КНИГА ШУМА

Серый человек подошёл и, взяв руку Илиана, защёлкнул на его запястье браслет. Тот был лёгким и холодным, как прикосновение змеи. Илиан даже не пытался сопротивляться. Он был в ловушке, и стены этой ловушки были выстроены из заботы и сострадания.

– Официальный диагноз, – произнёс Кай, словно подписывая невидимый документ, – «Синдром Мальчика», вторая стадия, острая фаза. Рекомендовано ограничение доступа к артефактам повышенной семантической плотности и курс углублённой гармонизирующей терапии.

Он поднял на Илиана свои серые, бесконечно усталые глаза.

– Я искренне надеюсь, что мы сможем вам помочь, Илиан. Вы… талантливы. Вы чувствуете то, что другие давно забыли. И в этом ваша главная трагедия. Вы родились в мире, который больше не может позволить себе такую роскошь, как ваша душа.

Серый человек мягко повёл Илиана к выходу.

Он шёл по белому коридору, и холодный браслет на его запястье казался тяжелее целого мира. Он официально стал пациентом. Клеймо было поставлено.

Но когда он вышел из Цитадели Порядка в тусклый свет вечереющего города, он почувствовал не страх и не отчаяние. Он почувствовал странное, острое, почти радостное облегчение.

Его тихая, тайная жизнь закончилась.

Но его настоящая жизнь, кажется, только что началась.

Война была объявлена.

Глава 3. Взлом

Часть 1: Браслет

Браслет был почти невесом. Тонкая, серебристая нить, идеально облегающая запястье, без единого шва или замка. Он казался скорее украшением, чем кандалами. Но для Илиана он стал центром вселенной. Он жил на его руке, как холодный, бдительный паразит, и его присутствие изменило всё.

В первый день Илиан пытался его игнорировать. Он выполнял свою работу в Архиве, двигался по привычным маршрутам, старался думать о нейтральных, безопасных вещах: о протоколах консервации, о циклах очистки воздуха, о структуре инвентарных номеров. Но браслет молчал недолго.

Стоило ему на мгновение задержать взгляд на контейнере с поэзией «Предтеч», как на запястье пробежала лёгкая, щекочущая вибрация. Не болезненная. Но настойчивая. Как прикосновение чужих, холодных пальцев. Он отвёл взгляд. Вибрация прекратилась.

Позже, в столовой, он увидел, как сервисный дрон неловко уронил поднос с питательной пастой. Серая масса шлёпнулась на безупречно белый пол, образовав уродливую, хаотичную кляксу. На долю секунды Илиан почувствовал укол чего-то похожего на веселье. Насмешку над этим идеальным, стерильным миром. И в тот же миг браслет снова завибрировал. На этот раз – чуть дольше, требовательнее. Он заставил себя разгладить мышцы лица, вернуть им выражение нейтральности. Вибрация утихла.

Он начал понимать. Браслет был не просто трекером. Он был поводырём. Поводырём слепого, ведущим его прочь от любых обрывов, от любых опасностей. А опасностью было всё, что вызывало чувства. Радость, грусть, гнев, удивление, красота – всё это теперь было размечено на его внутренней карте как «зона риска».

К концу недели его мир сузился до крошечного, безопасного пятачка. Он перестал смотреть на артефакты. Он перестал смотреть на людей. Он научился двигаться, опустив глаза, глядя только на серый, разлинованный пол, который не вызывал никаких эмоций. Он научился есть, не чувствуя вкуса, работать, не думая о смысле, жить, не ощущая жизни.

Он превращался в идеального гражданина. В идеального пациента.

Ночью, в тишине своей ячейки, он лежал без сна, глядя в темноту. Браслет на руке был холодным и неподвижным. Но Илиан чувствовал его. Он чувствовал, как этот маленький, элегантный обруч медленно, методично высасывает из него остатки цвета, остатки тепла. Он был вампиром, который питался не кровью, а душой.

Иногда, в полусне, ему снилась смеющаяся под дождём женщина. Но теперь её лицо было подёрнуто серой рябью помех. А на её запястье сиял точно такой же серебристый браслет. И когда он пытался рассмотреть её глаза, браслет на его руке начинал вибрировать, и сон исчезал, оставляя после себя лишь холодный пот и гулкую, безопасную пустоту. Система заботилась о нём даже во сне. Она оберегала его от опасных снов. От опасной памяти. От опасной надежды.

Часть 2: Наблюдатель

На пятый день Илиан начал его замечать. Сначала это было просто смутное ощущение, укол тревоги, которому он не мог найти причину. Ему казалось, что из сотен безликих фигур в серых и белых комбинезонах, что окружали его в течение дня, одна и та же фигура периодически попадает в его поле зрения. Слишком часто, чтобы это было совпадением.

Он не был шпионом из древних фильмов. Он был тихим, незаметным человеком в сером комбинезоне, ничем не отличавшимся от десятков других таких же. У него не было отличительных черт: средний рост, среднее телосложение, волосы неопределённого русого цвета, лицо, настолько лишённое эмоций, что его было невозможно запомнить. И именно эта идеальная незаметность и делала его таким пугающе заметным.

Впервые Илиан опознал его в столовой. Человек сидел за столиком в дальнем углу, спиной к стене, и методично поглощал свою питательную пасту, глядя в пустоту. Он не смотрел на Илиана. Но Илиан чувствовал его присутствие, как чувствуют холод сквозняка из невидимой щели.

Потом, по дороге домой, он увидел его в той же транспортной капсуле. Он сидел в другом конце вагона, погружённый в изучение стандартного информационного бюллетеня на своём наручном терминале. Его поза была расслабленной, лицо – скучающим. Любой другой на месте Илиана не обратил бы на него внимания. Но Илиан, чьё восприятие было обострено постоянным напряжением, видел другое. Он видел идеальную маскировку. Идеальную имитацию обыденности.

На следующий день он снова был там. В Архиве. Он не был сотрудником. Он был посетителем из Смежного Департамента, который якобы сверял какие-то перекрёстные инвентарные списки. Он сидел в гостевом терминале в центральном зале, и его пальцы лениво скользили по сенсорной панели. Он никогда не смотрел прямо на Илиана. Но Илиан знал, что он здесь из-за него.

Он был его тенью. Его молчаливым, бдительным спутником.

Присутствие Наблюдателя было гораздо хуже, чем вибрация браслета. Браслет реагировал на его чувства. Он был его внутренним тюремщиком. А этот человек был тюремщиком внешним. Его постоянное, тихое присутствие напоминало Илиану, что он больше не принадлежит себе. Он – объект. Экспонат. Пациент под круглосуточным наблюдением.

Эта двойная клетка – внутренняя (браслет) и внешняя (Наблюдатель) – начала менять его. Страх стал его постоянным фоном. Он двигался осторожнее. Думал осторожнее. Он чувствовал, как его личность, его «я», сжимается, уходит вглубь, пытаясь спрятаться от этого всевидящего ока. Он пытался стать таким же незаметным, как его тень. Он пытался стать пустым.

Паранойя стала его второй кожей. Каждый случайный взгляд казался ему частью слежки. Каждый системный сбой – ловушкой. Он начал подозревать Рубена, видя в его участливых вопросах скрытые попытки выведать его мысли.

Иногда, проходя мимо своего Наблюдателя, он ловил его взгляд. Лишь на долю секунды. В глазах того не было ни злобы, ни интереса. Ничего. Абсолютная, профессиональная пустота. И эта пустота была страшнее любой ненависти. Она означала, что для этого человека, для всей Системы, он – не личность. Он – просто задача, которую нужно выполнить. Объект, который нужно контролировать.

Он был в ловушке. И стены этой ловушки были невидимы, но абсолютно реальны. И с каждым днём они сжимались всё сильнее.

Часть 3: Голод Усиливается

Дни слились в одну серую, тягучую неделю. Жизнь под двойным надзором превратилась в изощрённую пытку. Браслет на руке стал частью его тела, холодной, бдительной опухолью. Наблюдатель в сером комбинезоне стал частью его тени. Илиан научился существовать в этой новой реальности. Он двигался плавно, думал о нейтральном, держал лицевой индекс в пределах зелёной зоны. Он стал идеальным заключённым в тюрьме без решёток.

Но Система, стремясь его «исцелить», добилась обратного эффекта.

Лишённый своего единственного лекарства, своего тайного ритуала с «Фрагментом Ноль», он начал страдать так, как не страдал никогда прежде.

«Фантомная боль» вернулась. Но теперь она была другой. Раньше это была тихая, глубинная тоска, похожая на хроническую болезнь. Теперь, подавленная и лишённая выхода, она мутировала. Она стала острой, злой, почти яростной. Вакуум в груди больше не был пассивным. Он начал требовать.

Это был не голод по цвету, как в тот день с фотографией. Это был голод по смыслу. Первобытный, неутолимый. Он смотрел на свою работу, на стеллажи с мёртвыми знаниями, на коллег с мёртвыми душами, и его охватывало чувство тошноты. Он видел абсурдность этого мира с такой пронзительной ясностью, что это было почти физически больно.

Он пытался бороться. Пытался применять техники, которым их учили: «Дыхание Спокойствия», «Визуализация Нейтрального Поля». Но это было всё равно что пытаться запрудить прорвавшуюся плотину горстью песка. Его душа, разбуженная прикосновением к Истине, больше не хотела спать. Она требовала ответов.

Почему «Фрагмент Ноль» запрещён, если он приносит облегчение? Почему Система так боится простого человеческого тепла? Что за катастрофа произошла в прошлом, что страх перед ней оказался сильнее инстинкта жить?

Эти вопросы крутились в его голове днём и ночью. Они мешали ему спать. Он просыпался посреди ночи в своей стерильной ячейке, и ему казалось, что стены смыкаются над ним. Браслет на руке молчал – его внешние показатели были в норме. Но внутри бушевала буря.

Он начал худеть. Под глазами залегли тёмные тени. Его движения стали слишком резкими, или, наоборот, слишком замедленными. Он терял синхронизацию с ровным, предсказуемым ритмом мира.

Иногда он ловил на себе взгляд своего Наблюдателя. В этих пустых глазах он больше не видел безразличия. Он начал замечать в них тень… интереса? Профессионального любопытства хирурга, наблюдающего за развитием редкой и интересной болезни. Его не собирались лечить. За ним наблюдали. Он был подопытным кроликом в чужом, непонятном ему эксперименте.

Это осознание стало поворотной точкой.

Страх и апатия начали уступать место другому, новому чувству. Холодному, чистому, острому, как осколок стекла.

Гневу.

Он злился не на Наблюдателя, не на Рубена, даже не на Кая. Он злился на саму ложь. На эту гигантскую, удушающую, заботливую ложь, в которую был укутан их мир.

Он понял, что больше не может так жить. Он не мог вернуться к состоянию сна, но и бодрствовать в этой клетке было невыносимо. Был только один выход. Идти дальше. Вглубь. Туда, где хранятся самые страшные тайны. Туда, где он либо найдёт ответы, либо окончательно погибнет.

Голод по смыслу перестал быть страданием.

Он стал оружием.

Толчком стал Рубен. Он подошёл к Илиану в конце рабочего дня, когда тот архивировал последние данные, механически повторяя одни и те же движения. Наблюдатель в сером скромно стоял в десяти метрах, делая вид, что изучает схему пожарной эвакуации.

– Илиан, – начал Рубен тихо, его голос был полон искреннего, почти отеческого сочувствия. – Я вижу, тебе тяжело.

Илиан не ответил, продолжая смотреть на экран терминала. Он научился не реагировать. Любая реакция была пищей для Системы.

– Я говорил с консультантом из Службы, – продолжил Рубен, понизив голос ещё больше, словно делился секретом. – Они говорят, что динамика твоего состояния… сложная. Что ты сопротивляешься терапии.

Он сделал паузу, ожидая ответа, но Илиан молчал.

– Послушай, – сказал Рубен, и в его голосе прозвучала нотка отчаяния. – Я знаю, каково это. Я… я ведь тоже когда-то был в жёлтой зоне. Давно. После смерти матери. У меня была аритмия, я задавал… неправильные вопросы. О смысле потерь. О справедливости. Вся эта грязь.

Илиан впервые за весь разговор повернул к нему голову. Он не знал этого. Рубен, идеальный, отполированный Рубен, когда-то был таким же, как он?

– И что случилось? – спросил Илиан, его голос был хриплым от долгого молчания.

На лице Рубена отразилось облегчение. Он нашёл контакт.

– Мне помогли, – сказал он с тёплой, благодарной улыбкой. – Система помогла. Углублённый курс. Несколько недель гармонизирующей терапии, и вся эта… эта боль, эта грязь просто… смылась. Они очистили меня. Они вернули мне тишину. И я так им благодарен.

Он смотрел на Илиана с мольбой во взгляде.

– Потерпи, друг. Не сопротивляйся. Доверься врачам. Скоро терапия начнёт действовать. Система смоет всю эту грязь и с тебя. Ты снова станешь чистым. Ты снова станешь спокойным. Ты забудешь все эти опасные вопросы, которые причиняют тебе столько боли. Ты снова будешь с нами.

Он говорил это с абсолютной искренностью. Он желал Илиану добра. Он предлагал ему спасение.

И в этот момент Илиан всё понял.

Он посмотрел в глаза Рубену – добрые, участливые, пустые – и увидел свою собственную смерть. Не физическую. Духовную. Он увидел себя, «очищенного». Улыбающегося. Благодарного. Пустого.

И тот холодный, острый гнев, что зрел в нём всю неделю, наконец-то обрёл форму.

Слова Рубена о «грязи» и «чистоте» стали последней каплей. Его боль, его тоска, его голод по смыслу, его резонанс с Ткачихой, его мимолётное ощущение тепла – всё то единственное, что было в нём настоящим, живым, – этот человек, эта Система, называла грязью. Грязью, которую нужно смыть.

Он посмотрел на Рубена. И впервые за много лет улыбнулся. Настоящей, живой, кривой улыбкой.

– Спасибо, Рубен, – сказал он. – Я всё понял. Ты мне очень помог.

Рубен просиял. Он решил, что его слова дошли до цели.

– Вот и хорошо, – сказал он, с облегчением похлопав Илиана по плечу и тут же отдёрнув руку, вспомнив о протоколе. – Я знал, что ты всё поймёшь.

Он ушёл, довольный собой.

Илиан проводил его взглядом. Улыбка медленно сползла с его лица, оставив после себя выражение холодной, отточенной решимости.

Да, он всё понял.

Он понял, что бежать больше некуда. Что ждать больше нечего.

Что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Он больше не будет прятаться. Он не будет ждать, пока его «вылечат».

Он нанесёт удар первым.

Этой ночью он взломает закрытый сектор.

Часть 5: План

Ночь в жилой ячейке была такой же, как и все предыдущие. Идеальная тишина. Идеальная темнота. Но внутри Илиана горел холодный огонь. Разговор с Рубеном не оставил ему выбора. Он больше не был пациентом, пассивно ожидающим своей участи. Он стал стратегом.