КНИГА ШУМА

Он извлёк на свет маленький, герметично запаянный контейнер из тёмного стекла, похожий на медицинскую ампулу. Внутри, в вязкой, прозрачной жидкости, плавали три крошечные, как икринки, капсулы: одна – ярко-красная, вторая – пронзительно-синяя, третья – изумрудно-зелёная. Цвета были настолько насыщенными, настолько живыми, что казались ядовитыми. Они пульсировали в тусклом свете, словно три крошечных, пойманных сердца.

– Чистый пигмент. До-отключенческая химия. Никакой синтетики, – проскрипел Сталкер. – Хватит, чтобы раскрасить целый мир, если знать, как разводить. Или чтобы навсегда раскрасить отчёты о твоей психокоррекции, если тебя поймают.

Он протянул ампулу Илиану. Её стекло было холодным. Илиан взял её, и его пальцы на мгновение соприкоснулись с пальцами Сталкера. Кожа того была сухой и грубой, как наждачная бумага. Это прикосновение, мимолётное и деловое, было самым живым человеческим контактом, который у него был за последние годы.

– Сделка совершена, – сказал Сталкер, поднимаясь. – Теперь уходи, Архивариус. Твоя белизна слишком бросается в глаза. Ты загрязняешь мне пейзаж.

Он исчез в тенях так же беззвучно, как и появился. Илиан остался один. Он крепко сжимал в руке холодную ампулу. Она была маленькой, но весила, казалось, целую тонну. Это был не просто пигмент. Это был его бунт. Его выбор. Его грех и его спасение.

Он спрятал контейнер в потайной карман и быстро пошёл обратно к лифту, чувствуя на спине десятки невидимых взглядов. Он пересёк границу. Пути назад больше не было

Часть 5: Преступление Красоты

Возвращение в стерильный, залитый ровным светом мир Хранилища было похоже на выход из глубокой воды на сушу. Воздух казался слишком разреженным, слишком сухим. Каждый шаг отдавался в ушах гулким эхом. Илиан чувствовал на себе взгляд каждой камеры, каждого сенсора. Ему казалось, что холодная ампула в его потайном кармане не просто лежит там, а горит ледяным огнём, прожигая ткань комбинезона, оставляя на его теле клеймо преступника. Он миновал Рубена, который монотонно диктовал в терминал инвентарные номера, и тот лишь проводил его пустым, безмятежным взглядом. Для него Илиан был просто коллегой, возвращающимся с обеда. Эта слепота, эта идеальная предсказуемость мира, которая ещё утром душила его, теперь стала его единственным щитом.

Он не вернулся в свой рабочий бокс. Он направился в Суб-сектор 9, в «Отдел физической реставрации». Этот отдел был законсервирован почти полвека назад. С тех пор, как Система постановила, что «сохранение важнее восстановления», а любая реставрация есть акт несанкционированной интерпретации прошлого, эти помещения стояли опечатанными. Но Илиан, в своих редких вылазках по архиву, нашёл один бокс, чей электронный замок был повреждён коррозией. Дверь держалась лишь на примитивной механической защёлке.

Он скользнул в пыльный, сумрачный коридор. Воздух здесь был спёртым, пах старой бумагой и химикатами, чей срок годности истёк десятилетия назад. Он нашёл нужную дверь и легко открыл её. Внутри было темно и тихо. Это была маленькая комната, настоящая капсула времени. В центре стоял массивный реставрационный стол с вмонтированным световым планшетом, по углам – шкафы с засохшими клеями и пожелтевшими растворителями. Это было святилище забытого ремесла. Место, где люди когда-то пытались обмануть энтропию не консервацией, а любовью.

Илиан закрыл дверь и повернул защёлку. На мгновение он почувствовал себя в безопасности. Здесь не было активных камер. Он был один на один со своим замыслом.

Он включил старый терминал, встроенный в стол. Тот загудел, как недовольный старик, и после долгой загрузки на экране появилось простое, архаичное меню. Он перенёс на него из своего личного кэша оцифрованную копию фотографии. Серое, смеющееся лицо женщины снова посмотрело на него, но теперь оно было не просто изображением. Оно было холстом.

Дрожащими руками он достал ампулу. Она казалась чужеродным объектом в этом мире пыли и забвения. Он надломил кончик, как учили древние инструкции. Раздался тихий щелчок, и в воздух ударил едва уловимый, но острый, химический запах – запах, которого он никогда раньше не чувствовал. Запах творения.

Теперь – самое сложное. У него не было ни кистей, ни палитры. Он осмотрел стол и нашёл то, что искал: несколько старых, тонких стилусов для калибровки и осколок разбитого лабораторного стекла. Этого было достаточно. Он осторожно вылил содержимое ампулы на осколок. Три крошечные, драгоценные капли – красная, синяя, зелёная – замерли на стекле, сияя в тусклом свете, как жидкие самоцветы. Они были настолько яркими, настолько вызывающе живыми, что резали глаза.

Он взял самый тонкий стилус. Его кончик задрожал, когда он коснулся красной капли. Он набрал микроскопическое количество пигмента. Теперь оставалось лишь перенести его на экран.

Он замер, стилус завис над губами женщины на фотографии. Это был момент истины. Рубикон. Он чувствовал себя одновременно и богом, творящим мир, и ребёнком, рисующим на стене запретный рисунок. Он выдохнул. И коснулся.

В тот миг, когда кончик стилуса дотронулся до изображения, произошло преображение. Красный цвет, живой, настоящий, пронзительно-алый, расцвёл на её серых губах. Это не было похоже на цифровую заливку. Пигмент, смешанный с программным кодом реставрационного терминала, вёл себя иначе. Он, казалось, впитывался в пиксели, оживляя их изнутри. Цвет не лежал на поверхности. Он прорастал сквозь неё.

Губы обрели тепло. Они перестали быть просто линией на картинке. Они стали обещанием поцелуя, звука, дыхания.

Воодушевлённый, Илиан продолжил. Он смешал на осколке синий и красный, получив сложный, живой оттенок кожи. Он наносил его крошечными, почти невидимыми мазками. Вот на щеке проступил лёгкий румянец. Вот веки обрели глубину. Он работал, забыв о времени, о страхе, о Хранилище. Он был полностью поглощён процессом. Он был не просто Архивариусом. Он был Ткачихой. Он брал холодные, параллельные нити серого и связывал их в тёплые, живые узелки цвета.

Он добавил синевы в капли дождя на её волосах, и они засияли, как сапфиры. Он коснулся зеленью огней города на заднем плане, и они превратились в изумрудную россыпь. Он работал, и под его руками мёртвый артефакт оживал. Это была не реставрация. Это было воскрешение.

Наконец, он оставил самое трудное. Глаза. Он долго смотрел в них, пытаясь угадать их истинный цвет. А потом понял, что это неважно. Важен был не цвет. Важен был свет. Он взял микроскопическую каплю чистого синего пигмента и коснулся самого центра её зрачков.

И она посмотрела на него.

Это было мгновение чистого безумия, абсолютного контакта. Серое изображение стало окном. Он больше не смотрел на женщину из прошлого. Он смотрел в глаза живому человеку, который смеялся ему сквозь двести лет времени и пустоты. И в её взгляде он увидел не счастье. Он увидел узнавание.

Он откинулся на спинку стула, тяжело дыша. Руки дрожали так сильно, что он не мог удержать стилус. На экране было не фото. Это была икона. Икона мира, где люди не боялись жить.

Он совершил преступление. Величайшее из всех в их мире. Он создал несанкционированную, нелогичную, избыточную красоту. И эта красота была так ослепительна, что могла сжечь дотла их серый, стабильный мир.

Часть 6: Несанкционированный Спектр

Он откинулся на спинку старого, потрескавшегося кресла, и комната, казалось, выдохнула вместе с ним. Тишина больше не была пустой. Она была наполнена присутствием женщины на экране. Её цветущий, живой взгляд, казалось, освещал пыльный бокс лучше, чем тусклая лампа на потолке. Илиан чувствовал себя опустошённым и одновременно – полным, как никогда в жизни. Он совершил невозможное. Он коснулся прошлого, и оно ответило ему.

Он не знал, что делать дальше. Сохранить этот файл? Уничтожить? Сама мысль об уничтожении была кощунством. Это было бы равносильно тому, чтобы снова убить её. Он должен был сохранить. Но где? Как?– мысль была кощунственной. Или просто добавить тире для акцента: «Сохранить? Уничтожить? – Сама мысль об уничтожении была кощунством

Пока он лихорадочно перебирал варианты, его взгляд упал на маленькую, неприметную панель в углу терминала. Это был индикатор сетевой активности. Обычно он был тёмным – реставрационный бокс был физически отключён от основной сети Хранилища. Но сейчас… сейчас крошечный диод на панели мерцал слабым, едва заметным голубым светом.

Сердце Илиана пропустило удар.

Мерцание означало одно: терминал, который он считал изолированным, имел какой-то скрытый, резервный канал связи. Возможно, для аварийной диагностики. И в тот момент, когда он использовал запрещённые пигменты, которые вели себя как живая, самоорганизующаяся материя, он, сам того не ведая, создал информационный всплеск, достаточно мощный, чтобы активировать этот спящий канал.

Он смотрел на мерцающий огонёк, и холодный ужас начал медленно вытеснять эйфорию. Он не был в безопасности. Он никогда не был в безопасности. Он был не в забытой комнате. Он был в ловушке.

И в этот самый момент, словно в ответ на его страх, в боксе раздался звук.

Не громкий, не резкий. Тихий, но настойчивый, пронзительный сигнал, похожий на пение металлического насекомого. Он исходил от его личного наручного терминала.

Он поднял руку. На тёмном экране горело системное сообщение, выделенное красной рамкой протокола повышенного внимания:

«ВНИМАНИЕ. ЗАФИКСИРОВАНА НЕСАНКЦИОНИРОВАННАЯ ЦВЕТОВАЯ АКТИВНОСТЬ В СЕКТОРЕ 9-СУБ-4. СПЕКТРАЛЬНОЕ ОТКЛОНЕНИЕ ПРЕВЫШАЕТ ДОПУСТИМУЮ НОРМУ НА 73.4%. ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ ДО ПРИБЫТИЯ ИНСПЕКТОРА СЛУЖБЫ ПОРЯДКА».

Кровь отхлынула от его лица.

Система заметила.

Она заметила не его. Не его проникновение. Не его запрещённые инструменты.

Она заметила ЦВЕТ.

Сама красота, которую он создал, стала его предателем. Она была настолько яркой, настолько аномальной для этого серого мира, что сработала как сигнальная ракета, видимая за километры.

Паника подступила к горлу, ледяная и липкая. Бежать. Уничтожить. Стереть. Он лихорадочно потянулся к панели управления терминалом, чтобы выключить его, чтобы оборвать связь. Но он опоздал.

Дверь в реставрационный бокс, которую он считал надёжно запертой, открылась. Беззвучно. Плавно.

Он замер, его рука зависла в воздухе.

На пороге стоял не инспектор в броне.

На пороге стоял Рубен.

Часть 7: Дружеский Визит

Время, казалось, сгустилось, превратившись в вязкую, холодную смолу. Илиан замер, его рука так и осталась висеть над панелью терминала. Он смотрел на Рубена, а Рубен смотрел на него. И в этой беззвучной паузе Илиан увидел всё: недоумение, разочарование и, что было самым страшным, – глубокую, искреннюю печаль.

Рубен не был похож на карателя. Он был похож на отца, заставшего своего сына за ужасным, непонятным ему занятием. Он медленно вошёл в бокс, его взгляд скользнул по комнате – по пыльным шкафам, по разбросанным инструментам, по крошечным каплям пигмента на осколке стекла. А потом его взгляд остановился на экране. На цветном, живом лице женщины.

Илиан увидел, как лицо Рубена изменилось. На нём отразился не гнев, не отвращение. А страх. Неконтролируемый, почти животный ужас, какой испытывает человек, увидевший призрака. Он отшатнулся, словно боялся, что изображение может причинить ему физический вред.

– Что… что это такое? – прошептал он, его идеально модулированный голос впервые дал трещину.

– Это… реставрация, – тихо ответил Илиан. Слово прозвучало в пыльной тишине как выстрел.

– Реставрация? – Рубен медленно перевёл взгляд с экрана на Илиана. – Ты называешь это реставрацией? Илиан, ты хоть понимаешь, что ты наделал? Это же… это же Шум. В чистом, дистиллированном виде.

Он говорил не как инспектор, а как врач, констатирующий у пациента последнюю стадию неизлечимой болезни. Он сделал ещё один шаг вперёд, его голос понизился до увещевающего шёпота.

– Я же предупреждал тебя. Я же видел, что с тобой что-то не так. Твоя аритмия… я думал, это просто усталость. Но это… – он снова кивнул на экран, – это уже не просто сбой. Это – симптом. Ты болен, Илиан. Очень болен.

Он подошёл совсем близко. От него пахло стерильностью и ванилью. Запах порядка. Запах Системы.

– Послушай меня, – сказал он, и в его голосе прозвучали почти отеческие нотки. – Мы ещё можем всё исправить. Я не отправил официальный рапорт. Я поставил отметку «ложная тревога, сбой оборудования». Я пришёл сам. Как друг. Чтобы помочь тебе.

Он протянул руку, словно собираясь положить её Илиану на плечо, но остановился в сантиметре, вспомнив о протоколе личного пространства.

– Уничтожь это, – сказал он, его взгляд снова метнулся к цветному лицу. – Прямо сейчас. Очисти кэш. Мы скажем, что это был просто тест старого оборудования. Никто не узнает. Ты пройдёшь курс психокоррекции. Углублённый. Тебе помогут. Они сотрут этот… этот вирус из твоей памяти. Ты снова станешь нормальным.

«Нормальным». Таким, как ты, подумал Илиан. Пустым. Спокойным. Мёртвым.

Он посмотрел на Рубена, на его искренне страдающее лицо, и впервые не почувствовал ни раздражения, ни презрения. Он почувствовал лишь огромную, бездонную пропасть между ними. Рубен не был врагом. Он был слепым, который искренне пытался увести зрячего от обрыва, который видел только он один.

– Я не болен, Рубен, – тихо, но твёрдо сказал Илиан.

Рубен отшатнулся, словно ему дали пощёчину. Печаль на его лице сменилась растерянностью, а затем – холодной, системной решимостью. Он понял, что пациент безнадёжен.

– Я пытался тебе помочь, – сказал он, его голос снова стал ровным и бесцветным. Он отступил к двери. – Ты сам сделал свой выбор.

Он не сказал больше ни слова. Просто развернулся и вышел, оставив дверь открытой.

Илиан остался один. Тишина в боксе стала оглушающей. Он понял, что это было. Не арест. Это был последний шанс. Последнее предложение вернуться в строй. И он от него отказался.

Он перевёл взгляд на экран. Женщина всё так же смеялась ему сквозь время. Но теперь в её взгляде он видел не только узнавание. Он видел вызов.

Он знал, что сейчас за ним придут. Уже по-настоящему.

Часть 8: Профилактическая Беседа

Он не стал ничего уничтожать. Он не пытался бежать. Он просто сидел в старом, потрескавшемся кресле, глядя на цветное лицо на экране, и ждал. Ожидание было странно спокойным. Тревога, страх, паника – всё это перегорело, оставив после себя лишь холодную, ясную пустоту. Он сделал свой выбор. Теперь оставалось лишь принять его последствия.

Пришли не инспекторы в защитных костюмах, как он ожидал. Пришли двое. Тихие, незаметные люди в строгих, серых комбинезонах Службы Психокоррекции. Они не говорили ни слова. Один из них мягко, но настойчиво взял его под локоть. Второй подошёл к терминалу и, вставив в него свой служебный кристалл, несколькими быстрыми касаниями очистил кэш. Цветное лицо женщины исчезло. Экран снова стал серым. И от этой внезапной потери цвета Илиану стало больнее, чем от любого возможного наказания.

Его вели по коридорам Хранилища. Мимо стеллажей, мимо коллег, которые старательно отводили взгляды, делая вид, что ничего не замечают. Их молчание было оглушительнее любого крика. Он был больше не своим. Он стал аномалией. Вирусом, который нужно было изолировать.

Его привели не в карцер и не в камеру для допросов. Его привели в крыло Психокоррекции. В идеально белый, залитый мягким, рассеянным светом кабинет. Здесь не было ничего, кроме двух белых кресел и стола между ними, поверхность которого, казалось, поглощала свет. Воздух был стерилен и не пах ничем. Это была комната, предназначенная для одного – для вскрытия души.

Человек, сидевший в кресле напротив, не был похож ни на врача, ни на следователя. Он был одет в тёмно-серый, идеально сидящий китель без знаков различия. Его лицо было спокойным, почти безмятежным, но его глаза, серые, как штормовое небо, смотрели с пронзительной, холодной внимательностью. Илиан почувствовал, что этот человек видит не его одежду, не его кожу, а саму структуру его мыслей.

– Архивариус Илиан, – сказал человек, – Я – Кай. Старший консультант Службы Порядка. Можете не волноваться. Вы не арестованы. Мы здесь, чтобы провести профилактическую беседу. Для вашей же пользы.

Илиан молчал, пытаясь унять дрожь в руках. Он знал это имя. Кай. Легенда, почти миф. Глава Ордена Инквизиторов, человек, ответственный за поддержание ментальной стабильности всей Системы. И этот человек проводил с ним, рядовым архивариусом, «профилактическую беседу». Масштаб катастрофы вдруг стал ему ясен.

– Я понимаю, вы напуганы, – продолжил Кай, заметив его состояние. – Это нормальная реакция на аритмию. Ваш коллега, Рубен, подал очень тревожный рапорт. Не об артефакте. Об уровне вашего… вовлечения. Он беспокоится о вас. И мы тоже.

Он говорил медленно, спокойно, словно успокаивал дикого, забившегося в угол зверька. Он не был похож на Инквизитора из страшилок, которыми пугали детей. Он был похож на мудрого, печального учителя.

– Расскажите мне, Илиан, – сказал он, слегка подавшись вперёд. – Что вы почувствовали, когда смотрели на тот артефакт? Не на сам рисунок. А на то, что вы с ним сделали. На цвет.

Вопрос был неожиданным. Илиан ожидал обвинений, протоколов, угроз. Но не этого. Не такого прямого, интимного вопроса.

– Я… – он запнулся, ища слова. – Я почувствовал… правильность.

Кай кивнул, словно ожидал именно этого ответа.

– Правильность. Интересный термин. Не «красоту». Не «удовольствие». А именно «правильность». Словно вы не создали что-то новое, а лишь восстановили то, что должно было быть. Верно?

Илиан ошеломлённо кивнул. Этот человек, сидевший напротив, понимал его лучше, чем он сам.

– Это очень опасное чувство, Илиан, – мягко сказал Кай. – Это чувство лежит в основе самой страшной болезни, которую знало человечество.Мы, врачи, – продолжил Кай, – называем это “дефектом эмпатического контура”. Наши Предтечи, в своих поэтических текстах, называли это “тоской по целому”. Суть не меняется. Это – нестабильность. А любая нестабильность – это болезнь, которую нужно лечить , из-за которой мы все чуть не погибли. Болезни, которую наши Предтечи называли «стремлением к Гармонии».

Он произнёс слово «Гармония» так, как другие произносят слово «чума». С тихим, застарелым ужасом.

Илиан смотрел в его серые, бездонные глаза и понимал, что это – не допрос. Это было нечто гораздо более страшное. Это было начало операции. Операции на его душе.

Часть 9: Вопросы о Ветре

Тишина в белом кабинете стала плотной, почти осязаемой. Илиан чувствовал себя препаратом под микроскопом. Каждое его движение, каждый вздох, казалось, фиксировался и анализировался. Кай не отрывал от него своего спокойного, изучающего взгляда.

– Вы часто читаете Артефакт Ноль-Ф, не так ли? – Кай задал вопрос небрежным, почти светским тоном, словно спрашивал о погоде. Но Илиан похолодел. Он думал, что его тайна была в полной безопасности.

– Это… часть моих рабочих обязанностей, – пробормотал он, чувствуя, как его ложь жалко и неубедительно рассыпается в стерильном воздухе. – Проверка сохранности…

Кай едва заметно улыбнулся, но улыбка не коснулась его глаз.

– Не нужно, Илиан. Здесь, в этой комнате, мы оба знаем, что вы читаете его не по протоколу. Я не осуждаю. Я пытаюсь понять. Что вы в нём находите? В этой странной, примитивной сказке.

Он снова застал Илиана врасплох. Он ожидал чего угодно – обвинений в нарушении режима, в использовании нелегальных устройств, – но не литературного анализа.

– Она… помогает, – выдавил из себя Илиан. – Справляться с… фоном.

– С «фантомной болью», – закончил за него Кай, и от того, как просто и обыденно он произнёс эти слова, у Илиана перехватило дыхание. – Да, мы знаем этот симптом. Наследие. Генетический шрам. Артефакт Ноль-Ф действует на таких, как вы, как сильный анальгетик. Он создаёт иллюзию смысла, резонанса. Очень опасная иллюзия.

Он откинулся в кресле, его пальцы сплелись в замок.

– Скажите, Илиан, что вы думаете о главном образе этого текста? О «ветре-хозяине». Каким вы его видите?

Вопрос был похож на точный, хирургический укол, нацеленный в самое сердце его мироощущения. Илиан молчал, лихорадочно соображая. Сказать правду? Сказать то, что от него хотят услышать?

– Система учит, что это – символ Хаоса, – осторожно начал он. – Силы, которую Предтечи пытались покорить и за что были наказаны.

– Да, это официальная трактовка. Безопасная. Для детей, – Кай отмахнулся от его ответа, как от чего-то несущественного. – А вы? Вы, человек, который только что рисковал всем ради пятна цвета. Что вы думаете о ветре?

Илиан поднял на него глаза. И в этот момент он понял, что ложь бессмысленна. Этот человек видит его насквозь. И, возможно, правда – его единственный шанс.

– Я думаю… – сказал он, его голос был тихим, но твёрдым. – Я думаю, что это не Хаос. Это – Порядок. Настоящий. Фундаментальный закон. И мальчик в этой сказке не борется с ним. Он… танцует с ним. Он входит с ним в резонанс.

В кабинете повисла тишина. Кай смотрел на него долго, и в его взгляде впервые промелькнуло что-то похожее на… уважение? Или это была просто печаль?

– «Танцует с ним», – повторил он почти шёпотом. – Вы очень точно подобрали слово. А «перекодировка реальности»? Что это, по-вашему?

– Это… выбор, – сказал Илиан, чувствуя, как слова сами рождаются внутри него, облекая в плоть то, что он до этого только ощущал. – Выбор не пытаться изменить ветер. А изменить себя. Превратить препятствие в упражнение. Боль – в задачу.

Кай кивнул. Медленно.

– Вы очень опасный человек, Архивариус Илиан, – сказал он без всякой угрозы, просто констатируя факт. – Гораздо опаснее, чем я думал. Вы не просто «инфицированы». Вы – носитель. Вы начали самостоятельно, наощупь, расшифровывать код. Тот самый код, который привёл Предтеч к катастрофе.

Он встал и подошёл к стене, которая оказалась сенсорным экраном. Он коснулся её, и стена ожила, показав сложную, трёхмерную диаграмму, похожую на нейронную сеть.

– Вы думаете, мы боремся с красотой? С поэзией? С инакомыслием? – Кай повернулся к нему, и в его голосе зазвучала сталь. – Нет. Мы – врачи. И мы боремся с чумой. А вы, Илиан, только что продемонстрировали мне все симптомы её начальной стадии. И мой долг – не дать этой болезни распространиться.

Он смотрел на Илиана, и в его взгляде не было злобы. Лишь холодная, безжалостная решимость хирурга перед сложной операцией.

Часть 10: Диагноз

Слова Инквизитора повисли в белом, стерильном воздухе, тяжёлые, как свинцовые плиты. Илиан смотрел на сложную, пульсирующую диаграмму на стене, на переплетение световых нитей, и она странным, пугающим образом напоминала ему узор, который плёл Логос. Только этот узор был болен. Некоторые его нити горели тревожным, лихорадочным красным цветом.

– Это – психо-карта нашего общества, – сказал Кай, указывая на диаграмму. – Каждая точка – человеческое сознание. Зелёные – стабильны. Жёлтые – в зоне риска. Красные… – он сделал паузу, – красные – это те, кто уже начал «танцевать с ветром». Носители вируса. Как видите, их немного. Мы хорошо делаем свою работу.

Он коснулся экрана, и тот увеличил один из секторов. В центре красной точки, окружённой жёлтым ореолом, было написано: «Архивариус Илиан, 734-АЛ».

– Ещё вчера вы были в жёлтой зоне, – продолжил Кай своим ровным, почти гипнотическим голосом. – Нестабильны, меланхоличны, но в целом безопасны. Но то, что вы сделали сегодня… ваш акт «реставрации», ваша интерпретация артефакта… это перевело вас в другую категорию. Вы перестали быть просто пациентом. Вы стали источником инфекции.

Илиан молчал. Он чувствовал, как холод расползается по его венам, вытесняя остатки тепла. Он был не просто человеком, сидящим в кабинете. Он был точкой на карте. Проблемой, которую нужно было решить.

Кай вернулся к своему креслу и сел. Он снова был спокоен, словно читал лекцию.

– Вы думаете, мы хотим причинить вам зло? – спросил он. – Вы ошибаетесь. Наша цель – не наказать, а исцелить. Мы не можем позволить вам страдать от этой болезни. И мы не можем позволить вам заражать других. Поэтому, с этого момента, вы переводитесь под особый надзор.

Он нажал на невидимую кнопку на своём столе. Дверь кабинета беззвучно открылась. На пороге стоял один из тех тихих, серых людей, что привели его сюда. В его руке был тонкий, почти невидимый серебристый браслет.

– Это не оковы, – предвосхитил его вопрос Кай. – Это – монитор. Он будет круглосуточно считывать ваши биометрические и психоэмоциональные показатели. Он поможет нам лучше понять динамику вашего состояния. А прикреплённый к вам наблюдатель поможет вам избегать ситуаций, провоцирующих аритмию. Это – для вашей же безопасности.