Привычка притворяться

Одри бросает взгляд на часы. Обеденный перерыв. Пора бы и размяться. А заодно – проветрить голову.

Дмитрий, кажется, не обращает внимания на ее исчезновение – как минимум делает вид. Одри предпочитает об этом не думать – перерыв ей дан не для этого. Она по привычке проверяет почту, затем перекидывается парой сообщений с Мэг – та давно зовет ее выбраться и развеяться, но дела, дела… Одри обещает, что обязательно выкроит время на этой неделе: ей уже стыдно за свои вечные отмазки. В конце концов, Мэг – одна из немногих, кто остался рядом, несмотря ни на что.

Обеденная зона шумит и гремит: кто-то болтает у автомата с кофе, кто-то зависает в телефоне, попутно ковыряя салат, кто-то спорит о бейсболе или обсуждает предстоящие выходные. Одри улавливает обрывки фраз чисто случайно: ей неинтересны чужие разговоры, но фоновый гул почему-то ее успокаивает – с ним вокруг чувствуется жизнь. Уместившись у стойки с чайником, она набирает кипяток в стаканчик, после чего переходит к выбору чайного пакетика – черный, мятный, ромашковый, фруктовый… Выбор падает на жасмин – хороший вариант, чтобы взбодриться. Повернувшись, чтобы освободить место, она случайно оступается. Равновесие удерживает только чудом, но часть кипятка выплескивается на подошедшего сзади парня. Он успевает отшатнуться, едва не уронив телефон, но несколько капель попадают на его джинсы, вынуждая его вскрикнуть – скорее от неожиданности, нежели от боли.

– Боже! – Одри резко выдыхает и рефлекторно округляет глаза, запаниковав: вся ее уверенность летит коту под хвост. – Я… я… я бываю очень неуклюжей! Извините! Всё в порядке?

– Жив, – хмыкнув, парень меланхолично оттряхивает джинсы, как будто бы в этом есть толк. Злости в его голосе нет – его тон слишком будничный и флегматичный для человека, настроенного на конфликт. На нём светлая футболка и расстёгнутая рубашка в клетку, рыжие волосы небрежно растрепаны, в зелёных глазах – лёгкое удивление, без намёка на раздражение, скорее даже лёгкая ирония.

– Ещё раз извините. Я, правда, не хотела!

– Да бывает, – он отмахивается, дергая плечом. – Будем считать, это был такой способ со мной познакомиться, – взгляд у него с хитрецой. Флирт или такая манера общения? Кажется, все же второе. – Я Реми, кстати. Давай на ты?

– Одри, – она улыбается, больше по привычке, чем от веселья – зато сразу становится легче. Что ж, все могло быть гораздо хуже. Смущение сходит на нет, оставляя место для тихой благодарности за то, что всё обошлось без скандала.

– Рад знакомству, – Реми шутливо тянется к её руке, чтобы поцеловать. Ни грамма пафоса – лёгкий жест, без намёка на всерьёз: простое дурачество, нежели флирт. Затем заваривает себе растворимый. Одри не фанатка такого – с подростковых лет отец привил ей любовь к хорошему кофе: варка в турке, правильная обжарка, аромат. Как бы там ни было, свое «фи» она оставляет при себе.

Вместе они размещаются за свободный столик, открывающий вид на серую стену – вдохновляюще. Жаловаться не приходится – в конце концов, у нее есть собеседник,

– Ты новенькая, да?

Жуя протеиновое печенье, Одри вопросительно выгибает бровь, мол, откуда?

– Не удивляйся, – поясняет он со смешком. Голос у него приятный – живой, задорный. – Я тут всего несколько месяцев, но уже, в целом, освоился. Главное, что я понял: здесь как в деревне – все про всех знают: кто с кем спит, кто где отдыхает… ну и так далее.

– Прямо-таки про всех? – с сомнением тянет Одри, прищурив глаза. Она вовсе не любитель сплетен, но… – А что насчет Дмитрия?

– Ах, а я и забыл, что ты – та несчастная, попавшая под его крыло, – в голосе Реми звучит наигранно-смешливое сочувствие, но Одри это совсем не воодушевляет. Он небрежно зачесывает спадающие на лоб волосы пятерней: – Это же после знакомства с тобой он ходил с лицом а-ля «убью-утоплю»? – она кивает: ну да, и что? – Ну, я знаю, что стажеров к нему давно не прикрепляли, потому что он такой весь из себя «волк-одиночка» и все такое.

– Трудно было не заметить, – она хмыкает, отпивая из стаканчика чай, и чуть морщится: ещё не успев остыть, он неприятно обжигает язык.

– Да уж. Тебе, можно сказать «повезло». Он взбесил начальство и ему решили приставить тебя – так вовремя подвернулась… Но не переживай. В крайнем случае, ты сможешь попросить приставить тебя к кому-то другому, если он совсем озвереет.

В его словах точно есть доля правды – успела уже все ощутить на себе. Но драматизм здесь излишен – это просто неразговорчивый хмурый мужик. К чему ломать трагедию? Да и она так просто не сдастся – не на ту напали:

– И не с такими справлялась, – фыркает Одри. Реми с сомнением качает головой, отвлекаясь на салат и свой кофе. Одри задумчиво разглядывает людей вокруг. В очередной раз вспоминает про дело Николь. Решает поделиться своими мыслями: – Слушай. Я тут взялась за изучение одного дела. Выглядит как обычное самоубийство… Но у меня есть сомнения. В записях девушки есть странные моменты. В начале у меня были мысли о том, что это просто несчастная любовь, – Реми кивает, внимательно слушая и попутно уплетая свой обед. – Но потом я подумала… А что, если это секта? Ну, знаешь, «очищение», «правильный путь» и все в этом духе – звучит… по-сектантски, программно, не думаешь? Как будто ей это вбивали.

– Подозрительно, конечно, – бормочет он, сцепив пальцы и уложив на них голову. – Но не спеши с выводами. Моя соседка по лестничной клетке тоже, вот, пыталась наложить на себя руки. Повезло – откачали, но теперь она на лечении, под наблюдением, – он на мгновение становится серьёзным, задерживая взгляд на Одри. – Всё списывают на невезение в любви, но ее мать говорит про какую-то секту, про то, что ей это навязали. Мол, дочка не могла так поступить из-за мужчины и все такое.

Одри едва заметно замирает – вот оно, слово, которое мучает её с утра. Секта. Совпадение или ещё один похожий случай?

– Может, мать права?

– А может, она просто не хочет принимать правду, потому что тогда ей придётся принять тот факт, что плохо знала свою дочь? – Одри хочет возразить, но Реми продолжает, довершая свою мысль: – Я к тому, что не всегда нужно усложнять, понимаешь?

– Может быть, ты и прав, – Одри задумчиво кивает, допивая чая. Её глаза остаются сосредоточенными, а мыслями она снова возвращается к делу Николь. Внутреннее чутье ей подсказывает: что-то там не так. Но на одной чуйке далеко не уедешь – едва ли её воспримут всерьёз, сошлись она на банальное «я так чувствую». Требуются весомые основания. Вот только… нужно ли в это вообще лезть?

В кабинет Одри возвращается задумчивой и сосредоточенной, в руках – всё тот же стакан с уже остывшим чаем. Не в пример обеденной зоне, здесь ещё тише, чем было до, и пусто. Дмитрия нет, и тишина без его присутствия звучит иначе: глуше, тяжелее. Или это она просто вымоталась? Воздух, кажется, застоялся, а вместе с ним – и все её мысли, которые сводятся к одному.

Одри – упрямица, каких поискать. Именно поэтому она вновь открывает дело Николь, как будто бы ожидая, что теперь-то там обнаружится та самая зацепка – ранее не замеченная, но лежавшая на поверхности. Пальцы нервно тарабанят по краю стола. Записи, впрочем, все те же, как и пустующая графа напротив имени психотерапевта. С её стороны глупо уповать на чудо.

Одри раздраженно выдыхает и, откинувшись на спинку стула, скрещивает на груди руки. Она терпеть не может ощущать собственное бессилие, но в попытках нарыть в этом деле хоть что-то, что подтвердит ее догадки, вязнет в нём все больше, как в вонючем болоте – и все тщетно.

Может быть, это просто желание выслужиться? Типичное для новичков стремление наглядно показать собственный профессионализм, чтобы подчеркнуть: я здесь не зря. Это ведь так живо и по-человечески – неосознанно гнаться за одобрением окружающих.

Она решительно закрывает дело, решив, что с неё хватит, но, ведомая муками совести, через несколько минут открывает его вновь. Чем бы ни была обусловлена её тяга к этому делу, она обязана все проверить. Просто оно как заноза – свербит и не успокоишься, пока не вынешь.

Вновь закрывает. И вновь открывает. И… замкнутый круг. Злость внутри растёт – на себя, на систему, на это бесформенное «что-то», что она тщетно пытается ухватить. Она опускает лицо в ладони и сдавленно выдыхает – от усталости, злости, бессилия. Чувствует себя глупо до уничижения. Ей уже в пору сомневаться – в себе, в правильности выбранного пути. А тишина давит так, что хоть сейчас во весь голос запричитай.

– Можешь выдохнуть, – раздаётся где-то со стороны. Голос низкий, с характерной хрипотцой – узнается мгновенно.

Одри вздрагивает и резко поворачивается к нему, едва не смахнув со стола папку. Дмитрий стоит в дверном проёме. Он в своей обычной манере – сдержанный и мрачный, но во взгляде прослеживается что-то насмешливое: видимо, действительно выглядит глупо, раз позабавило даже его.

– Экзаменовать не планирую, – говорит он спокойно. Ирония в его словах распознается слишком легко. – Заучивать – ни к чему.

Она торопливо поправляет волосы и распрямляет плечи, запоздало пытаясь придать себе былую собранность. Ей хочется, чтобы прямо сейчас пол под ней рухнул. Пожалуйста?

– Давно наблюдаешь? – Одри выгибает бровь, стараясь вложить в этот жест больше непринужденности.

На вопрос он ответить не удосуживается. Неспешно проходит в кабинет, окидывает ленивым взглядом беспорядок на собственном столе, затем вновь смотрит на неё:

– Нашла что-то? Долго возишься с этой папкой.

Одри не спешит с ответом. Мешкает, пытаясь подобрать слова. Говорить о своих домыслах Реми отчего-то было проще. Теперь же они кажутся слишком расплывчатыми, а ее сковывает боязнь показаться нелепой – и к черту тот факт, что страх чужого мнения она уже давно у себя проработала. Мысли в голове нестройные, бегут, обгоняя друг дружку – мямлить не хочется, как и слишком долго молчать. А молчит она долго – сколько уже, с минуту? Он сейчас уличит её в несостоятельности, назовёт слабым звеном. Попробуй потом его переубеди: не выглядит он как тот, кто легко меняет своё мнение.

Дмитрий замечает её колебания. В его глазах мелькает мимолётный интерес – к делу или к ней? Он отбирает папку. Затем звучит саркастичное, но беззлобное:

– Ты зависла? – попутно пролистывает дело, бегло просматривая его цепким взглядом.

– Я… – Одри набирает побольше воздуха в лёгкие. Уверенность возвращается к ней по крупицам. Ей хочется дать себе подзатыльник за неуместную игру в поддавки панике. Едва ли ее должно волновать, как она будет выглядеть в глазах хамоватого вояки. Она имеет право ошибиться. Говорит как есть: – Дело показалось мне странным.

– В плане?

– Дневниковые записи. Сами формулировки… Это не похоже на обычные мысли, – она хмурится, понимая, как сбивчиво звучат её объяснения, и пытается быть последовательнее, раз уж ей выпал шанс быть услышанной. – Это выглядит как… программа? Словно мысли не её – продиктованные, вбитые, чужие

– Ты же понимаешь, что фразы могут быть вырваны из контекста? Представлены в том виде, в котором хотел видеть их сам человек?

– Да, – коротко. – Но это выглядит, чувствуется как… Не знаю, концепция. Последовательная, без эмоций почти. Даже в записи ощущается… давка.

– Давка?

– Влияние, – уточняет Одри. – Подавление себя ради кого-то. Ради чего-то. Возможно, из-за доверия. Или… обожествления.

Дмитрий сжимает губы в тонкую линию. Смотрит на неё с прищуром, но не перебивает, не язвит – просто слушает. И в этом, как ни странно, чувствуется не внезапная к ней лояльность, а профессиональная настороженность. Скепсис в нём читается легко, но он, кажется, готов воспринять сказанное всерьёз.

– Возможно, – наконец произносит он. – Но если ты хочешь, чтобы я поднял бучу из-за дневника – нужно больше, чем просто «чувствуется». Из-за одной женской интуиции дело не откроешь.

– Я знаю, – Одри сдержанно кивает. – Но, может быть, я найду что-то еще. Вдруг это не первый такой случай?

Дмитрий задумчиво молчит, затем, вздохнув, качает головой, но все же соглашается:

– Ладно. Смотри дальше. Можно проверить архивы по сходным происшествиям и поднять дела, где были признаки чего-то похожего. Спешить пока не будем, – говорит он и возвращает папку. – Но если начнёшь искать двойные смыслы в каждой строчке – отправлю на освидетельствование.

Одри ухмыляется, одаривая его весёлым взглядом. Кажется, Дмитрий сделал попытку пошутить. В своей манере, конечно, но всё же. Походит на оттепель – или нет? Впрочем, мгновенье спустя, на его лице не остается и тени веселья – он уже погружен в свою работу, как будто и не отвлекался. Ей не мешает. Но и не помогает. Ни советом, ни взглядом. Она не знает, что бесит сильнее – его безразличие или её собственная жажда его одобрения. Плевать. В равной степени это все не должно быть ей важно.

Воодушевлённая возможностью найти хоть какую-то зацепку, Одри тащит из пыльного архива стопку дел. Потратить час на сортировку – не самая большая плата. В папке оказываются даже случаи мужских самоубийств – их меньше, но она уверена: изучить нужно всё.

Сам факт того, что Дмитрий не высмеял её домыслы вызывает теплое чувство в груди – гордость за саму себя. Но оно быстро сменяется сомнением: может, для него это – ещё один способ отвадить её от действительно стоящих дел? Думать об этом долго не приходится. Перед ней целая стопка архивных документов и каждое из них требует внимательного изучения.

Так проходит ещё два часа, и это оказывается тяжело. За прошедшее время ей удаётся разобрать только треть дел. Голова гудит от полученной информации и хочется биться о стенку: зацепок все ещё нет.

Она ещё не знает, куда это всё её заведёт. Но интуиция уже сделала первый шаг – кричать «стоп, красный!» становится поздно.

Одри откидывается на спинку стула, давая себе пару секунд передышки. Бумаги перед глазами начинают расплываться, а в голове – тихий гул мыслей, не дающих собраться. Она почти не слышит, как сумка глухо вибрирует под столом, сообщая о нескончаемом потоке сообщений.

– Ты, видимо, важная персона, – холодно замечает Дмитрий.

Беспрерывная вибрация наверняка его, привыкшего к одиночеству и тишине, раздражает. Одри это понимает – сама не выносит лишних звуков, когда полностью погружается в работу.

Экран мерцает, как гирлянда – одно уведомление за другим. Одри выдыхает через нос и тут же гасит звук. Пальцы неспешно пролистывают сообщения – в мессенджере, как всегда хаос, целая трагикомедия:

Роб

15:15

а как проверить, что яйца свежие?

Роб

15:16

отбой! я разбил – всё ок, не воняют, значит съедобные

где стоит соль?

нашёл

а что в начале – овощную смесь или яичную жижу?

??????

эй!! моя голодная смерть будет на твоей совести

Роб

15:18

окей, я закинул всё разом

от перемены мест слагаемых сумма не поменяется

надеюсь, не отравлюсь

Роб

15:19

как на работе?

поздно вообще будешь?

хочешь, я сам что-нибудь приготовлю на ужин?

или пиццу закажем??

Роб

15:20

ОДРИ АУ

Её губы сами собой растягиваются в тёплой улыбке – ну какой же дурак. Она пишет короткое «живи» и «сегодня хочу пиццу» и, погасив экран, возвращает себе нейтральное выражение, но свет в глазах едва удается скрыть.

Секундой позже до неё доносится негромкий, почти ленивый голос:

– Навязчивый поклонник?

Она поднимает взгляд. Дмитрий не смотрит на неё, продолжает делать вид, что увлечён документами. Но пальцы, держащие ручку, сжимаются чуть крепче, чем нужно. Одри улыбается в ответ – уже шире, чуть дразняще:

– Разве я похожа на девушку, которая терпит навязчивых?

Телефон вибрирует вновь.

Роб

15:25

так ты же на «пп»

пиццу из брокколи ещё не завезли)0)))

ноо я спрошу

Одри цокает, отправляя в ответ злой смайлик.

– Ну, видимо терпишь, – бесцветно бросает Дмитрий. Голос звучит ровно, почти отстраненно, как будто он, раздраженный её неуместным весельем и ее присутствием в целом, специально убрал из него даже намёк на эмоции.

Одри хмурится, будто его слова сработали как переключатель – от хорошего настроения к плохому. Видно, рано подумала, что он хоть на миллиграмм к ней потеплел, разрешив покопаться в заинтересовавшем её деле поглубже. Ну и пусть.

Говорит тихо:

– Это исключение.

Дмитрий не отвечает. В ответ звучит только щелчок ручки и короткий выдох, в котором вроде бы нет ничего лишнего. Но она ловит этот мимолётный момент – напряжение в плечах, прищур, на долю секунды затаённое внимание.

Одри, впрочем, не намерена его разгадывать. Она решает завязать с привычкой пытаться «читать» людей, когда того не требуют рабочие задачи.

Part 3

Дмитрий выключает зажигание в машине – его утро началось не с кофе. Сидит в ней ещё с минуту – так не хочется выходить. На улице моросит – лобовое покрывается испариной. Дождя не страшится, но на плечи неподъёмным грузом давит усталость, тяжелая и затхлая, как старое пальто. Пригвожденный к месту, он выдворяет себя из теплого салона чуть ли не силой.

Достает сигарету, чиркает зажигалкой. Фильтр зажимает зубами, руки прячет в карманы куртки. Пахнет сыростью. Изо дня в день всё одно, и этот застой душит. Просыпаться в очередное «вчера» он давно уже не хочет и в жизни смысла видит не больше, чем в грязной луже, куда только что чуть не вступил.

Под подошвой звучно хрустит и ломается ссохшийся клён. Дмитрий медленно выдыхает дым.

Это иррационально. Не видя ни цели, ни смысла, за жизнь он зачем-то цепляется. Будь иначе – остался бы там, где каждое утро могло стать для него последним.

На шее – чужой жетон. Его бережно прячет под кофту, вздрагивая, когда холодный металл касается теплой кожи.

Он уже докуривает, когда из служебной машины выводят задержанного. Неприятный тип. На лице у него расплывается синяк – раздражение от собственного бессилия и бессмыслицы происходящего мутировали в импульсивную злобу. Джеймс прибьет его за превышение полномочий. Но Дмитрий относится к этому по-философски: херня случается. Просто с ним – очень часто.

Он тушит окурок и выкидывает его в ближайшую урну.

В отделе серо и душно. Пахнет бумагой и дешевым антисептиком. Лампы слишком желтят. Дмитрий молча кивает коллегам в знак приветствия: от него давно не ждут «как дела» и разговоров про погоду.

Курт ловит его у аппарата с кофе. Он для него – исключение, подтверждающее правило. Его присутствие неожиданно греет душу. Они не друзья, хоть и знакомы уже давно – Дмитрий просто зарекся подпускать к себе близко, потому что не знает, как быть рядом и не разрушать. Но Курт простой и располагает к себе – с ним приятно переброситься парой фраз. А ещё он стоически выносит его хмурую физиономию – в общем, такие люди дорогого стоят.

Курт не здоровается.

– Джеймс тебя убьет, – он облокачивается на стену и поправляет ворот рубашки.

– Спасибо, Коломбо. Я бы не догадался.

– Ты когда скалишься, на Ричи похож.

– Ты только что сравнил меня с псом? – Дмитрий фыркает почти обиженно. Но Ричи, огромный лабрадор, которого на праздник выпросил мелкий Курта, обаятелен и красив – сам видел, поэтому почтет за неумелый комплимент. – Да замнут это всё. Как всегда, – дёргает плечом и берет стаканчик с кофе – действительно как собака: такой же голодный. – Джеймс мне уже звонил. Отчитывал. Пару дежурств накинет. Мелочь.

– Или ещё одну блестящую звёздочку из академии, – Курт хмыкает.

– Вот теперь страшно. Мне и этой… Одри много.

– Страшно – это то, что тебя вот так замыкает, – он закатывает глаза. – Тебе бы напряжение сбросить… Понимаешь, о чем я?

– Пустышки на одну ночь? Осточертело, – Дмитрий морщится, отпивая из стакана. Его бодрит не сам кофе, а тот факт, что он обжигает горло.

– Ну да, ну да, колотить грушу куда интереснее. Впрочем, все ещё лучше, чем других или самого себя.

Дмитрий в ответ только пожимает плечами. На этом и расходятся – каждый по своим углам.

Он не хочет ничего доказывать. Он не хочет случайных связей на одну ночь – иллюзии временной близости. Он вообще ничего не хочет – только чтобы его оставили в покое. Разве многого просит?

Дверь в его кабинет оказывается приоткрыта. Дмитрий хмурится, потому что всегда ее закрывает. Ступает внутрь осторожно – как будто бы в полицейском отделе ему есть кого опасаться. Напрягается, нутром ощущая в воздухе почти неуловимые перемены. Чувствует аромат женских духов – насыщенный, сладкий, вкусный: смесь персика, кажется, рома и чего-то ещё. Взглядом машинально цепляет то, чего на его территории никогда не было: стаканчик из кофейни неподалеку – с каким-нибудь латте, очевидно; нежно-розовый блокнот со стикерами на обложке, очки с золотыми дужками, в углу – яркий зонт, на диване – стильная сумочка под спортивный стиль.

Она что, обживается?

Дмитрий не знает, что думать по этому поводу. Всё это – ему чужое.

Отчитывая его сегодня, Джеймс мимоходом бросил: «Может, под женским влиянием ты сделаешься мягче».

Черта с два, конечно.

Но злости нет, как нет и раздражение. Есть спокойствие – не холодное в своем равнодушии. Тёплое, приятное. Может быть, стильная сумочка и персиковые духи – это именно то, чего ему не хватало для разнообразия.

Может быть.

Сама Одри сидит за столом – такая увлеченная, что даже не замечает его появления. Одним только своим существованием ломает его уклад. Дмитрий окидывает ее оценивающим взглядом со сквозящим в нём скептицизмом. Небрежный пучок, леопардовая заколка, аккуратные стрелки, светлый свитер с треугольным вырезом, акценты в украшениях. Слишком живая и яркая для него, для этого места, вообще.

– Здесь не конкурс красоты.

– Ты только что назвал меня красивой? – она поднимает взгляд и кокетливо улыбается. Голову подпирает рукой – подвески на браслете негромко брякают.

– Я пошутил, – он натягивает излюбленный покер-фэйс, скидывает с плеч куртку. Уголки губ предательски подрагивают в улыбке. Отчего-то внутри становится легче – злоба на «вчерашнее сегодня» теряется на втором плане.

– Я оценила, – Одри сдержанно кивает, но её самодовольство чувствуется за версту.

Дмитрий клянется сам себе ничего такого ей больше не говорить – чтобы не переиначивала так, как ей нужно.

– Вчерашнее дело… Я много о нём думала, – сообщает она и тянется к своему блокноту. – Мне удалось найти нечто похожее. Случилось годом ранее. Там нет дневников, но есть записка, очень близкая по смыслу… А ещё я искала в соцсетях страничку Николь – пыталась за что-то зацепиться. Из интересного: нашла в друзьях психотерапевта. Что, если она ходила к нему и это его имя не указали? Я пыталась нарыть на него информацию…

Дмитрий морщится и жестом просит остановиться:

– Не так быстро, Шерлок.

Это – не как обычно.

В его кабине всегда царят тишина, порядок и предсказуемость. Теперь с порога его встречает целый информационный поток.

– Так вот, – она не сбивается. Звучит уверенно – горит. – Этот психотерапевт практикует и сейчас. Основная часть клиенток – женщины до тридцати с тревожностью, проблемами пищевого поведения… И риторика у него специфичная «я работаю только с теми, кто готов к переменам». Фраза вроде общая, но я бы к нему присмотрелась.

– Это всё ещё не повод его подозревать. Тем более – допрашивать. Ты не можешь нарушать протокол.

– А ты можешь, – фыркает Одри, неожиданно осмелев. – Или махать кулаками – по протоколу? Двойные стандарты, выходит.

Он бросает на неё взгляд – жесткий, как наждачка. Слов, чтобы осадить, не находит. Признаёт своё поражение молча.

Она продолжает – уже мягче:

– У меня есть голова на плечах. Я не дура. Не в моих интересах нарушать правила. Мне что, нельзя искать информацию о враче? Нельзя просматривать открытый профиль в соцсетях? Если дело всё-таки откроют, будет здорово уже иметь зацепки.

«Если» – Дмитрий качает головой.

– Продолжай. Но аккуратно. Никакого самовольства. Всё понятно? И подготовь мне всю информацию, которая у тебя есть.

Она кивает:

– Спасибо.

Дмитрий не спрашивает за что.

Материал Одри подготавливает ближе к полудню. Он откладывает его на видное место, решая ознакомиться с ним чуть позже: у него впереди целый вечер и ночь дежурства. Ему безразлично, где ночевать: пустая квартира или пустой кабинет – разницы нет.

Уже к шести основная часть людей расходится. Одри тоже пора, но она отчего-то мнется – кидает на него быстрый взгляд и отводит, делает вдох, чтобы начать, и не начинает. Дмитрий наблюдает за ней искоса и машинально напрягается, когда она поднимается с места и, ступая, цокает каблуками: явно же что-то нужно.