Ее имя ярость

Нур, будто разгадав мои замыслы, вновь устремила на меня свой проницательный взгляд:

– Почему ты здесь, Дания? Что сделала ты?

Я сглотнула. Правду было трудно произнести вслух, хотя она ежедневно крутилась у меня в голове. Если я облеку ее в слова, значит, она реальна, значит, я ее не придумала. Ком в моем горле стал больше.

– Меня обманули. Обвинили в убийстве вождя северных племен. – Я опустила глаза, изучая руки и стараясь не думать об обгоревших, вывернутых наизнанку останках тела, которые лежали у моих ног в день, когда меня арестовали. – Убийство и государственная измена.

Нур присвистнула:

– А это было твоих рук дело?

Эхо моего собственного вопроса. В эту игру могли играть двое.

– Как только ты начнешь говорить правду мне, то я сразу начну говорить ее тебе.

Она скрестила руки на груди:

– Если ты собираешься ко мне присоединиться, я должна знать, не вонзишь ли ты мне нож в спину.

– После года, проведенного здесь, я способна на все, лишь бы сбежать. Но, отвечая на твой вопрос, – нет, я не убивала его.

Я сжала кулаки. Его убила не я. Я знала, кто это сделал и почему. Я повторяла их имена каждую ночь. Особенно имя человека, от которого я никак не могла такого ожидать.

– Меня… предали. Подставили. Я думала, что могу кое-кому доверять, но оказалось, что этот человек не на моей стороне.

Эти слова ранили больше всего. Больше, чем признание того, что меня перехитрили. Сам факт того, что меня предал лучший друг, моя первая любовь, и что именно по этой причине я в одиночестве гнила в темной камере на забытом острове.

Это Мазин отправил меня сюда.

При одном только появлении его имени в мыслях гнев бурлил в моей крови, словно вода, которая вот-вот прорвет плотину. Скоро так и случится. Но сегодня я медленным вздохом успокоила гнев, закипающий под кожей:

– Я мало что могу с этим сделать, учитывая, что я здесь, а люди, повинные в этом, – там.

Нур потеребила край своей курты[6], которая покрылась коркой грязи и стала серой:

– А что, если бы ты могла уйти отсюда?

Я закрыла глаза в ответ на ее слова, чувствуя, как они острыми крючками впились в мое сердце и отказывались его отпускать.

– Если бы я больше не была заключена в тюрьму, я…

Я подумала о своей семье, об отце, который наверняка беспокоился обо мне. А затем я подумала о тех, кто подставил меня. О Мазине, которому я доверила все свое сердце, а он пронзил его своим скимитаром. О Дарбаране, начальнике дворцовой стражи, который арестовал меня. Об императоре Вахиде, который использовал меня, чтобы избавиться от сильного политического противника, не задумываясь о моей жизни или моей семье. Я сжала свои покрытые синяками и кровью руки в кулаки.

Будь я свободна, я бы заставила их всех заплатить за то, что они сделали. Они бы прочувствовали каждый синяк, каждое мгновение унижения и предательства. Но почему-то я не могла этого сказать. Еще нет. Не тогда, когда я весь прошедший год повторяла эти слова лишь про себя.

– …Не знаю точно.

Нур посмотрела на меня так, будто не поверила мне, будто она могла прочесть каждую мысль, которая приходила мне в голову за эти триста шестьдесят пять дней, и видела, что я точно знаю, что буду делать, как только вырвусь отсюда.

Она прикусила внутреннюю сторону щеки.

– Я хочу свободы, – сказала она наконец. – Я хочу ее так сильно, что могу ощутить ее на вкус. Но еще я хочу возмездия. Император Вахид украл у меня всю мою жизнь. И я хочу ее вернуть.

Ее слова прозвучали пылко, и внезапно мы перестали быть двумя девушками, сидящими вместе в тюремной камере без надежды на будущее. На мгновение мне показалось, что у нас действительно могут быть силы что-то сделать.

– И ты права, – сказала она наконец. – Копать в одиночку – ужасно долго.

Я замерла, боясь пошевелиться.

– С напарником было бы намного быстрее. – Она взглянула на меня. – Хотя сначала тебе нужно восстановиться.

Она подалась вперед, как будто хотела дотронуться до меня, и я удивленно отпрянула. Ни один человек не прикасался ко мне по-доброму с тех пор, как меня арестовали. Но вместо того чтобы коснуться меня, она протянула руку. Я опасливо посмотрела на нее, а затем протянула свою. Ее пальцы переплелись с моими, и мы пожали руки, скрепляя нашу сделку.

– Вместе нам не потребуется и года, чтобы выбраться отсюда, – сказала я, и в моем голосе прозвучало столько же надежды, сколько сжимало приятным давлением мою грудь.

Она кивнула, и эта искра надежды распространилась по всему моему телу.

– Но ты так и не ответила на мой вопрос. Будь ты на свободе, Дания, что бы ты сделала?

В моем сознании всплыло лицо Мазина – того, кто бросил меня в этот ад и оставил здесь страдать. Того, кто отдал меня королевской страже и для кого верность императору была превыше всего. Но был кое-кто более важный. Куда важнее мести.

Держать в руке новейший клинок Бабы.

Состязаться с ним на тренировочном плацу.

Слышать его тихий смешок, когда я одержала верх над всеми остальными учениками.

Делить с ним пищу при слабом освещении его кузницы.

Все, о чем я так тосковала, нахлынуло на меня, будто внутри прорвало плотину и на волю вырывался не гнев, а чистая тоска.

– Будь я на свободе, я бы отыскала своего отца.

Три

Ранее

Сегодняшний свет как нельзя лучше подходил для битвы. Я держала свой меч наготове, и клинок блестел так, будто его снова раскалили в кузнице.

– Прошу прощения, я пришел в нужное место? Я ищу кузнеца.

У ворот стоял мальчишка чуть старше меня. Он неуверенно поглядывал на лавку моего отца, держа в руках поводья славного черного жеребца, стоявшего рядом с ним. Мальчишка был высоким и долговязым, с копной черных волос, крупным подбородком и пухлыми щеками, которые выдавали его юность. Его слишком большое темное шервани с золотой вышивкой и пуговицами из драгоценных камней выдавало его статус.

Я прищурилась: он жил во дворце и работал на императора Вахида. На императора, который разрушил наше королевство и вырезал половину народа моей матери на севере. И я точно знала, зачем он пришел.

– Если ты не можешь понять, что стоишь у кузницы, по клинкам, которые висят снаружи, думаю, у тебя есть другие проблемы помимо того, что ты мог заблудиться.

Выражение его лица из неуверенного стало хмурым. Хорошо. Я не стану ему помогать. Работая на императора и демонстрируя его знамена по всей нашей деревне, он мог ждать от нас только презрения. Мой отец снабжал старого короля оружием, которое было столь же прекрасным, сколь и смертоносным. Но, очевидно, император Вахид хотел, чтобы его мечи ковали в той же кузнице.

– Я предпочитаю удостовериться, прежде чем делать предположения и выставлять себя дурачиной, – сказал он, задрав нос. – У тебя, похоже, с этим проблем нет.

Я резко вдохнула. Этот разодетый индюк только что назвал меня дурачиной?

Он выпятил грудь колесом, как птица-переросток, и уставился на меня сверху вниз:

– Ты явно понятия не имеешь, кто я такой.

Я невольно фыркнула. У этого мальчишки едва пробивались волоски на подбородке, и он пытался командовать мной?

– Я прекрасно знаю, кто ты. К сожалению. Если ты пришел за мечом для нового императора, то его изготавливает мой отец.

У него отвисла челюсть, и я одарила его довольной ухмылкой.

– Я послан самим императором, а ты все равно так со мной разговариваешь?

– Оглянись вокруг. – Я указала на свою маленькую деревушку на краю гор с глинобитными домиками, вросшими в склон горы, словно снежинки, на краю территории, где все северные племена были вынуждены подчиниться императору.

Хоть наша деревушка и находится всего в дне езды от города, в котором император основал свой новый двор, ее жители не так уж безропотны. Ни на кого в этой деревне власть императора Вахида не произведет впечатления. Этих людей беспокоят налетчики, которые нападают на их семьи, людей интересует свобода от навязанных столицей законов и возможность торговать и зарабатывать, обменивая товары в городе. Ни один житель деревни не обратил бы внимания на славного жеребца этого мальчишки – разве что для того, чтобы украсть его в отместку императору. Нас больше беспокоили горные мародеры и суровая зима, уничтожающая урожай абрикосов в долине.

Я бросила косой взгляд на коня мальчишки, на котором красовалась золотая эмблема императора Вахида – контур цветка зораата, венчающий его седло.

– Эти люди поддерживали короля. Он защищал их. Тебе здесь поклоняться не будут, если ты пришел за этим.

– И тем не менее, если твой отец кузнец, он уже согласился изготовить меч для императора. – Он вздернул подбородок.

От ярости у меня перехватило дыхание. Я поджала губы:

– Ему дорога голова.

– А тебе, очевидно, нет.

Я стала рассматривать свои ногти, стараясь казаться спокойной:

– Моя голова мне дорога, просто я знаю, в чьей власти меня ее лишить. Точно не в твоей.

Его рука метнулась к ножнам на поясе, словно он хотел доказать, что я ошибаюсь, и вытащила из них изогнутый скимитар. Лишь увидев простую рукоять, я поняла, что этот меч определенно был изготовлен не моим отцом. Наши были прочными, надежными и с замысловатой резьбой. Мой отец гордился рукоятями, украшенными в стиле кофтгари[7], и навершиями из верблюжьей кости, которые обычно изготавливал сам.

Но я с детства имела дело с ножами, и, как правило, верх одерживал тот, у кого нож уже был в руках. Мой сверкнул на солнце еще до того, как этот мальчишка успел выхватить свой, и он поднял руки, когда я направила на него свой обоюдоострый тальвар[8] – поднесла самой острой стороной к его горлу.

– На твоем месте я бы не стала, – спокойно сказала я, не потрудившись скрыть в голосе улыбку.

– Это государственная измена! – выплюнул он, и я не могла не увидеть вспышку огня в его темно-золотых глазах. Похоже, этот смазливый мальчишка все же обладал силой духа.

– Дания! – прокричал голос с другого конца двора.

Я мысленно застонала, когда по тропинке к нам подошел мой отец. Он поклонился мальчишке, который был младше его по меньшей мере на двадцать лет, и мне захотелось закричать. Мне захотелось концом своего меча дернуть его голову наверх и сказать, чтобы он больше никогда не кланялся лакеям императора.

– Прошу извинить мою дочь. Временами она бывает слишком вспыльчивой. – Баба бросил на меня предостерегающий взгляд, прищурив свои глаза цвета охры.

В ответ я рассмеялась, хоть и не смогла скрыть в смехе горечи:

– Я просто играла с этим мальчишкой. Серьезно, неужели во дворце стражу не учат сражаться?

Баба хмуро посмотрел на меня, ни на секунду не купившись на мою выходку:

– Он не стражник, Дани, как тебе хорошо известно.

Я поморщилась.

– Нану[9] бы не понравилось, что мы с ним разговариваем, – пробормотала я, обращаясь только к нему.

– Нану не оплачивает наши расходы, – парировал он.

Я скрестила руки на груди и вместо ответа уставилась на мальчишку. Он одарил меня пренебрежительным взглядом и вновь посмотрел на моего отца. Я стиснула зубы, чтобы снова не выхватить меч.

– Меня зовут Мазин, я воспитанник нового императора. Я прибыл по его поручению, чтобы дать указания по изготовлению его нового меча и предоставить оплату. – Он замолчал, его лицо было бесстрастным, но я не упустила, как он бросил взгляд на меня. – В случае, если ваше мастерство окажется удовлетворительным, – наконец сказал он.

Я сделала выпад, чувствуя, как гнев снова закипел в груди. От того, что он посмел даже предположить, что мастерство моего отца может оказаться недостойным императора, у меня кровь закипела в жилах.

– Ты не знаешь о моем отце ничего, если считаешь, что качество его клинков может оказаться неудовлетворительным. Он самый востребованный оружейник во всех королевствах.

Отец положил руку на мое плечо, чтоб унять:

– Все в порядке, Дани. Император Вахид имеет полное право оценить мою работу, чтобы определить, соответствует ли она его стандартам.

– Тогда зачем посылать этого глупого мальчишку? Особенно после того, как он лишил деревню средств защиты? Почему бы не прийти самому?

– Потому что, возможно, он доверяет этому глупому мальчишке, – презрительно усмехнулся Мазин и выпрямился в полный рост, который, как мне, к сожалению, пришлось признать, оказался внушительным.

Я склонила голову набок, не позволяя ему запугать меня:

– Думаю, мы всегда знали, что Вахид идиот.

Мазин резко втянул в себя воздух, на его лице отразилось удивление и что-то похожее на интерес. Думаю, раньше никто не осмеливался оскорблять императора Вахида в его присутствии. Хорошо, его нужно было опустить с небес на землю. Но, увидев потрясенное выражение на лице отца, я поняла, что зашла слишком далеко.

– Дания! – Отец дернул меня себе за спину. – Останься здесь, а мы поговорим. – Он одарил меня таким взглядом, будто подначивал ослушаться его и посмотреть, что из этого выйдет.

Мое лицо вспыхнуло, я не могла поверить своим ушам.

– Что? Я всегда присутствую в лавке при обсуждении…

– Не в этот раз. Возможно, когда ты будешь лучше следить за языком, чтобы нас не обвинили в государственной измене. – Он произнес эти слова тихо, чтобы их могла услышать только я, и его голос был резким от разочарования.

Я прикусила язык. Баба никогда так со мной не разговаривал. Я прищурилась, глядя на мальчишку, стоявшего рядом. Мы с Бабой были одной командой. С тех самых пор как умерла моя мать, мы были вместе вопреки всему.

Мазин последовал за моим отцом в его кузницу, и мои щеки залила краска стыда. Удаляясь, мальчишка бросил мне через плечо подобие улыбки. Я крепко стиснула кулаки и прижала их к ногам. Сегодня этот мальчишка нажил себе врага.

Четыре

Я копала, пока мои руки не начинали кровоточить. Спустя несколько дней я настолько оправилась от ран, что каждый час был посвящен прокладке туннеля под полом моей камеры. Мы продвигались дюйм за дюймом, и, хотя наши шаги были крошечными, я чувствовала, что двигаюсь ради цели. Ради свободы. Ради семьи. Я сопротивлялась тонкому голосу, который стремился к другой цели, наполненной мраком и яростью. К мести. Но сейчас я не могла позволить себе думать об отмщении. Я должна была в первую очередь вернуться к отцу и убедиться, что с ним все в порядке.

Первые несколько дней мы с Нур работали молча, отодвигая черную землю миллиметр за миллиметром. Но после года заточения в одиночестве я больше не собиралась жить в тишине. Работая бок о бок с Нур, я поняла, что моя потребность в человеческом общении никуда не исчезла, как бы я ни убеждала себя в обратном.

Мы сидели в темном туннеле, слабо освещенном солнечным светом, проникавшим сквозь маленькую щель в окне. Я откалывала кусочки земли и передавала Нур чашки, наполненные ею же.

– Ты работала на императора Вахида? Имела дело с магией джиннов? – осторожно спросила я. Мне уже несколько дней не терпелось поговорить с ней об этом, я прокручивала в голове ее слова. Если у нее был доступ к зораату – самому могущественному веществу в нашем мире, нельзя было догадаться, что она могла сделать, вырвавшись отсюда.

Она остановилась, держа в руке оловянную кружку, подняла глаза на маленькое оконце моей камеры и уставилась на исчезающий свет.

– Строго говоря, это был один из его вождей, – наконец ответила она. – Его звали Сума, он отвечал за управление принадлежащими Вахиду фермами зораата, а также за смешивание правильных дозировок для его солдат и целителей. Я работала травницей в королевской аптеке Вахида под руководством Сумы.

– Все это могущество джиннов, – еле слышно произнесла я. – Как тебе разрешили с ним работать? Я думала, надо быть особенным, чтобы получить возможность хотя бы прикоснуться к зораату.

– Хочешь сказать, я не особенная? – Она выгнула бровь, но ее улыбка угасла. – Вообще-то во мне действительно ничего особенного. Я просто сирота, которая умудрилась оказаться в нужном месте в нужное время. Мне было некуда идти, а Суме был нужен помощник. Работать с зораатом довольно опасно, и он постоянно… терял помощников. – Она поморщилась.

– Значит, тебя выбрали не потому, что ты особенная, а потому, что все остальные умерли.

Я протянула ей еще одну чашку с землей. Нур выбросила землю в ведро для отходов и вернулась в туннель:

– Полагаю, можно сказать и так. Но еще у меня талант к составлению смесей зораата. Употреблять семена джинна необходимо в строго определенных пропорциях, иначе результат может оказаться плачевным. Император Вахид, разумеется, готовит свои собственные смеси – говорят, джинн, с которым он заключил сделку ради могущества, научил его пользоваться ими. Но для солдат, целителей и всех остальных, кто использует зораат, смеси готовят Сума и его помощники.

– А ты их пробовала? – Я не смогла скрыть трепет в своем голосе.

До этого я не знала никого, кто пробовал зораат. Я видела императора Вахида мимоходом, когда была во дворце с Мазом, но никогда не разговаривала с ним напрямую. Иметь возможность работать с первозданной магией джиннов, обладать способностью изменять свое тело, управлять пламенем без дыма и сотрясать саму землю, по которой мы ходим, – такие способности могли бы пригодиться. Я размяла пальцы, думая не столько о магии джиннов, сколько о своих собственных умениях – о мечах, которые страстно желала взять в руки, о кинжалах, которые мечтала вновь метать. Я жаждала не обладать магией, а почувствовать вес стали в своей руке.

– Нет, я никогда не использовала их сама. Они предназначались только для генералов или для личных целителей императора, и он очень строго контролирует их потребление. Он ни за что не желает давать им больше, чем необходимо. Но Сума говорил, что я один из лучших мастеров смешивания магии джиннов, которых он когда-либо встречал. Это была одна из причин, по которым он…

Нур резко замолчала, ее лицо было скрыто тенью туннеля, а в глазах отражался слабый свет. Спустя мгновение она прочистила горло:

– Это была одна из причин, по которым он так доверял мне. – Ее голос дрогнул.

Судя по ее словам, Сума был важным для нее человеком. Возможно, даже кем-то вроде отца. Я сглотнула, у меня застрял ком в горле. Я знала, каково это – скучать по отцу.

То, что мы испытывали одинаковые чувства, заставило мое сердце затрепетать от ощущения незнакомой душевной связи. Мы не просто две беглянки, мы – две дочери, два человека, с которыми поступили несправедливо, два человека, которые пытаются вернуть то, что у нас когда-то было, хотя у нас, может, никогда и не получится. Это место отняло у нас годы нашей жизни, и мы не сможем прожить их заново. Я погрузила пальцы в землю, наслаждаясь ощущением того, как она проникает под ногти. Кое-кто был в ответе за то, что отнял у меня эту жизнь, и я хотела быть тем, кто заставит его заплатить за это.

Нур шмыгнула носом, и это вернуло меня к действительности. Она наскребла еще земли в чашку.

– Мне жаль, – тихо сказала я.

Она посмотрела на меня, убирая грязной рукой спутанные волосы с глаз:

– Да, мне тоже.

Но в этой истории было что-то еще. Сума предал Вахида, и я не хуже других знала, что происходит, когда тебя обвиняют в предательстве императора.

– Ты сказала, что Сума спрятал зораат от императора? Что он украл у него? – Я мысленно пробежалась по возможным последствиям такого поступка. Меня бросили в камеру гнить, но я не крала силу джинна у императора. – Я удивлена, что Вахид не уничтожил всю семью Сумы.

Нур какое-то время сохраняла молчание, и я уже не ждала, что она ответит.

– О, он уничтожил всех. Вахид был в ярости. Были казнены все сыновья Сумы, а все те, кто был с ним связан, были отправлены сюда и подвергнуты пыткам, чтобы получить информацию о том, где спрятан зораат. Как ты можешь себе представить, Тохфса была в восторге.

В голосе Нур звучала горечь, и я задумалась о том, каково ей пришлось. Я, по крайней мере, знала, что мой отец все еще жив и ждет меня. Всех же, кого знала Нур, не стало.

Я вонзала ногти в твердую землю и думала о том, как же я благодарна, что в тюрьме гнию я, а не мой отец. Но если Сума спрятал зораат, знала ли о его местонахождении Нур? И если да, вернулась бы она, чтобы забрать его? Доступ к подобной магии стоил больше, чем просто побег отсюда. Он давал полную свободу. Он давал возможность отправиться куда угодно, быть кем захочешь. Я могла бы сбежать вместе с отцом – подальше от императора, подальше от Маза. Но во мне отозвалось что-то темное и гнилое.

Действительно ли я хотела убежать от Мазина? Хотела ли я убежать? Или же я хотела испепелить его? Я искоса взглянула на Нур. Она не сказала, вернул ли Вахид утраченную магию джинна. А это означало, что она могла знать, где она находится.

– Всех, кого ты знала, не стало, – сказала я, вытаскивая из земли особенно большой камень и передавая его ей. – И Вахид убил Суму. Так что будешь делать ты, когда выберешься отсюда?

Она задавала мне этот вопрос раньше, но не дала свой ответ на него. Я считала, что было достаточно хотеть просто вырваться из этого места, но она выдергивала из земли камни так же остервенело, как и я. Дело было не только в свободе, так же как моей мотивацией было не только добраться до отца. У нас обеих в мыслях было кое-что, в чем мы не хотели признаваться, потому что признание означало бы принятие.

Нур держала камень, на ее лице залегли тени, придавая ему еще более зловещий вид, чем обычно. Она была хрупкой девушкой небольшого роста, с острым подбородком и копной темных кудрей, но сейчас еще больше походила на мстительного монстра, чем когда впервые оказалась в моей камере.

– Думаю, можно сказать, что я верная, – тихо произнесла она. – И я считаю, что Сума заслуживает правосудия.

– И ты – та, кто должен вершить это правосудие? – спросила я, задаваясь вопросом, не течет ли по моим венам та же самая потребность.

Но правосудие казалось чем-то более благородным, чем то, чего я хотела. Достойным восхищения. То, чего я хотела от людей, которые меня предали, не вызывало восхищения. Только не тогда, когда я представляла, как пронзаю сердце Мазина кинжалом.

Но даже у меня была более веская причина желать справедливости, чем у Нур. Она была сиротой, она не была привязана к кому-то. Ее не обвиняли в государственной измене, ей не требовалось очистить свое имя. Мне казалось странным, что она так зациклилась на несправедливости по отношению к мужчине, который просто взял ее к себе.

– Да. – Ее голос был твердым, как камень. – Кроме меня, больше никого не осталось.

– Как? – спросила я, и это слово повисло между нами, словно заклинание. – Как бы ты добилась справедливости?

Мы обе знали, что меня интересует нечто гораздо большее, чем техническая сторона вопроса. Как разрушить империю? Вахид сделал это с помощью силы джинна. Можно ли сделать это еще раз?

Нур сомневалась, ответ застрял у нее в горле:

– У меня есть план.

Не было сомнений, что в ее плане была задействована магия джиннов и украденное сокровище, информацию о местонахождении которого Тохфса пыталась вытянуть из людей на протяжении трех лет. И если у Нур был доступ к этому сокровищу, возможно, у меня тоже был.

Эта мысль в сочетании с мыслью о возможности побега заставила меня почувствовать, как в моей груди зарождается надежда. Но это маленькое зернышко надежды было опасно, ведь, если я его потеряю, отчаяние может овладеть мной окончательно. Это я выяснила за прошедший год.

* * *

– Мне кажется, грязь так глубоко въелась под мои ногти, что стала частью кожи.

Я лежала в камере Нур и рассматривала свои руки. Она была права, моя камера действительно хуже, чем ее. Ее камера казалась дворцом по сравнению с местом, куда поместили меня, – она была по меньшей мере в три раза больше, и там даже была шаткая кровать с изъеденным червями соломенным матрасом, который на ощупь был таким приятным, будто его набили павлиньими перьями.

Когда я впервые увидела камеру Нур, я расплакалась. Затем я легла, и при этом мои кости заныли, а спина наконец распрямилась после года сна на холодном каменном полу.

– Ты сказала, тебя обманули, когда арестовали. – Голос Нур прорвался сквозь пелену радости, которая накрыла меня, когда я легла на кровать. Она сидела, прислонившись спиной к стене и скрестив ноги, и наблюдала за мной. – Расскажи, что произошло, почему ты попала сюда.

Я села и расправила плечи, игнорируя урчание в животе. Мои мышцы болели от копания, и сейчас я острее ощущала нехватку еды.

Когда я задумалась над ответом, Нур разразилась резким смехом:

– У тебя такое лицо, когда ты думаешь о доме, что я не могла не спросить об этом. А иногда, когда ты говоришь о побеге, я могу описать выражение твоего лица только так, что я выглядела бы так же, если бы Тохфсу расчленяли у меня на глазах.