Хроники Истекающего Мира. Соль и Корни

Караван занял центральную площадь деревни, как гость, чей визит нельзя было проигнорировать. Телеги остановились ровным строем, и каждый звук – лошадиное фырканье, скрип дерева, перезвон цепей – казался оглушительным в тишине. Люди толпились, но стояли настороженно, как звери перед костром. Даже дети, обычно суетливые, прижались к родителям, широко раскрыв глаза.

Вперед вышел высокий человек в тёмно-синем плаще, который мерцал, словно впитал в себя полночь. Его лицо было скрыто капюшоном, но голос прозвучал твёрдо и спокойно:

– Мы прибыли с товаром и новостями. Наш путь пролегает через ваши земли, и мы просим их благословения. Взамен предлагаем редкие вещи и знания.

Старейшины деревни переглянулись. Такие слова могли значить многое. Торговать – да, но новости? Каэлен почувствовал, как сердце его учащённо забилось. Он смотрел на людей каравана и видел не просто купцов. Это были те, кто видел мир дальше лесов, кто знал то, о чём деревня могла только догадываться.

Гайом сделал шаг вперёд, опираясь на свой посох. – Гость всегда найдёт здесь хлеб и воду, – сказал он. – Но мы ценим не меньше правду. Что происходит за нашими границами?

Человек в плаще приподнял голову. – Ветер приносит тревожные вести. На востоке земля светится ночью, а на юге поля начали трескаться, будто пересохли за день. Мы видели деревья, что плачут белыми слезами. Империя ищет причину, но её руки заняты войнами и строительством шахт. Мы несем то, что можем – инструменты, чтобы помочь выжить.

Толпа зашумела. Слова о белых слезах напоминали Каэлену то, что он видел у границы леса: соль на корнях умирающего дерева. Воспоминание обожгло его. Он почувствовал взгляд Гайома и понял, что наставник думает о том же.

Тем временем кузнец, которого Каэлен заметил раньше, разложил инструменты. Его молот излучал мягкое свечение, и вокруг него собрались мужчины, интересующиеся железом и ремеслом. Он показывал им простые вещи: как руна, нанесённая на лезвие, делает его прочнее; как кристалл, вставленный в амулет, может светиться неделями без подзарядки. Каэлен не мог оторвать взгляда. Для него всё это было откровением – мир, где металл и свет становились союзниками, а не врагами.

– Это только начало, – тихо сказал Гайом, стоя рядом. – Запомни, ученик, каждый камень, который светится, когда-то был частью земли. И за этот свет кто-то заплатит.

Каэлен кивнул, но в его сердце смешались страх и восторг. Он чувствовал, что этот день изменит его жизнь, и караван – лишь предвестие больших перемен, которые скоро накроют и его маленькую деревню.

После официальных слов и первых торговых выкриков деревня постепенно оживилась. Пахло свежим хлебом и смолой, в воздухе слышался запах лошадей и чужих специй. Каэлен двигался между телегами, стараясь разглядеть каждую деталь. Он чувствовал себя одновременно гостем и чужаком, наблюдателем мира, который только открывался перед ним.

У одной повозки стоял торговец редкими травами. Он выкладывал на ткань связки растений с листьями странной формы и цветами, которые мерцали при свете дня. Некоторые листья источали лёгкое свечение – Каэлен не мог определить, магия это или особенность природы. Он не удержался и задал вопрос:

– Откуда они? Я не видел таких даже в старых книгах наставника.

Торговец, невысокий мужчина с тонкими пальцами, улыбнулся, но улыбка его была утомлённой.

– С юга, за Белой грядой. Там леса ещё полны сил, но и там земля меняется. Это последние побеги, что мы нашли. Если будешь осторожен, они могут спасти жизнь… или забрать её.

Каэлен провёл рукой над травами, стараясь запомнить их форму и запах. Гайом всегда говорил: «Запоминай даже то, что не можешь понять. Когда придёт время, память подскажет дорогу». И сейчас эти слова казались особенно верными.

Чуть дальше группа мужчин и женщин слушала рассказ караванщика о восточных землях. Он говорил о шахтах Империи, что уходят глубже, чем корни деревьев; о светящихся камнях, что питают города; о войнах за право владеть венами Сердцеверия. Слушатели шептались, переглядывались. Некоторые слова звучали пугающе – «утечка», «опустошение», «закрытые районы». Каэлен уловил намёки на опасность, о которой в деревне даже не подозревали.

Ближе к центру площади рунный кузнец продолжал свою работу. Он показывал, как правильная последовательность символов делает металл прочнее, как энергия течёт по линиям рун. Каждое его движение было точным, словно отмеренным часами. Каэлен подошёл ближе, и кузнец заметил его взгляд.

– Хочешь попробовать? – неожиданно спросил он, протягивая мальчику небольшой кусок железа и резец.

Каэлен растерялся, но затем нерешительно взял инструмент. Его пальцы дрожали. Он начал выводить линию, как видел раньше, и тут же почувствовал, как резец будто сопротивляется, словно не желая подчиняться. Кузнец поправил его руку.

– Не дави, чувствуй металл. Он живой, как дерево или трава. Не заставляй, а веди.

Каэлен задержал дыхание и попробовал снова. На этот раз линия легла ровнее, и по ней пробежала едва заметная искра. Он замер, поражённый.

– Видишь? – кузнец улыбнулся краем губ. – Ты слышишь его. Запомни это чувство.

Гайом, стоявший рядом, молча наблюдал. Его взгляд был задумчивым, почти тревожным. Каэлен понял, что этот короткий миг – не просто игра. Это было окно в мир, где каждый знак имеет цену, и каждый дар требует платы. И он чувствовал, что плата может быть больше, чем он готов представить.

К вечеру площадь уже кипела, как большой улей. Караванщики разожгли костры, от их дыма и света деревня казалась иной, будто чужой и загадочной. Тени прыгали по стенам домов, огонь отражался в глазах людей. Каэлен не мог насытиться этой атмосферой: шум, разговоры, запахи далеких земель и мягкий звон рунных камней, словно приглушённые колокольчики.

Рядом с костром стоял человек, явно не купец. Его руки были покрыты следами ожогов и царапин, а взгляд острый, будто нож. Он тихо говорил с Гайомом, и Каэлен уловил лишь отдельные слова: «разломы», «источники», «истощение». Старик слушал, иногда кивал, иногда морщился, словно не соглашаясь. Каэлен понял, что это был проводник или наёмник, видевший слишком много дорог, чтобы говорить лишнее.

В это время к телеге рунного кузнеца подошла группа мужчин, в том числе и старейшины. Они просили показать им более сложные артефакты. Кузнец достал цилиндр из тёмного металла, на котором переливались тонкие линии рун, словно живые. Он вставил в него небольшой камень, и цилиндр засиял мягким светом, раскрыв внутренние механизмы: колёса, шестерёнки, миниатюрные каналы для энергии. Это было похоже на сердце какого-то существа, только созданного руками. – Это маяк, – сказал кузнец. – Он укажет путь в тумане или ночи. Но каждый свет – это минус часть земли. Помните это.

Каэлен жадно слушал и видел, как в глазах мужчин загорается интерес, но также и жадность. Они видели силу, но не всегда замечали цену. Гайом, стоя рядом, хмурился всё больше.

Позже Каэлен снова нашёл торговца травами. Тот, увидев его, протянул маленький свёрток.

– Возьми, юноша. Подарок за любопытство. Это корень серой полыни. Он может очистить воду, но требует уважения. Не используй его без нужды.

Каэлен поблагодарил и спрятал корень в сумку. Это было его первое сокровище из большого мира.

Когда караванщики разошлись по своим кострам, деревня, казалось, дышала новыми красками. Люди рассказывали истории, обсуждали услышанное, а кто-то молча смотрел в огонь, как Гайом. Каэлен сидел рядом и ощущал странное чувство: радость, страх, волнение и лёгкую грусть. Мир оказался шире, но и опаснее, чем он мог вообразить.

Вдруг с востока донёсся гул. Земля дрогнула, как от далёкого удара. Все притихли. Кузнец поднял голову, словно прислушиваясь. – Что это? – спросил кто-то.

– Может, шахты, – тихо ответил проводник. – А может, что-то хуже.

Гайом посмотрел на Каэлена. В его взгляде мелькнуло предчувствие – не просто тревога, а знание, что ночь может принести ответы, которых никто не ждал.

Глава 4: Небесная трещина

Ночь опустилась быстро, словно кто-то подтолкнул солнце за край леса. Костры караванщиков ещё дымились, свет их становился мягче, краснее, а разговоры стихали, превращаясь в редкие шёпоты. В Ольховом Клине не любили долгих бдений: люди привыкли ложиться с птицами и вставать с туманом. Но сегодня никто не спешил расходиться. Каждый чувствовал – воздух иной, густой, как настой, который передержали на огне.

Каэлен сидел рядом с Гайомом у края площади и крошил в ладони корочку хлеба, не думая о еде. С востока, где днём слышался гул, неслись редкие, едва заметные порывы ветра: они приносили запах сухой пыли и смолы, словно на далёком склоне кто-то обжигал корни. Лошади в рунных сбруях переступали с ноги на ногу, фыркали, кося глазами на темнеющее небо. Кузнец из каравана погасил свой маяк и, не говоря ни слова, убрал его в футляр. Он стоял неподвижно, как каменная фигура, и прислушивался.

– Слышишь? – спросил Гайом негромко.

Каэлен прислушался. Сначала ему показалось, что он слышит собственное сердце. Но под его стуком был иной звук – низкий, ровный, будто кто-то проводил ладонью по туго натянутой струне. Этот звук не был громким; от него дрожали не уши, а грудь. Он ощущался в воде, в земле, в костях.

– Отзвук, – сказал Гайом. – Где-то далеко тронули Жилу. Когда неправильно взвешивают круги, небо отвечает. Земля терпит долго, но иногда её терпение заканчивается.

Слова наставника попали в уже открытые раны. Каэлен посмотрел вверх. Над лесом разливалась багровая полоса – тонкая, как царапина на стекле. Она не стояла на месте: то тянулась, то втягивалась, то распускалась бледными нитями, как если бы в ткани ночи начиналась едва заметная расползшаяся трещина. Звёзды вокруг неё меркли, их свет становился мутным. Птицы, что поздно возвращались к гнёздам, вдруг сорвались и закружили над кронами, не решаясь опуститься.

– В домах зажечь лампы, – сказала староста, и её голос дрогнул. – Детей – к матерям. Скот – под навес.

Приказы шли, как вода по канавам. Люди задвигались, кто-то крестил воздух старым деревенским знаком, кто-то прижимал к груди амулет. Караванщики не вмешивались: они видели такое раньше и знали, что лучшее, что можно сделать, – не мешать страху искать себе форму. Кузнец лишь слегка приподнял голову: багровая полоса вдруг вспыхнула ярче, и в этот миг все тени на площади вытянулись, как травы к солнцу.

Река у деревни, обычно бойкая, стала как будто тяжелее. На её поверхности пошли круги – не от ветра, а от самого звука. В ведре рядом с колодцем вода дрожала, словно живое существо. Каэлен наклонился – и уловил терпкую, солоноватую ноту. Не вкус – предвкушение вкуса, как обещание горечи. И это обещание заставило его проглотить сухой ком в горле.

– Это пройдёт? – спросил он у Гайома.

– Всё проходит, – ответил старик. – Вопрос в том, что остаётся после.

Небо тем временем разошлось ещё на волос шире. Из багряной полосы выползла нить бледного света, как корешок, ищущий почву. Она дрожала и цеплялась за темноту, отбрасывая на деревню бесцветный отсвет. Детский плач вздрогнул и стих, как будто крохотное горлышко испугалось собственного звука. Собаки не лаяли – они выли. Низко, глухо, не поднимая морд, будто жаловались земле.

– Назовут это по-разному, – сказал Гайом, не отрывая взгляда от неба. – Одни – знаком, другие – казнью. Но истина проще: там, где жадность оказалась сильнее заботы, мир отвечает трещиной. Мы – маленькая щепка в этом ответе. Главное – не думать, будто щепка бессильна.

Каэлен хотел что-то сказать, но у него пересохло во рту. Он ощутил, как холод ползёт от ступней к груди, и сжал пальцы, чтобы вернуть им чувство. Багровая линия над лесом горела ровнее, чем прежде, и с каждой минутой становилась отчётливее. Она не падала на землю и не поднималась – она была, как трещина на миске: незаметная, пока не потечёт вода.

– Всем по домам! – крикнула староста снова, но сама не ушла. Она стояла рядом с Гайомом, и оба смотрели в одно место – в узел света, где небо словно скрипело. Каэлен невольно подумал: если небо действительно может скрипеть, значит, и треснуть оно тоже может.

Ночь замерла. Даже костры караванщиков горели тише, как если бы огонь боялся лишний раз вдохнуть. И в этой тишине каждый услышал то, что боялся услышать: мир – не бесконечный дар. Он – договор. И сегодня кто-то нарушил его слишком грубо.

Когда трещина в небесах набрала силу, деревня замерла. Даже тех, кто поспешил укрыться в домах, не отпускало чувство, что стены – лишь тонкая корка между ними и чем-то древним и враждебным. Собаки скулили, овцы забивались в углы загонов. Лошади, запряжённые в повозки караванщиков, пытались вырваться, их дыхание было горячим и прерывистым.

Каэлен, не в силах отвести взгляд, почувствовал, как земля под ногами вибрирует – совсем немного, как если бы кто-то сдерживал удар из глубины. Гайом положил руку ему на плечо, его пальцы были холодными.

– Ты видишь только небо, – сказал наставник. – Но слушай землю. Она всегда первая шепчет правду.

Каэлен закрыл глаза. И вправду, под треском костров, под всхлипами детей, под шёпотом взрослых он услышал ровное, неумолимое биение – словно под их деревней медленно поворачивался гигантский ключ. Звук не был громким, но он пронизывал всё живое. Сердце Каэлена сбилось с ритма, он раскрыл глаза и встретился взглядом с Лирой.

Она стояла чуть поодаль, прижимая к себе маленький свёрток – какую-то травяную смесь, пахнущую полынью. Лицо её было спокойно, но в глазах читалась настороженность, почти холодное внимание. Она кивнула Гайому, словно подтверждая его слова.

– Это предупреждение, – сказала она тихо, но так, что все рядом услышали. – Жила ранена, и мир шлёт нам знак. Мы здесь не главные.

Староста подошла ближе и прошептала: – Ты уверена, друидка? – Не я, а земля уверена, – ответила Лира.

В этот момент багровая линия расширилась, и из неё хлынул свет, не яркий, но плотный, как туман. Он медленно осел на крыши домов, на ветви деревьев, окутал реку. Воздух стал вязким, словно наполненным пылью соли. Каэлен почувствовал вкус её на языке, горько-солёный, и этот вкус казался старше всех слов.

Караванщики переглянулись. Кузнец, тот самый, что вчера показывал руны мальчишкам, снял шлем и прошептал что-то на своём языке. Слуги каравана начали собирать вещи – медленно, осторожно, будто боялись потревожить воздух. Они знали: если небо шепчет, значит, земля готовится к ответу.

Каэлен вдохнул глубже, чтобы прогнать страх. Но вместо того чтобы исчезнуть, он стал острее, как игла под кожей. И чем сильнее становилась эта тишина, тем яснее было чувство – в мире что-то сломалось. Не здесь, не сегодня, а давно. И то, что они видят – лишь отголосок, лишь первое дыхание грядущего.

– Уходим в дома, – повторила староста. – Замки не помогут, но хоть стены согреют.

Каэлен и Лира обменялись взглядом. В этом взгляде было понимание: согреться – да, спрятаться – нет. От трещин не скрыться, их нужно понять. И оба знали: ночь не закончилась.

Время будто распалось на части, и каждый звук, каждый взгляд казался Каэлену слишком ясным. Деревня не спала, но и не жила: люди сидели в своих домах, прижавшись друг к другу, как будто стены и тепло очага могли защитить от чуждого неба. На улице остались лишь самые стойкие – староста, Гайом, несколько караванщиков и Лира, словно вросшая в землю.

– Не нравится мне этот свет, – проворчал один из охотников. – Он липнет к коже, как паутина.

– Это не свет, – поправила Лира. – Это след. Мир редко кричит, но часто оставляет знаки. Сегодняшний – слишком большой, чтобы его игнорировать.

Гайом кивнул, но в его глазах мелькнул страх. Каэлен впервые видел своего наставника таким. Старик, всегда спокойный, будто понимал, что происходит, сейчас выглядел растерянным.

– В мою бытность мы слышали о подобных явлениях, – сказал он медленно. – Сказывали, что так земля предупреждает о больших сдвигах. Обычно это предвестие перемен, а перемены редко несут добро.

Вдруг где-то вдали протянулся протяжный, низкий звук, похожий на гул рога. Он не был громким, но заставил вздрогнуть всех. Птицы, до этого затаившиеся в кронах, сорвались и улетели, словно их гнал кто-то невидимый.

Каэлен ощутил, как по спине пробежал холод. В голове мелькнула мысль: «Что, если это небо не предупреждает, а зовёт кого-то?» Он вспомнил рассказы стариков о трещинах, через которые утекала эссенция, высасывая жизнь из всего вокруг.

Караванщики переглядывались, некоторые уже запрягали лошадей. Кузнец, высокий и сильный, достал из телеги что-то вроде длинного посоха с рунами и зажёг его. Голубоватое свечение легло на дорогу. Каэлен удивился: руны были сложными, он не понимал их значения, но чувствовал, что этот свет не угроза, а защита.

– Тебе лучше не смотреть долго, – тихо сказал кузнец, заметив взгляд Каэлена. – Глаза привыкают к таким вещам, а потом не видят обычного света. Всё будет казаться бледным.

– Что это значит? – спросил Каэлен.

– Это значит, что небо и земля спорят, – вмешался Гайом. – И спор этот не ради нас.

Лира закрыла глаза и прислушалась. – Они не спорят. Они напоминают, что мы гости. И гости иногда задерживаются.

Слова её повисли в воздухе. Даже караванщики замерли на секунду. Словно весь мир прислушался к этому простому утверждению.

Ветер налетел внезапно, принёс запах соли и чего-то горького, неведомого. Каэлен поднял голову. Красная трещина была шире, и её свет теперь медленно двигался по облакам, словно чья-то рука проводила по небу огненным пером.

И тут Каэлен понял: ночь ещё не достигла своего пика.

Ночь всё плотнее окутывала Ольховый Клин. Багровая трещина разрасталась, словно живая рана, её свет струился медленными волнами, окрашивая каждый уголок деревни в странные оттенки – красновато-серые, будто вещи потеряли привычные цвета. Кузнец выставил на площади ещё два светильника с рунами, и мягкое голубое сияние сдерживало свет трещины, как зыбкая граница между привычным и неведомым.

Каэлен не мог оторвать глаз от неба. Он пытался понять, почему эта аномалия так тревожит его. Ведь раньше они слышали о странностях: бывали ночи, когда звёзды казались чужими, или вода меняла вкус. Но это было иначе. Здесь не было красоты или тайны, только ощущение неотвратимого.

– Гайом, – тихо сказал он. – Это связано с Венами? С теми потоками эссенции, о которых ты говорил?

Старик медленно кивнул, не сводя взгляда с неба. – Если жилы мира повреждены, они кричат. Но обычно этот крик слышен под землёй, а не в небесах. Там, наверху, значит, кто-то вмешался грубо. И не для нас с тобой, Каэлен, этот свет.

Лира присела на корточки, положив ладони на землю. Она закрыла глаза и молчала долго, прислушиваясь к чему-то невидимому. Когда подняла взгляд, в нём была тень боли. – Земля тяжела. Кто-то её тянет, как ткань, растягивая до предела. Вены рвутся. Если не остановить – то, что погибло сегодня, станет лишь началом.

Староста тревожно посмотрела на Лиру. – Ты говоришь, будто всё решено. Но мы даже не знаем, кто виновен.

– Иногда не важно, кто виновен, – сказала Лира. – Важно, что следы видны, а значит, движение уже началось.

Вдруг над трещиной что-то вспыхнуло – короткая, как вздох, вспышка синего света, и весь мир будто дрогнул. Слышался глухой удар, словно гигант упал под землёй. Животные взвились, люди вскочили, а небо снова почернело, оставив лишь тонкую багровую линию, тускнеющую с каждой минутой.

– Всё, – выдохнул Гайом. – Пока всё. Но не обманывайтесь: это не конец, а пауза.

Люди медленно начали расходиться по домам, не веря до конца, что опасность миновала. Кто-то молился, кто-то просто молчал. Каэлен задержался на площади, чувствуя вкус соли на губах, и это ощущение не давало покоя. Он не понимал, откуда она взялась, но знал одно: впереди их ждёт нечто большее, чем просто ночь с трещиной. Он посмотрел на Лиру, и они обменялись коротким кивком – знак, что разговор только начинается.

Глава 5: Тишина после бури

Утро наступило, но солнце словно забыло, как сиять. Небо было мутным, тусклым, и тонкая пелена багрового оттенка всё ещё висела над дальними холмами. Ольховый Клин дышал тяжело, будто сама земля не хотела просыпаться. Тишина была оглушительной: ни птиц, ни шороха травы, лишь редкое потрескивание деревянных ставней под ветром.

Каэлен вышел из своего дома и сразу почувствовал странность – воздух был плотнее обычного, будто наполнен солью и пылью. Каждый вдох обжигал лёгкие лёгкой горечью. Деревня просыпалась неохотно: люди выглядывали из окон, дети прятались за матерями, старики молча перекрещивались, каждый по-своему. На краю деревни караванщики проверяли телеги, но их лица были мрачны, разговоры коротки.

Лира уже стояла у колодца. Её руки скользили по каменному краю, будто она слушала землю. Каэлен подошёл, но она не сразу заметила его. – Вода тяжелее, – сказала она тихо. – Словно пьёшь камень. Я чувствую, как корни деревьев под землёй шумят, ищут путь, но что-то их останавливает.

Гайом появился следом, держа в руках мешочек с травами. Он не сказал ни слова, просто бросил горсть листьев в колодец. Вода едва заметно зашипела, подняв лёгкий пар.

– Что это было? – спросил Каэлен.

– Защита, – ответил старик. – Старый способ, чтобы снять тревогу с воды. Не знаю, поможет ли, но хуже не будет.

Каэлен огляделся. Поля за деревней выглядели иначе. Трава лежала словно прибитая, листья деревьев стали темнее, а у некоторых по краям выступил белый налёт, напоминающий соль. Земля казалась сухой, хотя дождь был всего два дня назад. Эта тишина, эта неподвижность были ненормальны.

– Караванщики хотят уехать, – сказал один из охотников, подойдя к Гайому. – Говорят, не вернутся сюда. Слишком странно всё.

Гайом только кивнул. – И правильно. Это место больше не то, что было вчера. Скоро оно станет ещё хуже.

Каэлен не понял, почему эти слова прозвучали как приговор. Но внутри он чувствовал то же самое: будто мир, который он знал, медленно отступал в прошлое.

К полудню тревога стала ощутимой почти физически. Даже самые смелые жители Ольхового Клина ходили, словно по тонкому льду. Охотники вернулись с пустыми руками: дичь будто исчезла. «Даже следов нет», – сказал один из них, показывая чистую землю, где обычно виднелись отпечатки копыт и лап.

Каэлен с Лирой и Гайомом вышли за деревню, чтобы осмотреть поля. Там, где раньше росли высокие травы, теперь были серые пятна, словно кто-то вытянул из земли жизнь. Некоторые кусты имели сухие, скрученные листья, а на стеблях выступили белые прожилки, как сеть трещин. Лира присела, дотронулась до одной из ветвей и отдёрнула руку: кора осыпалась порошком, и от неё пахнуло солью.

– Это не болезнь, – сказала она. – Это что-то другое. Земля устала, и её силы уходят наружу.

– Я чувствую, – добавил Каэлен. – Корни ломаются, словно в них нет соков. Такое я видел только у старых деревьев, но никогда у молодых.

Вдалеке караванщики собирали телеги. Они говорили громко, не скрывая страха. Один мужчина, торгаш с красной повязкой на руке, подошёл к старосте и потребовал оплату за риск. – Ваши земли небезопасны, женщина. Мы не поедем дальше без платы.

Гайом сжал губы, но староста только вздохнула: – Мы не держим вас, идите. И караван вскоре ушёл, оставив за собой только пыль и ощущение брошенного дома.

Вечером тревога достигла пика. Ветер принёс странный запах – смесь морской соли и железа. Жители зажгли дополнительные огни, словно боялись темноты. Каэлен сидел возле своего дома и размышлял. Лира подошла и тихо сказала: – Это лишь начало. Ты видел небо ночью? Эта трещина… она была не просто светом. Мир меняется, Каэлен. И он не спросит нашего согласия.

Ночь опустилась на деревню, но она не принесла привычного покоя. Ольховый Клин замер, будто ждал чего-то. Луна висела низко и была бледной, как соль, её свет ложился на крыши и поля холодным серебром. Каэлен не мог уснуть. Он вышел на улицу и увидел, как Гайом сидит у костра, молча глядя на огонь. Лира была рядом, её лицо казалось отсвечивающим в этом свете, серьёзным и немного тревожным.

– Ты тоже не спишь, – заметил старик, не оборачиваясь.

– Слишком тихо, – ответил Каэлен. – Даже сверчков нет.

Гайом кивнул. – Земля затихает перед бурей. Я видел такое однажды, много лет назад, когда был ещё мальчишкой. Тогда тоже небо горело. Наутро часть леса исчезла, будто его вычеркнули.

Лира подняла глаза к луне. – Вчерашняя трещина могла быть предвестником чего-то большего. Мы всегда думали, что Сердцеверие безмолвно, но, может, оно тоже говорит – только мы не слышим его языка.

Каэлен подумал о своих уроках алхимии и о том, как каждая травинка, каждый корень хранит в себе часть силы земли. Что если эта сила теперь уходит? Что если мир медленно истекает, и никто не знает, как остановить это?