КНИГА ШУМА

Он медленно, стараясь не делать резких движений, вернулся в главный коридор. Мир остался прежним – тот же тусклый свет, тот же запах озона, те же бесконечные ряды стеллажей. Но что-то изменилось в его восприятии. Словно кто-то повернул ручку фокусировки на микроскопическое деление. Тени казались чуть глубже. Металлический блеск перил – чуть чётче. Гул вентиляции – не таким монотонным, в нём появились слабо различимые обертоны. Он не видел цвета. Но он видел мир, который был готов к цвету.

Часть 8: Минутный Сбой

Илиан не знал, сколько он простоял так, с закрытыми глазами, купаясь в отголосках тепла. Минуту? Пять? Но тихий щелчок реле в коридоре вернул его в реальность. Цикл очистки воздуха. Это был сигнал. Его время исчезло.

Он открыл глаза. Молочная пластина всё так же светилась, но её свет казался теперь не чудом, а опасной уликой. Тепло в груди не ушло, но сжалось, спряталось , как будто опасный зверёк. Он действовал быстро и четко, как человек, много раз повторявший эти движения.

Снял люменофор. Текст на пластине погас, и она снова стала просто куском молочного пластика, хранящего свою тайну. Он убрал «вечный светлячок» в потайной карман. Осторожно накрыл пластину на бархатной ложе. Закрыл крышку контейнера. Тихий щелчок механического замка прозвучал как точка в конце запретного предложения. Он аккуратно поставил контейнер на место, аккуратно выровняв его едва заметную царапину на полке. Никаких следов.

Он медленно, стараясь не делать резких движений, вернулся в главный коридор. Мир остался прежним – тот же тусклый свет, тот же запах , те же бесконечные ряды стеллажей. Но что-то изменилось в его восприятии. Словно кто-то повернул фокусировки на микроскопическое деление. Тени казались чуть глубже. Металлический блеск перил – чуть чётливее. Гул вентиляции – не таким монотонным, в нём появились слабо различимые обертоны. Он не видел цвета. Но он видел мир, который был готов к цвету.

Навстречу ему из сумрака выплыла фигура Рубена. Сердце Илиана на мгновение замерло, но он заставил себя сохранять спокойствие, продолжая идти ровным, увеличенным шагом.

– Закончил со сверкой? – спросил Рубен, его голос был, как всегда, нейтральен.

– Да. Сектор тридцать три. Всё в норме, – ответил Илиан, удивляясь тому, как ровно и спокойно звучит его голос.

Рубен повернулся и быстро бросил взгляд, пристально глядя на лицо Илиана. Его брови едва заметно дёрнулись.

– Вот, теперь другое дело, – сказал он с ноткой профессионального самосознания. – Индекс стабилен. 0,8. Идеально. Наверное, просто минутный сбой был. Накопилось статическое напряжение, а потом случился разряд.

Илиан позволил себе слабую, почти незаметную тень улыбки. В словах Рубена, в его слепой, системной логике была своя, извращенная правда. Напряжение действительно накопилось. И оно действительно разрядилось.

– Да, – сказал он. – Минутный сбой.

Они прошли рядом по главному проходу, два белых комбинезона в белом, стерильном мире. Но теперь они были бесконечно далеко друг от друга. Рубен шёл по коридору Хранилища.

А Илиан остался в мире, в котором одинокие нити света смогли, вопреки всем законам, коснуться друг друга и породить тепло.

Часть 9: Аномалия на Графике

Далеко отсюда, за тридцать семь уровней вверх, в шпиле Цитадели , было ещё чище, тишина – ещё глубже, свет – ещё белее. Здесь не было пыли. Не было теней. Не было запаха ванили. Здесь не было ничего лишнего.

Кабинет Инквизитора Кая был воплощением этого состояния. Состояние абсолютного контроля. Единственным корпусом мебели был чёрный рабочий монолитный стол. Единственным объектом света – огромный, изогнутый монитор, занимавший всю стену. На нем не было ни иконок, ни окон. Лишь спокойно, темнее-синее поле, на котором, как кардиограмма спящего бога, бегали ровные, зеленые линии графиков.

Кай сидел перед монитором, его фигура в строгом, темно-сером кителе была неподвижна. Он не работал. Он наблюдал. Он был сторожем, наблюдателем маяка, который следил не за морем, а за океаном человеческих душ. Каждый график на стене – это был один из его подопечных. Сотрудники стратегических объектов, чья эмоциональная стабильность была очень важна для безопасности систем.

Большую часть времени его работы было невыносимо скучной. Графики были почти прямыми. Пульс, давление, уровень кортизола, психоэмоциональный фон – всё было в пределах предписанной, здоровой нормы. Это была картина идеального, престижного, стабильного общества. Картина идеального, выверенного некроза.

И вдруг, в этой усыпляющей симфонии порядка, прозвучал диссонанс.

Одна из линий, принадлежащая объекту «Архивариус Илиан, личный номер 734-АЛ», внезапно дёрнулась. Это было не просто расхождение. Это была аномалия.

Кай двинулся вперед, его глаза, серые, как грозовое небо, сузились. Он молча отдал мыслительную команду. Система послушно вывела данные по переднему плану.

Вот он. График психоэмоционального фона. На протяжении трёх часов он медленно, но неуклонно полз вниз, в красную зону критической меланхолии. Индекс 3.1. Опасно, но выгодно. Обычный случай накопления экстенциальной усталости. Система уже была готова отправить Илиану рекомендации по внеплановой психокоррекции.

И вот, в 11:03:12, происходит невозможное.

За семьдесят три секунды.

За семьдесят три секунды график совершает почти вертикальный скачок. Вверх. По всей зоне – тревожную, нейтральную, стабильную – и замирает на отметке 0,7. Идеальная, почти эталонная гармония. Состояние, целью которого является только мастер медитации после многочасовых практик.

Семьдесят три секунды.

Это было невозможно. Это нарушало все оригинальные законы психодинамики. Это было так же абсурдно, как если бы камень, падая вниз, вдруг замер в воздухе и полетел вверх. Система пометила этот скачок ярко-красным флажком с пометкой: «АНАЛИЗ НЕВОЗМОЖЕН. ВЕРОЯТНОСТЬ СБОЯ ДАТЧИКА 98,7%». Кай проигнорировал вывод машины. ИИ был логичен. Он всегда выбирал самое вероятное. Но Кай был человеком. И он знал то, чего не знала машина: в этом мире существует вероятность в одну на миллиард. И эта вероятность – самая опасная из всех. Он знал симптомы. И это – был один из них.

Но Кай знал, что датчик не сломался.

Он видел такой график раньше. Очень давно. В закрытых архивах, в отчётах о «Великом Отключении». Это был не сбой. Это было отпечатком чего-то иного. Чего-то, что не подчинялось их законам и их протоколам.

Он откинулся в кресле, его пальцы медленно сжались в кулаки. Холодная, привычная тяжесть опустилась ему на плечи. Он надеялся, что больше никогда этого не увидит. Он ошибся.

Часть 10: Симптом

Кай долго сидела в тишине, глядя на красную линию аномалии. Она горела на темном экране, как шрам. Как незаживающая рана. Он отдал ещё одну мыслительную команду.

– Вывести все данные по объекту «Архивариус Илиан, личный номер 734-АЛ». Сопоставить с видеорядом из Сектора 7 за последние пятнадцать минут.

Система подчинилась мгновенно. Справа от картины появилось досье: тридцать пять лет, холост, без отклонений в анамнезе, кроме хронической склонности к меланхолии. Лоялен, исполнен, замкнут. Идеальный, незаметный винтик. Слева беззвучно закрутилась запись с камеры наблюдения. Кай смотрит, как белая фигурка Илиана разговаривает с напарником, как прислоняется к стеллажу, как уходит в задний коридор.

Он отдал команду, подходящую для изображения со вспомогательной камерой над Стеллажом 33. Картинка была зернистой, снятой под неудобным углом. Он видел спину Илиана, склонившегося над контейнером. Ничего. ИИ послушно доложил: «Внешних воздействий, несанкционированных действий, нарушения протокола не зафиксированы».

ИИ был слеп. Он видел только действия, но не их смысл. А Кай видел. Он не знал, что именно сделал Илиан. Но он знал, почему изменился его график.

В его голове вплыли другие строки. Не из дома. Из того самого, запретного отчёта, который он перечитывал сто раз, пытаясь найти ошибку. Отчёт, составленный последним ИИ сто лет назад.

«…анализ уцелевших текстов «Предтеч» показывает, что в основе их мировоззрения лежит не технология, а метафизическая концепция «Резонанса». Они верили, что человеческое сознание способно напрямую взаимодействовать с фундаментальной структурой реальности (УС), вызывая локальные изменения в энтропийном и гармоническом фоне. Ключевым условием для такого взаимодействия являлось состояние, описываемое в их текстах как «преодоление дуальности» или «обретение истины»…»

Кей закрыл глаза. Он не злой. Ярость была неэффективной эмоцией. Он чувствовал бесконечную, глухую тень. Ту самую, которую чувствует врач в эпицентре чумы, который нашел нового, первого за много лет, заболевшего.

Он знал, что Илиан не скрывается. Он не еретик. Он – симптом. Симптом серьезной, смертельной болезни, которую они так старательно пытались искоренить. Болезнь, которую Предтечи называли «свободой», «просветлением», «любовью». А он, Кай, знал ее истинное имя. Хаос.

Он не смотрел на врага. Он смотрел на жертву. На ещё одного несчастного, который вслепую набрёл на древний, радиоактивный источник и теперь светился изнутри смертельной, прекрасной Истиной. И эта Истина была заразна. Если ее не изолировать, она начинает распространяться. Сначала – на тех, кто рядом. Потом – дальше. Пока вся их хрупкая, стабильная, выстроенная на спасительной лжи цивилизации не рухнет, как это уже когда-то произошло.

Он открыл глаза. Его лицо было спокойным и печальным. Он снова был не человеком. Он был понижен. Инквизитором. Санитаром.

Он позвонил на терминал связи.

– Отдел внутреннего надзора. Подготовить полное досье Архивариуса Илиана, семьсот тридцати четвёртого. Установите круглосуточное пассивное наблюдение. Все контакты, все инструкции, все отклонения от стандартного маршрута. Мне нужен полный психологический портрет.

Голос на том конце провода был почтителен и эффектен.

– Будет сделано, Инквизитор. Объект опасен?

Кай помолчал секунду, глядя на ничего не подозревающую фигурку Илиана, которая в этот самый момент возвращалась на свое рабочее место.

– Нет, – сказал он тихо. – Он не опасен. Он – пациент ноль.

Он отключил связь. Его работа только что началась. Работа врача, который должен изолировать рак и, если потребуется, вырезать клетки, чтобы спасти все тело. Даже если эта клетка считает, что она обрела свет.

Глава 2. Пятно Цвета

Часть 1: Эхо Тепла

Пробуждение было таким же, как и вчера. Медленный прилив стерильного света, беззвучное складывание кровати, тишина жилой ячейки. Протокол Утра запустил свой безошибочный, выверенный до миллисекунды цикл. Но проснулся другой Илиан.

Он сел, и первое, что он ощутил, – это не привычная утренняя тяжесть, не сосущий холод фантомной боли. А нечто иное. Тихое, почти невесомое послесвечение. Эхо тепла. Оно гнездилось где-то глубоко в груди, под рёбрами, хрупкое, как огонёк свечи за толстым стеклом. Он боялся дышать слишком глубоко, чтобы не затушить его.

В санитарном отсеке он посмотрел на своё отражение в диагностическом зеркале. Лицо было тем же – бледное, с тёмными кругами под глазами, с привычной маской нейтральности. Но ему показалось, что на губах остался призрак ощущения. Не улыбки. Скорее, памяти о том, что улыбка возможна. Зелёные строки сканера пробежали по периферии: «Пульс: 60. Давление: 118/78. Уровень кортизола: норма. Эмоциональный фон: стабильный, нейтральный». Система не видела огня. Она видела лишь ровную поверхность стекла, за которым он горел.

Завтрак. Та же безвкусная бежевая паста. Но сегодня её безвкусие было не просто отсутствием вкуса. Оно стало контрастом. Он ел, и каждый глоток этой стерильной субстанции лишь отчётливее подчёркивал ту живую, тёплую точку внутри него. Мир не изменился. Изменился фон, на котором он его воспринимал.

В транспортной капсуле он впервые за много лет по-настоящему посмотрел на других пассажиров. Раньше они были просто частью интерьера, движущимися манекенами. Сегодня он видел их иначе. Он видел их гладкие, отполированные протоколами лица, их стеклянные, ни на чём не сфокусированные взгляды. И в их идеальной стабильности он впервые увидел не норму, а болезнь. Ту самую, которой он сам страдал всю жизнь, не зная её имени. Болезнь пустоты. И ему стало их жаль. Эта жалость была новым, тревожным чувством, и он поспешил спрятать его, опустив глаза в пол.

На входе в Хранилище безличный голос произнёс привычное:

– Индекс стабилен. Доступ разрешён. Добро пожаловать, Архивариус Илиан.

«Индекс стабилен». Какая ложь. Он не был стабилен. Он был живым. Он нёс в себе крошечный, нелегальный узелок тепла, контрабанду смысла в этом мире идеального порядка. Он прошёл в раздевалку, чувствуя себя шпионом, диверсантом, который пронёс во вражескую цитадель не бомбу, а семя.

Когда автоматическая дверь в Сектор 7 открылась перед ним, он вдохнул знакомый запах озона и вечности. Но сегодня он не чувствовал себя его частью. Хранилище больше не было его тюрьмой и его королевством. Оно стало просто мавзолеем. Огромной, холодной гробницей, в которой он больше не хотел быть похороненным.

Эхо тепла в его груди было не просто чувством. Оно стало компасом. И он ещё не знал, куда этот компас его приведёт, но впервые в жизни он чувствовал, что у него есть направление.

Часть 2: Артефакт 47-B

День тянулся с той же медлительной неотвратимостью, что и всегда. Илиан выполнял свою работу с механической точностью, его руки двигались по выверенным траекториям, голос ровно зачитывал инвентарные номера. Он был идеальным Архивариусом. Но внутри, за непроницаемой стеной протокольной вежливости, он жил другой жизнью. Он постоянно прислушивался к Эху Тепла в груди, оберегая его, как контрабандист – драгоценный камень.

Его сегодняшней задачей была плановая оцифровка «безопасных» носителей из сектора «Бытовые архивы. Нулевой период Эпохи Доступа». Это была самая скучная работа. Сканирование примитивных фотопластин, не содержащих никакой системной информации – лишь лица, пейзажи, сцены из жизни, которую невозможно было понять. Тысячи бессмысленных, с точки зрения Системы, изображений.

Он сидел в своём рабочем боксе – белой, стерильной кабине, оборудованной универсальным сканером. На конвейерную ленту автоматически подавались контейнеры. Механический манипулятор извлекал артефакт, помещал его под сканер, тот вспыхивал ровным, холодным светом, и на мониторе появлялось оцифрованное изображение. Задача Илиана – присвоить файлу номер и подтвердить отсутствие аномалий. Монотонная, усыпляющая работа.

Контейнер за контейнером. Лицо за лицом. Незнакомые, давно умершие люди смотрели на него из своего застывшего прошлого. Они улыбались, хмурились, спали, ели. Их лица были полны «аритмии», эмоционального шума, который в их время, видимо, считался нормой.

И тут на платформу сканера легла она. Пластина 47-B.

Сканер вспыхнул. На экране появилось изображение. И мир Илиана остановился.

Это была фотография женщины. Он не мог определить её возраст. Она стояла под дождём, запрокинув голову, и смеялась. Крупные, тяжёлые капли стекали по её лицу, смешиваясь со слезами или просто с водой. Её волосы намокли и прилипли ко лбу. За её спиной расплывались огни ночного города. Но всё это было неважно. Важным было её лицо.

Оно было живым. Живым до боли, до неприличия. Это была не спокойная, одобренная Системой улыбка. Это был взрыв. Абсолютное, беззаботное, всепоглощающее счастье, пойманное в ловушку времени. Её глаза, даже на выцветшем изображении, смеялись так сильно, что, казалось, вот-вот взорвутся мириадами ослепительных искр.

Илиан смотрел, не в силах отвести взгляд. Механизм подачи давно остановился, ожидая его команды, в боксе загорелся жёлтый индикатор простоя. Но он не замечал.

Что-то в этом лице, в этом смехе, вошло в идеальный, оглушительный резонанс с тем тихим, тёплым огоньком, что он берёг в своей груди. Это было не просто Эхо. Это был тот самый Сигнал, та самая Музыка, только в другой октаве. Он смотрел на неё и понимал: вот оно. То, по чему он тосковал всю жизнь, не зная его имени. Вот как выглядит человек, который не боится чувствовать.

Изображение было почти монохромным. Два века сделали свою работу. Цвета выцвели, превратившись в едва различимые оттенки сепии и серого. Дождь был серым. Огни города были серыми. Её губы, её глаза, её кожа – всё было серым.

И эта серость, наложенная на такой живой, такой яркий момент, показалась Илиану величайшим святотатством. Величайшей несправедливостью во вселенной.

Смотреть на это серое лицо было так же невыносимо, как слушать симфонию, из которой вырезали все ноты, кроме одной.

Он не думал. Он не взвешивал риски. Он просто знал, что должен сделать.

Он должен был вернуть ей цвет.

Часть 3: Голод по Цвету

Он не знал, как долго он сидел так, вцепившись взглядом в экран, в лицо женщины из другого мира. Механизм подачи давно остановился, и жёлтый индикатор простоя на панели управления мигал с монотонным, укоризненным упорством. Система ждала команды. Архивировать. Отклонить. Отправить на дополнительный анализ. Но его пальцы, зависшие над сенсорной панелью, казалось, принадлежали другому человеку. Они не двигались. Они были парализованы чудом.

Смех этой женщины был не просто эмоцией. Он был событием. Прорывом в плотине реальности. Глядя на неё, Илиан почти физически ощущал брызги того дождя, слышал гул того ночного города, чувствовал то безрассудное, всепоглощающее счастье, которое было настолько сильным, что смогло пробить двухсотлетнюю толщу забвения и коснуться его прямо здесь, в стерильном коконе рабочего бокса. Это был сигнал такой чистоты, такой невероятной амплитуды, что он заглушал всё: гул вентиляции, тиканье системных часов, даже его собственные мысли.

Именно поэтому серость этого изображения была такой невыносимой. Это было не просто выцветание. Это было удушение. Словно кто-то взял самую прекрасную песню в мире и стёр из неё все ноты, оставив лишь паузы. Словно кто-то взял самое яркое пламя и накрыл его толстым, непроницаемым стеклянным колпаком. Он видел не отсутствие цвета. Он видел акт насилия. Он видел убийство, растянутое на два столетия.

И тогда, впервые в жизни, он почувствовал голод.

Это было не то тупое, привычное чувство, что возникало перед приёмом питательной пасты. Это был совершенно иной, острый, почти болезненный позыв, родившийся не в желудке, а где-то в самой сердцевине его души, там, где вчерашнее Эхо Тепла всё ещё тлело. Голод по цвету. Он был настолько сильным, что у него заломило зубы. Белые стены бокса вдруг стали ослепительными, невыносимыми в своей пустоте. Серая поверхность его рабочего комбинезона показалась ему саваном. Он жаждал цвета так, как умирающий в пустыне жаждет воды. Ему нужен был красный. Синий. Зелёный. Любой оттенок, который мог бы доказать, что мир не всегда был таким – выхолощенным, обескровленным, безопасным.

Он попытался взять себя в руки. Запустил в уме протокол эмоциональной коррекции. «Это просто артефакт, – сказал он себе голосом, похожим на голос Рубена. – Исторический документ. Его ценность – в его аутентичности. Любое вмешательство – нарушение протокола 9.4, “Сохранение целостности носителя”».

Но ложь не работала. Другой, тихий голос, родившийся из вчерашнего резонанса, отвечал ему: «А что есть целостность? Сохранить труп в его нетлении? Или попытаться вернуть ему искру жизни?».

Он посмотрел на лицо женщины. На её смеющиеся глаза. И понял, что оставить её такой, серой, выцветшей – это не сохранение. Это – соучастие в убийстве. Это предательство. Предательство того тепла, что он почувствовал вчера. Предательство Ткачихи, которая всю свою жизнь посвятила тому, чтобы связывать узелки и порождать цвет.

Он не мог этого сделать.

В его душе, в его тихом, забитом мире произошла революция. Слушатель пыли умер. На его месте рождался кто-то другой. Реставратор.

Он знал, что это безумие. Знал, что риск несоизмерим с целью. За несанкционированную модификацию артефакта ему грозило не просто увольнение. Ему грозила полная психокоррекция. Стирание. Превращение в Рубена. Но страх перед этим был слабее, чем голод. Слабее, чем стыд, который он чувствовал, глядя в эти серые, смеющиеся глаза.

Решение было принято. Оно пронзило его, как разряд статического электричества, заставив пальцы дрогнуть и наконец опуститься на панель. Но он нажал не «Архивировать». Он нажал «Отправить в локальный кэш». Изображение исчезло с главного экрана, сохранившись в его личном, скрытом пространстве. Для системы артефакт 47-B был обработан.

Теперь ему нужен был пигмент. Настоящий, химический, запрещённый. Тот, который нельзя было синтезировать в легальных лабораториях. Тот, который можно было достать только там, внизу. В подбрюшье города, где законы стабильности уступали место законам выживания.

Он знал, к кому обратиться.

Голод по цвету стал планом действий.

Часть 4: Сделка со Сталкером

Обеденный перерыв был единственным временным окном, достаточно широким, чтобы в нём можно было спрятать преступление. В 13:00 ровно сирены в Хранилище издали тихий, мелодичный гудок, и сотрудники, как один, поднялись со своих мест и беззвучно направились в сторону столовой. Это был час «восстановления энергетического баланса», священный и нерушимый ритуал. Но Илиан, вместо того чтобы повернуть направо, к лифтам, ведущим в сектор питания, свернул налево, к техническим шлюзам, предназначенным для сервисных дронов.

Каждый шаг отдавался в его груди глухим ударом. Он шёл против течения, и пусть это течение было невидимым, он чувствовал его давление. Он нарушал протокол. Он отклонялся от маршрута. Он совершал акт аритмии.

Лифт для дронов был не таким, как пассажирские. Холодная, лишённая всякой отделки металлическая коробка, пахнущая машинным маслом и озоном. Он нажал на кнопку с цифрой «-7». Нижние Уровни. Капсула дрогнула и с пугающей скоростью устремилась вниз, во тьму, в подбрюшье города.

Воздух изменился первым. Как только двери открылись, в лицо ему ударил густой, влажный запах, в котором смешалось всё, от чего так тщательно оберегали верхние уровни: запах ржавчины, гниющей органики, сырого бетона и чего-то ещё, острого, химического, похожего на запах перегоревших проводов. Свет здесь был тусклым, рваным. Аварийные лампы бросали длинные, дрожащие тени от гигантских, покрытых испариной труб и мёртвых, молчаливых кабелей толщиной в человеческую руку. Тишина здесь была другой. Не стерильной, а напряжённой, полной звуков: мерная капель воды, далёкий скрежет металла, гул трансформаторов, работающих на пределе своих возможностей.

Илиан вышел из лифта, чувствуя себя так, словно нырнул в холодную, грязную воду. Его белый, безупречный комбинезон казался здесь неуместным, он светился в полумраке, как мишень. Он поспешил накинуть на плечи грубую, тёмную куртку, которую всегда держал в своём шкафчике на случай «аварийных ситуаций».

Он двигался по узким техническим проходам, ориентируясь по едва заметным, выцарапанным на стенах знакам. Это был другой мир, живущий по другим законам. Здесь люди не скользили, а крались. Их лица не были гладкими и безмятежными; они были острыми, настороженными, их глаза постоянно сканировали тени. Здесь никто не заботился об индексе стабильности. Здесь заботились о выживании.

Место встречи было у подножия гигантского, давно остывшего вентилятора старой системы жизнеобеспечения. В нише, скрытой от основного прохода, его уже ждали.

Сталкер не имел имени. Или, может, имел, но оно не имело значения. Он был функцией, узлом в подпольной сети. Он сидел на ржавом ящике, худой, жилистый, с лицом, похожим на старую, потрескавшуюся кожу. Его глаза, маленькие и яркие, как осколки стекла, оценили Илиана в один миг – от чистых бахил до нервно сжатых кулаков.

– Архивариус, – сказал он, его голос был скрипучим, как несмазанный механизм. В нём не было ни уважения, ни презрения. Просто констатация. – Заблудился по дороге в столовую?

– У меня есть то, о чём мы договаривались, – сказал Илиан, стараясь, чтобы его голос не дрожал. Он протянул Сталкеру серый, невзрачный пакет. Внутри – его недельные пайки концентрированного белка. Самая стабильная валюта в этом мире.

Сталкер не спеша взял пакет, взвесил его на руке, заглянул внутрь.

– Всё на месте, – он кивнул. – Удивляюсь тебе, Архивариус. Меняешь еду на краску. Большинство моих клиентов с Верхних Уровней ищут стимуляторы или запрещённые инфокристаллы. А ты… Ты у нас эстет.

Он усмехнулся, обнажив неровные, желтоватые зубы. Эта усмешка заставила Илиана почувствовать себя голым, прочитанным.

– Это важно, – только и смог сказать он.

– О, я не сомневаюсь, – Сталкер порылся в своей сумке, висевшей через плечо. – У каждого свои дыры, которые надо затыкать. Кто-то – в желудке, кто-то – в голове.