Когда тают льды: Сердце Иннара

Дагборн переживал за полуальдку: несколько часов полета – испытание непростое даже для мужчин, а уж молодая девица, редко покидавшая стены гильдии, и вовсе могла бы расклеиться. Но Элеа не жаловалась.

Нелюдь даже вздохом не выдала того, насколько тяжело далась ей дорога, когда оба ящера устремились вниз, к загону, и тяжело ударились о землю. Ло-Хельм встретил их вечерними сумерками и тишиной. Илиан и Дагборн, поручив ящеров знакомым легионерам, отправились по каменной тропе, ведущей от казарм к жилым улицам. Элеа, отказавшись от помощи, закинула за плечи мешок сама, поскольку мужчины и без того несли много: поход, который задумал Илиан, требовал, учитывая пополнение в их отряде, больше припасов и теплых вещей.

– К братьям заглянем вначале, – тяжело проронил Сильнейший, когда они достигли крайних домов. Оттягивая момент встречи с отцом, стонгардский самородок предпочел бы до утра сидеть в домах старших братьев-близнецов, Никанора и Назара.

– У Никанора нет никого, – безуспешно постучав в запертую дверь темного дома, сообщил Дагборн. – Наверное, у брата.

Верный телохранитель оказался прав: по соседству горели ярко освещенные окна и даже через толстые стены слышался детский смех и шум голосов.

Дверь открыл Назар. Глянул на Илиана, без слов шагнул вперёд и коротко прижал к себе. Сильнейший ответил столь же крепким объятием, выдыхая в мощное плечо большого, как медведь, старшего брата.

– Надолго? – без приветствий спросил Назар, пропуская компанию в сени.

– До утра. Потом – к Живым Ключам и дальше, – быстро поделился Илиан, скидывая обледеневший плащ: несмотря на весеннюю оттепель, небо всё ещё дышало мертвенным холодом, особенно, когда ящеры забывали о наездниках и стремились в ледяную ввысь.

Пока господин Иннар помогал невесте снять тёплый плащ, Дагборн сложил походные сумки у стены и стрельнул взглядом в сторону хозяина. Назар оказался самым понимающим – и самым молчаливым из братьев. Никанор всегда принимал сторону отца и не стеснялся в выражениях – всё же командирский чин сказывался на характере самого старшего из сыновей Белого Орла – в то время как Назар неизменно молчал, какая бы буря ни разыгрывалась в доме. Если бы Илиан навсегда отпал от семьи, Назар, верно, оказался бы единственным, кто принял бы его обратно.

– Кого на ночь глядя принесло? – сварливо поинтересовались из натопленной комнаты, когда Назар шагнул внутрь.

Илиан вошёл следом, охватывая взглядом мирную картину: Дария и Лия, жёны Назара и Никанора, сидели в плетеных креслах у камина, там же, в ворохе шкур, возились младшие дети, а старшие играли на лавке у окна. Рядом с ними расположился Никанор, помогая детям мастерить кораблики: оттепель принесла с собой мерзкую погоду, которой радовались только непоседливые отроки – по стремительно бегущим ручьям талой воды малышня спускала деревянные корабли, устраивая жестокие баталии и соревнуясь в скорости.

Знакомое и ненавистное в своей унылости воспоминание из детства.

Илиан сделал над собой усилие и коротко улыбнулся.

– И я рад тебя видеть, Дария, – обратился он к хозяйке дома. – Ты, как всегда, пышешь гостеприимством.

– Кого мы видим! Да ещё живым и с пополнением! – выразительно указала глазами на полуальдку Дария, вскакивая со стула.

Илиан усмехнулся, обнимаясь с невесткой. Лия подошла второй, поприветствовала с тихой улыбкой; вслед за ней налетели дети.

– Дядя Илиан! Дядя Илиан прилетел! – радостно защебетали четверо разновозрастных племянников, пытливо поглядывая на наплечные дорожные сумки. – А ты привёз чего? – без обиняков поинтересовался самый смуглый и самый шельмоватый на вид, старший сын Назара.

– Конечно, привёз, – ответила вместо остолбеневшего жениха Элеа. – Вот, сам выбирал.

Полуальдка опустилась на одно колено, скидывая на пол свой мешок и развязывая тесёмки. Дети загомонили, разбирая кожаные ремешки с боевыми узорами, диковинные игрушки, предусмотрительно купленные полуальдкой в Унтерхолде, и мешочки с леденцами. Илиан взглянул на невесту с немой благодарностью, на что Элеа лишь усмехнулась уголком рта: господин Иннар без подсказки никогда не знал, чем угодить близким. Если за чередой государственных дел и магических опытов вспоминал о них вовсе.

– Представь нам свою невесту, Илиан.

Сильнейший молча взглянул на Никанора, отвечая на прохладный тон последнего не менее ледяным взглядом, затем привлек к себе полуальдку.

– Я о ней уже много лет рассказываю, Никанор. Мог бы догадаться, кто перед тобой. – Поймав тёплый взгляд Лии и любопытствующий, шальной – Дарии, Илиан чуть смягчился. Он прилетел не ради ссор. – Это – моя Элеа.

– Рад знакомству с дочерью славного легата Витольда, – Никанор встал и коротко склонил голову. – Как поживает ваш отец?

– Судя по успехам наших войск, неважно, капитан.

Прямота и ровный тон полуальдки заставили Никанора нахмуриться и промолчать: нечто в беловолосой нелюди останавливало от дальнейших расспросов.

– Ну, не ради военщины собрались! – нетерпеливо притопнула ногой Дария, широким жестом приглашая новоприбывших за стол. – Дагборн, ты, что ли? Чего стоишь столбом – оружие в углу бросай и садись, пока ещё горячее!

Сытный ужин после долгого пути разморил даже телохранителя, но спать в шумном доме Дарии и Назара, похоже, не собирались.

– Сегодня свадьба в Ло-Хельме, рантанский духовник приехал, пару молодых обвенчал в нашей часовне, – поделилась Лия. Сама дочь духовника, старшая невестка относилась к духовным обрядам с должным почтением. – В таверне гуляют, Никанор с Назаром пойдут.

– Ненадолго, – утешил супругу Никанор. – Дарами молодых осчастливить, и домой. Сосед всё же бывший, приглашал…

Илиан ощутил прикосновение прохладных пальцев под столом и поймал вопросительный взгляд невесты.

– Я к отцу зайду, – тяжело проронил Сильнейший, не обращаясь ни к кому в особенности. Затем вынырнул из мрачного дурмана, глянул в сторону младшей невестки. – Дария, место на ночь найдётся?

– Для тебя – нет, – без обиняков заявила шельмоватая сикирийка. – А вот невесте твоей есть тёплый угол. Ты на той лавке не поместишься, а ей в самый раз.

– Я с удовольствием, – внезапно откликнулась полуальдка. – Если не в тягость.

– Я подготовлю места тебе и Дагборну, – вызвалась Лия, быстро глянув в сторону мужа. – Поспешим? Время позднее, дети устали…

Семьи близнецов поднялись со своих мест резко, словно по команде; дети Никанора бросили игрушки, шустро ввинчиваясь в тёплые полушубки; Дария тотчас, не дожидаясь отхода гостей, принялась убирать со стола. Никанор вышел в сени с детьми первым, глянул на среднего брата.

– К отцу сразу отправишься?

Илиан медленно кивнул.

– Вещи сам перенесу, – успокоил Дагборн, отсекая подопечному последнюю возможность задержаться и оттянуть момент неприятной встречи.

Илиан пропустил вперёд шумную семью старшего брата, посторонился, пропуская телохранителя с заплечными мешками, и коротко притянул к себе вышедшую в сени Элею.

– Я люблю тебя, – шепнул одними губами.

Полуальдка оплела руками талию стонгардского мага, прильнула к крепкой груди на долю мгновения.

– Ступай к отцу, – улыбнулась в ответ дочь легата. – Всё будет хорошо.

Господин Иннар кивнул, поцеловал невесту в лоб, нежно и целомудренно, и вышел не прежде, чем полуальдка первой скользнула обратно в натопленную горницу.

***

Поздний ло-хельмский вечер порадовал обилием звёзд на чёрном небе, морозной тишиной и освещенной фонарями главной улицей, служившей маяком для окраин. Илиан задержался, оглядывая их семейный клан с пригорка: два новых дома старших братьев-близнецов, и два старых, потемневших от времени жилища, в одном из которых он вырос. Второй дом, где раньше жила тётка Октавия, долгое время пустовал; сейчас туда перебрался Ульф, один из приёмных детей отца, которому в этом году исполнилось двадцать зим. Судя по тёмным окнам, тоже отправился в таверну на празднование.

Сильнейший вздохнул, не размыкая губ. Отчего так получилось, что, несмотря на вес и уважение, отец и братья всегда держались стороной от прочего люда? Отчего никто из их семьи не участвовал в весельях и неизбежных склоках прочих соседей? Отчего Белого Орла до сих считали пришлым, хотя отец прожил тут большую часть жизни? Герой войны, иммун легиона, маг третьего круга, бывший староста – чего не хватало односельчанам, чтобы принять его?

А Никанор? Старший брат дослужился до капитана, женился на самой красивой девушке Стонгарда, пропадал на границе, защищая Империю от альдских набегов – отчего его никогда не звали в общий круг, выпить да поговорить за жизнь? Назар… Назар всегда держался стороной от всех, кроме близнеца, вот и сейчас перешёл в крылатый отряд иммуна Сибранда, впервые оторвавшись от Никанора. Лучшего ловца ящеров во всем Мире не сыщешь; и всё же Назар жил вместе с семьей на отшибе. На приемных детей неприятие тоже распространялось: немой Ульф затворничал рядом с отцом, хотя к нему за травами и перевязками весь Ло-Хельм бегал, а Эрик, ещё один приёмыш, сбежал из Ло-Хельма в Кристар, подальше от местных доброжелателей. Впрочем, «сбежал» – не совсем то слово, учитывая, что своих ног у него не имелось. Умница Эрик воспользовался чужими – и прихватил с собой Олана, младшего сына иммуна Сибранда. Как они там? Давно не получая известий от отца и не спрашивая о младших братьях сам, Илиан не знал.

Он шел по подтаявшим тропинкам, знакомым до зубовного скрежета, и тщетно отгонял невесёлые мысли. Если вдуматься… их семья всегда была иной. И никакие успехи, героизм, награды этого не меняли. Люди признавали, уважали, побаивались, восхищались и равнялись, но никогда не считали их своими.

И он, Илиан Иннар, зашёл дальше братьев в отстранённости от мирского. Чужой для стонгардской глубинки – и чужой для высокообразованного колдовского общества. Ведь стонгардец, каким бы самородком ни был, не создан для магии. Тем более стонгардец, который всё ещё цеплялся за память и веру прежнего рода.

У знакомого дома он остановился и тяжело положил руку на плетень. Ничего здесь не изменилось, только окна отец обновил прошлой зимой, да кровля оказалась местами перестелена. Кто помогал? Никанор, Назар? Кто-то из имперского крылатого отряда? Этого Илиан тоже не знал.

Сильнейший шагнул внутрь двора, легко отперев калитку, глянул на пустую будку, в которой, после Зверя, другого пса так и не завелось, внезапно погрустнел. Каким бы тоскливым ни казался ему ло-хельмский быт, сердце отозвалось щемящей болью. Сколько дней он проводил здесь, мечтая о несбыточном? Повторял, как молитву, лишь одно – стану сильным, выбьюсь, смогу, докажу, взлечу, уйду, уйду отсюда…

И теперь, когда покоренная детская мечта лежала у ног, оказалось, что она совсем не похожа на то, чего он хотел. Удовлетворения и радости Сильнейший не ощущал, как и чувства завершённости пути. Впрочем, другим себя господин Иннар тоже больше не видел.

Окна слабо светились и, против обыкновения, оказались не прикрыты ставнями. Илиан заглянул в одно из них и замер. Сквозь мутную слюдяную поверхность он различил освещенный угол, в котором на коленях стоял отец. Молодой господин Иннар хорошо помнил и сам угол, и знак Великого Духа под потолком. И молитвы, которые Белый Орёл зачастую не имел сил прочесть и просил о том его, Илиана…

Сильнейший нахмурился, сцепил зубы и коротко постучал в ставень, прежде чем вернуться к двери. Ему становилось физически душно от молитв и лицезрения постороннего благочестия: стонгардский маг давно отошёл от Творца и даже перестал противиться неизбежному огрубению. Тёмные искусства не служили оправданием: получилось ведь у мачехи, госпожи Деметры Иннары, будучи магом седьмого круга с внушительным и чёрным послужным списком, сорвать с себя печать Тёмного – и принять свет Духа?

Он, Илиан, поступил наоборот: отказался от света, чтобы принять тьму. Поначалу оправдывал это жестокой необходимостью: без полного погружения и понимания тьмы невозможно ни управление ею, ни пользование с наибольшим успехом. Кроме того, он использовал магию и темные искусства в интересах Империи и её народов – родных ему народов! – а потому считал себя вправе отступать от общепринятых канонов. Пока в один день не понял, что отошёл от них настолько, что счёл себя выше толпы.

Любви к народу и стремления служить Империи становилось всё меньше; люди казались всё глупее и скучнее; мир терял краски столь стремительно, что Илиан поначалу встревожился за собственное зрение. Цвета меркли, словно он то и дело пользовался высшей магией седьмого круга, мир терял запахи, отдавал мертвечиной, и внутренняя тоска пожирала всё быстрее. Бурная деятельность и постоянное движение спасали от окончательного окаменения; любовь к полуальдке наполняла сердце надеждой: он всё ещё жив. Он управляет собой и желаниями, чувствами и жизнью, и однажды… однажды… он оживёт вновь.

Не растеряв при этом силу, разумеется.

Дверь скрипнула – снова отец петли не смазал! – и открылась.

– Вот и ответ моим молитвам, – без удивления поприветствовал его иммун Сибранд. – Входи, сын.

Илиан тяжело перешагнул порог, наклонившись, чтобы не зацепить головой перекладину, быстро огляделся. Матери, Деметры Иннары, внизу не оказалось: хорошо, потому что именно с ней Сильнейший встречаться не хотел ещё более, нежели с отцом.

Иммун Сибранд затворил за ним дверь, обернулся, молча разглядывая среднего сына. И плескалось в синих глазах непонятное – мягкое, светящееся… внимательное и цепкое…

– Здравствуй, отец, – тяжело проронил Илиан. – Я… вот, прилетел…

Сибранд Белый Орёл кивнул – вижу, мол – оглядывая сына с ног до головы.

– Не холодно в этом плаще? – когда молчание затянулось, спросил иммун. – Ткань красивая, да только меховая подбойка слабовата – небось даже весной зябко.

– У меня рубашка тёплая, – тут же откликнулся Сильнейший, окончательно сбиваясь с мысли. – Элеа настояла, говорит, не такой уж ты и стонгардец, раз в унтерхолдской крепости то и дело мёрзнешь… Отец, прости меня, – тут же, без перехода, выпалил Илиан. – Я… не в себе был в прошлый раз. На нервах…

– Понимаю, – не сразу проронил иммун. – Я понимаю. Ты просто устал, сын. У всех случаются дурные дни. Иди сюда…

Илиан чувствовал себя неловко, обнимая отца. Детское чувство защищенности и радости оттого, что отец рядом, сменялось недоумением от того, что он по-прежнему переживает те же чувства, хотя давно сравнялся ростом с родителем, перегнал его в почестях и признании. Отстраняться не хотелось.

– Мы назвали тебя Илиан, – вдруг едва слышно шепнул ему в ухо Белый Орёл, – что означает «иной». Твоя мать, ещё нося тебя во чреве, говорила: «Этот будет не таким…». Великий Дух свидетель – каждый из сыновей мне дорог. Ты, Илиан… моя великая гордость и редчайшее сокровище. Не из-за тёмного дара: и без него ты добился бы многого. Я благодарю Творца, что ты не озлобился на мир в детстве и отрочестве, когда занимался ненавистным домашним трудом; нет, ты оставался неизменно терпеливым и добрым в сердце. Любящим братом, верным товарищем, нежным и послушным сыном, ищущим ласки, которую я не мог тебе дать… Прости и ты меня, Илиан – я слишком погрузился в заботы об Олане в те самые трудные годы… и совсем упустил тебя. Теперь я понимаю, что Олан – легчайшее из моих испытаний. И болеть сердцем следовало не за самого убогого – их сам Дух бережет – но за самого одарённого из сыновей…

Илиан невольно напрягся, вспоминая то жуткое время после рождения Олана; то, как и в самом деле искал утешения… как скучал по отцу, когда тот оставил их, чтобы найти лекарство для Олана; как лежал в темноте тоскливой ло-хельмской ночи, слушая мерное дыхание старших братьев и беспокойное ворочанье ныне покойной тётки Октавии, присматривавшей за племянниками в отсутствие зятя. Как злился на отца, глотая обиженные мальчишеские слёзы – за то, что родитель так и не почитал с ним новую книгу перед отъездом, за то, что не поцеловал перед сном, что прогнал надоедливую соседку, мечтавшую выйти за него замуж и оттого рьяно опекавшую его детей… семилетнему Илиану после смерти матери любая забота казалась верхом доброты, и отца он не понимал, решительно не понимал, когда тот не спешил привести в дом женщину, должную заменить мать.

– Я скучаю по тебе, – сказал семилетний Илиан.

Вслух сказал.

– Что уж говорить про меня? – иммун отстранился, взглянул в лицо сына с улыбкой – по-новому, словно впервые увидел. – Ну, садись к столу. Хоть ненадолго…

«Ненадолго» и впрямь прервали довольно бесцеремонно: едва отец поставил на стол графин с нагретой наливкой, в дверь постучали, и внутрь, не дожидаясь, пока впустят, вошёл Дагборн.

– Мира и процветания, – поприветствовал бывшего начальника телохранитель Сильнейшего. – Пьёте и не приглашаете?

– Не пьём, но приглашаем, – ровно откликнулся иммун, бросая на прибывшего быстрый взгляд. – Случилось что?

– Из дому выгнали, – пожал плечами Дагборн. – Лия велела за мужем присмотреть и домой его притащить, пока местные не споили. Решил вот… заглянуть. Может, господин Иннар тоже изволит на свадьбу заглянуть?

Сибранд усмехнулся, молча ставя на стол третий стакан.

– Не изволит, – нахмурился Илиан, мигом превращаясь в отстраненного от мирских дел Сильнейшего. – Что мне там делать?

– Помочь верному слуге вытащить оттуда ваших братьев, господин Иннар, – откликнулся телохранитель. – Иначе их жёны нас ночевать не пустят.

– Довод веский, – с усмешкой признал Сильнейший.

– Ступайте, – предложил иммун, пока Дагборн без церемоний осушивал свой стакан. – А с утра к нам с невестой заглянешь, верно, сын? И поговорим на свежую голову.

– Хорошо, – сдался Илиан. Задуманное выступление на рассвете явно затягивалось. – Я сейчас, Дагборн.

Знакомыми ступенями наверх – туда, где когда-то была родительская спальня. После смерти матери отец спал там с Оланом, чтобы хоть как-то оградить старших сыновей от младенческого крика, затем…

Мачеха, госпожа Деметра Иннара, отдала ему всё, что могла: материнскую ласку, бесценные знания, силу, память древнейшего бруттского рода; подготовила и проложила путь к месту Сильнейшего. Выпустила в Мир подготовленным. Теперь…

Илиан осторожно отодвинул занавеску из плотных шкур, застыл над родительским ложем, чувствуя, как больно отдается в сердце беспомощная слабость той, которую он привык считать всемогущей. Деметра Иннара не умерла в день, когда альдский эйохан выпил из неё колдовскую и телесную силу; но, видит Дух, то, что осталось, уже мало чем напоминало властную бруттскую колдунью. Здоровье мачехи пошатнулось настолько, что из года в год она чахла всё быстрее, чудом удерживаясь в мире живых. Илиан был уверен – удерживалась ради отца.

– Я тут, мама, – позвал Сильнейший, присаживаясь на ложе. Провёл рукой по сухой тёплой щеке, отвёл прядь седых волос от лица. – Прости, что долго…

Деметра открыла глаза. Неожиданно, резко, так что господин Иннар даже ладонь отдёрнул.

– Мальчик мой, – улыбнулась бруттская колдунья. – Пришёл…

***

Ближе к главной улице снег под сапогами исчез вовсе, так что их шаги гулко отдавались от стен новых каменных и старых деревянных домов. Часть из них Илиан не узнавал. В редкие визиты в Ло-Хельм он не посещал ничего, кроме дома отца и братьев, а потому то, во что превратилась тихая северная деревушка, его неизменно поражало: новые лавки с приветливыми фонариками снаружи, ярко разукрашенные ставни, новые плетни, заборы и дома.

Сегодня сил на любование окрестностями не оставалось: поскорее бы прилечь, да и забыться трудным сном. Сильнейший не ощущал в себе не только колдовских, но и телесных сил, когда они наконец добрались до таверны – самого яркого пятна в городе.

– Братьев ваших под локотки берём, и на выход, – коротко скомандовал Дагборн, провожая взглядом вывалившихся из дверей поддатых гуляющих.

Илиан, как оказалось, зря переживал, натягивая капюшон поглубже: никто в душной, пропитанной винными парами таверне внимания на еще двух захожан не обратил.

– Присядьте, господин Иннар, – негромко попросил Дагборн, одной рукой перетаскивая заснувшего пьянчугу с лавки на пол и кивая на освободившееся место. – Нечего вам в эдакой толпе делать. Я быстро…

«Быстро» затянулось: если Никанора телохранитель отыскал сразу же, кивнув ему на выход, то Назар осушал стакан за здравие молодых в другом углу таверны, рядом со сводным братом Ульфом.

Посомневавшись, Дагборн обернулся на подопечного, который решился-таки стянуть капюшон и теперь озирал веселящийся люд со странным выражением на лице: не то страдальческим, не то тоскливым. Телохранитель не сразу повернулся обратно к кричащим здравицы гостям, наблюдая, как к господину Иннару подсаживается девица в откровенном платье. На фоне шумящих, веселящихся и пьяных гостей Сильнейший и впрямь казался лишним. Не только и не столько убранством и статью. Лицо его, расслабленное, слегка растерянное, сияло необыкновенной чистотой. Ни цепкий взгляд, ни выдававшие возраст морщины на лбу, ни даже память о том, каким может быть Сильнейший в гневе, не ослабляли впечатления. И причину Дагборн прекрасно знал.

Искушенный взгляд телохранителя отмечал то, что для многих оставалось загадкой. Например, отчего господин Иннар, с головой нырнувший в запретные искусства, всё ещё оставался человеком – сострадательным, горячим, способным любить – несмотря на обагрившую руки кровь, возраст и метку Тёмного?

Дагборн не был ни магом, ни духовником, зато имел в прошлом столь многочисленные любовные связи, что потерял им счет задолго до провала в памяти, и считал себя мужчиной опытным – в определенном отношении. Одно бывший легионер знал наверняка: блуд убивает духовное в человеке. То, что господин Иннар оставался телесно чист, делало его одновременно уязвимым и надежно защищённым.

Многой грязи Илиан не замечал, попросту не понимая, что видит, да и дословных значений большинства ругательств не знал. Это позволяло ему слушать вопиющее сквернословие и не морщиться; окружающие принимали за черствость, Дагборн же видел, что его подопечный словно жил в другом мире, глядя на грязь и скверну поверх и не принимая её душой при каждой мимолётной встрече.

Впрочем, скверна и грязь липли к нему сами, с настырной настойчивостью. Вот и девица придвинулась ближе к вскинувшемуся Илиану, что-то шепнула с узнаваемо-пошлой ухмылочкой, кивая на лестницу в комнаты. Откуда такая в Ло-Хельме взялась? Никак, приезжая, с гостями в городе появилась.

– Что, Дария прислала? – приметив Дагборна, понятливо вздохнул Назар. – Ну, идём…

Пока продирались сквозь пирующих к двери, Дагборн следил за тем, как господин Иннар с непониманием разглядывал девицу, но ни сообразить, куда его так настойчиво приглашают, ни ответить не успел. В приоткрывшуюся дверь, чудом разминувшись с заслонившими проход мужчинами, скользнула невысокая фигурка, задержалась на пороге ненадолго, а затем так же юрко скользнула к лавке, на которой всё ещё сидел Сильнейший.

Дагборн даже вскрикнуть не успел бы: в рукаве Элеи блестнуло и тотчас исчезло заточенное лезвие. Исчезло вовремя – словно ощутив присутствие невесты, господин Иннар обернулся и тотчас встал, тревожно вглядываясь в лицо полуальдки.

– Почудилось, что не спишь ещё, – различил Дагборн, приблизившись. – Вышла воздухом подышать, ноги сами сюда принесли. Вижу, что недаром…

Сильнейший нахмурился, накинул капюшон, за локоть выводя невесту из шумной таверны. На них уже оборачивались: всё же господина Иннара тут знали многие, даже если и не узнали поначалу. Оставленная на лавке девица, чудом избежавшая скорой расправы, шустро переместилась поближе к шумной компании у очага.

– Чем ты думала? Одна, ночью? По незнакомому городу?

– Главная улица тут только одна, Сильнейший. Да и с пути не сбиться – свет и хохот вывели бы, куда нужно.

– А если бы я в другом месте был?

– Я бы пришла в другое место.

Никанор первым шагнул к среднему брату, нетерпеливо повёл плечами, с неудовольствием глядя на подмерзшую тропинку.

– Идём, что ли? До рассвета выспаться бы…

На полуальдку старший из клана Белого Орла только глянул с изумлением, но промолчал, как и его брат-близнец. Знал бы капитан Никанор дочь легата получше, не удивлялся бы ничему. Дагборн точно не стал, вздохнув про себя с облегчением, что никем не замеченная сцена в таверне разрешилась без крови. И ведь не дрогнула бы рука нелюди. Бывший легионер чувствовал таких – не дрогнула бы. И отнятая жизнь спать ночью не мешала бы. Так, раздавленный жук на пыльной дороге…

Как можно любить нелюдь? Верно, ответа и сам Илиан Иннар не знал. Чего можно ожидать от полуальдки, для которой жизнь человека стоит ровно столько, сколько и мера приносимой им пользы? У которой нет понятий о совести, сострадании или жалости? Ответов Дагборн не находил, но и вопросов у телохранителя не отбавлялось.

Главное, чтобы эти сомнения не почувствовала юная дочь легата.