Проклятие Озерной Ведьмы

Стивен Грэм Джонс

Проклятие Озерной Ведьмы

Книга не пропагандирует употребление алкоголя, наркотиков или любых других запрещенных веществ. По закону РФ приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств, а также культивирование психотропных растений является уголовным преступлением, кроме того, наркотики опасны для вашего здоровья.

Copyright © 2024 by Stephen Graham Jones

© Г. Крылов, перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Ради ребенка по имени Джейсон.

Я бы выплыл ради тебя, старина, мы все выплыли бы.

Никогда еще не было такой последней девушки.

Кэрол Кловер

А вот и Бугимен

Начало «Дикой истории Пруфрока, Айдахо» дает возможность смотреть на происходящее через два глазных отверстия в маске. Смотрящий тяжело и зловеще дышит, отчего атмосфера становится куда более зловещей.

Он прячется в кустах и смотрит сквозь отверстия на десятилетнего паренька. Уже наступила ночь, полночь осталась позади, и паренек сидит на почти неподвижных качелях в парке Основателей. Именно здесь восемь лет назад располагалась подсобная площадка Терра-Новы.

Голова парнишки опущена, поэтому его лица не видно. Возможно, его посадили туда уже мертвым, руки привязаны электрошнуром к оцинкованным цепям качелей, но вдруг слабое дыхание прорывается из его рта, белое и морозное, и он поднимает голову, сначала глаза.

Прежде чем его лицо обретает четкие черты, надпись «Дикая история Пруфрока, Айдахо» исчезает под… навесом?

Так оно и есть. Что-то вроде темной мастерской, похожей на комнату, в которой самое то кричать в преследуемом призраками доме в Айдахо-Фолс.

Маска с отверстиями снята. В кадре всего лишь нервное пространство между двумя досками стены.

Слова с шипением соскальзывают вниз экрана и тут же воспламеняются. Бензопила Мертв Вот Уже Много Лет. Некорректные прописные буквы призваны добавить страху, как записка с требованием о выкупе.

В этом сарае на грязном рабочем столе с цепной пилой работает человек в кожаном фартуке. Этот человек достаточно крупный – у него плечи лайнбекера[1], на предплечьях проступают вены. Руки белые и загорелые, и камера задерживается на них, документируя все, что он делает с бензопилой.

Внутри темно, и хотя угол съемки не самый удобный и неустойчивый, это все только улучшает.

– Это «Слипнот»?[2] – спрашивает Пол о музыке, грохочущей в сарае.

Хетти шикает на него:

– Он же старик, отдавай в этом себе отчет.

Старик снимает кожух с бензопилы. Или пытается снять. В конечном счете он приходит к выводу, что нужно отпустить тормоз пилы, что он и делает, после чего кожух соскальзывает сам. Немалое удивление вызывает то, что кожух с треском падает на пол, достаточно громко, чтобы за ним не слышно было визгливого крика, источник которого гораздо ближе к камере.

Почти достаточно громко, чтобы за ним не было слышно, но не совсем.

Вместо вызывающего ужас лица, наклоненного в кадр вслед сбежавшему кожуху бензопилы, после выключения песни наступает десять секунд тишины. Руки человека все еще на рабочем столе, кончики пальцев на грязном дереве, ладони вытянуты и чуть согнуты таким образом, что возникает впечатление о двух бледных пауках, которые заняты тем, чем обычно бывают заняты пауки, когда пучок их глаз и ножные щетинки информируют их о присутствии кого-то в комнате.

А потом этот грязный кожаный передник падает на эту камеру, и экран заполняет темнота.

Пол насмешливо фыркает, подносит сигарету ко рту, делает глубокую затяжку и держит ее в себе, держит, потом подается к губам Хетти, как ей это нравилось, когда им было по четырнадцать, и выдыхает дым в ее рот.

– Хочешь прикончить меня уже использованной затяжкой? – спрашивает она, довольно покашливая и держа видеокамеру высоко от всего этого и в стороне.

– Только после того, как сделаю перед этим что-то иное… – отвечает Пол, поглаживая рукой материю джинсов на ее бедре.

– Ну хоть страшно было? – спрашивает Хетти, контролируя движения его руки и потряхивая камерой, чтобы самодовольный Пол знал, о чем она говорит: о документалке.

Она выхватывает сигарету из его рта, чтобы затянуться самой и задержать дымок в себе.

Они сидят в дверном алькове библиотеки на Главной улице, ровно под местом возврата книг. Снаружи лежит мертвый Пруфрок. Кто-то должен его похоронить

– Твоя мать знает, что вы с Йеном тайно сбегаете по вечерам? – спрашивает Пол, зажмуриваясь после выдоха Хетти.

– Ее больше волнует, с кем встречается мой папаша на этой неделе в Аризоне, или Неваде, или бог знает где, – говорит Хетти из глубин своего собственного пузырька с лекарственным сиропом. – А малыш Йенни – хороший актер, разве нет? Я попросила его прикидываться призраком, когда сидит там.

– А что ты сделала со снегом? – спрашивает Пол, глаза у него уже покраснели.

Уже почти половина октября позади. Снег, который всегда ложился на землю к Хеллоуину, еще не выпал, но уже случилось несколько снегопадных потуг, которые пытались выдать себя за что-то настоящее.

– Вырежу при монтаже. – Хетти украдкой поглядывает на Пола – купится ли он на ее ответ, но его мозги все еще пытаются сложить ее слова в нечто цельное. Хэтти ударяет его плечом в грудь и говорит: – Мы снимали в июле, идиотина.

– Но его дыхание, – пытается собраться с мыслями Пол, изображая медленным движением пальцев белый пар, выдохнутый Йеном вчера вечером.

– Сигарет я ему не давала, если ты об этом.

– Значит, он и вправду призрак?

– Сахарная пудра.

– У него во рту? – спрашивает Пол.

Хетти пожимает плечами, отвечая:

– Ему понравилось.

– Призраки, качели и выпечка, – говорит Пол, поднимая камеру на уровень плеча и нацеливая на Хетти. – Скажите нам, герр директор, почему это маленькие мальчики-призраки со сладкими белыми губками повадились с наступлением темноты посещать парки?

– Потому что это место идеально подходит для моего выпускного проекта, – говорит Хетти, накрывая объектив ладонью и направляя камеру вниз.

Эту документалку проще было бы снимать на телефон, который при плохом освещении работает гораздо лучше камеры, но она поддалась ностальгии. Камера ее отца времен видеомагнитофонов хранилась на чердаке вместе со всем остальным барахлом, которое он оставил, когда смотал удочки, но за эти пустые кассеты Хетти платит сама, чтобы «продемонстрировать свою преданность делу», что это занятие у нее «никакое не временное увлечение».

Что это ее билет из этих краев.

Мир с распростертыми объятиями примет запись из сердца криминальной столицы Америки. Поначалу, с полвека назад, тут был Кровавый Лагерь, потом произошла Бойня в День независимости, она тогда училась в четвертом классе, а потом, уже в средней школе, здесь устроил резню Мрачный Мельник. Сорок убитых в городке с населением три тысячи – даже спустя несколько лет из расчета на душу населения настоящий кошмар.

А такой кошмар сулит немалые деньги.

Если бы ей только удалось заснять сегодня драную белую ночную рубашку Ангела озера Индиан, и волосы из японского ужастика, J-хоррор, как его называют, и, предположительно, босые ноги, нечеткие и вдалеке, «призрачные и вечные», то… тогда все, верно? Двери в будущее открыты для Хетти Йэнссон, и она идет с ухмылкой Джоан Джетт[3], щурится от тысяч вспышек, втайне мечтая, чтобы вспышки эти никогда не прекращались.

Проблема, однако, состоит в том, что на самом деле Ангел представляет собой шутку-мистификацию, которую прошлым летом придумали тупые качки. Шутка или нет, но Ангел – тот недостающий компонент «Дикой истории Пруфрока, Айдахо», который выведет ее запись в стратосферу фильмов ужасов. У них впереди целая ночь, чтобы привести Ангела в вид, пригодный для видоискателя, нажать кнопку записи и держать, не отпуская, пятьдесят девять с половиной секунд – именно столько длится знаменитая запись с Бигфутом, верно?

А если Ангел не появится сегодня, то до начала монтажа отснятого материала есть еще две недели ночей. Еще две недели и остаток заначки, спертой Полом из незапертого ярко-оранжевого «Субару» каких-то ночных туристов, приехавших для большой экспедиции с купанием голышом.

«Прости, Колорадо», – повторяет Пол каждый раз, набивая очередную самокрутку табачком из «Субару». На номерных знаках белые горы на зеленом фоне – как раз такую машину нужно вскрыть, если ищешь что-то в красном штате[4].

«Прости, средний выпускной балл», – всегда добавляет Хетти, глядя, как пальцы Пола сворачивают, набивают, уплотняют.

Но не сегодня.

Вскоре она оставит все это позади.

– Что ты использовала для этого… в начале? – спрашивает Пол, поднося к глазам пальцы, превращенные в окуляры.

Хетти решила назвать такой угол зрения маски слэшеркамерами.

Она выпускает затяжку медленно и томно, воображая себя кинозвездой тридцатых годов, и достает то, о чем спрашивает Пол, из переднего кармана ее джинсовой куртки, где оно лежало с самого начала семестра.

– Ни херасе… – протягивает Пол и подносит к глазам маленький кружок из черного картона, чтобы посмотреть сквозь него. Два отверстия для глаз для игрушечной фигурки героя, а не для взрослого балбеса.

– Секрет фирмы, – говорит Хетти, пожимая плечами и засовывая картонный кружок в объектив, чтобы Пол мог сам поглазеть в отверстие и увидеть это волшебство.

Левую руку он вытягивает перед собой, а правой подносит камеру к лицу.

– Внимание, внимание, я – убийца! – говорит он. – Пусть кто-нибудь сделает что-то этакое сексуальное, чтобы я мог тебя зарезать!

Чуть поодаль на Главной улице загорается одинокий огонек, держится несколько подрагивающих секунд, а потом умирает.

«И это тоже», – говорит себе Хетти.

Она собирается задокументировать все это, обнажить Пруфрок, рассказать миру о том месте, в котором выросла. Нет, в том месте, в котором выжила.

– Нажми «запись», – говорит она, подтаскивая Пола поближе к себе.

Потом, видя, что он не может сообразить, о чем идет речь – «Это все твои обкуренные мозги», – Хетти делает это за него.

Теперь на маленьком экране «Дикая история Пруфрока, Айдахо» двигается по кладбищу, как выпущенный на свободу воздушный шарик, из которого почти выдохся весь гелий, а потому плывущий всего в двух футах над землей.

– Нет, Хет, не надо… – говорит Пол, отталкивая камеру.

Хетти пододвигается к нему, но камеру не отключает.

Она догадывалась, что эта часть будет для него трудной. Мисти Кристи, чье надгробие в этой сцене возвышается над другими, была его тетей. Ее дочери, кузины Пола, маленькие сестренки (хотя родных у него не было), и есть та причина, по которой он никогда не покинет Пруфрок, Хетти это точно знает. Тогда всю неделю перед Четвертым числом Пол гонял своих маленьких сестренок всеми акульими реквизитами, какие у него были, – он был фанатом, жил ради «Челюстей», может быть, пересматривал это кино в то лето до раза в неделю и выучил фильм наизусть, все время повторяя оттуда реплики.

В ту ночь он был одним из десятилетних пареньков, у которого к спине был прикреплен плавник, над затылком торчала дыхательная трубка, на лице, по которому гуляла широкая плотоядная улыбка, были защитные очки.

В 2015 году никто так не радовался этому фильму, как Пол Демминг. Хетти по сей день помнит, как он стоял на каком-то дурацком плотике своих родителей и пел ту испанскую песенку, видно было, будто ему кажется, что он запевала в этой песенке, что он теперь часть этого взрослого мира, часть Пруфрока, часть озера Индиан.

А потом, полчаса спустя, он пытался вытащить на берег свою тетушку, а его отцу пришлось оттаскивать его, когда он пытался делать ей искусственное дыхание рот в рот, хотя у нее отсутствовала половина головы. Хетти не сомневалась, что тогда-то, с этого ужаса, и началась история ее любви к ужастикам – с того момента, когда она увидела десятилетнего Пола с окровавленным лицом, отбивающегося от своего отца.

– Это памятник всем им. – Хетти рассказывает Полу о кладбищенском мобильном «Стедикаме»[5] и передает ему самокрутку, ей приходится держать вытянутую руку секунд десять, прежде чем он наконец неаккуратно вырывает его из ее пальцев, отчего немного табачка рассыпается, а слабые искорки оставляют неторопливые оранжевые следы в темноте.

Пол глубоко затягивается, мучительно долго, словно наказывая себя. Словно может стереть прошлое, стать кем-то другим, пожалуйста. Кем-то нормальным. Пальцы его теперь дрожат. Хетти накладывает на них свою руку, успокаивает их.

– Я очень надеюсь, что настанет день – и ты выберешься отсюда, – говорит он ей, шмыгая носом.

– Смотри, – говорит Хетти.

«Дикая история Пруфрока, Айдахо» еще не кончилась. Она кладет камеру между ними, они пересаживаются, чтобы лучше видеть, и…

– Долбаный Фарма, – бормочет Пол.

Именно такие слова и должны быть написаны внизу экрана. Но Хетти уже потратила все выходные, чтобы расставить по местам все буквы записки с требованием выкупа.

Слава богу, с этого момента их будет меньше.

Технически они начнут принимать заявки только в январе, но если она хочет втиснуть свой фильм в какой-нибудь из весенних кинофестивалей, то ей нужно закончить гораздо раньше.

И? Это идет в зачет собеседования выпускника, специализирующегося на истории, и должно быть предъявлено до конца семестра. Без этого никакого выпускного в июне. Никакой высадки в мир за пределами Айдахо.

На маленьком экране размытый Фарма в дальнем конце длинного коридора начальной школы. Он сидит на табуретке механика, рядом с ним его сумка с инструментами, и он что-то делает со шкафчиком для огнетушителя.

– Устанавливает еще одну свою камеру извращенца? – спрашивает Пол, пододвигая экран поближе и поворачивая туда-сюда, словно это поможет ему поглубже заглянуть в кадр.

– Это тебе не женская раздевалка, – бормочет Хетти. У нее как-никак сделано с запасом записей – на телефоне – каждого квадратного дюйма шкафчика для огнетушителя. Хотя толку от этого мало. Она не нашла ничего, кроме «RX» на бирке осмотра огнетушителя.

На самом деле ей, наверное, следовало бы вырезать Фарму. А то будет считать себя звездой, связующим элементом, бьющимся сердцем Пруфрока. Тогда как на самом деле он отброс, всплывший на поверхность.

Хетти три или четыре раза нажимает на кнопку «увеличение скорости просмотра», пропускает среднюю школу.

– Ну да, этого с меня вполне хватит, – говорит в этот момент Пол.

На другом берегу сверкает Терра-Нова.

Когда Хетти училась на первом курсе, Терра-Нова все еще представляла собой обгоревшие руины, слишком замусоренные и стремные – даже бутылку пивка не выпить. Зато теперь Терра-Нова возвращается к жизни, бригады строителей работают днем и ночью без выходных.

Она до сих пор помнит, как они шли гуськом из начальной школы Голдинга, чтобы посмотреть на баржу, которая перевозит по озеру Индиан здоровенный бульдозер. Она в тот день была замыкающей, и мисс Тредуэй сказала ей, что это самое важное место в их шагающем вразвалочку строю гусят и Хетти должна следить, чтобы никто не отбился от стаи, ясно?

Хэтти так гордилась, что ее назначили замыкающей.

Как же жестоко ее обманули.

Но это не меняет того, что она испытала, когда смотрела на баржу, плывущую по поверхности воды. Она знает, что баржа должна была затонуть. Она должна была наклониться на один или другой борт настолько, чтобы большой желтый трактор свалился в воду и погрузился в Утонувший Город, в морозилку Иезекииля.

– Идиоты, – говорит Пол в адрес Терра-Новы.

Хетти разделяет с ним это отношение. Как и большинство Пруфрока, кто еще остался здесь.

Хотя никто ничего поделать с этим не может.

– Ты не должен так говорить, – раздается из темноты тихий голос, который так пугает Пола, что тот роняет окурок, но выставляет перед Хетти руку, словно чтобы не дать ей выпасть через лобовое стекло.

Но Ангел молчит. И этот неангел к тому же куда как меньше ростом.

– Йен? – говорит Хэтти, пытаясь встать и освободиться от безопасности, которую ей дает рука Пола.

Ее младший брат выходит на слабый свет из стеклянных дверей, исходящий от какого-то источника в библиотеке, она видит его длинные светлые волосы, закрывающие половину лица. Из-за волос его постоянно принимают за девочку.

– Видать, сегодня в ночи бродят призраки… – восторженно произносит Пол.

На сей раз Йен сам нанес на себя грим. А это значит, что он, вероятно, оставил кавардак в кухне. Там теперь повсюду сахарная пудра. Мать придет утром – ей только этого не хватало.

– Вероятно, он видел, как я с этим уходила, – говорит Хетти, приподнимая камеру.

– Я хочу еще немного посниматься в кино, – говорит Йен, и его нижняя губа начинает вытягиваться, а это значит, что не за горами и слезы.

Хетти подходит к нему, поднимает, сажает себе на коленку. Она знает, что весит он раза в два меньше, чем она, но еще она знает, что бедро женщины может выдержать любой вес. В особенности вес младшего брата.

– Чем это так смешно пахнет? – спрашивает Йен.

Пол размахивает руками, пытаясь разогнать дым, который заполняет альков.

– На свет слетаются мотыльки с грязными крылышками, – говорит Хетти, выводя эту парочку на траву.

У них за спиной звонит телефон Пола.

– Что там? – спрашивает Хетти, впиваясь в него взглядом.

– Уэйнбо, – отвечает Пол, пожимая плечами.

– И что – он нашел?

– Он носит телефон в заднем кармане. Наверное, это было жопный набор.

От этих слов Йена на руках Хэтти пробирает смех. «Жопный набор» – его любимое словосочетание. Как и все другие словосочетания, в которых присутствуют попы.

– Можем мы хотя бы… исключить из фильма имя моей покойной тети? – говорит Пол. – Я не хочу, чтобы кто-то прикалывался над этими делами.

Хетти замечает, что он каблуком своего армейского ботинка гасит их чинарик. Расточительство противно его убеждениям, но Хетти понимает, что сейчас он защищает Йена от их дурного влияния.

– Но я уже…

– Пересними, – говорит Пол. – Как это называется? У профи?

– Ты хоть понимаешь, как это трудно – редактировать запись на видеопленке, – спрашивает Хетти. – Мне нужно…

– Я помогу, – говорит ей Пол.

Они оба знают, что он лжет, что он просто рухнет на ее кровать и станет без конца бросать резиновый мячик в потолок, а Хетти будет конвертировать стандарт VHS в цифровой, просматривать запись на своем ноутбуке, потом копировать буквы или что там будет на экране и записывать начальные и конечные кадры в достаточном количестве – потому что скорости сканирования не совпадают, – чтобы добавить секунду или три в непрерывную запись.

– Чтобы я не сомневалась, что правильно тебя поняла, – говорит она, расставляя голосом точки, как это делает ее мать. – Ты хочешь, чтобы мы ночью в пятницу тринадцатого отправились на кладбище с?.. – Вместо последних слов она изображает курение только что раздавленного им окурка.

– Может, нам еще удастся искупаться голышом, пока мы там? – говорит Пол.

Хетти смотрит на Пруфрок и пожимает плечами – какая, к черту, разница.

– Может быть, и ее там увидим, да? – говорит она, имея в виду ангела и поворачиваясь в сторону кладбища.

– Наверняка, – подыгрывает ей Пол.

Десять минут спустя после поездки на мотоцикле вдоль берега – поездки, о которой Йен никогда никому не упомянет даже под угрозой порки, – они приезжают на кладбище.

– Я иду за тобой, Барбара… – Пол старается изо всех сил, но его голос то взлетает вверх, то спускается на басы – липовый призрак.

– Ее зовут Хетти! – кричит Йен с дрожью в голосе, он тоже хочет поучаствовать.

Пол ставит свой мотоцикл на откидную ножку, а Хетти снимает большой, не по размеру, шлем с головы Йена. Во время поездки он был зажат между ними двумя.

– Сиди здесь, – говорит ему Хетти, сажая его рядом с Полом, после чего перематывает пленку до чистой в конце «Дикой истории Пруфрока, Айдахо», чтобы иметь возможность снять свою версию «Стедикама». Она отстегивает ремешок от сумочки, продевает его в переднее и заднее отверстия наверху видеокамеры для ее крепления. Потом подвешивает камеру к своей ноге так, чтобы камера слегка выступала вперед, и идет в очередной раз мимо могил – сколько их было, этих разов с 2015 года, – только теперь могилу Мисти Кристи она обходит стороной, хотя при таком цензурировании сцена теряет часть своей привлекательности.

Но Пол остается Полом, верно? Пол, которому она вполне может доверить Йена. Пол, с которым она после окончания средней школы порывала отношения минимум раз десять. Но они все время снова сходятся, верно? Если ты отверженный в Пруфроке, если у тебя стрижка андеркат, пирсинг и замысловатые планы на широкие рукава, ты не можешь держаться подальше от единственного другого такого человека, который делает записи шариковой авторучкой у себя на предплечье.

Если бы только она могла забрать его с собой.

Не думай об этом сейчас. Ты – кинематографист, напоминает она себе. Ты делаешь документалки, ты делаешь документалки. И бог с ними, с этими умными мальчишками из фильмов ужасов, пусть они себе избегают по вечерам заходить на кладбища.

Впрочем, это для школьного проекта. Они не пьют пиво на настоящих надгробиях и не курят – они уважительны, соблюдают правила… Все будет хорошо, убеждает себя Хетти.

До того момента, когда она отрывает взгляд от своей ноги и камеры, которую так непросто удерживать в неподвижном состоянии, поворачивается и видит могилу за оградой.

Здесь округ хоронит тех, у кого не осталось никого, кто мог бы их похоронить.

И «могила» – некорректное слово. С недавних пор. Это скорее «нора». Кратер, оставшийся после извержения. Либо кто-нибудь откопает этого мертвеца, либо мертвец сам прокопается сквозь землю и уйдет прочь.

– Какого хрена? – говорит Хетти, поднося камеру к своему плечу, чтобы заснять этот живой ад.

Через видоискатель она видит имя: ГРЕЙСОН БРАСТ.

– Кто? – бормочет она, пытаясь вспомнить кого-нибудь в школе с фамилией Браст, но ее прерывает скрип снега у нее за спиной. Она быстро и испуганно разворачивается, готовая броситься наутек. Одну руку она выставила перед собой, чтобы помешать нападению.

Это Пол. На бедре у него сидит Йен.

– Что? – спрашивает он, удерживая Йена.

Может быть, Хетти все же не оставит его?

Может быть, она, как и ее мать, застрянет здесь, в Пруфроке, забудет о том, кем хотела стать, куда уехать. Как собиралась весь мир обвести вокруг пальца. Когда кто-то протягивает тебе руку, чтобы ты могла за нее держаться, кроме этого, ничто другое не имеет значения, верно? Этого уже достаточно.

– Посмотри, – говорит она, отходя в сторону.

Пол подходит к открытой могиле.

– Кто это? – спрашивает Пол об этом Грейсоне Брасте, потом достает камеру, наводит ее на светлый снег слева от нее, справа от него.

Следы.

Хетти опускает камеру, на ее лице недоумение.

– Это не мои, не мои, – бормочет она.

– Я карта, я карта! – говорит Йен, раскачиваясь в руках Пола.

Эти слова с компакт-диска Хетти «Дора-путешественница»[6]. Он на них помешался.

И он прав.

Если они пойдут по этим следам, то вскоре окажутся у… у… у чего? У плотины, судя по тому, куда направлены следы?

Вот только почему Пол разглядывает следы так, будто они лишены смысла?

Вибрирует его телефон, он перехватывает Йена, читает текст.

– Глазам своим не верю, – говорит Пол, повернув телефон экраном к ней, словно это что-то доказывает. – Он нашел-таки.

То, что Уэйнбо – Уэйн Селларс – искал все лето, представляет собой то, на что некоторые заблудившиеся охотники из других штатов, предположительно, должны уже были натолкнуться в лесу: половину белого «Форда Бронко». А может быть, три четверти «Бронко», если он сохранился в процессе долгого буксирования по земле от самого хайвея. Впрочем, поскольку они были традиционными охотниками, вооруженными луками и компасами, и даже при флягах с бахромой, они никак не могли показать кому-нибудь дорогу назад – туда, откуда они пришли. Все знали, что это только прикрытие для этой пары, чтобы охотиться там, где охотиться не положено – луки без колесиков стреляют тихо, – но это не облегчало поиски «Бронко».

Но «Бронко», в принципе, был последней тайной, оставшейся в Пруфроке: когда Мрачный Мельник привнес в городок свою собственную нотку насилия, какой-то дальнобойщик сообщил о «Форде Бронко», зарывшемся носом в сугроб с нагорной стороны хайвея – место, которое служило временной могилой предыдущего шерифа с помощницей. Поскольку в Пруфроке и без того было немало мертвецов, с которыми еще не разобрались, дорожный патруль оцепил «Бронко», поставил одного из новобранцев охранять его, а потом целую неделю не отправлял туда Лонни, чтобы его вытащить.