По особо важным делам

Последний вывод был чем-то вроде неприятного сюрприза. Выходит, убийца оказался настолько самоуверенным и расчётливым, что выдрал из рта жертвы две золотые коронки, определив их материальную значимость. И это – после того, как он у б и л его! Согласитесь, иметь дело с таким изувером не слишком приятно. И тем острее я понимаю: найти этого человека, вернее, этого б ы в ш е г о человека, надо как можно скорее. Потому что он сейчас – словно затравленный волк. В каждом встречном и поперечном в эти дни ему мерещится работник милиции либо следователь прокуратуры. И, находясь в таком страшном психическом состоянии, он может натворить ещё немало бед, ох как немало! А Субботина – молодец!

– Дозвольте ручку поцеловать, – говорю я ей. – Не ту, с помощью которой вы всё это установили, а ту, которой написали всю эту поэму.

Марина Васильевна деловито открывает портфель и, вынув из него шариковую авторучку, протягивает мне:

– Целуйте, это именно ею написана столь взволновавшая вас поэма.

Перевожу разговор на что-то другое, хотя про себя отмечаю: я ведь вовсе не эту замусоленную палочку имел ввиду!

Часов в одиннадцать мы с Владиком Сергеевым заходим в кабинет начальства. Иван Николаевич жмёт нам руки, внимательно выслушивает доклад плана, заключение экспертизы и акт медика. С минуту молчит, потом сердито вопрошает:

– Вот там как у вас написано? Посмертно труп был облит чем? Бензином или керосином?

– Горючей смесью, – говорю я. – Здесь так написано. Да и, в сущности, какое это имеет определяющее значение? Сгорел – да и всё веселье!

– Ну, уж уволь, – закуривает свой "Памир" Солодов. – Немедленно пусть уточнят. Это очень важно.

И, смягчившись, с некоторым сожалением смотрит на нас с Владиком, словно на несмышлёных школьников.

– Неужели непонятно, – терпеливо объясняет он, – неужели непонятно, что для нас очень важно данное обстоятельство?

– Если оно так важно, – рискую перебить начальство я, – то я скажу без всяких уточнений. Это был керосин. Хвала аллаху, чувство обоняни яменя пока что не подводило.

– Вот и хорошо, что не подводило. И способность логически мыслить тоже не должна подводить… Суди сам: если бы труп был облит бензином, где, скорее всего, могли взять этот бензин?

– Мало ли где, – без особого энтузиазма отвечаю я. – Мест много.

– Но скорее всего?

Я смотрю на Солодова, и тут меня осеняет.

– Конечно! – вскакиваю я. – Конечно, из бензобака какой-нибудь машины.

– Вот, вот, – покровительственно улыбается Иван Николаевич. – Это и важно. А раз из бензобака, значит, вполне вероятно, что труп доставили к сараю именно на машине. А раз на машине – значит издалека. Иное дело – керосин… Ведь он имеется только в авиации да в домашнем обиходе. Авиацию в нашем случае давайте временно оставим в покое. Остается обиход… а кто использует керосин в быту? А используют его в быту, в основном, жители частного сектора для готовки пищи. Значит, посмотрите, сколько частных домиков в районе вокзала, рядом с местом происшествия. Вот, милые мои пареньки, откуда-то из тех самых домиков, по логике вещей, и был прихвачен керосин. Там вам и следует покопаться в первую очередь.

Иван Николаевич, заметно приустав от столь длинной тирады, откидывается на спинку своего кресла. Мы с Сергеевым переглядываемся, он толкает меня под столом ногой, и я отвечаю ему тем же. Да, утёр, однако, старик нам носы, самым беззастенчивым образом, без всякого платка утёр!

Иван Николаевич любуется, между тем, произведённым эффектом, а потом гасит недокуренную сигарету:

– Давайте, милые пареньки, подведём кое-какие итоги. Во-первых, в оперативно-розыскной план включите пункт о знакомстве с жителями соседних с местом происшествия частных домов. Особо следует обратить внимание на лиц, ранее судимых, склонных к правонарушениям. Рецидив, знаете ли, тоже не исключён. Прошу также предупредить ювелирные мастерские и магазины на предмет поступления кусочков или одного кусочка золота, соответствующего по весу двум коронкам. Остальное – по плану, пожалуйста. Действуйте, орлы, дерзайте!

И мы начинаем действовать и дерзать. Сначала выполняем прямое указание Солодова, а затем уже руководствуемся своим планом. По спецсвязи передаём во все городские и районные отделы внутренних дел, находящиеся поблизости, предупреждение о возможности поступления заявления, связанного с исчезновением мужчины в возрасте примерно двадцати пяти лет и ростом в один метр семьдесят девять сантиметров. Выясняется: пока такого заявления ни в один из отделов края не поступало.

Я отправляю Владика в жилищно-эксплуатационную часть железнодорожного узла ознакомиться с данными граждан, прописанных в домах, находящихся в районе происшествия. А сам двигаю всё к тому же сарайчику и, как водится, квартира за квартирой обхожу все окружающие двор трёхэтажные дома. Домов этих всего три, в каждом из них по двадцать семь квартир. Всего, значит, восемьдесят одна квартира. Дело это занимает у меня весь день до вечера, и, как можно было ожидать заранее, не даёт мне в руки ровно ничего, никакой зацепки, ни единой ниточки, на даже надежды на эту ниточку.

Усталый, облаянный собаками, которых в наш суматошный век граждане держат уже не только во дворах, но и в своих карликовых квартирах, я к семи вечера прибываю в свой кабинет. Владик уже там, поджидает меня со списком, в котором… сорок семь фамилий!

– Это только судимые, – грустно комментирует он список. -Пятнадцатисуточников я даже не учитывал.

– Ничего себе, уютный микрорайончик, – говорю я единственно для того, чтобы хоть что-нибудь сказать. – Эдак мы с ними до второго пришествия разобраться не сумеем. А что из Баку? Ничего не слышно?

Оказывается, на наш запрос уже получен ответ. Как удалось выяснить нашим бакинским коллегам, в кооперативном техникуме там, действительно, есть третьекурсник Магомед Гусейнов. Возраст – двадцать четыре года, рост – один метр семьдесят восемь сантиметров. Данные несколько расходятся с утверждениями Субботиной, но… чем чёрт не шутит, когда бог спит?

Ведь она, и в самом деле, не имеет никакого отношения к кафедре судебной медицины Лионского университета! Иными словами, не могла ли Субботина слегка ошибиться, когда вычисляла рост своего покойника? Или не могли разве допустить неточность медики техникума на комиссии, когда замеры велись "на потоке"? И то, и другое не исключено.

Но самое главное… Самое главное вот в чём. И я зачитываю строки из ответа Ивану Николаевичу. Зачитываю с выражением и длительными паузами: "Следует отметить, – сообщают из Баку, – что учащийся техникума М. Гусейнов со второго декабря текущего года занятия не посещает, в общежитии не появляется, товарищам о причинах его отсутствия ничего не известно. По свидетельству преподавателей техникума, Гусейнов отличается крайне вспыльчивым, неуравновешенным характером, в случаях ссор весьма агрессивен. Имел привод в милицию за появление в общественном месте в состоянии алкогольного опьянения. Склонен к периодическому злоупотреблению спиртными напитками".

Солодов молча смотрит в окно. Обдумывает прочитанное. А чего тут, между нами говоря, особо думать? Возраст и рост практически одинаковы. Опять же, в день убийства Гусейнова в техникуме не было, нет и поныне. Гусейнов любит выпить, а пострадавший, как известно, был крепко пьян…

– Да, – выдавливает в конце концов Иван Николаевич. – Похоже, что и вправду это и есть убитый. Во всяком случае, представьте себе, исключать подобного варианта нам не следует. Однако в Баку тебе всё-таки придётся проветриться самому.

Я и сам чувствовал, что без подобного проветривания никак не обойтись.

– Наверное, – продолжает Солодов, – ты давай, кати ближайшим поездом. Самолёты в это время года – хуже ишаков, на них надежда плоха. Атак, по железке… Сейчас девять часов, часиков в одиннадцатьутра ты будешь в Баку. Очень даже удобно… А Елене Матвеевне я позвоню сам, предупрежу, что пару деньков её чадо будет отсутствовать. Она, как я заметил, мне в этих вещах больше верит, нежели собственному сынку.

– Мама уехала к сестре, – поясняю я. У той народилось потомство. Нянька, стало быть, потребовалась. Вот мама и покатила. Сказала, что я всё-таки немножко старше новорожденного и, может быть, смогу прожить полгодика самостоятельно. Всё равно, дескать, дома бываю нечасто.

– Один, выходит? – уточнил Солодов.

– Аки перст! Ни от кого не зависим. Никому ничем не обязан и мне тоже.– Это плохо, – вздыхает неожиданно Иван Николаевич.

– Плохо, что ни от кого не зависишь… Я тебе, Андрей, вот что скажу. Между нами, конечно, но только тебе того… жениться пора. Негоже человеку в тридцать четыре года так вот жить. Рискуешь навек холостяком остаться. Впрочем, к нашему делу данная проблема не имеет ровно никакого отношения. А посему давай на прощание твою руку. Сергеева, с твоего позволения, я завтра задействую на более детальное знакомство с биографиями тех сорока семи, которые своё уже отбарабанили. Пусть посмотрит, по каким статьям судились, как сейчас на работе характеризуются. А ты – езжай… Телеграмму сейчас дадим, чтобы тебе помогли там в уголовном розыске. И помни: назад жду как можно скорее. Больно уже неотложное у нас дело, тут на раскачку ни часа, ни минуты оставлять нельзя. Никаких себе поблажек! Прошу тебя – никаких!

Я обижаюсь и хмыкаю носом: вроде бы мы не из тех, кто привык давать себе поблажки! Вот уже чего нет, того нет. Я, может, из-за всего этого и рискую остаться навек холостым. Какая, в самом-то деле, девушка свяжет свою единственную судьбу с человеком, который даже в стадии ухаживания так и не может за две недели выкроить вечер, чтобы сходить с ней в театр? Парадокс, но это, к сожалению, факт из моей биографии, который, разумеется, я никому никогда не сообщал. Что делать – такова, видно, специфика моей профессии.

И, вспоминая об этом, я решаю великодушно не сердиться на Солодова. Просто жму протянутую им руку и отвечаю:

– Постараюсь как можно оперативнее. И без поблажек.

… Утро застаёт меня уже в Баку, у стен знаменитой Девичьей башни. В сущности, я оказываюсь возле неё не вполне по своей воле. Это – Муслим. Совсем ещё молоденький лейтенант милиции, который встретил меня на вокзале. Я, между прочим, всегда удивляюсь этому нашему неписанному правилу – встречать коллег. Точно так поступаем мы, точно так – они.

В качестве ответа на телеграмму Солодова на площади вокзала меня ждала машина. А Муслим подошёл ко мне совершенно безошибочно – нашёл же среди всех остальных пассажиров, выходящих из вагона. Впрочем, не буду излишне скромничать: я тоже увидел его сразу. Почему? Трудно сказать. То ли по подчёркнутому безразличию к самому процессу встречи, то ли вообще потому, что ему был нужен именно я, амне – именно он. Кто знает, может быть, это и есть то самое братство, которое роднит людей по идее, независимо от наличия всех остальных кровных связей? Я вообще-то считаю, что когда-нибудь придёт время, когда людей и будут делить именно так – по идее, которую они исповедывают и отстаивают даже в рамках одного общества.

Как-то, помню, был каверзный случай в Бресте – у меня вдруг… украли деньги. Очень даже просто: я вышел из купе вагона умыться, а пиджак оставил. Вернулся – ни копейки в кармане.Пришёл в областное управление, показал дежурному удостоверение, покаялся в своём ротозействе. Так, мол, браток, и так, дай телеграмму на мою родину… Так он попросту обежал всех, кто ещё сидел на работе, и наел мне сотню. "Расписочку, – говорю, – написать на чьё имя?". А он на меня посмотрел совсем как на идиота: "Ты что, совсем умом тронулся? Запиши мою фамилию, потом и вышлешь". Потом они моего милого попутчика по купе разыскали, и пришлось ему отправиться в длительное путешествие из Бреста на восток, к самому тихоокеанскому побережью… Впрочем, подчёркиваю особо, вся эта история произошла на втором году моей самостоятельной работы. С тех пор много воды утекло. Настолько много, что Муслим, встретивший меня на вокзале, кажется совсем молодым и неопытным работником, нуждающимся в постоянном покровительстве. Но не зря говорят, что первое впечатление нередко бывает обманчивым. И я без промедления в очередной раз убеждаюсь в справедливости упомянутой истины, что называется, на собственной шкуре. Оказывается, он сделал уже почти все, ради чего я и прибыл в Баку!

Во всяком случае, прикатив в техникум, мы застаём его директора – пожилого степенного дядьку – на месте.

– Опять Гусейнов что-то натворил, ага? – вопрошает он с заметным акцентом. – Честное слово, дорогие друзья, уже не знаю, что с этим человеком делать! Может вы, дорогие друзья, знаете? Тогда скажите сразу, с меня много-много причитаться будет. А я уж тогда как-нибудь по вашему совету, знаете ли… Потому, что ведь он вовсе не в общежитии, он у меня в собственной печёнке проживает, этот Гусейнов! Две недели его нет, точно нет. А я только сегодня узнал…

Тут уж приходит черёд удивляться нам. Оказывается, за две недели ровным счётом никто судьбой паренька не поинтересовался, не задал самому себе вопроса о его местонахождении! А задать стоило – ведь исчез человек. Нет его на занятиях, нет в общежитии. Безобразие какое-то получается, да и только! Я уже раскрываю было рот, чтобы довести это своё мнение до сведения директора, но, видя его стремление помочь нам, решаю воздержаться от вмешательства во внутренние дела техникума. И, как видно, не зря. Вскоре, опросив ребят из группы, в которой учится или учился Гусейнов, я узнаю прелюбопытнейшую новость: не так давно он пытался отпроситься у дирекции техникума на несколько дней, чтобы смотаться в Черкесск на свадьбу младшей сестры. Его не отпустили, и после этого Магомед Гусейнов исчез. Вместе с вещами и чемоданом. Наверное, на моём месте не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы сделать соответствующие обстоятельствам выводы. Причём, даже не после долгого курения в одиночестве, а прямо сразу, на месте, в комнате, где жил Магомед.

– Скажи, – уже вставая, задаю вопрос его соседу по комнате, – скажи, а в чём в последние дни ходил Магомед? Не было ли у него матросского бушлата? – ведь под трупом в сарайчике был обнаружен кусок ткани, из которой обычно шьют бушлаты. Это я думаю про себя, а вслух спрашиваю: – А носков у него красных не было? Или зелёных?

– Бушлат не был, – улыбается ничего не понимающий и немного смущённый парнишка. – И красный носки тоже не был. И зелёный не был. Жёлтый был. Не любит Магомед красный носки и красный рубашка, говорит "Красный цвет и дурак радует!". Как бык не любит красный цвет.

Это я уже знаю и без моего собеседника. И ещё знаю, что в старом сарае, несомненно, обнаружен труп вовсе не Гусейнова. Значит, вывод только один: если убитый не Гусейнов, то… Я задумываюсь, пытаясь предварительно взвесить все "за" и "против". Отсутствие бушлата и красных носков говорят, вроде бы, о том, что в сарае был не Гусейнов. Но студенческий билет, без сомнения, принадлежит ему. Наверное, всё-таки опять прав Солодов! Дорога Гусейнова через наш город и шла на Черкесск. А значит, он вполне мог оказаться в том сарае. И мог он теперь там быть только в одной-единственной остающейся по сию минуту вакантной роли – в роли убийцы.

После телефонного разговора с Солодовым Муслим увозит меня в аэропорт: сегодня подходящего поезда больше нет. И сокрушённо говорит:

– Что ты только за человек так верченый? Побыл бы ещё денёк, съездили бы на Каспий, завтра у меня выходной как раз должен быть. Посидели бы немножко. С хорошей девушкой познакомил бы, ага?

В ответ я только улыбаюсь: зачем он говорит все это, если мой ответ и так ясен? Нельзя терять ни минуты. Солодов так и сказал: "Дуй срочно в Минеральные Воды, оттуда до Черкесска рукой подать. Найди мне этого Гусейнова, хоть из-под земли выкопай. Я думаю, что дело близится к концу. Но, конечно, мы тут по своей линии работу приостанавливать не будем. Пусть Сергеев на облегчение за твой счёт не надеется".

И вот я дую. Самолёт приземлился около часу ночи, мест в гостинице, как всегда, нет. Приходится гулять до утра по морозцу вокруг аэровокзала: на скамьях в залах ожидания даже с сидячими местами туго. Так ни разу ни присев, прогуливаюсь кругами до самого утра, до того самого момента, когда заспанная и злая кассирша суёт мне из окошка автокассы билет на автобус до Черкесска. Зато уж в автобусе… О, в автобусах я спать умею! Сажусь, закрываю глаза… Толкают, едва успел задремать:

– Ваш билетик, гражданин!

Строгая тётенька с жестяной буквой "А" на кокарде коричневой фуражки. Ищу билет, предъявляю. Закрываю глаза… Толкают. На сей раз – улыбающаяся, словно Мона Лиза, дама с портфельчиком в руках:

– Не будете ли вы настолько любезны, чтобы пересесть на другое место? Мы с мужем оказались на разных сиденьях.

Я пересаживаюсь. И бедный муж с кислой миной на лице отправляется к своей Джоконде. Она же не говорит мне даже спасибо, хотя теперь, благодаря ей, я оказываюсь в самом хвосте автобуса, рядом с урчащим двигателем. Я снова вздыхаю и засыпаю. Уже до самого Черкесска.

Скоро я – в областном управлении. Первый, кто попадается мне навстречу в коридоре, конечно же, Малхозов. Он всегда попадается, когда я сюда приезжаю. Почему? По очень простой причине: в одном кабинете с ним сидит следователь, страдающий астмой или ещё чем-то в этом роде. И потому бедный Билял, стоя у окна в коридоре, проводит добрую четверть своего рабочего дня за курением и разглядыванием окрестного городского пейзажа. И на меня смотрит сейчас, как всегда, со скрытым страданием во взоре.

– Привет! – говорю я ему бодрым голосом. – Этот друг, как я вижу, все ещё не вышел на пенсию? Сколько ему ещё до заслуженного отдыха? Десять лет? Или все пятнадцать?

Я знаю, что ответит Билял. И он, действительно, отвечает мне как обычно:

– Если бы я был большим начальником, я бы никогда не сажал в кабинеты курящих и некурящих вместе. Я теряю здесь драгоценное время, а он, между тем, блаженствует в уединении. А в соседнем кабинете, между прочим, точно такая же глупость! Посадить бы их, некурящих, вместе – и делу конец! Так не сажают: мы – в разных отделах. А так – просто глупо. Правда же, старик, всё это глупо?

– Правда, – небрежно соглашаюсь я снова, как и всегда, – вы, товарищ майор, абсолютно правы. Но я прибыл к вам вовсе не для того, чтобы выразить вам по данному весьма прискорбному поводу своё горячее сочувствие.

– Неужели ты прикатил для того, чтобы занять у меня денег? – острит Билял. – В таком случае, у меня нет ни минуты свободного времени. Ты обратись к тому, который экономит на сигаретах и спичках. Я лично тебе его горячо рекомендую.

– Ты почти угадал, – загадочно говорю я. – Мне, действительно, нужно, чтобы ты незамедлительно раскошелился и срочно поделился со мной. Только не деньгами, а советами.

– Советами – это запросто, – смеётся Билял. – И тебе дешевле обойдётся, и мне ответственности никакой. Всё равно ведь ещё ни один человек полученному им совету не последовал.

– Я последую. И буду, видимо, первым таким дураком на свете. Если, конечно, ты дашь мне достойный и по-настоящему полезный совет.

Он смотрит на меня с упреком. Даже с нарочитым презрением.

– Чтоб ты знал, юноша! Я не способен давать бесполезные советы. Им следует даже мой престарелый папочка-горец!

– Хорошо, а способен ли ты назвать мне адрес родственников одного человека, который прописан совсем в другом городе? – прищурясь, ядовито спрашиваю я. – Только не позже, чем через пятнадцать минут. Способен?

Билял слегка иронически улыбается:

– Как я понимаю, по указанному тобой времени, этот человек всё-таки был прописан у нас раньше? Сейчас он где? В армии? Завербовался? Укатил в связи с новой любовью, его посетившей?

– Учится, – отвечаю я прозаично. – В Бакинском кооперативном техникуме.

– Похвальное стремление! Последнее время, видимо, в связи с эмансипацией женщин, многие их рабочие профессии становятся потихонечку мужскими. Многие мои молодые соотечественники спят и видят себя за прилавками магазинов… Но, бог с ними! Перейдём к делу. Давай мне свои данные и засекай время.

… Спустя час мы едем в управленческой "Ладе" по указанному на бумажке адресу.

– Брать будем сразу? – небрежно интересуется Билял. – Ордером, милостивый государь, располагаете? Или сначала состоится небольшая дружеская беседа на интимные темы? Встреча, так сказать, старых знакомых? Объятия, шампанское, красные гвоздики?

– Сначала беседа. Правда, без шампанского, и даже неизвестно, на какую тему конкретно. Представишься ему ты. Если, конечно, он окажется на месте.

А вот и дом на улице Гагарина. Занавесочки на окнах, в одно из которых мы и стучим с чисто профессиональной бесцеремонностью. Постучав, Билял тотчас торопливо подходит к двери. А я, наученный горьким опытом, отхожу в сторону. Так, чтобы видеть дверь и все четыре окна дома. Не исключена ведь возможность, что одно из них сейчас вот распахнётся, и, как птичка из клетки по весне, из него выпорхнет лицо, на встречу с которым мы так спешили…

Но на сей раз ничего подобного не случилось. Дверь открыла какая-то старуха, и Билял, широко улыбаясь, шагнул ей навстречу:

– Салям алейкум, мамаша!

– Алейкум салям, сынок!

– Слышал я, – улыбаясь ещё шире, продолжает запланированную нами сценку Малхозов, – будто друг мой приехал, Магомед. Не могу ли я его повидать, мамаша?

– Почему не можешь, сынок? – старуха смерила гостя взглядом с головы до ног. – Заходи, коль пришёл. Наш дом – твой дом.

– А я не один, – Малхозов указывает плечом на меня, – я ведь с товарищем.

– Заходите тогда оба, – старуха посторонилась в дверном проёме. Но её место на пороге уже занял молодой темноволосый парень с широкими плечами.

– Что надо? – сдвинул он густые брови к переносью. – Говори, не морочь старому человеку голову. Я и есть Магомед, только вас вот не знаю.– Поговорить, дорогой, и вправду надо, – Малхозов решительно шагнул на крыльцо и прихлопнул дверь у самого носа старухи:

– Ты верно заметил – мы к числу твоих друзей не относимся.

– Угу, – мрачно подтвердил парень, – вижу, не слепой. Говори быстро, что надо.

– Мы из милиции, – я тоже сделал шаг вперёд. – И из прокуратуры заодно. Пожалуйста, оденьтесь, нам надо совершить с вами небольшую прогулку.

Парень молча вышел в коридор, натянул фуфайку, одел лохматую ушанку, сунул ноги в высокие резиновые галоши.

– Далеко гулять-то будем?

– Это уж больше от тебя зависит.

Он молча кивнул, звучно высморкался и пошёл вдоль улицы, по собственной воле заняв место между нами. Я давно заметил: так при встрече с нами обычно поступают люди, чувствующие в чем-то свою вину. Невиновный пойдёт рядом, а этот уже непроизвольно ставит сам себя в положение задержанного.

– Не догадываешься, Магомед, зачем мы пожаловали?

– Не, – мотает он решительно головой. – Почём я знаю?

– А знать бы следовало, – веско говорю я. – Ну-ка, рассказывай, как ты поездом ехал из Баку? По пути выходил?

Он вздрагивает, косит взглядом быстрых тёмных глаз в мою сторону. И тотчас на его лице снова появляется безразличное выражение:

– Не, не выходил нигде.

– Что ж, придётся нам, как видно, несколько растянуть прогулку. Сам ведь просишь.

И мы с Малхозовым и Гусейновым идём в милицию. Там, в отдельном кабинете, я усаживаюсь за стол. Гусейнов садится напротив на стуле, и с его галош сейчас же начинает стекать грязная талая вода.

– Снимай фуфаец, – радушно приглашает Билял. – У нас жарко, а беседа, по всему видно, затянется.

Но Гусейнов в ответ только бодает головой воздух и снова мрачно смотрит в пол.

– Ну, – усаживаюсь я поудобнее, – спешить нам, Гусейнов, и в самом деле некуда. И пока вы не расскажите нам всего, что произошло в поезде и по дороге вообще, мы, конечно же, не расстанемся друг с другом.

Гусейнов пристально смотрит на меня, снова бодает головой воздух:

– Ладно, – выдавливает он через силу, – расскажу. Только…

– Что "только"?

– Только матери на говорите. Опять плакать будет.

Подобная просьба в устах человека, подозреваемого в убийстве, звучит несколько странно. Я отмечаю это про себя, вслух же предупреждаю:

– Имей ввиду, что большая половина того, о чём ты собираешься сейчас поведать, нам уже известна. Так что врать и изворачиваться не советую.

Гусейнов тяжко вздыхает, и, обливаясь потом от жары и напряжения, начинает говорить. Делает он это медленно, словно бы тщательно взвешивая слова, или, быть может, шлифуя здесь, в нашем присутствии, свою заранее обдуманную версию-легенду. Сначала у меня именно такое впечатление и создаётся. Но потом я постепенно понимаю: да ведь ничего подобного и близко здесь не происходит! Просто парень – неисправимый тугодум, шарики и ролики работают у него в голове с известной долей напряжения и почти слышимым скрипом.

Итак, что же произошло в поезде?

Путешествие Магомеда Гусейнова