Рождество 2000 или Бомонд по-русски

– Так, поддела сделано. Где пила-то?

Белая, как первый снег, Соня сама была ни жива, ни мертва и лишилась дара речи. От своих сокамерниц она слышала о подобных экзекуциях, проделываемых время от времени Поликарпом и его матерью, но свидетельницей подобного канибализма стала впервые.

Ираида Поликарповна, кряхтя и держась дрожащей рукой за поручень, спустилась в подвал и протянула ножовку сыну:

– Все, сегодня я тебе больше не помощница, умотала меня эта деваха, голова кругом идет, пойду прилягу, а ты один-то не корчись: вон эту Соньку-лен-тяйку приучай к работе.

– Ваша правда, маменька, – перевел дыхание Поликарп и бросил пилу Соне на оголенные коленки.

– Давай поднимайся, да пили голову, а то и тебя сейчас заодно прирежу.

И он пригрозил девочке окровавленным ножом.

Не находящую себе покоя, вездесущую Ираиду Поликарповну, ровно сам дьявол тянул на место преступления.

– Ну, как вы тут управляетесь?

– Отдыхайте, мамаша.

– Какой уж тут отдых? Гляжу я, у тебя другие отдыхают. Я этого гаденыша, приучу к работе, – она стала насильно всовывать пилу в руки Соне. И, схватив ее руку в свою, властно заставила Соню проделать несколько поступательных движений пилой по шее ее подруги.

В глазах у девочки потемнело…

Соня, прижавшись к Христиану, стояла на Кровавой горке монастыря, Ираида Поликарповна протягивала ей голову на блюде. С краев блюда ниспадали окровавленные темно-русые волосы ее подруги Юлии. Огромные, широко открытые карие глаза как будто вопрошали: «И ты, Соня?…» – Нет, Юлечка, я не та, за кого ты меня принимаешь!

– Успокойся, Соня, ты не Саломея, дочь Ироди-ады, – прошептал ей на ухо Христиан. – О Саломее сказано:

«Настал удобный день, когда Ирод, по случаю дня рождения своего, делал пир вельможам своим, ты-сяченачальникам и старейшинам Галилейским, – дочь Иродиады вошла, плясала и угодила Ироду и возлежавшим с ним; царь сказал девице: проси у меня, чего хочешь, и дам тебе; и клялся ей: чего ни попросишь у меня, дам тебе, даже до половины моего царства. Она вышла и спросила у матери своей: чего просить? Та отвечала: головы Иоанна Крестителя. И она тотчас пошла с поспешностью к царю и просила, говоря: хочу, чтобы ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя. Царь опечалился, но ради клятвы и возлежавших с ним не захотел отказать ей. И тотчас, послав оруженосца, царь повелел принести голову его. Он пошел, отсек голову его в темнице, и принес голову его на блюде, и отдал ее девице, а девица отдала ее матери своей».

В дом Ираиды и Поликарпа беспрерывно стучали: «Открывайте, вы слышите? То у них как будто режут кого, а то словно все вымерли!» «Миленькие мои, ломайте вы дверь, не мешкайте, там точно убивали кого-то – сама крики о помощи слышала», – причитала соседка из дома напротив.

После нескольких безуспешных штурмов дверей наряд милиции, разбив стекло в окне, вломился в дом. Кухня, как и комната были пусты. Вдруг из подполья донесся ослабевающий стон. В подвале милиционерам открылось ужасающее зрелище: обезглавленный труп девочки, две только что зарезанные ножом женщины, прикованные ошейниками цепями к стенам подвала с выколотыми на лбу надписями «Рабыня» истекали последней кровью.

Старуха, словно прожорливая ворона, склонившись над добычей, занесла нож над четвертой жертвой, находящейся в бессознательном состоянии. Поликарп, весь в крови, пытался спрятаться за топчан, но был быстро скручен проворными молодцами.

Через несколько дней сообщение в местной газете об этом происшествии потрясло весь Печерск. Из прокуратуры просачивались слухи о том, что помимо трех трупов и одной пострадавшей девочки, находившейся в данный момент в больнице, на счету у этой кровавой парочки, отмеченной комплексами Эдипа, еще пятнадцать-двадцать убийств. Горожане поговаривали также, что не раз видели Ираиду Поликарповну, торгующую на рыночных лотках дефицитным свежим мяском, хотя поросят и телят хозяева дома смерти, как стали его называть, не держали.

Соня тяжело приходила в сознание. Она с трудом узнавала даже родную мать, на вопросы практически не реагировала. Но тем не менее врачи выражали надежду на выздоровление. На пятый день ее больничного режима к ней в палату позволили войти следователю. Ответы Сони были сбивчивы, непоследовательны, язык ее заплетался. Но даже по тем невнятным фрагментам сказанного ею вырисовывалась непостижимая ддя человеческого разума картина, наступающего на рубеже тысячелетий аппокалипсиса и звероподобного одичания отдельных выродков гомосапиенс.

Чем ближе допрос подходил к моменту убийства Юлии, тем следователь все более досканально стал выспрашивать малейшие детали преступления. Когда он заговорил об отрезанной голове, Соне показалось, что ее вновь возвращают в полутемный подвал, и что сухие скрюченные пальцы Ираиды Поликарповны движут ее рукой с пилою по окровавленной шее, а следователь смотрит на нее волчьими глазами Поликарпа.

Что-то резко защемило в ее груди, в глазах опять потемнело… Неожиданно Соня почувствовала облегчение. Она, словно птица, свободно неслась по тоннелю, напоминающему лабиринт пещеры. В конце его Соню манил к себе яркий ослепительный свет вселенской любви, в котором она с радостью увидела очертания Христиана в белых одеждах.

ГОЛУБОЙ ПАВЛИН

У станции метро «Семеновская» Марго приобрела журнал «Молодость». В метро было на редкость свободно. Она без проблем заняла место и, позевывая после трудовой ночи, стала бесцельно перелистывать страницы журнала.

Сначала ее внимание привлекло эффектное название рассказа – «Голова на блюде». Оно вызвало в ней ассоциации с романом Александра Дюма, в котором ее любимая героиня, тезка, королева Марго, долгое время хранила при себе голову своего возлюбленного Ла-Молля, казненного ее братом – королем Франции.

Читать рассказ она начала, не обратив внимания на имя его автора, что весьма характерно для девушек ее круга. Сюжет с первых строчек захватил Маргариту, и она чуть было не проехала станцию «Площадь Революции», недалеко от которой в переулках находилось место ее бывшей службы – ночной клуб «Голубой павлин», где она около двух лет протусова-лась в стриптиз-шоу.

Дочитав до фрагмента встречи Сони и Христиана, Марго начала сравнивать и проводить параллели с ее недавним новым знакомым, с которым она встретилась около Лобного места у Храма Василия Блаженного. Ее удивила портретная схожесть героя рассказа и незнакомца, принятого ею за иностранца с Красной площади.

Марго, не искушенная серьезным чтивом, еще раз вернулась к началу рассказа, с любопытством прочла имя автора – Марина Лебедева.

– Надо же, как бывает в жизни! – подумала она.

Марину она знала по ее первой работе в трамвайном депо, где Марго была вагоновожатой, а Лебедева вела литературную студию в их общежитии.

– Та ли это Марина, которая вдохновила написать Марго ее единственное в жизни стихотворение?

Ночной клуб «Голубой павлин» затерялся в узких каньонах переулков в районе Тверской и Маяковки.

Скромная, не бросающаяся в глаза лесенка вела вниз, в полуподвал серого, нависшего, как отвесная неприступная скала сталинского дома-особняка. Здесь, еще словно в средневековых английских замках, жили тени прошлого, напоминающие о себе неподражаемыми запахами, шорохами, скрипами…

Внизу, в конце лестницы, слегка вдавленной внутрь здания – полукруглый арчатый проем. В нем массивная деревянная, отделанная кованным железом дверь, вместо звонка – увесистое, похожее на королевскую печать или небольшой пресс, приспособление, соединенное сверху внушительными петлями.

Желающий о себе заявить постояльцам данного заведения, должен был приподнимать за ручку верхнюю часть импровизированного звонка и ударять ею по внутренней половине, при этом раздавался оглушающий железный звук, отдаленно напоминающий удары колокола или гонга.

Слева от двери находилась неназойливая рекламная вывеска, элегантно изображающая единой линией павлина, хвост которого гармонично переходил в витиеватую надпись – «Голубой павлин», ниже, уже более мелким и классическим шрифтом: «Элитарный ночной клуб».

Днем эта вывеска была почти незаметна, но зато с наступлением сумерек и до самого утра – она высвечивалась притягательным нежно-голубым неоновым светом. Именно в это время сюда начинали слетаться всевозможные «ночные бабочки», любых пород, калибров и высот полета – от известных политиков, крупных чиновников, бизнесменов, деятелей культуры до дорогих и средней цены проституток, гомосексуалистов, сутенеров и наркоманов. Вход в ночной клуб был строго по гостевым, правда для своих завсегдатаев, знающих особый пароль, вроде – «Сим-сим – откройся!», делалось исключение.

Да и как же могли сильные и богатые мира сего развлекаться без общества шикарных, доступных девочек и мальчиков определенной ориентации.

В дверях – неизменно огромного роста, квадратный, как шкаф – швейцар, с беспристрастным лицом евнуха, с кем-то почтительно услужливый, с кем-то грубо-бесцеремонный, истинный герой из сказок «Тысячи и одной ночи», охраняющий сокровища Али-Бабы и сорока разбойников. «Предбанник», как и остальные апартаменты «Голубого павлина», выполнен в восточном стиле, в розово-голубой гамме, за раздевалкой – зеркала с мраморными скамеечками и вмонтированными прямо в стену фонтанчиками, похожими на Бахчисарайский фонтан слез.

Крым-гирей позавидовал бы убранству гардеробной элитарного клуба. Замыкала продолговатую приемную для вновь прибывающих гостей солидных размеров клетка, а точнее металлические гальванированные в золотой цвет прутья, тянувшиеся прямо от пола до потолка. За этим дорогостоящим вольером, окруженный тропической искусственной зеленью чинно расхаживал вдоволь откормленный, со спины специально окрашенный в голубой цвет – павлин мужского пола.

Павлина по дешевке приобрели в московском зоопарке. За период наших реформ он прилично отощал и, возможно, ушел бы в мир иной вслед за слонихой, о которой писала пресса, от «изобильного перекармливания», если бы не предприимчивые владельцы ночного клуба, выкупившие из-под полы полуживого питомца у рачительного зоогосучреждения. Нашему красавцу явно повезло, здесь его потчевали досыта, и, как видно из надписи на дощечке: «Просим не поить и не кормить павлина», щедрые на угощения посетители наперебой еще норовили поднести птичке то рюмочку коньяка, то бокал шампанского.

А публика в «Голубом павлине» была явно неординарной – рядом с непонятными, сомнительными, как граф Монте-Кристо особами появлялись, словно вспышки фотообъективов, личности знаменитые, как, например, лидер Либеральной партии Вольдемар Иосифович Мажирновский, как-то загулявший в этом интимном месте с коллегой из итальянского парламента – звездой порнобизнеса – Чичолиной, или мэр столицы Лужайкин в своей неизменной кожаной кепочке, в оцеплении солидной охраны, а также другие более или менее известные звезды политики, бизнеса, телевидения.

Зал, в котором происходило основное действо, так же, как и вестибюль, был выдержан в голубых и розовых тонах. С небесного оттенка потолка спускались стологмиты телесного цвета, как огромные фалосы, светильников. Рядом с ними подвешенные на разных уровнях парили экзотических форм клетки с голубыми попугайчиками. Одно время посетителям разрешалось открывать их и выпускать пернатых на волю, но после неоднократных жалоб других, более приви-редливых, гостей на то, что их блюда приправляются птичьим пометом, дверцы маленьких тюрем наглухо закрыли на чемоданные замочки. На лазурной глади пола, как маленькие островки, ассиметрично расположились розовые столы со стульями, и скучающие официанты и официантки, одетые в костюмы восточных гаремов, тоже в розово-голубое – соответственно полу.

В самом центре в виде большого аквариума – бассейн с настоящими водорослями. Замыкала стеклянное сооружение эстрада, похожая на раскрытую раковину с маленьким водопадиком посредине, функционирующим только во время музыкально-водяных стриптиз-шоу.

Шоу, как правило, начинались после двенадцати и длились до трех часов ночи. При этом девочки и мальчики, участники увеселительных программ, выходившие сначала в восточных нарядах, правда, более дорогих, чем у обслуживающего персонала, но неизменно все тех же, негласно установленных цветов, впоследствии избавлялись от своих одежд и уже в «чем мама родила» прыгали в бассейн, где в обнаженном виде продолжали выделывать эротические трюки в воде, под звуки томной музыки шейхов, приправленной ароматическими дымовыми стимуляторами восточного происхождения.

После шоу «сильные и богатые мира сего» по своему усмотрению и вкусу могли выбрать плавающих девочку или мальчика, как осетрину, форель или сома, и подловить свою добычу при помощи большого сачка, тем самым как бы приглашая объект своего внимания в розовые или голубые кабинеты, находящиеся по обеим сторонам зала.

Алевтину сюда привел Леонидик, он был из завсегдатаев. Одно время Леонидик даже участвовал в эротических шоу, но потом приобрел здесь высокопоставленных покровителей и отказался от такой слишком откровенной саморекламы. От природы утонченно женственный, смазливый тридцатилетний Леонидик знал себе цену – и она с каждым днем росла, как доллар на российском рынке. Теперь уже выбирали не его, а он сам решал, с кем он пойдет, а с кем – нет. А предпочитал всегда он богатых, но обязательно высокопоставленных, а не каких-нибудь «новых русских от сохи» со свиным рылом, бряцающих золотыми цепями и «зелеными», вытирающих сальные губы руками, а не специально поставленными голубыми салфетками.

Ввиду откровенной ориентации спутника, Алевтина не являлась пассией последнего, а была бывшей женой его теперешнего дружка и партнера по голубым, групповым мальчишникам.

Отклонение в поведении своего муженька и отца совместного ребенка Алевтина стала замечать уже года два назад, когда Григорий впервые, в момент совместных любовных ласк, вдруг полушутя сначала надел ее снятые кружевные трусики, потом в ход пошли колготки и лифчики, набитые ватой…

Стандартную жену в обычной семье в первую очередь настораживают назойливые, периодически повторяющиеся звонки представительниц ее же пола, обращенные к ее мужу. В доме у Алевтины начиналось иначе, не предвещая, кажется, никакой грозы. Звонили все больше друзья, коллеги по работе из Центробанка, изредка женщины, звали на служебные вечеринки. Когда Алевтина пыталась напроситься в попутчицы, ей отвечали, что компания собирается чисто мужская, и она в ней будет чувствовать себя «белой вороной», а он – подопечным птенцом. Приходилось мириться с таким положением вещей и продолжать заниматься домашним хозяйством, дочерью Настенькой и своей любимой экстрасенсорикой.

Но чем дальше – тем хуже: служебно-мужские вечеринки переросли в ночевки. Приходил оттуда Григорий в лучшем случае «навеселе», в худшем «с бодуна» – злой и разбитый, на нее, Алевтину, даже глядеть не хотевший. За последние полгода она могла припомнить считанные дни, когда они были вместе и им вдвоем было хорошо. А тут еще меняющийся голос у ее суженого, переходящий в визгливый женский дискант, какие-то не мужские истерики, и постоянные «целую», «обнимаю» по телефону в разговоре с дружками и начальством.

Насторожили ее и участившиеся телефонные беседы с одним из заместителей директора Центробанка – Рустамом. Поговаривали, что он «голубой» и любит проводить время в обществе мальчиков. А тут еще дорогие подарки, которые мужу руководство при-поднесло к Новому году – одеколон от «Кристиана Диора», той же фирмы – рубашки и галстуки. Алевтина иногда заходила в престижные магазины и знала цену этим вещицам, которые сама себе позволить купить в подарок не могла.

Развязка наступила два месяца назад, когда после очередного скандала с выяснением отношений Григорий молча собрал самые необходимые вещи, включая презенты «любимого» начальства, и был таков. Сначала Алевтина думала: перебесится, через неделю придет – такое уже бывало. А тут и нет. Прошла неделя, другая, третья, а законный супруг не возвращался. Правда, на 8 марта заскочил – ее, а больше дочку поздравить с женским днем. Привез красивую фирменную куклу «Барби», конфеты и цветы, а глаза все в сторону отводил.

Алевтина недаром слыла ясновидящей, и давно все видела и чувствовала сердцем, да только гнала от себя черные или точнее – «голубые» мысли, но наконец ее прорвало.

– Это не нас надо поздравлять с 8 марта, а тебя, Гришенька, или как тебя там в миру величают – Гру-шенька? – выпалила сгоряча Алевтина.

Григорий на взаимные поздравления не ответил, молча поцеловал дочку, оставил подарки на столе и, уходя, подчеркнуто выдержанно закрыл за собой дверь. Алевтина из-под шторы выглянула вниз на улицу. Там стояла незнакомая ей белая фирменная машина, ее теперь уже бывший муж, любивший белый и черный цвета, вальяжным жестом приподняв полу новой дорогой дубленки, открыл дверцу автомобиля и испарился.

Больше Алевтина его не видела. Пыталась звонить на работу в Центробанк, но на ее голос клали трубку. От его мамаши она тоже толком ничего добиться не могла. Та невестку не жаловала. Может быть, из-за семилетней разницы в возрасте не в пользу жены. С дочкой – Настенькой – свекровь мирилась, и только, как с неизбежностью.

А тут, откуда не возьмись, по объявлению (Алевтина практиковала как экстрасенс) появился Леони-дик. Весь из себя, ну, просто – откровенный представитель сексуального меньшинства. Алевтину как-то сразу осенило – он пришел неспроста.

А Леонидик сначала все о себе, да о себе, а потом постепенно разговор на нее перевел. Сказал, что у него тоже способности к ясновидению есть. И начал ей про Гришу выкладывать. Аля не будь дурой, прикинулась, что поверила ему, а сама подыгрывает и все дальше и дальше выпытывает, так что засланный лазутчик сам оказался в роли «языка». Поведал о Рустаме, о том, что он Григорию квартиру снял, свою старую «Ауди» подарил, фирменных тряпок накупил, постоянно ссужает карманными деньгами… Но собственник и самодур до невозможности. И больше всего к ней, Алевтине, ревнует, и к нему, Леонидику, немножко. А Гриша по ней и дочке тоскует, но Рустам ему категорически запретил общаться с ними. Девятого марта у них произошла стычка, после которой, Григорий, целую неделю припудривал левый глаз.

Правда, Гриша и так в последнее время стал пользоваться косметикой, покрасил несмываемой тушью ресницы, разные там кресты и другие бабьи «примочки» завел. А вечером того же 8 марта на даче у Рустама был сабантуйчик. И ее муженек танцевал в парике и открытом женском платье, в чулках отделанных кружевами и в прозрачных трусиках. Там к нему и подкатил дружок Рустама – президент одного крупного банка. После чего были разборки, где Гришенька схлопотал сразу и за визит к Алевтине, и за танцы с банкиром.

Хорошо, что сейчас гомосексуалистов хотя бы не сажают, как было еще лет десять назад при Советской власти, – думала про себя Алевтина, слушая о похождениях своего «благоверного». Постоянная ее клиентка и приятельница по эзотерическим делам Марина Лебедева, как-то раз, наслушавшись семейных откровений Алевтины, в свою очередь, рассказала случай из собственной жизни.

Юный семнадцатилетний поэт Юра Антипов появился в доме у Марины лет одиннадцать назад. Его привел к ней знакомый журналист Саша из «Студенческой параллели». Сказал Марине: «Посмотри, по-моему в этом что-то есть». Поэтесса, полистав тетрадку, подивилась на строчки, глубокие, пронзительные для юношеского возраста: «Не спешите, губы, отрекаться от того, что у меня в груди, так легко однажды потеряться, не увидев света впереди…»

– С этим парнем стоит поработать, – решила Марина. Сделав стилистические правки, указав на отдельные сбои в размере, она отметила яркие образные находки.

Через неделю Юра пришел с новой тетрадкой. Лебедеву это удивило. Для такой прогрессии некоторым дотошным стихотворцам потребовались бы годы, а ему нужно было показать, как делается – и все пошло само собой. Юра был, бесспорно, талантлив.

Он жил с мамой и заканчивал десятый класс. Отца своего не знал. Вдвоем с Мариной они подготовили рукопись к творческому конкурсу в Литинститут. Удача не заставила себя ждать. Радостный Юра принес Марине восторженную рецензию поэта Винокурова. С грехом пополам, сдав экзамены на тройки, он тем не менее был принят в Литинститут по творческим показателям.

Началась студенческая жизнь. Завелись новые друзья и даже покровители из престижных «толстых» журналов. Появились до зависти ранние публикации. А тут – трагедия. От рака умирает единственный близкий родной человек – мама.

На некоторое время Юра пропал из поля зрения Марины. А под Новый год вдруг объявился, самодовольный, принеся с собой подборку своих публикаций. Однако новых стихов почти не было, отметила Марина. Юра стал рассказывать о том, как умудряется пристраивать свое творчество. Марина только удивлялась. Ей, уже профессиональной поэтессе, не удалось за такой же промежуток времени опубликовать столько, сколько ее ученику.

С первых дней знакомства Марина чувствовала по отношению к себе восторженную влюбленность своего подопечного. А теперь была какая-то отчужденность, точно незримая стена возникла между ними. Говоря о протекции со стороны заведующего отделом поэзии журнала «Молодость» Андрея Ванюшкина, Юра сбивался и комплексовал, что не могло скрыться от опытного женского взгляда. Она помнила, что в свое время у нее лично с Ванюшкиным отношения не сложились. Тогда он показался ей женоненавистником. И сейчас Юра подтвердил это, сказав, что Ванюшкин не любит женщин, особенно красивых и пытается все делать им назло. Марина же была женщиной заметной и привлекательной. Видимо, именно это и стало причиной их несовместимости. И поэтому «Молодость» была для нее закрыта, в отличие

от других изданий, где мужчины отличались галантностью и повышенным вниманием к ее персоне.

Неожиданно для Марины что-то происходящее в ее ученике прорвало его, как плотину, мутным потоком подробностей и откровений. Он, уже не стесняясь и не замечая разности полов, делился своими проблемами с Мариной, как с исповедником.

Выяснилось, что Ванюшкин недолюбливал женщин по той простой причине, что чересчур любил мужчин, вернее, мальчиков. Таких, как Юра, хрупких, словно неоперившихся птенцов, с еще до конца не сформировавшимися признаками мужественности.

Марина понимала, что Юра выбрал узкую тропку и в любой момент может оступиться и навсегда быть затянутым в трясину голубого болота. Она почувствовала, что он уже оступается и, возможно, просит у нее руку помощи. Единственное, что она могла сделать в этой ситуации – посоветовать держаться подальше от Ванюшкина, не искушаться легкими публикациями, не приглашать завотделом к себе в гости, где тот уже успел освоиться. То, что Марине представлялось вполне естественным, для Юры – назидательным и декларативным. Он ведь не так давно избавился от опеки школьных учителей и непроизвольно – от маменькиных забот.

Прошло несколько месяцев, Юра больше не появлялся. До Марины дошел слух, что Ванюшкин с компанией молодых поэтов находится под следствием. В их числе был и Юра. Вся шайка-лейка обвинялась в гомосексуализме, моральном разложении и содержании мужеложеского притона на юриной квартире.

«Заложила» их компанию Надежда Здравомысло-ва – жена одного из завсегдатаев этого мальчишника, поэта Чуплова. Летним вечером, когда окололитературный междусобойчик перекочевал в Переделкино на дачу Чуплова и Здравомысловой, Надежда неожиданно изменила свои планы. Творческий вечер ее приятельницы был отложен, и она решила разделаться с дачным бепорядком. Когда мальчики ввалились на веранду, она находилась в спальне. Надежда решила проверить подозрения, которые давно мучали ее. Не придумав ничего более оригинального, она, как в старом банальном анекдоте, залезла под кровать, завернувшись в палас.

Ничего не подозревая, изрядно выпившие поэты, куча-малой плюхнулись на только что приведенное в порядок супружеское ложе. Борясь друг с другом, они стали стягивать с себя одежду: кроссовки, джинсы, футболки, рубашки… Затем в ход пошли носки, майки и плавки. Разделившись на две, как бы заранее предопределенные пары и, оставив Ванюшкина пятым, но не лишним игроком команды, они занялись безалаберным сексом. Ванюшкин, оставшись наедине с самим собой, не мог довольствоваться положением наблюдателя. Как лицо активное во всех отношениях он примкнул к паре Антипова и Чуплова, слившись с ними в голубом треугольнике.

Надежда, затаив дыхание, молча слушала экстатические охи и вздохи и ощущала всем своим существом ритмические колебания большой супружеской кровати. Ярость, накопившаяся в ней за время, которое она, схоронившись, провела под, а не на кровати, вылилось в откровенное творческое послание главному редактору журнала «Молодость» с копией в Прокуратуру Москвы.

Три года, прошедшие после суда, от Юры не было ни слуху, ни духу. И вдруг опять под Новый год Марина вынула из почтового ящика поздравительную открытку. В ней бывший ученик желал Марине, как и прежде, счастья в Новом году, и сообщал, что два с лишним года находится в психушке в Белых столбах. В «адресе отправителя» были указаны корпус и номер палаты.