Цена спасения

Крепин замолчал, поворачиваясь на Андрея.

– Я не знаю, что сказать, – пробурчал Плотников, бегая глазами по комнате, оставаясь в статичной позе. – Честно. Мне, правда, не захотелось даже чуточку больше сделать того, что ты меня заставил, – сказал он с ноткой угрозы. – Но куда уже деваться? Просто… – у него путались мысли.

– Что? – настойчиво спросил Александр.

– Не одного тебя вытащил со дна Василий Борисович, – улыбнулся Андрей. – Мы с ним знакомы гораздо дольше. Я никогда не знал отца, меня растила только мать. Она была умеренным оппозиционером, кстати, верующей, и большой сторонницей перестройки, все её взгляды сформировались именно тогда. СССР она представляла как самое страшное зло. Глубоко убеждённым либералом она никогда не была, хотя про диктатуру и “репрессии” говорила постоянно. Жили мы на юго-востоке московской области и весьма бедно, поэтому я слушал и верил в её рассказы про коррупцию и диктатуру современной тогда власти. Как только позволил возраст и я сам стал во многом разбираться, меня буквально захватила оппозиция. Идея об одной только свободе – как она чиста и прекрасно звучит! Пока не начнёшь разбираться. Я верил в то, что этим можно спасти Россию, верил, что существует демократия, что она возможно, когда я смотрел на Запад. И вот, я тогда даже школу не окончил, в восемнадцатом году, когда шли митинги, я естественно принимал в них участие. Меня невероятно бесило то, что дальше слов оппозиция не заходила. Тогда я даже взял из дома нож. Я был готов сопротивляться, дать бой. Я почему-то верил, что, сделай я это, и сразу так сделают все, после чего всё зайдёт дальше слов. И вот мне подвернулся шанс, за щитами омоновцев я увидел одиноко ходящего позади них высокопоставленного (я смотрел на форму) офицера – это и был Василий Борисович. И я решил убить его. Я с трудом пробрался под щитами, а он пошёл в сторону какого-то двора по одинокой улице, как будто вообще не обращая на меня никакого внимания, я поверил, что Василий Борисович меня не заметил. Он остановился в тёмной арке, я медленно подходил со спины. Он резко, ему вообще было всё равно, перебросил меня из-за спины. Как только ты мне обо всём этом рассказал, я подумал, у него вообще фишка такая – подставляться под отчаявшихся, преимущественно под ножи! Со всех сторон набежал ОМОН, меня посадили в отдельный автозак, и мне грозила тюрьма за покушение на лицо при исполнении. Меня привезли в отдел, там я снова встретил Василия Борисовича. И он не стал меня обвинять или угрожать, он попытался меня переубедить. Рассказал мне о том, почему демократия не работает, на примерах. Он мне заботливо показывал некоторые секретные документы, на их примере он объяснил, что такое лоббирование и как по-настоящему принимаются законы при демократии. Что нет никакой власти народа, а есть власть кучки богатеев. Но меня это сильно не впечатлило. Гораздо важнее была неэффективность системы. Я хотел, чтобы люди в нашей стране жили достойно. И Василий Борисович мне доказал на примере уже официальной статистики и некоторых пикантных подробностей, откуда растут ноги такой плохой экономики России и других стран мира, откуда деньги у “демократических” стран. Он сказал ровно то, о чём ты сказал сейчас. Шестьдесят процентов мировой экономики у восемнадцати процентов населения, а все остальные должны развиваться в пределах оставшихся сорока, двадцать из которых уже занял Китай. Негде расти и некуда. Всё принадлежит Западу, а остальные кое-как сводят концы с концами. По всему миру голод, несчастье, войны, а Запад всё пытается, сидя своей толстой задницей на золоте, утешить маргиналов в своих странах! Для вида, разумеется. На деле западные монополии убивают всякую иностранную экономику, незападные страны становятся лишь рынками сбыта. Кто вздумал сопротивляться – война, почти сразу! Да даже коррупционеры-чиновники в России все деньги держали на Западе, мечтали о нём, их дети жили в Европе и США. И я вдруг испугался: меня всё это время обманывали какие-то мерзкие злодеи, то есть западные политики и элиты, рукоплескавшие тогда российской оппозиции, улыбающиеся в своих дорогих костюмах, которые взывали к моему чувству справедливости, а на самом деле я был лишь инструментом для достижения того, чтобы Россия стала рынком сбыта (ещё большим рынком сбыта), чтобы они заработали, и ничего более за этим не стояло. Но страшнее было другое. Я получается всё время мечтал, чтобы моя страна стала частью этой преступного союза стран ради более сытой жизни! Нет! Ни за что! Во чтобы то ни стало, уж лучше голодная смерть, но с честью, с поднятой головой! Трифонов победил. Он переубедил меня. Я раскаялся, я пообещал ему, что сделаю всё, что нужно для России. И он отпустил меня, сказав, что пока ничего не нужно. Нужно будет, когда Отечество начнёт войну с Западом или его союзниками, кем бы они не были, нужно будет, когда те проворовавшиеся молчаливые, на деле верящие не в Россию, а в деньги, подонки смогут привести к власти прозападные силы, когда конфронтация с Западом им станет окончательно невыгодной. И я искренне захотел исполнить однажды свой долг во имя победы над неоколониализмом! Это было весьма наивно, но я дважды выполнил это обещание. Когда я уходил на войну, бросая пятый курс ВУЗа, я прощался только с Василием Борисовичем, с коим мы стали близки, да с парочкой друзей, которые моего стремления никогда бы не поняли. Моя мать тоже никогда бы не поняла, она была пацифистом до мозга костей. Она и за смену позиции то меня не простила, считая, что я ни во что не ставлю человеческую жизнь. А за войну ни за что. Поэтому с двадцать второго года я её ни разу не видел, навсегда пропал из её жизни… А Василий Борисович до сих пор рядом!

Крепин, искренне улыбаясь, кивал.

***

Толпа в более ста тысяч человек собралась на площади возле торгового центра.

Вокруг были скучные высокие оранжево-белые дома, магазины и небольшие забегаловки, своими формами похожие на будки. Несколько сотен полицейских машин окружали этих людей, но, когда правоохранители пытались протиснуться в толпу, их мгновенно выталкивали. Сейчас это было территорией революционеров.

Плотников пробирался сквозь них, и все вокруг расступались, лишь завидев и тут же узнав его. Он двигался к самодельной сцене, куда были повёрнуты взоры десятков тысяч. Камеры и прямые трансляции этого митинга освещали происходящее тут на всю страну. И вот наконец Андрей подошёл ко сцене и стал подниматься на неё. Стоявший за ней Даниил вышел и передал ему микрофон. У Плотникова получилось отбросить всякое волнение, сказав себе, что всё это всего лишь сон, что далось просто ведь поверить в величие того, что он сейчас видел, было сложно. Свежий холодный ветер обдувал Андрея. Он оглядел толпы тех, кто был с ним согласен в самом фундаментальном, тех, кто ему доверял, тех, у кого был тот же смысл самого существования, тех, от кого веяло каким-то родным теплом. Андрей поднёс микрофон и начал свою речь:

– Россияне! Когда всё начиналось, я и не верил, что всё будет настолько масштабно. Я и не верил, что у нас столько людей, готовых на всё ради Родины. Но сейчас я вижу это! Грядущие события могут разрушить Россию! Все мы в глубине души понимали, что рано или поздно Налавин пойдёт на такое. Многие из нас уже отдали свои жизни за общее дело… И каждый раз задаёшься вопросом: “А готов ли я также?..” Наши “цивилизованные” соседи по планете пытались убедить нас, что мы народ с рабским сознанием и готовы терпеть любые унижения, так как не свергали прошлую власть или советскую. И это за нас, дважды, сделали элиты. Винили нас в том, что мы не боремся за “истинное благо” – демократию. За свои права… Но для нас всегда были вещи поважнее этого. Русского человека, и я имею в виду не национальность, всегда более интересовала судьба всего мира и справедливость. Именно поэтому именно мы в своё время стали первой социалистической страной, пытаясь спасти мир от капитализма. И не так важно, насколько это было истинно… Но именно такая мотивация сподвигла наших предков на революцию. Именно мы отдали больше всего жизней во Второй мировой войне, сражаясь с нацистами, угрожающими всему человечеству. И забрали у нацистов больше всего жизней. Нас редко интересовали такие вещи, как своё собственное благо или своя свобода. Мы хотели лишь идти вперёд и развиваться, нещадно сметая зло на своём пути. Россия – это великий стражник, пытающийся спасти, развить и сохранить этот мир, нещадно жертвуя собой и своим народом. Вот наш истинный путь! И европейцы с американцами не могут этого понять… И боятся нас, ведь понимают одно, что, с нашей точки зрения, это они сегодня та угроза, которую нам необходимо одолеть. Но после распада СССР нас стали убеждать в обратном, и мы, наивный и добрый народ, поверили в сказку Запада о свободной жизни. Но постепенно мы стали видеть этот обман, теряя в войнах на развалинах Советского Союза своих родных и близких, голодая и претерпевая унижения. Мы видели множество бесчинств Запада по всему миру. Мы видим развязываемые ими войны, их ограбление целых народов. А также их извращения и отсутствие нравов, вызванное такой вседозволенностью и богатством. И когда они окончательно решили забрать нашу Родину, мы всё же восстали. Остановить ли нас теперь? Сохраним мы их гнилую демократию или попытаемся сломить её по всему миру? Пусть они ещё надеются, что в нас нет столько злобы на них… Но новой России как сверхдержаве – быть. Мы будем нещадно бороться со всеми коррупционерами, со всеми предателями… Сторонники Налавина так боялись нового репрессивного тридцать седьмого года, но сами довели страну до необходимости этого. Теперь Россия вновь станет одной из величайших сверхдержав мира, чтобы подняться на борьбу со злом. Осталось буквально восемнадцать часов до принятия закона, которым власти хотят уничтожить Россию. Всю нашу историю. Но мы не покорные рабы, готовые продать своё прошлое за более богатую жизнь. Да и не будет она так богаче, как они рассказывают, но это ведь и не главное… Там, на Западе, смотрят на нас и не понимают, каким это образом для нас есть что-то важнее материального блага и комфорта. Они не понимают, почему для нас важнее Бог, Родина и справедливость… Оттого и боятся. План Антимонополиста, я бы сказал, безошибочен и не имеет просчётов. Что бы ни случилось, мы всё равно победим. Скоро Вам на телефоны в отдельном боте в Единстве, будут индивидуально приходить команды, что делать. И не забудьте установить VPN, ведь без него ничего не получится: ресурс блокируют. Берите своё оружие! Будьте готовы ко всему! Совсем скоро вам станет ясно всё! Совсем скоро весь мир узрит нас! Совсем скоро мир узрит то, что сможет сдерживать гегемонию США! Совсем скоро мир узрит возвращение той великой России, которую мы потеряли! Начались часы, которые вершат историю. И каким будет мир, зависит только от нас с вами!

Плотников опустил микрофон. Вся толпа разразилась восхищённым грозным рёвом.

Глава 11. Марш

Сквозь серые тучи, покрывавшие небо, пробивались солнечные лучи, освещая Тверскую улицу. Они попадали на старые дома, которые, несмотря на большой возраст, выглядели так же утончённо и просветлённо как в момент их постройки. Внутри Садового кольца начала устанавливаться хорошая погода.

По абсолютно пустой дороге ехал кортеж из пяти чёрных дорогих машин. Они тихо проехали фонтан, продвигаясь к Пушкинской площади, и, почти доехав до бульвара, повернули налево. Вдалеке виднелись башни Кремля. Справа от них наконец появилась конечная цель их следования – здание Государственной Думы. На входе в него стоял Налавин в окружении прессы и десятка до зубов вооружённых военных; он ожидал направлявшегося сюда человека. Машины остановились. Из четвёртой по счёту от ехавшей впереди машины вышел пожилой, но энергичный человек в окружении охраны.

Президент России стал с особой осторожностью направляться в сторону иностранного гостя. Улыбнувшись, Налавин протянул руку. Пожилой мужчина протянул руку в ответ и тоже казался радостным, хотя в этом была какая-то нотка фальши, присущая таким формальным встречам.

– Здравствуйте! – поприветствовал гостя Налавин на чистом английском, без малейшего акцента. – Пройдёмте внутрь!

Когда они зашли внутрь, Марк на том же языке заговорил:

– Вы прибыли довольно рано… Осталось приблизительно пять часов. Лидеры остальных стран и генсек НАТО пока что не прибыли, но не переживайте: зато будет время подготовиться. На самом деле Вы даже не представляете, какая честь для меня, что в столь важный для моей страны момент с нами будут главы таких великих и свободных держав, как Германия, Франция, Великобритания и Ваша Родина – США.

Президент Америки любезно улыбнулся, незаметным хищным взглядом рассматривая прессу, снимающую их с расстояния нескольких метров, и ответил на родном языке:

– Всё ради мира и свободы, мой друг. Всё ради мира и свободы…

***

Игорь Киров сидел перед телефоном, который ему выдали революционеры несколько часов назад. Он был твёрдо уверен, что сообщение в Единстве от них ему придёт совсем скоро или вовсе не придёт, ведь час принятия закона был близок.

Киров был слегка полноват. Средних лет, будто униженно уставший от жизни всем своим видом, особенно это виделось в его больших утомлённых голубых глазах, въевшихся в глубокие круги из морщин, в которых всё равно будто бы выражалась какая-то то ли его невинность и нежелание зла, то ли трусость и слабость. Он был почти лысым, а редкие волосы беспорядочно торчали во все стороны.

Ещё несколько дней назад он был совсем непримечательным бездомным, который выживал у Шереметьева. До этого он был инженером на крупном военном предприятии, зарабатывая копейки со времён госпереворота, но за последние месяцы он был уволен по сокращению, не стало денег для оплаты ипотеки, отчего он и оказался на улице. Жена ушла, забрав их единственного сына.

С каждым месяцем различные криминальные силы всё больше пользовались отчаянным положением бездомных. Их заставляли обворовывать гостей аэропорта, выполнять грязную работу за пределами территории, обещая достойную плату. Среди бездомных распространяли дешёвые наркотики. Очень быстро те, кто активнее приветствовал преступность, встали во главу местной общины.

Но несколько дней назад пришли революционеры, коими руководил неизвестный Игорю, так как он не имел возможности хоть как-то проверять новости, Алексей Павлов. Полиция уже давно не обращала внимания на происходящее здесь. Кирова назначили главным почти по чистой случайности – он просто оказывал революционерам содействие, устав от произвола. Теперь Игорь должен был повести всех бездомных, кто не боялся, на помощь революции. Павлов пообещал, что каждый из участвовавших получит своё жильё, когда сменится власть. В победу над Налавиным верили не все, но у большинства в столь отчаянном положении уже не было другого выбора как поверить в неё.

Всех бездомных в тот день согнали ближе к лесу, ведь в аэропорт должны были прибыть несколько каких-то очень важных людей. Определённо, это как-то было связано с принимаемым законом. Все дороги в Москве уже перекрыли. Внутри Садового кольца был объявлен комендантский час. И это в среду – в рабочий день. Киров понимал, что начинается что-то, что бесследно пройти не сможет.

Осознание значимости происходящего постепенно приходило к Игорю. Он чувствовал это и в людях вокруг. Скорее всего, революционеры были правы. Их Родине вот-вот будет подписан смертный приговор. И вот-вот Россия может навсегда кануть в лету. Это беспокоило Кирова. Почему ему всегда было как-то наплевать на свою страну, да и на политику в целом, и вот, когда она стоит на пороге своего окончательного распада и полного уничтожения как суверенного государства, он впервые заволновался за неё? У него собирались отнять что-то, к чему вообще нельзя было прикасаться, о чём раньше ему невозможно было подумать.

Уведомление пришло. Текст был краток: “Двигайтесь вдоль трассы М-11 и далее, пока не достигните Красной Площади”.

***

– Осталось почти два часа до начала процесса, а мы ещё совсем не начинали! – возмутился Даниил.

– Вот именно, что два часа до начала! – ответил Семён. – Это не так мало!

Они сидели в огромной комнате с высокими потолками. Белые стены, шикарные старинные диваны вдоль них, антикварные вазы на дорогих столах, покрытых лаком. Из небольшого окошка виднелось пересечение Тверской улицы и Страстного бульвара.

– Совсем скоро, мой друг, тут всё зашумит, – продолжил лидер московского клуба. – Мои люди готовы выйти, но будет слишком рано. Боюсь, я и сам не до конца понимаю всего плана, но мне известна только эта его часть. Думаю, когда дело ведёт Крепин, может произойти что угодно, поэтому не стоит ни о чём переживать. Теперь он единственный человек в мире, который хоть сколько-то понимает, что будет дальше.

– Андрей многое знает, – возразил Даниил.

– Многое, но не всё, – ответил старик.

– Чего, например, он не знает?

– Например того, что знаю я.

***

Отцов с Беловым шли по засыпанной мёртвыми листьями дорожке в парке. Сквозь голые деревья справа виднелся Путевой Дворец.

– Знаешь, что меня пугает? – сказал в какой-то момент Михаил.

– Что? – на автомате спросил Степан.

– Нам раз за разом высылают контрольные точки, откуда снова посылают новые, чтобы запутать нас. Понятное дело, что так нужно, чтобы Налавин не узнал наш следующий шаг и всё такое… Но сути это не меняет! Мы же стояли у истоков этого, нам-то можно довериться.

– Тебя раздражает только то, что мы идём не совсем по прямой? – спросил Степан.

Несмотря на то, что Отцов был крайне молчаливым и закрытым человеком, с Михаилом он раскрывался и мог разговаривать с ним даже на равных. Степану было интересно с таким необычным человеком как Белов, поэтому он всегда с удовольствием слушал его речи. Михаил же всегда был рад тому, кто его по-настоящему хочет слушать, желание высказывать свои мысли тому, кто мог бы его не понять, кто имел совершенно противоположный взгляд, возникало крайне редко.

– Нет, вовсе нет! – возражал Белов. – Я жил в этом районе с класса шестого и знаю его. Мы все идём вдоль Ленинградки в сторону Тверской улицы. Просто как-то оскорбляет тот факт, что нам с тобой, как одним из самых главных, Крепин мог бы спокойно сказать, куда именно мы идём.

– Знают, куда мы конкретно идём, только Александр и Андрей. Сюда движутся все люди из Химок, а ты знаешь, что их там было очень много. Если бы даже кто-то, вроде нас, пошёл бы по прямой, то заметив это, какая-нибудь полиция бы через камеры определила направление всего движения слишком рано.

– Да, но мы были бы только одни! Ты хоть сам веришь в то, что сказал? – Михаил вдруг стал менее напряжённым. – Хотя уже как-то всё равно.

Когда двое вышли из парка, перед ними предстал огромный голубой стадион. Справа, вдоль Ленинградского шоссе, в ряд шли люди. У них на плечах висели автоматы.

– Как я и говорил! – сказал Белов, показывая на людей вдалеке. – Все мы идём в одну сторону. Вопрос лишь в том, где будет точка сбора.

***

Налавин находился в небольшом кабинете в здании Госдумы, где сидел задумчиво над какими-то листами. В комнату вошёл Солёв и объявил:

– Канцлер Германии прибыл!

– Отлично! – ответил Марк, отвлекаясь. – А сколько вообще человек сейчас приехало?

– Совет Федерации в полном составе. Здесь уже главы НАТО, США и Франции. Пока не приехал только премьер Великобритании, а также половина наших депутатов.

– Я надеюсь, что они все придут, а не как обычно? Не хотелось бы позориться перед всем миром…

– Не беспокойтесь! Не будет только двух, и то по состоянию здоровья. Мы собрали всех, кого только могли!

– Двух?! – раздражённо спросил Налавин, а затем спокойно опустил глаза в бумаги. – Ну и чёрт с ними!

– Осталось ещё полчаса до начала. Так что не переживайте, что пока не все. Вы же знаете их, они часто опаздывают!

– И это нормально? Эх, ладно, не мешайте только! Я хочу слегка скорректировать свою речь.

***

– Ну так что? – спросил Трифонов, входя в комнату к Сидорову и Казакову. – Когда уже начнётся то, что Вы с Крепиным задумали?

– На самом деле, три минуты и можно начинать, – ответил лидер московских клубов.

– Ну можешь хотя бы сейчас уже сказать, что за план? – усмехнулся Даниил.

– Могу, но не хочу, – хитро ответил Сидоров. – Но совсем скоро вы сами всё увидите. Главное, подготовьте свои группы, вооружите их. Пусть стоят на позициях. Сейчас это самое главное для вас двоих.

***

Игорь шёл вперёд, а вслед за ним шли толпы бездомных – небритых, усталых и грязных – по пустым улицам богатейшего места России. И здесь они были совсем одни… И им могло бы было неловко от понимания того, что сейчас из окон на них смотрят презирающие их люди, попрятавшиеся по своим домам от грядущей бури. Те люди, у которых стабильная и спокойная жизнь, которым есть, чего терять, и которые наверняка недовольны, что какие-то непонятные ничтожества теперь ходят по их улицам, вместо них, запертых в своих квартирах.

Но это не мешало бездомным идти вперёд. Сейчас они перебороли не только неловкость, но и страх смерти, понимая, что сегодня надо было просто выжить в течение нескольких часов и победить, и тогда всё снова будет хорошо, а может даже лучше. Или же они умрут, но и это было в чём-то лучше, чем ночами не спать от ужасных болей в животе, вызванных бесконечным голодом, жить в грязи и вони, быть неуверенным в завтрашнем дне, постоянно испытывать чувство стыда. Сейчас им было всё безразлично, кроме того, что надо победить и желательно выжить.

Когда бездомные подходили к площади Маяковского, из-за угла резко выехал полицейский автомобиль. Из него, не торопясь, вышел молодой полицейский, направился к Кирову и стал недовольно угрожать ему немного высоким голосом. Голос звучал уверенно, но в целом сотрудник, раскрасневшийся и согнутый, так не смотрелся:

– Сейчас комендантский час! Я советую вам уходить. Вы вроде пока что ничего не нарушили, но очень близки к этому, да и мне оформлять сразу столько человек проблематично. Поэтому лучше уходите.

Игорь растерялся и совсем не понимал, что ответить и как быть. Сзади машины из-за угла вышло человек двадцать в олимпийках. У некоторых были биты, а кто-то вертел в руках самодельные ножи.

– Дай им пройти, дружище! – крикнул один из них полицейскому.

Сотрудник правоохранительных служб обернулся. Завидев вооружённых, пусть и подобием холодного оружия, людей, он окончательно растерялся. Полицейский стал отходить, слегка задрожав. Затем он резко обернулся к Игорю, достав из кобуры пистолет.

– Уходите! – приказал он Игорю, направив оружие на него.

– Дружище! – крикнул тот же человек сзади. – Ты же понимаешь, что если убьёшь кого-то, то эти сотни бедных людей тут же разорвут тебя на части? Но ты можешь нас и пропустить, оставшись цел, что скажешь? Может не стоит умирать ради правительства, которое вот-вот продаст Россию?

Полицейский задрожал ещё сильнее, пытаясь сохранить невозмутимость лица. Он обернулся с грустным лицом на человека, сказавшего ему это, а затем положил пистолет на землю, поднимая руки вверх.

– Не стоит! – продолжал человек из толпы. – Мы не собираемся тебя брать в плен или в заложники. Опусти руки и убегай как можно дальше, пока тебя не поймали за то, что помог “фашистам”. Удачи тебе, дружище!

Полицейский побежал в сторону огромного величественного, но при этом безвкусного в плане архитектуры здания, напоминающего средневековую башню.

– Итак, друзья! – сказал человек из толпы беднякам. – Мы тут под Семёном Сидоровым – организатором московских клубов, а лично я – Пётр Клавдиевич Мельников. Нам сказали провести всех вас, но надо уже торопиться, а то из-за этого парня мы уже слегка опаздываем.

– А куда мы идём? – спросил Киров.

– Туда, куда и все. К Госдуме.

***

Майкл бежал по коридорам Государственной Думы так быстро, как мог. Коридоры уже были пусты, так как фактически всё правительство и гости уже собрались в зале. Фостер остановился у одной из дверей и вошёл в кабинет.

– Что происходит?! – возмущённо спросил Налавин. – Дайте мне уже наконец-то нормально подготовиться. Начало уже через десять минут, а Вы меня беспокоите по поводу и без повода.

– Не без повода, господин президент, – ответил Майкл, – В нашу сторону движутся порядка сотни тысяч человек из разных концов Москвы. В основном это люди из клубов Сидорова.

Марк был очень неприятно удивлён. Но затем, подумав около десяти секунд, он сказал:

– Я думаю, ОМОН сможет им помешать взять здание… Пусть они все выстроятся по периметру. Не дадим им пройти близко… Если это всё, на что они способны, то это, конечно, не оправдывает многих Ваших личных проколов, как фактического главы российских спецслужб, но показывает, что сейчас всё их фашистское движение прибывает в состоянии агонии. Они пытаются испробовать все свои силы, неспособные принять, что у них нет шансов. ОМОН спокойно сможет не пропустить даже двести тысяч протестующих, так что можем не переживать. Так что скорее передавайте приказ от меня, чтобы вся полиция особого назначения быстрее ехала сюда.