Поэма о Шанъян. Том 1–2

В середине осени, на восьмой месяц по лунному календарю, вдовствующая императрица Сяо Му скончалась. Впервые я столкнулась со смертью. Матушка, проливая слезы, старалась утешить меня, но я категорически отказывалась принимать действительность.

После глубокого траура я, как и прежде, когда вдовствующая императрица была жива, бегала во дворец Ваньшоу. Прижимая к себе ее любимую кошку, я садилась и ждала, когда бабушка выйдет из внутренних покоев, засмеется и будет звать меня: «Где моя маленькая А-У?» Конечно, за мной тут же прибегали дворцовые служанки и пытались меня увести, но я сердилась и гнала их прочь – никто не имел права ступать во дворец. Я боялась, что дух бабушки не вернется.

Однажды я сидела возле глицинии, которую бабушка посадила когда-то собственными руками, глядела, как порывы осеннего ветра срывают увядшую листву, и глубоко задумалась: как же быстротечна жизнь, пролетит – и глазом моргнуть не успеешь.

Морозный осенний ветер пробирался сквозь тонкие рукава, и совсем скоро мне стало так холодно, что кончики пальцев заледенели. И не на кого мне было опереться… Вдруг я почувствовала, как пара рук нежно обняла меня, – я даже не заметила, что кто-то подошел. Я замерла, а руки чуть крепче сжали мои плечи. Я хорошо помню исходящий от одежды аромат магнолии, заполнивший все вокруг. Я боялась шелохнуться, не осмеливалась повернуться, я слышала, как бешено бьется мое сердце. Тело окутала приятная нега.

– Бабушка ушла, но я еще здесь, – коснулся уха мягкий грустный голос.

– Цзыдань!

Я развернулась и бросилась в его объятия, не в силах больше сдерживать слезы.

Он опустил ладони на мое лицо и чуть наклонился, чтобы посмотреть мне в глаза. В его взгляде я увидела то, чего раньше никогда не замечала, – он чуть прищурился. Сильный и мужественный, он был так близко, а исходящий от его одежды запах окончательно вскружил мне голову – похоже, я совсем растерялась и даже запаниковала. Но как же я была счастлива!

– Сердце от боли сжимается, когда я вижу твои слезы.

Он взял мою руку и положил на свою грудь, туда, где бьется сердце.

– Я хочу видеть, как моя А-У улыбается.

Я лишилась дара речи, я таяла под его пристальным взглядом, уши и щеки залило обжигающим, как кипяток, жаром.

Сорванный ветром, упавший лист задержался в моих волосах.

Цзыдань протянул руку и смахнул его. И когда тонкие пальцы скользнули между моими бровями, я почувствовала странную дрожь.

– Не хмурься, хорошо? Ты так красива, когда улыбаешься.

Его лицо тронул румянец, и он нежно прижался щекой к моему виску. Это был первый раз, когда Цзыдань сказал, что я красивая. Он видел, как я росла. Называл то сметливой и послушной, то глупой и непослушной… но никогда не называл красивой. Как и мой брат, он бесчисленное количество раз держал меня за руку, трогал мои волосы, но никогда так не обнимал. Это были настолько теплые, уютные объятия, что мне не хотелось с ним расставаться.

В тот день он сказал мне, что страдания человеческой жизни – рождение, старость, болезни и смерть – неизбежны. И неважно, богат ты или беден, благороден или скромен, – жизнь не менее мучительна, чем смерть. Когда он произносил это, в его глазах затуманилась печаль, заискрилась скорбь.

Его слова наполнили мое сердце, словно родниковая вода, оно смягчилось, и страх постепенно отступил. С того дня я больше не боялась смерти.

Скоро отступила и печаль от смерти бабушки.

Тогда я была еще молода, боль отступала быстро, но вместе с тем множилась моя неразумность. У меня начали появляться секреты. Секреты, о которых, как я думала, больше не знал никто.

Вскоре после того случая старший брат достиг совершеннолетия и прибыл ко дворцу. Отец послал его учиться к своему шуфу [31]. Шуфу получил высочайшее повеление, принял должность командующего и отправился к реке, в Хуэйчжоу. Старший брат сопровождал его.

Когда брат уехал, мне вдруг показалось, что во всем дворце не осталось никого, кроме меня и Цзыданя.

Теплым весенним днем третьего лунного месяца стены дворцового города утопали в зелени стройных амомумов. Юная девушка в весеннем платье с полупрозрачными рукавами окликала молодого человека:

– Цзыдань, я хочу посмотреть, как ты пишешь картину.

– Цзыдань, пойдем в императорский сад покатаемся на лошадях.

– Цзыдань, давай еще раз сыграем в вэйци [32].

– Цзыдань, я недавно выучила новую мелодию, позволь исполнить ее для тебя. Цзыдань, Цзыдань, Цзыдань…

Он всегда отвечал на любые мои просьбы. Однажды у него не было выхода и пришлось пойти мне навстречу, он тогда притворился грустным, вздохнул и произнес:

– Ты такая капризная. Когда же ты вырастешь и выйдешь замуж?

Я возмутилась, как кот, которому наступили на хвост, стыдливо отвернулась и ответила:

– Какое тебе дело до моего брака?!

За моей спиной Цзыдань залился нежным смехом. Я до сих пор его помню.

Обычно девушки неохотно покидают дом – они боятся, что после церемонии цзили их сразу просватают. Каждая женщина прекрасно знает, что ее место – семья. Они должны покинуть своих родителей, с трепетом прислуживать родителям мужа, заботиться о муже и растить детей. Жизнь будет скучна и монотонна. Даже подумать страшно о том, что тебе каждый день до самой старости придется встречаться с малознакомым мужчиной.

Но, к счастью, у меня был Цзыдань.

У наследного принца и второго принца были наложницы. Среди знати по положению и возрасту Цзыданю подходит дочь из рода Ван. А это значит, что принцу как раз должна подойти дочь старшей принцессы и канцлера.

Император и Се-фэй были счастливы знать, что Цзыдань проводит время со мной. Матушка также выражала молчаливое согласие на мои тайные, заветные мечты. Только тетя и отец оставались при своем мнении.

Всякий раз, когда матушка тактично упоминала о Цзыдане в присутствии отца, он никак не реагировал. Я же еще несовершеннолетняя, о чем речь? Мы с отцом были не очень близки. Я выросла во дворце и до пяти лет практически не виделась с ним.

Повзрослев, я осознала, что отец очень любит меня. Но он грозный, властный и не такой ласковый, как мне хотелось бы. И еще я поняла, что его гложет что-то, – временами он казался таким беспомощным. Что до моего брака, никто бы не пошел против воли императора.

Когда Цзыданю исполнилось восемнадцать – в таком возрасте он мог завести наложницу, – я еще не достигла брачного возраста, иначе Се-фэй давно обратилась бы к императору и просила бы о нашем браке.

Тогда я была уверена, что время течет ужасно медленно. Я ждала пятнадцатилетия и боялась, что Цзыдань не дождется, пока я вырасту, или что император бестолково женит его на ком-то другом.

Когда мне исполнилось пятнадцать, Цзыдань достиг совершеннолетия – ему исполнилось двадцать лет. Тогда я сказала: «Почему ты такой старый? Когда я вырасту, ты уже в дряхлого старика превратишься!» Цзыдань ответил не сразу – он смотрел на меня и не знал, смеяться ему или плакать.

Но… до того как мне исполнилось пятнадцать, еще до церемонии цзили, Се-фэй скончалась. Как она была прекрасна! Точно портрет, писанный разведенной тушью. Годы не тронули ее красоту, не оставили на ее совершенном лице ни следа. Как бы тетя ни была груба, Се-фэй никогда с ней не ругалась, не пользовалась благосклонностью императора, не зазнавалась, чаще безмолвствовала и вела смиренный, покорный образ жизни.

Мороз и холодные ветра принесли Се-фэй тяжелую болезнь. Самые искусные лекари беспомощно опускали руки. Каждую весну ей в подарок за тысячу ли [33] привозили сочные сливы, но этой весны она не дождалась и скоропостижно скончалась.

Сколько себя помню, Се-фэй всегда была слаба здоровьем и грустна. Она жила в уединении, а ее радостью была игра на цине. Как бы император ни был к ней милостив, улыбка редко трогала ее лицо.

Когда она заболела, мы посетили ее вместе с матушкой. Она была прикована к постели, но макияж по-прежнему оставался аккуратным. Тогда она спросила меня о недавно выученной мелодии… У матушки из глаз бежали слезы, и она смотрела на меня, не в силах проронить ни слова.

Цзыдань как-то сказал мне, что даже на смертном одре его мать не убивалась горем… она устало закрыла глаза и заснула навсегда.

В дождливую ночь протяжно гудели колокола, в покоях императрицы скорбели по умершей. Цзыдань стоял перед гробом на коленях, по его лицу тихо бежали слезы. Я долго стояла за его спиной, а когда он меня заметил, протянула ему шелковый платок. Он поднял на меня взгляд, и его слезы упали на мою руку. Тонкий, почти прозрачный шелк от влаги чуть сжался – то были складки, которые уже невозможно было разгладить. Я утерла его слезы, а он обнял меня, прижал к себе и попросил не плакать. Я и не заметила, что пролила гораздо больше слез, чем он.

Прижавшись к его худому телу, я всю ночь простояла с ним на коленях. С тех пор я прячу этот шелковый платок на дне шкатулки под замком, запечатав каждую складку, хранящую слезы Цзыданя.

Цзыдань лишился матери, и в огромном дворце ему больше не на кого было положиться. Пусть я была еще совсем молода, я понимала всю важность материнской любви.

С тех пор как мой отец стал канцлером, с каждым днем положение наследного принца укреплялось. Хотя жена наследника престола была из рода Се, она попала в его немилость. Император любил Се-фэй, к своему младшему сыну Цзыданю испытывал жалость, а тетю он уважал и в то же время остерегался ее. Ради любимой наложницы он мог отвернуться от покоев императрицы, но не мог поколебать устои Восточного дворца – опорой страны был наследный принц.

Делами жен и наложниц во дворце занимался лично император, а вот что до соперничества между двумя влиятельными семьями при дворе – это уже было делом государственного масштаба. Семья Се многие годы враждовала с моей семьей. Самой главной соперницей моей тети была Се-фэй. Но в конце концов семья Се лишилась власти – все, кто когда-либо пытался перейти дорогу роду Ван из Ланъи, редко заканчивали хорошо.

Род Ван из Ланъи существовал с самого основания страны. Дочери из рода Ван из поколения в поколение выходили замуж за принцев императорской фамилии, а потому обладали безграничной властью. Это самый влиятельный и богатый род в стране, из которого вышли самые уважаемые мужи и ученые.

Начиная с рода Ван и до самого Су-цзуна [34] опорой страны выступали также роды Се, Вэнь, Вэй и Гу.

Давным-давно три вана [35] вступили в сговор с внешним врагом и подняли восстание. Война длилась семь лет, сыны влиятельных домов охотно отправлялись на поле боя. В те времена никто не думал, что война продлится так долго. Дети аристократов в нарядных одеждах на норовистых скакунах во весь опор мчались на битву за подвигами и заслугами, жертвуя вечности и пескам сражений свои таланты, горячую кровь и юные жизни.

После большой войны жизненные силы благородных родов иссякли. Военные походы уничтожили сельскохозяйственные угодья, и люди были вынуждены покинуть свои дома. Затем случилась сильнейшая засуха. От голода и войн погибли десятки тысяч невинных людей. Дети из знатных родов не знали, как сеять хлеб и убирать урожай, они кормились за счет земельных налогов. Огромные семьи остались без финансовой поддержки и в одночасье ослабели.

В лихолетье ханьские [36] воины быстро нарастили военную мощь. Прежде скромные воители, которых презирали и унижали, приблизились к власти и теперь могли соперничать с влиятельными домами.

Славная эра процветания безвозвратно ушла. За несколько десятков лет войн влиятельные семьи терпели неудачу за неудачей, их власть была полностью подавлена. В конце концов осталось несколько семей, таких как Ван, Се и Вэнь. У них хватало сил бороться с внешним врагом, но и между ними постоянно возникали распри. Среди них наибольшее влияние имели род Ван и род Се.

Род Ван обладал огромной властью везде – от родного города Ланъи до столичного императорского двора, от внутренних покоев дворца до шатров подле пограничных застав. Род Ван – сложный и запутанный, подобный переплетенным в глубине земли корням, стал основой династии ныне правящего императора. Род Ван мог похвастаться не только влиятельными потомками, выдающимся канцлером, но и военной властью. Мой отец – высший сановник двух династий – не только был удостоен должности канцлера, но и обладал титулом Цзин-гогун [37]. Что до двух шуфу, то один из них командовал столичной гвардией и подчинялся генералу Вану, второй занимался речными перевозками соли недалеко от Цзяннани [38]. А у их отца было очень много учеников, от чиновников до обычных граждан, что разбрелись по всей стране. Если кто-то и захочет пошатнуть мой род, боюсь, что это не под силу даже императору.

Только после смерти Се-фэй я поняла, как влиятельна и опасна моя семья Ван. По высочайшему указу Цзыданя сразу выслали из дворца. Согласно церемониалу, после смерти матери принц обязан нести траур в течение трех лет. Прежний император соблюдал этот церемониал не так строго – зачастую после смерти родственника траур держали не дольше трех месяцев, а по истечении этого срока император мог послать кого-нибудь на замену. Однако если принц хочет жениться, он обязан нести траур три года.

После смерти Се-фэй императрица велела Цзыданю лично отправиться в императорскую усыпальницу, чтобы нести трехгодичный траур по матери. Я была поражена дерзостью тети: много лет она никак не могла избавиться от Цзыданя, как от занозы в глазу, а теперь, когда Се-фэй скончалась, она уже ничего не боялась.

Сколько бы я ни стояла на коленях перед дверями в Чжаоян, сколько бы ни умоляла ее передумать, тетя меня не слушала.

Я прекрасно знала, что тетя никогда не хотела, чтобы дочь из рода Ван вышла за Цзыданя, она не желала, чтобы родной сын Се-фэй благодаря этому браку получил еще больше покровительства. Но Цзылун-гэгэ уже был наследником престола и неизменным хозяином Восточного дворца, а Цзыдань не собирался нарушать мир, у него не было и мысли о посягательстве на трон. Я не понимаю, чего именно боялась моя тетя. Она даже не позволяла ему исполнять свой сыновний долг перед отцом-императором [39]. Ей нужно было как можно быстрее прогнать его подальше и отнять у меня.

Впервые в жизни я не верила, что женщина, которая носит фениксовую корону [40], – моя родная тетя. Я стояла на коленях перед дверями в Чжаоян до поздней ночи, чем встревожила мать, но тетя все же ко мне вышла.

Из ее взгляда испарились былая любовь и нежность, оставив вместо себя холод и злобу. Приподняв мое лицо за подбородок, она сказала:

– А-У, тетя любит тебя, а императрица – нет.

– Прошу, молю, стань еще раз и моей тетей, и моей императрицей! – Я с трудом сдерживала слезы. – Всего один раз…

– Я надела эту корону, когда мне было шестнадцать, – холодно ответила она. – Как я могу теперь сбросить ее?

Я застыла, слезы ручьями текли по моему лицу, и я надеялась, что хотя бы матушка сжалится. Тетя обернулась к ней и чуть склонила голову – я не могла ясно разглядеть выражение ее лица.

– Старшая принцесса, – прошептала она, – пусть А-У злится на меня сейчас, в будущем она будет мне благодарна.

Мать ничего не ответила.

Я встала, взмахнула рукавом и отступила на несколько шагов вглубь великолепно убранных покоев. В тайниках моего сердца разрастались пустота и отчаяние. Лишившись дара речи, я взглянула на тетю и медленно покачала головой. Я не буду злиться на нее. Но и благодарна никогда не буду.

Покинув дворец, я думала, что у меня была еще одна, последняя, надежда – император. Он любил и меня, и Цзыданя. Он же мой родной гучжан и цзюфу [41]!

Я молила императора дать повеление и оставить Цзыданя при дворе. Он посмотрел на меня, устало улыбнулся и сказал, что в императорской усыпальнице безопасно и что нет ничего плохого в исполнении сыновней почтительности и соблюдении траура по родителям.

Он сидел за императорским столом, его худое тело погрузилось в великолепный, сверкающий золотистым сиянием драконий престол. За одну ночь император как будто постарел сразу на десять лет. После смерти Се-фэй его тоже одолела болезнь, и очень долго на доклад к императору никого не пускали. Кажется, он до сих пор не оправился от недуга.

Я не могла вспомнить, когда он превратился в этого угрюмого старика. Человек, у которого я сидела на коленях, который кормил меня сочными мандаринами, просто исчез. Я больше не видела его ясной, веселой улыбки. Императрицу он не любил, как и наследного принца. Лишь изредка, когда он сталкивался с Цзыданем, он вел себя как любящий отец, а не как растерянный император.

А теперь он позволил императрице прогнать своего любимого сына. Я не понимала, что он тогда за отец… что он за император…

Глядя на мои заплаканные глаза, он вздохнул:

– А-У, ты у меня такая умничка. Как жаль, что твоя фамилия Ван.

В его взгляде я прочитала неподдельное отвращение. Этот взгляд превратил мои мольбы и надежды в лед, разлетевшийся на мелкие кусочки и обратившийся в пыль.

Когда Цзыдань уезжал из столицы, я не пошла его провожать. Я помнила, как ему было больно видеть мои слезы. И надеялась, что он улыбается, как прежде. Он был гордый, уважаемый сын императора. Никто не должен был видеть и его слезы.

Я стояла на холме за городом и наблюдала, как он подъехал к вратам Тайхуа, где его поджидала моя служанка Цзинь-эр. Цзинь-эр подошла к его коню и протянула принцу крохотную деревянную шкатулку, в которой для него кое-что было. Цзыдань наклонился и взял ее. Он долго неподвижно смотрел на мой подарок, но, к сожалению, я не могла разглядеть выражение его лица. Затем Цзинь-эр поклонилась – она, кажется, плакала и что-то говорила. А Цзыдань взмахнул кнутом, пришпорил коня и без оглядки двинулся в путь.

Ветер и дождь

После церемонии цзили все мирно потекло по-старому. Поздней осенью лепестки османтуса окончательно опали. Из императорской усыпальницы по-прежнему не было вестей – предсказание брата о созвездии птицы Хунлуань казалось сущей ерундой.

Матушка собралась в храм отдать поклон Будде и поинтересовалась, не хочу ли я пойти с ней. Вся эта напыщенная столичная жизнь мне изрядно поднадоела, поэтому я согласилась.

В тот день мы обсуждали, как украсить загородный дворец и что стоит взять с собой. И в этот же день отец и старший брат привезли новость, потрясшую всю округу, – в столицу с победой возвращается Юйчжан-ван.

Больше месяца назад с юга пришли первые вести о великой победе.

Юйчжан-ван повел многочисленное войско на южные рубежи страны. Он был подобен мечу, который рассекает бамбук [42], – он разбил двадцать семь племен южных варваров. Вожаки племен покорно капитулировали один за другим. Юйчжан-ван расширил наши территории на тысячи ли к югу до самого моря, заставляя другие страны со всех четырех сторон света трепетать от ужаса. В южных землях, в которых до этого дня многие годы царили беспорядки, наконец настал мир.

Когда пришли первые вести о победе, при дворе и в народе все воодушевились, а мой брат в тот же день принялся живо и образно рассказывать мне о военных походах.

Война всегда тревожила моего отца, однако когда он получил добрые вести, то никак не проявил себя, хотя, кажется, остался доволен. Но было что-то еще – что-то беспокоило его. Я спросила брата: «Что же с отцом такое?» Он ответил, что отец, конечно, рад, что в южных землях наконец наступил мир, но он беспокоился, что победа Юйчжан-вана еще сильнее укрепит авторитет ханьских воинов. Беда не приходит одна – когда император только взошел на престол, на границу напали северные туцзюэ [43], затем и южные варвары посеяли смуту. Вражеским вторжениям не было видно конца. Казна была пуста, по всей стране бушевала эпидемия, а чиновники, пользуясь суматохой, набивали карманы. Бедность порождает зло. К шестому году правления императора в Цзяннани случилась катастрофа, в ходе которой пострадали сотни тысяч людей. Повсюду вспыхивали восстания. Чтобы усмирить бунт, император отправлял на границы генералов, однако те, пользуясь смутой, расширяли свою власть и, игнорируя приказы императора, поддерживали собственных людей. Так силы ханьских воинов росли. И императорский двор был вынужден обратиться за помощью к высшим чинам. Таким образом, ванский титул получил не человек знатного рода, прослуживший от солдата до генерала и от генерала до полководца, а удельный ван с другой фамилией.

Им стал Юйчжан-ван Сяо Ци. Конечно, я слышала об этом человеке. От дворцовых стен до рынка нет никого, кто не знал бы славное имя Юйчжан-вана.

Он родился в простой семье из Хучжоу, в шестнадцать лет вступил в армию, а в восемнадцать возвысился до военного советника и отправился с командующим Цзинъюанем в карательный поход на туцзюэ.

В битве при Шохэ он вел за собой больше ста кавалеристов. Прорвав вражеский тыл, он спалил дотла провиант, фураж и все обозы. Под командованием одного человека пали сотни врагов – все трупы потом свалили в одну кучу. В ходе битвы он получил одиннадцать тяжелых ранений, но выжил. Благодаря этому походу Сяо Ци прославился и заслужил огромное уважение командующего Цзинъюаня. После он перешел из армии в должность помощника полководца.

За три года на границе он отразил больше ста вторжений туцзюэ, обезглавил тридцать два генерала. Его люди даже убили любимого сына хана, что нанесло огромный ущерб моральному духу врага. Воспользовавшись этим, Сяо Ци долгие ночи преследовал разгромленного противника и вернул себе плодородные земли в трехстах ли к северу от реки Шохэ, что многие годы была оккупирована туцзюэ.

Добрая слава о Сяо Ци разносилась по северу страны, ему присвоили титул – генерал Ниншо [44]. Жители северной части Синьцзяна звали его «генерал Тянь [45]».

На четвертый год правления императора Юнъаня [46] гордый цыши [47], отвечающий за юг провинции Юньнань, решил самовольно распределить войска по границе. Более того, он вступил в сговор с племенем Байжун и утвердился как местный царь. Тогда генерал Ниншо Сяо Ци получил высочайший указ, в котором говорилось об очередном карательном походе. Забравшись в горы, он застиг предателей врасплох и обезглавил мятежного полководца. Царь племени Байжун держал в заложниках женщин и детей, что очень разозлило Сяо Ци. Поначалу он пытался склонить царя к капитуляции, но в итоге вырезал все население города, обезглавил мятежных лидеров и выставил их головы на шестах. В этой битве Сяо Ци подарил мир южной границе, и теперь его звали главнокомандующим Динго [48].

На седьмой год правления Юнъаня эпидемия чумы на южных землях привела к очередному мятежу. Главнокомандующий Динго вновь повел свои войска на юг. По пути они пережили наводнение, лишились провианта и фуража, несколько раз они давали отпор врагу, и несколько раз на генерала совершали покушение. Наконец, Сяо Ци смог выбраться из осады и прорвался в тыл мятежных войск. За ночь его войска завоевали три города, заставив противника только при одном известии о появлении врага бросаться врассыпную. Отступить и занять оборонительную позицию им уже никто не дал.

Высочайшим указом Сяо Ци был удостоен похвалы и награды от императора, и ему был положен титул Юйчжан-гун [49].

На следующий год, когда люди Сяо Ци отдохнули и оправились, он повел их на юг, где пресек сговор между варварами и повстанцами в Синьцзяне. Генерал преследовал и полностью уничтожил всех сбежавших к границе провинции Фуцзянь. Благодаря этому подвигу ему даровали титул Юйчжан-ван. Таким образом, он стал единственным ваном не из членов императорской семьи нынешней династии.

Вскоре все двадцать семь племен южных варваров сдались.

Последние десять лет Юйчжан-ван возглавлял войско, силы и влияния которого хватило для удержания границ страны. Имя его завоевало громкую славу по всей стране и за ее пределами. Сяо Ци стал самым могущественным человеком среди ханьцев.

У него не было семьи, не было знатного происхождения – только плоть и кровь. Он ступал по полям сражений, устланным истлевшими костями, и стал обладателем власти и положения выше, чем у моего отца. А ведь Сяо Ци было только тридцать лет.

Какой он был человек? Я знаю о нем только удивительные истории. Одни говорили о нем как о грозном, могущественном боге войны. Другие – как о человеке, рожденном под роковой звездой, несущем с собой беды и несчастья. Даже Цзыдань, которого никогда не интересовали политические дела, однажды упомянул его имя. Тогда он сказал, что человек этот был дарован нам небом, что он благословение для страны и народа. Но он же и тот, кто принесет им страдания.

Я никогда не видела настоящих генералов.

У моего шуфу, как и у многих потомственных служилых при дворе, была выдающаяся внешность, блестящий шлем, и, говорят, он был неплох в охоте. Как по мне, такой воин подобен мечу, усыпанному чистым жемчугом, золотом и драгоценными камнями. Для церемоний при дворе такой меч, может быть, и подойдет, но человека в бою им не убить. Большинство из таких генералов до самой старости не выходили на поле боя. Хотя, конечно, они проводят ежедневные тренировки в лагерях за пределами императорского города и совершенствуют навыки. А в роскошном облачении появляются только во время торжественных церемоний, чтобы продемонстрировать величие царствующего дома.