Цена спасения

Андрей нажал на кнопку на пульте и телевизор погас.

– Вот гнида! – поспешно протянул Плотников, а затем быстро вышел из комнаты, казалось, он куда-то очень торопился.

***

Крепин смотрел в окно. Множество самых обычных многоэтажек стояло на заасфальтированной поверхности, где иногда встречались небольшие участки свободной земли, покрытой слегка пожухлой октябрьской травой. Ничего необычного.

Комната была оклеена белыми обоями. Вдоль двух стен стояли шкафы. Пол был покрыт обычным ламинатом. Справа от входа стояла небольшая кровать. Рядом с окном, оставляя немного места слева, где и находился Александр, стоял огромный письменный стол, растянувшийся от стены до стены.

В комнату зашёл Алексей. Крепин медленно отвернулся от окна и посмотрел на вошедшего.

– Что случилось?

Павлов был растерян. Он вздохнул и нехотя ответил:

– Вчерашнее обращение Налавина слышал?

– Я знаю, что там было. Но, как я уже говорил, реальные факторы с трудом влияют на восприятие общества, но тот, кто владеет СМИ, способен обернуть всё в свою пользу. Теперь только всё больше и больше людей присоединяются к нам, понимая, что теперь на кону стоят уже их судьбы и само существование страны.

– Я понимаю, но не думаю, что это сильно нам поможет.

– Нет, не сильно! Но от этого обращение в проигрыше только они.

– Я про то, о чём там было сказано, – уточнял Алексей. – Введение войск НАТО…

Крепин улыбнулся, а затем ответил:

– Не переживай насчёт этого! Мы устроим всё несколько раньше, чем об этом будет принят закон.

– У нас одиннадцать дней, Саш… Когда это раньше?

Александр вздохнул и ответил:

– У меня есть некоторые источники. Не могу пока что объяснить тебе всего, но поверь… Я нашёл способ убить всех зайцев одним выстрелом. Теперь революция близка как никогда.

Павлов слегка улыбнулся и сказал:

– Я бы никогда не поверил в это, но, зная тебя…

– Но от тебя тоже кое-что сейчас зависит! Мы не просто так переехали сюда. Для тебя есть поручение. Помнишь тех бездомных у Шереметьева?

– Помню.

– Ты адвокат, хоть и скромный, но бываешь красноречив! Те люди отчаялись, и ты сможешь их убедить помочь нам в обмен на то, что мы изменим им жизнь. Тем более, почти все оказались там из-за реформ Налавина. Эти люди должны сыграть немаловажную роль в моём плане… Так что через девять дней поедешь к ним.

– Хорошо, – ответил Алексей и, постоянно оглядываясь, вышел из комнаты.

***

Трифонов, Андрей и пять революционеров шли по тропинке в лесу. Берёзы и дубы уже стояли голые, но огромные сосны всё же озеленяли осенний лес. Вдалеке виднелась небольшая опушка.

– Это здесь! – объявил Плотников, указывая на большую земляную кучу, покрытую ветками.

Все, кроме Василия и Андрея, подбежали к ней и отодвинули ветки. Внутри лежали автоматы, гранаты и патроны.

– Тут много! – сказал один из революционеров, обращаясь к двум главарям. – За раз не унесём!

– Значит в несколько заходов давайте! – ответил Плотников.

Революционеры кивнули и стали собирать оружие в рюкзаки.

– Нам стоит отойти, – шепнул Василий Андрею.

Плотников устало и понимающе кивнул, вместе с Трифоновым они двинулись дальше по дороге.

– Что случилось? – спросил Андрей.

– Мне кажется, мы слишком торопимся… – ответил бывший эфэсбэшник.

– Нет. Семь дней осталось до принятия закона. Мы должны подготовить всё, как можно скорее!

– Мы еле-еле успеваем собрать всё оружие. Что-то даже придётся оставить.

– Возможно, но этого вполне хватит на всех, в том числе и на тех, кто приедет. Тем более не каждому понадобится оружие…

– Меня крайне удивляет, что Крепин посвятил только тебя одного в свой полный план. Почему, я могу знать?

– Я играю в нём очень важную роль, и я заранее должен знать, что будет…

– И тебе не нравится задуманное? – внимательно спрашивал Трифонов.

– Да нет. Просто сложно осознавать, что на тебя полагаются так много людей. Страшно, – грустно усмехнулся Андрей.

– Хорошо. Но скажи мне, почему именно Химки?

– Сейчас мы все собираемся там не просто так. Во-первых, в Тверь свозят всё больше солдат и здесь оставаться небезопасно. А если мы будем там, то нам будет спокойнее первое время.

– Да не верю я! Мы же буквально оккупируем целый город! Привезём туда всё оружие, расположимся у тех, кто хочет нам помочь, или будем жить в подвалах, но всё же буквально сделаем город нашим. И на это уйдёт немало сил и времени. Скажи мне, в чём дело?

– Крепин не разрешает, прости…

– Ну скажи мне, я должен знать хоть что-то в конце концов!

Андрей вздохнул, а затем коротко ответил:

– Непосредственная близость к Москве. Большего сказать не могу.

– И всё-таки удивительный это человек – Крепин. Я так подумал, а ведь то оружие, которое мы отдавали другим революционерам по всей России, что должны будут захватывать администрации городов… Они же периодически нападают на другие склады, агитируют дезертировать целые батальоны, забирая с собой оружие… Ты же знаешь, сколько нам сюда привозят автоматов и патронов! Нашим главным союзником должно было стать время, в течение которого Налавин уже был бы обречён. Причём его было мало… Этот шаг с введением иностранных войск скорее от спешки и безысходности, поэтому имеет много непродуманных моментов и откровенных изъянов, идущих нам на пользу.

– Крепин неплох, как лидер, в планировании, даже талантлив, – ответил Андрей. – Но идеи и мотивы… Он за нас только потому, что наши с ним цели пока что одинаковы. Но намного выше России он ставит свою мечту о многополярном мире.

– Ну знаешь! Крепин ведь всего лишь организатор революции, может он и не придёт к власти. И тогда это уже не будет иметь никакого значения.

– А есть какой-то другой кандидат? – грустно усмехнулся Андрей. – Он весьма популярен в народе несмотря на то, что никто ничего не знает о нём как о человеке. Просто “Антимонополист”. А ещё он невероятно влиятелен, и просто не допустит кого-то другого к власти.

– Пожалуй! Но согласись всё же, он всяко лучше Налавина и принесёт России намного больше пользы.

– Да, конечно. Иначе бы меня здесь не было.

***

В подвале было почти темно. В него вела небольшая узкая лестница, которая начиналась за дверью на улице. Напротив входа стояла ещё одна дверь. Серые бетонные стены были покрыты ржавчиной, опавшей с металлических труб, покрывающих потолок. Из одной из них периодически на пол со стуком падали капли. Справа от двери расположилась дугообразная толстая длинная труба. На ней, опершись на стену, сидели Степан Отцов и Даниил Казаков. По лестнице спустились двое молодых мужчин.

– Вы кто? – спросил Степан с некоторой ноткой угрозы.

Один из пришедших ответил:

– Мы хотим присоединиться к вам.

Отцов просто отвернулся к двери. Даниил спросил:

– Участвовали в Тверском Налёте?

Двое помотали головами.

– Как вас зовут? Мне нужны фамилии и имена, – попросил Даниил, доставая блокнот с ручкой и готовясь записать данные новичков.

– Я Егор Ларин, а это Дмитрий Карташов, – сказал тот, кто ответил Степану.

Закончив писать, Даниил отложил ручку и положил блокнот в карман.

– Вы же знаете кто я? Я Казаков, один из главных доверенных Плотникова. Так что считайте, что вам обоим повезло, что попали сюда. Сюда, в Химки, съезжаются очень много людей, чтобы помочь нам. Очень много. Таких прибежищ, как этот подвал, здесь уже тысячи. В каждом по нескольку сотен человек, многие из них ночуют там. Например, сейчас за этой дверью порядка тридцати человек несмотря на то, что сейчас день и полно работы. Благодаря моему высокому положению, я смог более-менее нормально обеспечить своё прибежище. Но оружие в Химках уже заканчивается.

– А куда вы его тратите? – спросил Егор.

– Не тратим, – коротко ответил Степан.

– Слишком много людей приехало, – пояснил Казаков. – Оружия на всех уже не хватает несмотря на то, что мы помимо Тверского Налёта теперь устраиваем новые, пусть и не такие масштабные, и покупаем всё больше и больше оружия из Азии.

– А прямо на всех нужно оружие? – спросил Дмитрий.

– Антимонополист за эти дни неоднократно говорил, что если кто-то решится поехать в Химки, то он должен быть готов держать оружие в руках и убивать.

***

Андрей ехал в сером лифте с зеркалом во всю стену напротив дверей и слегка поцарапанными стенами с приклеенными на них обрывками листовок. Дверь открылась и Плотников вышел. Перед ним коричневой краской на зеленой стене было написано “одиннадцать”. Слева был ещё один лифт, а рядом с ним запертая дверь. Андрей позвонил в неё. Послышался тихий звонок и через минуту дверь Плотникову открыл Павлов.

– Привет, Андрей, – поприветствовал гостя Алексей.

– Да, здравствуй, – безразлично отвечал Андрей, проходя в квартиру.

– Саша сейчас занят. Но он скоро освободится, насколько я понимаю.

– Он сам говорил, что у нас очень мало времени и много забот, и, так как этот разговор – только наше личное дело, Крепин хотел бы, чтобы он состоялся, когда у нас у обоих не будет никаких дел. У меня только сейчас, за четыре дня до принятия этого злосчастного закона, наконец-то появились свободные три-четыре часа. Потом их может уже и не быть… – раздосадованно кивал Плотников.

Алексей ничего не ответил, а просто подошёл ко входу в квартиру, потянул за ручку и открыл дверь. Андрей прошёл внутрь. В квартире был выключен свет, а за окном уже было темно. Плотников прошёл чуть дальше, к двери слева от входа, и открыл её. В своей комнате, которую освещал только лунный свет, напротив окна сидел Крепин. Он задумчиво смотрел на улицу.

– Ты свободен? – спросил Андрей, закрывая дверь.

– Уже две минуты как, – тихо ответил Александр.

Плотников включил свет, сел на кровать справа от двери.

– В таком случае рассказывай, что хотел… – будто невольно засыпая, говорил Андрей.

Крепин вздохнул.

– После того, что произойдёт, тебе уже будет слишком поздно об этом узнавать, ты сам понимаешь. Но я хочу, чтобы перед этим ты кое-что понял. Ты, вероятно, считаешь меня крайне жестоким и безжалостным человеком.

Александр налил себе в кружку воды из кувшина, стоящего на его столе, а затем залпом выпил содержимое. Сделав небольшую паузу, он продолжил:

– Я говорил тебе, что я из Москвы и в моём прошлом не было ничего особенного. Я говорил тебе, что познакомился с Алексеем только после того, как начал готовиться к революции… Но всё это время я лгал тебе. Я родился в начале двухтысячных в Донецке, который тогда ещё был частью Украины. Мой отец был самым обычным шахтёром, а мама учителем начальной школы. Ещё у меня была старшая сестра – Варя… Жили мы небедно, но точно нельзя было сказать, что нам всего хватало. Но жизнь была счастливой. Хотя, возможно, это лишь нынешнее восприятие. Как сейчас помню, как мы со своим лучшим другом Колей в последний день учебного года пошли в парк искупаться в озере. Вода была холодной, но освежающей. Пляж был переполнен людьми. Вроде ничего необычного, но почему-то именно то воспоминание о былой жизни я запомнил больше всего. Помню, часто летом, когда было воскресенье и отец наконец-то получал свой выходной, мы шли всей семьёй ранним утром в парк и гуляли там до самого позднего вечера… Папа сильно уставал и было видно, что иногда ему действительно было бы лучше остаться дома и прилечь, но он категорически отказывался, отвечая, что хочет единственные свободные часы провести время с семьёй. Мы купались, болтали о жизни, об учёбе, о будущем, устраивали пикники, поедая приготовленный мамой суп, а поздно вечером возвращались домой и смотрели какой-нибудь фильм на одном из двадцати каналов. Начинали обычно где-то с середины и приходилось понимать, что происходит по ходу развития сюжета. А после ужина, усталые, ложились спать. Но потом случился Майдан, а затем и Русская весна – в городе начал твориться хаос. Но он вдохновлял, давал какую-то надежду. Когда стала формироваться народная милиция ДНР, мой отец пошёл добровольцем одним из первых. Теперь мы жили очень бедно… Раньше я был слегка пухлым, но за полгода непрекращающейся войны без достаточного количества еды я ужасно похудел. В свои двенадцать лет я весил где-то тридцать один килограмм. Помню спросил у мамы: “А против кого мы воюем?”, а она тихо ответила: “Против своих…”, а когда я, слегка ужаснувшись, спросил: “Почему?”, она грустно ответила: “Других украинцев обманули…”. Я уже собирался уходить, потому что было немного сложно осознать то, что мне сказали, но на выходе из комнаты спросил: “Кто, мам?”. Она вздохнула, улыбнулась, будто бы не хотела погружать меня во что-то такое серьёзное, и ответила как-то невдумчиво: “Американцы!” Я вышел, пытаясь понять, что я сейчас услышал. В моём представлении американцы – это были бравые дяденьки за океаном из фильмов. Звучит смешно, но я был совсем мал. В тот момент я рвался понять, где же меня обманули. Что я не так понимаю? Но меня что-то останавливало. Вероятно, страх взглянуть правде в глаза… Спустя две недели пришла весть о смерти отца. Его тело было разорвано гранатой на куски и… Было просто уже нечего хранить, но похороны всё же были. Но на них только и были я, сестра, мама и коллега отца, которого отпустили с фронта попрощаться с другом. На похороны, побоявшись войны, не приехал брат отца из Москвы – единственный живой родственник. Моя сестра через несколько дней начала бледнеть и кашлять кровью, у неё часто был озноб. Но было просто необходимо зарабатывать семье на жизнь, и она помогала врачам в больнице, получая сущие гроши… Помню, шёл по улице вместе с Колей. Всё вокруг разрушено… Магазины, жилые дома, наша школа… Мы возвращались из подвала – места, где проходила наша учёба. Подхожу к своему дому и вижу. Он полуразрушен и горит. В тот момент я не мог даже с места сдвинуться. Мне стало плохо… Когда я очнулся, надо мной стояли какой-то врач и сестра. Медленно открывая глаза, я услышал, что доктор говорил о том, что из-за недостаточного питания и сильного волнения у меня большие проблемы с сердцем. Когда я окончательно пришёл в себя, то увидел сестру и спросил её о маме… Посмотрев на неё, я сразу всё понял. Мы оба заплакали и обнялись, понимая, что мы вдвоём остались во всём мире… Через несколько дней нас вывезли в Ростов-На-Дону, как беженцев. Что случилось с Колей, я не знаю и по сей день. Сестра чувствовала себя всё хуже и хуже… И теперь она целыми днями лежала в постели. В тот момент я был озлоблен на весь мир. Я хотел найти тех, кто отнял у меня всё, и разрушить их дома, поубивать там всех. А я помнил слова матери. Я углубился в изучение истории, прося у местной волонтерки телефон на два часа перед сном, чтобы узнать об этой Америке. Мне не было интересно больше абсолютно ничего. Вся моя жизнь лишилась иного смысла. Я существовал лишь для этих двух часов. Узнав о том, что для того чтобы получить земли, на которых они живут, был устроен самый масштабный геноцид за всю историю человечества, в котором было убито более ста миллионов человек, о том, что это именно американцы воздвигли Третий рейх, спонсируя армию Гитлера, о том, что это именно они способствовали распаду СССР, который коснулся уже моей семьи, и в результате которого погибли родители моего отца и о том, что после всего этого они самая сильная и влиятельная страна в мире!.. А самое главное о том, что именно США повинны в смерти моих родителей. У меня остался лишь один объект для мечтаний, для грёз и для смысла… Уничтожение этой отвратительной страны. И это казалось очень справедливым и благородным, ведь не мне одному она разрушила всё. Я уже тогда понял, что мне не под силу на что-либо повлиять, и в тот же миг я понял, что жизни некоторых людей, как и моя, с точки зрения истории почти ничего не значат. Я зарылся в себя, приумножая эту бесконечную ненависть. Тогда я и встретил Лёшу… Помню, он сидел в углу, сжавшись и накрывшись серым одеялом, прихлёбывая свою небольшую порцию куриного супа. А в тот момент у меня была одна проблема, мешающая мне думать о необходимости разрушения штатов, – мне было не с кем поделиться своими мыслями. Я просто подсел к нему, из-за чего он крайне удивился, а затем спросил, пытаясь подвести его к теме: “Знаешь о США?”. А он, стиснув зубы, сказал, как отрезал: “Ненавижу их!” Правда, когда я начал выяснять почему, он лишь ответил, что они развязали войну на Донбассе. А я ему рассказал о всех их преступлениях. Он был крайне удивлён тому, что я знаю так много о них и внимательно слушал. Так мы и подружились, на почве общей ненависти! Лёша уже тогда был человеком, неуверенным в себе, боящимся ответственности, а ещё ужасно верным… Нам казалось, что в тот момент нас не понимает весь мир, и мы вдвоём единственные, знающие правду, стоим против него. Это давало какое-то невероятное воодушевление. Но потом умерла Варя, и я был окончательно подавлен. За мной наконец приехал мой дядя – тот самый брат папы, а затем отвёз в Москву. Перед отъездом одиннадцатилетний Алексей пообещал мне, что найдёт меня и мы вместе отыщем способ уничтожить штаты… Я согласился, но никогда в это не верил. С тех пор я жил с дядей. Он без конца пил, и жили мы на жалкие копейки. Но стоит отдать должное: несмотря на то, что он был тем ещё алкашом, он не приводил домой своих собутыльников и никак не доставал меня. Он просто каждый вечер приходил после работы, выпивал бутылку дешёвого пива и укладывался на кровать, бормоча во сне что-то себе что-то под нос… В школе я учился неплохо. Но друзей или даже приятелей у меня не было. Мне были неинтересны эти люди, которые только и мечтали о том, чтобы однажды заработать кучу денег, и о любви в самом её пошлом и безвкусном смысле! А у меня оставалась всё та же мечта… Но со временем я начал осознавать, что все страны в мире находятся в плотных тисках США, и никто их пока что не сможет уничтожить. И я хотел, чтобы однажды именно Россия показала всему миру свою силу и сделала что-то такое, что пойдёт в полный разрез с интересами Запада. Только в России я видел ту, что сможет сопротивляться Америке. Однажды я, проснувшись ночью и придя на кухню взять себе воды, увидел грустного дядю, смотрящего в окно. Он подошёл ко мне, обнял и заплакал. Он начал извиняться за то, что не был на похоронах отца, что не увёз вовремя из Донецка всех нас, что не забрал меня с Варей, пока Варя была жива, а ведь в Москве правда ещё могли её спасти… Но я никак не реагировал. Мало того, что мне было плевать на него, все эти проблемы казались мелочными на фоне моих мечтаний. Это я запомнил очень хорошо. Я выпустился из школы, и поступил на физмат в МГУ. Я понял ещё тогда, что политику и все мировые процессы надо рассматривать с точки зрения логики и математики, поэтому я углубился в неё как мог. Вскоре мой дядя умер от цирроза печени, оставив мне свою квартиру. Когда начался карантин в 2020 году и меня перевели на дистанционное обучение и удалённую работу, ко мне приехал Алексей. Он сказал, что не забыл меня и нашёл благодаря тому, что при отъезде я сказал ему, в какой район Москвы еду. А затем, добравшись сюда, стал спрашивать всех в округе обо мне. И однажды, он встретил коллегу моего дяди, который знал некоего Крепина… Так постепенно собирая информацию, Лёша и нашёл меня. Я не могу сказать, что был рад встрече, но и какой-то злости на него или раздражения у меня не было… Мило! Как оказалось, он поступил на адвоката, постигал социальные науки в надежде найти в них способ уничтожить США, которые отняли у него всё. С тех пор мы жили вдвоём. Пока наши ровесники строили отношения, без конца пили и развлекались, мы жили в грёзах о возмездии! А затем случилось двадцать четвёртое февраля две тысячи двадцать второго года… Рано утром ко мне в комнату прибежал Алексей и радостно кричал: “Вставай! Скорее!”. В тот день я впервые за долгое время был счастлив. И я заплакал, представляешь! Наконец-то хоть кто-то поднялся на борьбу! Наконец-то будет спасён мой родной Донецк! И я снова смогу погулять по его парку, покупаться в том пруду… Правда совсем один… Первым делом, что мы сделали с Павловым, – записались в добровольцы. Но мне отказали из-за больного сердца, и Лёша поехал один. С тех пор я стал внимательно изучать украинский кризис. И постепенно ко мне начало приходить прозрение. Все те, кто уничтожал Донецк, все эти украинские националисты были движимы слепой ненавистью, как я. Только они ненавидели русских, а я США. Вот и вся разница. И мне стало до того противно от всего этого… Через три месяца Алексей вернулся с ранением, после которого он не мог воевать. В тот момент вся моя картина мира начала распадаться. У меня больше не было мотивации уничтожать штаты. И как бы это странно ни звучало, но единственное, что я после этого стал ненавидеть, – это ту ненависть и бессмысленность, которую я видел в себе теперь во всём. Пока Алексей лежал в больнице, я был в ужасе. Неужели вся моя жизнь, вся пропущенная на эти гнилые мысли молодость – это всё было пусто?.. Я не мог с этим смириться так просто, а ещё я чувствовал, что что-то, тем не менее, было в мире не так. И хотя в наше время и шли небольшие локальные конфликты со дня распада СССР, но не было серьёзных угроз и, казалось, мир стремился к абсолютному отсутствию войн, к стабильности… Но шестидесятипроцентная доля всех ресурсов находилась у менее чем одной пятой части человечества, а весь остальной мир голодал. Я в глубине души понимал, что происходит что-то не то. И тут я вспомнил коронавирус. Почему какая-то болезнь в мгновение ока потрясла весь мир, хотя и не была такой опасной, как, например, в средние века холера, и смогла столь быстро распространяться? Миру не хватало какой-то мобильности что ли… Скорости и реакции, развития. Однажды мой взор обернулся на науку. И там я увидел крайне медленное её движение, а где-то в принципе отсутствии кого-либо прогресса… Но из-за чего это? Так я и стал постепенно формировать в себе идею о необходимости уничтожить однополярный мир, уходя от чего-то столь идеалистичного, как эмоции. Я больше не хотел строить картин мира, исходя из них или своего личного опыта. Ведь это было необъективно. Павлов, как бы это ни было удивительно, после возвращения домой быстро воспринял новую концепцию. И мы продолжили мечтать об уничтожении США, исходя из того, что это уже спасёт всё человечество. И так по тернистому пути рассуждений и нежелания вновь окунуться в идеалистическое, во мне сформировались примерно нынешние взгляды. Но тогда мы с Алексеем ещё верили в наше правительство, верили, что оно сможет однажды сломать штаты. Но вдруг происходят события этого февраля… Описать моё удивление очень сложно. А отчаяние ещё сложнее. Теперь, когда пал последний оплот сопротивления против однополярного мира, мы осознали, что у человечества фактически нет шансов на спасение. И все вокруг были слепы, не осознавая этого. А по этой причине было действительно страшно. Моя жизнь снова потеряла смысл, но теперь я был готов на всё. Я понимал, что мало что могу изменить. И тогда я вновь впал в свои безумные чувства. Я решился на месть, на убийство, хотя я пока не знал, у кого отнять жизнь. Сойдясь на том, что мне бы хотелось сделать это с предателем России, я нашёл на мой взгляд самого главного приспособленца и подонка, который, правда, неплохо был защищён. Всю оппозиционную элиту и всех несогласных сдерживали спецслужбы. И я решился убить их нового руководителя, который стал таковым после прихода к власти Налавина. Я решил убить Трифонова… Тогда ещё был март и весь тот месяц я занимался тем, что пытался узнать его адрес и однажды встретить его возле дома. Я нанимал каких-то дешёвых хакеров, чтобы выйти на его знакомых, обманывал, шантажировал. Один раз даже пошёл на свидание с какой-то девушкой, её имени я не запомнил. Не сказал бы чтобы она была особо привлекательной, да и всё прошло не очень удачно, но ценную информацию я от неё получил. Я узнал о том, что двадцать второго марта Василий едет на какое-то светское мероприятие. Мы с Алексеем уже тогда знали, что нам светит срок, но наша жизнь и так не имела смысла, так что нам было всё равно… План был прост. Когда все начали есть, Алексей, который смог получить для нас приглашения, попросив их у одного олигарха, у которого был постоянным гостем, потому что выиграл для него пару дел два года назад, сев рядом с Трифоновым, мол, случайно пролил немного вина ему на костюм. Трифонов после такого пошёл в туалет, дабы переодеться. И там его ждал я, взявший обычный кухонный нож и готовый перерезать ему горло в подходящий момент. Как только я увидел его, я тут же набросился, но Трифонов, несмотря на возраст, оказался явно сильнее. Он в мгновение ока выбил нож, а затем повалил меня на пол. И тут я закричал, что он предатель и подонок, продавший Родину за высокую должность. Трифонов лишь вздохнул и попросил, чтобы мы просто присели и поговорили. Мы действительно сели вдвоём за дальний столик, и он рассказал мне всё. Оказывается, его поставили на эту должность, так как просто было некого туда посадить. Он вызвался, дабы заниматься подрывной деятельностью, замедляя работу спецслужб. Трифонов мне привёл все доказательства. Так нам двоим и пришла в голову идея о революции. Я попросил его, чтобы он вывел меня на людей, которые готовы отдать жизни, сражаясь за суверенитет России. Так я и вышел на тебя с Олегом, а далее через вас я нашёл всех остальных. Впрочем, обо всём, что было дальше, ты и сам знаешь… Это я всё к чему… Я окончательно переборол в себе чувства, нужен только рационализм. После встречи с Василием я уже давно не мыслю о людях как о хороших или плохих. Я лишь вижу обстоятельства, которые несут положительный или негативный характер. И я не считаю, что хорошим или плохим будет какое-либо событие зависит от того, насколько хороший человек его инициатор. Да и нет никаких хороших или плохих людей… Всех людей куют обстоятельства, которые от них не зависят. Человек рождается в какой-либо среде, и все его последующие решения зависят от того, что с ним случилось ранее, а это в свою очередь зависит только от ещё более ранних событий, которые также зависят только от того, что произошло в прошлом. И так человек начинает формироваться с рождения и того, что с ним произойдёт, он, собственно говоря, не выбирает. Мы все заложники определённых событий и обстоятельств… И на самом деле мне жалко каждого убитого человека, причиной смерти которого стали мои действия. Ведь так же погибли и мои родные. Поверь, с моим больным сердцем мне сложно это переносить, поэтому я постоянно гашу в себе чувства, особенно сострадание. И мне жалко каждого человека, ведь каждый имеет право на жизнь… Но есть вещи превыше всякого права… Я это тебе уже говорил. Сейчас важнее всего спасти человечество, иначе всё наше существование не будет иметь смысла, и мы так и сгинем, не изменив эту Вселенную! И заплатить за это можно любую цену. Ведь цена спасения человечества может быть какой угодно, и это пора тебе понять, хотя я и сам этого ещё не до конца осознал.