поднимает взгляд и неожиданно серьёзно спрашивает:

– А у тебя бывало… когда просыпаешься и не понимаешь, зачем? Не потому, что хочешь сдохнуть, а потому что всё одинаково? Словно кто-то стер все краски.

– Тебе стоит взять отпуск, а не грузить мне голову с самого утра, – хмыкает Курт, качнувшись на стуле. Но, словив хмурый взгляд собеседника, замолкает, неожиданно став серьёзным. Добавляет, с минуту раздумав: – Да бывало, чего уж там. Только я тогда краски искал, а ты, похоже, решил забить.

– Красок нет, – вяло отзывается Дмитрий. Уже жалеет даже, что это начал. Ему в общем-то и так нормально. Перекладывать проблемы на чужие плечи не хочет – еще не дай боже начнут жалеть и смотреть с сочувствием. – Я искал. Первое время. Потом бросил.

– Не скажи, – Курт смотрит пристально. – Ты просто меряешь всё чёрно-белыми понятиями. Смешай краски – получится серый. А серый – это уже интереснее. У серого оттенки есть…

– Это философия от человека, который три раза бросал посещать психотерапевта?

– Это жизненный опыт от человека, который трижды возвращался к бывшей? Так что мы квиты, – Курт криво усмехается. Затем смещает тему, вновь возвращая себе веселье – Дмитрию остаётся только удивляться тому, как быстро ему удается переключаться: – Кстати, как тебе твоя напарница? – он делает особый акцент на последнем слове, предвкушая чужую реакцию. Звучит с издёвкой – так бы оно и было, не будь они знакомы столько лет. Это Курт, и он в своей привычной манере остряка.

Дмитрий не раздражается, только морщится, как от зубной боли, и потирает двумя пальцами переносицу. Ну конечно. Он не забыл: Джеймс, будучи в прескверном расположении духа, великодушно отдал ему на растерзание девчонку.

«Ты же у нас гребаный авторитет, вот и поделишься своим опытом с молодняком!»

Преподнёс как подарок – по факту же все равно что загнал иглу прямо под ноготь:

«А вот и Одри – будущий свет криминальной психологии…»

И чем она ему не угодила?

– Она не напарница. Только под ногами путаться будет, – в его словах сквозит очевидное презрение – не столько к девчонке, сколько к начальству, решившему проявить утаенное ранее самодурство. Ему ни к чему проблемы, а девчонка – является их живым воплощением, потому что едва ли она сможет принести пользу. Миловидная, с портфелем, больше похожим на дизайнерскую сумку – это, в общем-то, она и есть – одетая с иголочки, никогда не бывавшая в полевых условиях – да он, верно, шутит!

И Дмитрий мог бы сказать, что дело в профессионализме, в опасениях за качество работы, но все куда прозаичнее – в ней слишком много непредсказуемости. А он терпеть не может, когда у него под ногами почва шевелится.

– Уже хочу взглянуть на это юное дарование.

– Там не на что смотреть.

– Красивая хоть?

– Мы сменим тему?

– Значит, да…

Дмитрий в ответ только вздыхает, давая понять: он не намерен развивать этот диалог.

– Брось. Ты брюзжишь хуже моего соседа, а ему вообще-то глубоко за семьдесят!

– Я привык работать один.

– Так ты и работай, – Курт разводит руками, – завалишь её бумажной волокитой и вперед. Но, если хочешь мой совет…

– Не хочу.

–…тебе стоит перестать строить из себя непойми что. Избавься ты уже от этого мрачного флера! Глядишь, и жизнь засияет новыми красками. Женское общество точно этому поспособствует!

Дмитрий с трудом находит в себе выдержку, чтобы не швырнуть в него карандаш. Он не любит болтать попусту, он не любит обсуждать коллег. Ещё больше он не любит, когда кто-то непрошено лезет ковыряться в его душе с таким видом, как будто знает в этом толк.

Смекнув, что перешёл черту, Курт спешно встаёт, чтобы ретироваться, шутливо поднимает руки, как будто сдаётся, и пятится к двери. На лице – не единого намёка на раскаяние, в глазах – чертята и ребяческое озорство. Дмитрий отчаянно хочет перестать видеть в нём себя прежнего. Вздыхает, глядя с укоризной – так обычно взрослые смотрят на разбушевавшихся в порыве веселья детей:

– Знаешь, кого ты мне напоминаешь?

– Скажи, Джима с его вонючим коучингом – и я выйду в окно.

– Именно его. Окно, к слову, открыто.

– Ох, ну да, давай, избавься от единственного человека, готового слушать твой старческий бубнеж! – Курт ухмыляется, но в голосе уже мягче звучит ирония. – Но я серьёзно. Образ волка-одиночки – это, конечно, круто и брутально, но только в киношке.

– Я тебя услышал, – обрубает Дмитрий. Ему не нужны эти лекции, и он действительно начал все это зря.

– Ладно-ладно! И тебе хорошего дня!

Дверь закрывается с характерным щелчком. Дмитрий располагается в кресле поудобнее и подтягивает к себе папку, чтобы ознакомиться с материалами по новому делу.

С уходом Курта всё вокруг него встаёт на паузу. О том, что время непреодолимо несётся вперёд, свидетельствуют только часы, что отбивают свой ритм, нарушая повисшую тишину. Слушать её приятно, и не то что бы Дмитрий стремился к затворничеству. Держать других на четко вымеренной дистанции – уже привычка, его собственный бронежилет. Да, волк одиночка – и что? Так живётся проще и дышится легче. Ему не хочется менять давно сложившийся уклад. Не можется, если на чистоту: настолько с ним сросся, что любая перемена видится как отрезанный наживую кусок от него самого. Это просто не для него. Он с застоем давно смирился. Ему нравится вязнуть в своём болоте, а Курт – ну, что Курт? Он просто время от времени оказывается не против его на время разбавить – Дмитрий очень ему за это благодарен.

Где-то в коридоре отчетливо звучит цокот каблуков. Звук приближается к его двери и затихает. Затем следует три глухих стука, скрип. Непривычный для этих стен аромат заставляет его наконец-то поднять глаза: обычно здесь пахнет пылью, чуть реже – кофе из автомата. В руках у Одри – той самой девчонки – два бумажных стаканчика с логотипом какой-то кафешки – источник того самого запаха, мягкого и сладкого… корица? сироп? молоко?

Она стоит в дверях, небрежно придерживая плечом косяк. На губах – тень усмешки, в глазах – тот самый непрошеный блеск уверенности, который всегда раздражал его в людях, убежденных в своей уникальности и способности перевернуть чужой мир парой лёгких движений.

Каштановые прядки лежат на плечах Одри небрежно – растрёпаны стараниями ветра. Пальто выглядит слишком тонким для такой погоды, но идёт к её блузке, длинной атласной юбке и остроносым ботинкам. На тонком девичьем запястье поблёскивает золотой браслет, и это всё уже слишком – избыточно элегантно, вычурно – неуместно для этой мрачной конторы. Он подмечает это невольно, между делом, молча окидывая её взглядом, лишённым всякого выражения. Говорить не спешит, желая глупо надеяться на то, что девчонка зашла не в ту дверь, просто ошиблась адресом.

Может, сейчас она уйдёт? Может, если закрыть глаза и ущипнуть самого себя, она исчезнет, как дурной сон?

Дмитрий моргает и на всякий случай больно щипает себя за бедро сквозь плотную ткань тёмных джинсов. Морщится. И нет, она всё ещё здесь. Непринужденная, спокойная, осматривается так, как будто бы кабинет выделен ей лично, и она уже знает, как расставит в нём мебель.

Разговор Одри начинает первой:

– Вы принципиально не улыбаетесь – или я просто не в той категории? – уголки её губ чуть дёргаются, едва заметно приподнимаясь.

Дмитрий кидает на неё ленивый взгляд. Сразу пытается считать, как одного из подозреваемых. Она глядит так, как будто бы нисколько не волнуется после вчерашней их стычки. Лицо расслаблено, подбородок чуть приподнят. Взгляд не прячет и не сутулится в попытках сжаться до размера субатомной частицы, чтобы стать невидимкой и не отсвечивать – очевидно, хочет, чтобы ее считали здесь ровней.

– Я принципиально работаю.

– Уныние – значимая часть вашей работы? – Одри прикрывает за собой дверь.

Он замечает, как она проходит к его столу. Походка у неё лёгкая и уверенная, ровно, как и тон голоса. В каждом её движении и жесте сквозит самодовольное «я здесь, и мне всё по плечу». И едва ли это походит на стремление быть признанной или хотя бы кем-то замеченной, на попытку сфальшивить, изобразив внешнюю уверенность – не то. Она просто знает себе цену. Наверняка всерьёз считает себя специалистом – может быть, этому поспособствовал красный диплом. Будет забавно, окажись оно так.

– Мне кажется, мы начали не с того.

Дмитрий хмыкает. Вчера он действительно перегнул, но вины своей в том не видит – Джеймс делал назло, чтобы наказать, и своего добился. Вывел его сам, девчонка попросту попалась под руку. Да, в моменте был резок – нагрубил. Он не то что бы гордится этим, но и оправданий себе не ищет. Пусть привыкает – такая сфера. Жизнь вообще вся такая – по головке гладят редко. Впору делать ставки, как скоро она сбежит – через день? два? три? неделю?

– Может быть.

– Тогда давайте заново. Меня зовут Одри, и я ваша…

– Головная боль, – завершает он, не теряя времени.

– Будете паинькой, и я стану для вас кем захотите.

Заигрывает?

Дмитрий теряется буквально на секунду от этой её вольности, но этого хватает, чтобы она победно улыбнулась, выбив его из колеи, пусть даже и на мгновенье – того и хотела. Он хмуро молчит – не хочет тешить её самолюбие своей реакцией.

Дрянная девчонка. Слишком самодовольная. Слишком много о себе мнит.

Одри склоняет голову вбок, разглядывает его изучающе, с холодной любознательностью – как диковинку. Затем ставит на стол картонный стаканчик и подвигает к нему – он замечает, что ее пальцы в этот момент чуть дергаются: наверное, все-таки нервничает.

– Это в знак перемирия. Договорились?

– Латте? – Дмитрий скептически выгибает бровь. Одри буднично пожимает плечами:

– На кокосовом, – как будто бы это важно. Лично ему – нет. Все эти модные напитки – про сладких прилизанных мальчиков в узких джинсах. Дмитрий себя к их числу из чисто логических соображений не относит – ему уже не по годам, да и вообще.

– Господи, – он вздыхает и с сомнением подвигает стаканчик к себе. Курт, кажется, всё-таки прав: он действительно звучит как сварливый старик. – Обычно пью черный.

– Значит, сегодня не как обычно, – Одри улыбается, отпивает свой кофе, а затем скидывает с плеч пальто, оглядывая помещение на предмет того, куда его можно повесить. Её взгляд задерживается на старой кружке, стоящей здесь с незапамятных времён – кажется, чей-то подарок, используемый не по назначению: в нём складируются переставшие писать ручки и огрызки простых карандашей. Затем скользит взглядом по стопке отчетов, грозящей вот-вот рухнуть – Дженга никогда не была его любимой игрой – по чудом не завядшему без регулярного полива цветку, по завешанному старой шторкой окну. Пальто аккуратно укладывает на спинку потрепанного диванчика, стоящего в другом конце комнаты, затем выносит вердикт: – Симпатичный у вас кабинет.

Дмитрий ёрзает на старом кожаном стуле, закрывая собой потёртости на спинке, ловит ручку, норовившую укатиться на самый край стола и упасть. Наконец, пробует свой напиток – ему претит называть это кофе. Морщится не столько из-за вкуса, сколько по наитию, из-за выученного отвращения. Сладко – сиропа стоило лить поменьше. В целом, как будто и не бурда. Как будто бы даже сносно.

– Рабочий, – отвечает коротко, оставив впечатления о кофе при себе.

– Депрессивный.

В голосе Одри нет насмешки – есть интерес, есть ощутимое желание развить диалог. Дмитрий хмурит брови – на лбу меж бровей появляются характерные складки. Она слишком быстро делает выводы. И слишком смело их озвучивает. Это раздражает, как и её пытливый взгляд вместе с очевидным желанием прочесть его, как открытую книгу. Ему трудно понять, что конкретно его в ней цепляет. Но цепляет – это слишком для неё. Скорее бесит – её излишняя лёгкость или то, что в какой-то степени она всё же права. Копаться в этом не планирует – его бесит один только факт её присутствия здесь. Зачем выдумывать лишнее?

– Ты всегда можешь уйти.

– Спасибо. Приберегу эту идею в качестве плана на черный день, – Одри всё ещё улыбается, только теперь больше формально, силясь скрыть раздражение таким к себе отношением. Это видно по глазам – они у неё зелёные, живые. Интересно контрастируют с отдающими рыжиной прядями. Впрочем, ему это знать ни к чему.

Дмитрий тут же отфильтровывает из головы ненужную ему информацию и кивком указывает на стопку старых незакрытых дел:

– Тогда за работу.

Она кивает и усаживается за стол, как будто всё так и должно быть. Дмитрий не отвечает. Он ожидал, что девчонка возмутится – мол, да меня, такую компетентную…– ну или хотя бы внешне выразит своё недовольство – нахмурится, фыркнет, скривится: молодняк не любит копаться в бумажках. Никто не любит. Но Одри, уже взявшая папку, выглядит как прилежная ученица – отличница. Взгляд у нее серьёзный, сконцентрированный.

Будучи невольным наблюдателем, Дмитрий отслеживает, как она скользит от одной строчки к другой. Не спешит, лишь бы пролистать – действительно вчитывается. Затем, в какой-то момент достает из сумочки записную книжку и тянется за ручкой. Что-то помечает на бумаге, сосредоточенно хмурясь и неосознанно прикусывая кончик языка.

Дмитрий отворачивается к своим бумагам – ему незачем на это глазеть. Нарушение привычного хода дел сбивает его с толку, но он не подаёт виду. Вместо этого делает глоток из бумажного стаканчика, намереваясь хотя бы ненадолго утопить своё негодование.

На языке вместо привычной горечи ощущается характерный привкус корицы, кокосового молока и, кажется, ванильного сиропа. Слишком сладко, слишком мягко – слишком, слишком, слишком. Тепло приятно расходится по телу. Напиток не крепкий, но бодрит за счет своей сладости: быстрые углеводы – неплохое топливо для человеческого организма, пусть даже и на короткий срок.

Дмитрий делает второй глоток, вдыхая приятный запах. Думает: не дурно. Затем думает: вот черт! Курт узнает – придумает тысячу шуток. Но он не узнает, конечно – откуда? Отпивает ещё.

Что ж. Значит, сегодня не как обычно.

Part 2

В кабинете неестественно тихо – не в пример тому, что часом ранее Одри выдалось наблюдать в другой части отдела. Кто-то сетовал на случайно пролитый на себя кофе, кто-то что-то показывал другим в своем телефоне и громко с этого смеялся, попутно умудряясь комментировать. Здесь же слышен только шелест бумаг, тиканье часов и уличный шум. В воздухе свинцовой тучей висит напряжение, осязаемое каждой клеткой. Одри неуютно, но она умело прячет это чувство за сосредоточенным изучением старых дел, выданных на изучение для «развития кругозора», адаптации к «местным реалиям», без конкретных инструкций и указаний. Чувствует себя как в песочнице – видя в ней ребёнка, её просто огородили от «взрослых» дел, подсунув что-то вроде игрушки. Это злит и одновременно звучит как вызов. Одри охотно его принимает, потому что выбора у неё не остаётся. Монотонная бумажная волокита – далеко не предел её мечтаний, но с чего-то же надо начинать.

Тяжелый взгляд Дмитрия на себя она осязает кожей. Он редко смотрит на неё, но когда смотрит – всегда пристально, с осознанной внимательностью, будто пытаясь взглядом выцепить что-то важное: например, подтверждение её несостоятельности или причины её здесь терпеть. От этого взгляда хочется съежиться, но Одри сохраняет самообладание, ещё больше концентрируясь на порученных ей документах – не для вида, чтобы выслужиться, а потому что попавшееся дело, хоть и носит статус «закрыто», действительно вызывает у нее интерес. Несколько раз скрупулёзно изучив конкретные моменты, показавшиеся важными, она делает пометки в свою записную книжку.

– Тебе не скучно?

Вопрос разрезает тишину своей неожиданностью: на контакт Дмитрий почти не идёт, тем более по собственной воле. Отвечает только по делу – так скупо, будто каждое слово имеет высокую цену. Голос низкий, отрывистый, без мягких интонаций. От него буквально разит пренебрежением: он ещё в первую их встречу заявил, что дольше недели ей здесь не продержаться, и повода изменить своё мнение пока ещё не нашёл.

Одри отрывает взгляд от бумаг и коротко пожимает плечами:

– Было бы скучно, если бы я не понимала, зачем это делаю.

– И зачем?

– Чтобы ты перестал меня недооценивать.

Она бросает на него взгляд, короткий и задорный – лёгкая усмешка, почти что вызов. В глазах у неё беснуются чертята – так сильно они блестят. Его губы трогает ухмылка – за лёгкой щетиной Одри случайно замечает, что верхняя губа рассечена маленьким шрамом.

Дмитрий больше ничего не говорит – чертов сноб. Одри быстро понимает: с ним будет сложно. Думает невпопад: и какая, интересно, трагедия стоит за этой внешней холодностью? Мудаками ведь не рождаются.

Как бы там ни было, чужой скептицизм действует на неё как огонь на керосин – порожденное в ней раздражение спешно мутирует в злой азарт и упрямое желание показать, что она чего-то стоит, что её нужно воспринимать всерьёз.

Одри ненавидит это: что-то кому-то доказывать. Пренебрежительный тон, сомнения в ее способностях и в ней самой, взгляд свысока – ей это не в первой. А здесь теперь все с нуля.

Одри сжимает губы. В голову так некстати лезут непрошеные мысли, обрывки воспоминаний пятилетней давности – тогда она быстро научилась отстаивать своё.

Немного позднее пришлось научиться выгрызать и своё место под солнцем, биться не только за себя, но и за единственного родного человека.

«Подумайте. Вы ещё так молоды… Вам точно это нужно?»

Ей было страшно, ей было тяжело. Но разве это когда-то останавливало? Чужие сомнения, жалостливые взгляды только распаляли её, вынуждая из раза в раз показывать, что она способна все это вывезти – у нее просто нет других вариантов.

Одри моргает несколько раз, отметая наваждение – сейчас не тот момент, чтобы растрачивать время на «пожалейку» для самой себя. Переключает внимание на старое дело, вызвавшее интерес, и машинально прокручивает в пальцах ручку.

Дело выглядит довольно типично – насколько вообще может быть типичным самоубийство. Типовая сводка, личное дело, заключение судмедэксперта, протокол осмотра места происшествия. Несчастная женщина – Николь – покончила с собой. До этого год посещала частного психотерапевта – Одри сразу замечает, что графа с информацией о его имени остаётся пустой. Впрочем, это не редкость – близкие не всегда оказываются в курсе подробностей лечения пострадавшего.

Она хмурится. К делу прилагается расшифровка личного дневника – краткая, без деталей, сделанная наспех кем-то из стажеров, ещё до неё. Она внимательно изучает приложенную информацию, ощущая нарастающее внутри напряжение. Взгляд машинально цепляется за абстрактное «он», скользящее между строк мрачной тенью:

«Он видит во мне потенциал. Я должна быть благодарна за это. Я должна стремиться к очищению…»

«Он говорит, что в основе любого правильного пути лежит боль – таков путь к искуплению. Мне нужно научиться смирению…»

– кто он? Ни имени, ни профессии – ничего. Мысли путаются, пытаясь обогнать одна другую. Он – любимый мужчина? Токсичные отношения, больные привязанности, потом расставание и срыв как итог – прозаичная история, коих много.

Одри интуитивно чувствует: не то. Смирение, стремление к очищению, искупление, правильный путь…– слишком догматично, слишком религиозно. Учение? Секта? Пытаясь развить мысль, она щёлкает ручкой и больно прикусывает кончик языка. Морщится – не столько от боли, сколько от досады: прийти к чему-то конкретному не получается. Прикрывает глаза, чтобы сделать несколько глубоких вдохов и выдохов – простая практика, чтобы заземлиться и сбросить лишнее напряжение.

Случайно отвлекается, заметив в поле зрения чужие движения: перебирая бумаги, Дмитрий двигается резко, точно, чуть напряженно, как будто всегда хочет быть на готове. Спина у него прямая, плечи напряжены – незначительные детали, которые выдают в нём военную выправку. Одри почему-то кажется, что ей было бы легко представить его в штабе или на передовой. Интересно, дома он такой же? В кругу семьи… у него вообще есть семья? От её цепкого взгляда не укрываются посветлевшие следы от старых шрамов на костяшках – то ли стычки с преступниками, то ли память о прошлом. Кольца на пальце не обнаруживает. Но едва ли это что-то значит. Такие мужчины редко бывают свободными.

– Интересно?

Одри растерянно моргает – очнулась.

– Что?

– Долго ещё будешь сверлить меня взглядом? – тон голоса ровный, в нём легко считывается безразличие, граничащее с раздражением.

Вот черт. Неловко получилось. Ради приличия мог бы и не заметить.

Её смущение не укрывается от глаз Дмитрия, и оно очевидно его забавляет: уголки его губ чуть дёргаются в полуулыбке, но взгляд он все-таки отводит. Одри чувствует, как к её щекам подступает тепло и мысленно дает себе за это подзатыльник. Выдерживает короткую паузу – это сейчас единственный способ защиты. Чуть наклоняет голову вбок, позволяя непослушной прядке упасть на лицо и немного прикрыть горящие щеки. Бросает как бы небрежно:

– Не льсти себе, – интонация заученно отстранённая. – Просто задумалась.

Дмитрий хмыкает. Комментариями, конечно, не удостаивает, но в его взгляде как будто мелькает что-то доброжелательное – как будто: может быть, это был просто отблеск света. К работе он возвращается как ни в чем ни бывало.

Одри думает: ну ничего, ещё повоюем – и её губы трогает мимолётная улыбка.

Она делает вид, что тоже погружается в работу, но теперь ее мысли упрямо плывут в сторону, и их оказывается непросто собрать в одну кучу. Косится на телефон и быстро тапает по экрану – пусто. Облегченно выдыхает: тишина – значит, порядок. Вот только дневник из того дела оставил в ней после себя тревожный осадок. В голове вертится навязчивое: стремление к очищению, правильный путь… – эти формулировки не дают ей покоя.

Кажется, она нащупала ниточку к чему-то большему – вот-вот и пазл сложится, если только… если только мозг перестанет буксовать. Попытки собрать все воедино разбиваются о нехватку деталей и отсутствие свежего взгляда. А может, она просто пытается выдумать то, чего нет. Просто совпадения, просто дневник, просто первый рабочий день, просто желание кое-кого впечатлить. Разве есть основания считать, что ей действительно повезло столкнуться с чем-то стоящим? Хотя…