Там, где гаснут звёзды

Эра Нова

Там, где гаснут звёзды

Глава 1

Сколько себя помню, я всегда любила звёзды. Эти далёкие огоньки всегда притягивали мой взор, манили своей непостижимостью и загадочностью. Отчасти эта любовь к небесным телам передалась мне от отца. Увлеченный изучением космоса, он забывал обо всём на свете. Даже о своей семье. В конце концов, когда пришло время выбирать между делом всей его жизни и семьёй, он естественно выбрал первое. Частично я его понимаю и, наверное, сама бы поступила так же. Но горечь обиды всё же не оставляет моё сердце с того, момента как отец меня покинул. Будто вместе с ним я потеряла что-то важное, но не понимаю что именно…

***

– Моя маленькая звёздочка, когда меня не будет рядом, просто посмотри на звёздное небо. Я тоже буду смотреть на него. Так ты будешь знать, что не одинока.

Папа осторожно приобнял меня и притянул к себе.

– Папа всегда будет наблюдать за своей любимой звёздочкой. Поэтому не плачь.

Вопреки его указанию хрупкие детские плечики затряслись в рыданиях. Тогда я ничего не ответила, потому что понимала, что мои слова ничего не поменяют. Мне хотелось бы вцепиться в папу, прокричать "Я не хочу, чтобы ты уезжал! Не хочу!", но я не могла произнести ни слова. Я знала, что этот день придёт, но не думала, что так скоро. Я ещё столько не успела сказать, столько не успела сделать…

– Все будет хорошо, милая. Ты справишься.

Папа продолжал обнимать меня, ласково гладил по голове, успокаивая. Так мы сидели довольно продолжительное время. Постепенно в его теплых объятиях я стала погружаться в сон.

Проснувшись утром я обнаружила, что отца нет. Он ушёл. Навсегда.

***

Очередной день, сопровождающийся скандалом матери. Я даже не помню с чего начался именно этот. Каждый раз причины были разными. Единственное, что повторялось из раза в раз, так это то, как умело она приплетала отца, обвиняя его во всех смертных грехах.

После развода мать стала сама не своя. Постоянно нервная, недовольная, уставшая. После работы она часто любила выплёскивать свой стресс на мне. Ведь на то у неё была веская причина.

– Вся в своего отца: такая же фанатичка, помешанная на своих дурацких звёздах! – закипая от гнева, она нервно размахивала руками, попутно наматывая круги по нашему огромному частному дому, похожему на музей ненужных вещей – просторному, но пустому.

***

Мы всегда жили в достатке. Не без помощи отца, естественно. Так как он был признанным научным сообществом учёным-астрофизиком, да ещё и директором Московского НИЦ, зарабатывал он более чем достаточно. Хоть его не было рядом, он обеспечивал нас и нашу мать полностью. Но ей не нравилось чувствовать себя зависимой от ненавистного ей человека, потому она устроилась работать бухгалтером в какую-то транспортную контору. К сожалению, в нашем захудалом городишке заработать много не получится, как бы не старался. Может поэтому она так сильно злилась?

***

Пока она разводила свою привычную тираду о моей неблагодарности и никчёмности, мой брат Максим находился на кухне, такой же холодной и стерильной, как и всё в этом доме. Под гудение полупустого холодильника и крики матери он совершенно спокойно сидел за столом, похлёбывая чай. Лишь изредка он бросал на меня презрительный взгляд, а потом снова утыкался в телефон, не обращая внимания на происходящее. Такая картина стала привычной для нашей семьи. Крики, ругань, сломанные вещи, а затем мучительная тишина. Мы все привыкли к такому укладу, превратившемуся уже в рутину.

Обычно я молча выслушиваю все её выпады. Но в этот раз отчего-то не смогла стерпеть. Возможно моему терпению пришёл конец. В груди кипела ярость, подавляемая всё это время. Я больше не могла сдерживаться и, в конце концов, из моих уст вырвались полные отчаяния слова:

– Почему ты его так ненавидишь? Он не сделал тебе ничего плохого!

Мать замерла. На её лице промелькнуло что-то вроде шока – я никогда не кричала в ответ. Затем, в мгновение ока её лицо исказила страшная гримаса гнева. Её глаза вдруг вспыхнули лихорадочным блеском. Жилы на шее напряглись, как канаты, а пальцы сжались в кулаки так, что костяшки побелели. Казалось, воздух вокруг неё загустел от ненависти.

– Ха! А ты всё продолжаешь защищать того, кто бросил своих собственных детей!

Её голос дрожал. Но не от слёз. А от яда, который копился годами.

– Он не бросал нас! – Выкрикнула я, и мой голос, казалось, раскололся от боли и ярости. Руки дрожали, кулаки сжимались до боли.

Ее взгляд, острый, как лезвие, пронзил меня насквозь.

– Да? И где же он сейчас? – В каждом слове сквозило ехидство, леденящее душу, словно она наслаждалась моей агонией.

– Он не бросал нас… – Мой голос дрогнул, слова застряли в пересохшем горле. Секунда колебания, а потом волна гнева и жгучей обиды захлестнула меня. Поддавшись чувствам, я выпалила с обжигающей ненавистью:

– Это ты его выгнала!

Её лицо на мгновение скривилось, прежде чем она залилась смехом. Истерическим, раздирающим, от которого кровь стыла в жилах.

– Я?! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! – Она схватилась за грудь, будто от боли, но глаза сверкали сумасшедшим блеском.– Поверить не могу! Собственная дочь сделала из меня вселенское зло. Интересно, где бы ты сейчас была, если бы не я? – Последние слова были почти шепотом, но от этого звучали ещё более зловеще.

Ярость исказила ее лицо, превратив его в маску безумия. Она ворвалась в мою комнату, распахнув дверь с таким грохотом, что стена вздрогнула. Словно ураган, она обрушивалась на всё, что было мне дорого. Книги срывались с полок, летели на пол с глухим стуком. Тетради с моими заметками, моими мечтами, беспощадно разрывались в её руках.

– Нет! Подожди! Остановись! Прошу, прекрати! – Мой голос перешел в истошный, отчаянный визг. Я металась по комнате, пытаясь перехватить её руки, умоляя, цепляясь за её одежду, но она отшвыривала меня, как досадную помеху, продолжая сеять хаос.

И вот её рука потянулась к телескопу. Моему старому, потёртому, но такому дорогому телескопу, напоминающему об отце. Она подняла его, словно ничего не значащую вещь, и с чудовищной, маниакальной силой швырнула в стену. Треск, скрежет, а затем жалкий звон разлетающихся стекол и искорёженного металла пронзил воздух, разрывая остатки моего самообладания.

Вся комната превратилась в руины: рваные страницы, сломанные карандаши, перевернутая мебель – каждый предмет кричал о её разрушительной ярости. Я стояла посреди этого хаоса, словно окаменевшая. Мои ноги приросли к холодному, усыпанному обломками моих надежд полу. Опустошение было таким всепоглощающим, таким леденящим, что оно словно вытеснило из меня воздух. И тогда, беззвучно, безвольно, по щекам потекли горячие, жгучие дорожки слёз, обжигая мою онемевшую кожу.

– За что? – выдохнула я, голос был чужим, тонким, едва слышным шёпотом. – За что ты так сильно… ненавидишь меня?

Я стояла, и каждый атом моего существа кричал от ледяного ужаса. Казалось, из меня выкачали всю кровь, оставив лишь стылую пустоту.

Мой взгляд бесцельно скользнул по разбросанному мусору и зацепился за что-то. На полу, среди осколков и рваных бумаг, лежала фотография. Та самая. Я с отцом в планетарии, его широкая улыбка, моя маленькая рука в его большой, надёжной ладони. Вспышка теплого света, а затем… ледяной душ. В голове пронеслись её слова, ее безумный смех. Щелчок. Обида, бессилие, боль – всё это нахлынуло мгновенно. Без раздумий я резко развернулась, не оглядываясь, не дыша, рванула прочь. Входная дверь распахнулась, выпуская меня на пронизывающий осенний холод. Ледяной асфальт нещадно жалил ступни, но я не чувствовала ничего, кроме жгучего желания бежать, бежать, бежать. Прочь из этого дома, ставшего тюрьмой, прочь от этого кошмара, подальше от неё. Куда угодно. Лишь бы не здесь. Ни секунды дольше.

Я бежала по улицам, которые знала как свои пять пальцев. Мимо скрипучих, ржавых качелей, где когда-то звенел наш с братом детский смех. Мимо разбитой витрины магазина, где когда-то пахло сладким мороженым и беззаботным счастьем. Мимо всего этого убогого, до отвращения родного ада, который я ненавидела всем сердцем. Ледяной ветер пронизывал до самых костей, заставляя мурашки танцевать по коже – но этот обжигающий холод свободы был в тысячу раз лучше, чем удушающая, тошнотворная мысль о возвращении.

Я бежала, пока легкие не начали гореть, пока каждый вдох не превратился в пытку, пока жгучая усталость не стала вязать ноги. Тело молило о пощаде, и я, едва не споткнувшись, рухнула на ближайшую скамейку, что маячила в поле зрения, словно спасительный островок. Приземлившись на эту повидавшую виды, шершавую лавочку, я подняла голову к небу. Звёзды всегда были моим убежищем, моим молчаливым утешением: стоило лишь взглянуть на их далекий, мерцающий свет – и все тревоги растворялись, словно дым. Но сегодня, словно в насмешку над моей разбитой душой, небо было глухим и пустым, не видно было ни единой звёздочки.

Именно в этот момент, когда отчаяние начинало подступать к горлу, в поле моего зрения случайно попал человек, выходивший из тускло освещенного, обшарпанного круглосуточного магазина.

– Ян?! – Мой голос сорвался в испуганный, почти неверящий крик, прорезая ночную тишину. – Ян, ты что ли?!

Парень в свою очередь застыл на месте, его глаза округлились до предела, отражая не меньший, чем у меня, шокированный ступор.

– Ч-что ты тут делаешь? – Его слова прозвучали сквозь стиснутые зубы, а в голосе слышалась дикая смесь недоверия и обвинения. – Ты за мной следишь!?

Глава 2

Ян Кузнецов был одноклассником моего младшего брата и по совместительству его другом. Брат приглашал его домой пару раз, а потому я очень хорошо его запомнила. На вид он был неряшливым. Темно-русые волосы, всегда растрепанные, падали ему на глаза, мешая обзору. Вид у него постоянно был уставший и отрешенный, будто сходу говорил "Лучше ко мне не подходить". А мешковатое худи вкупе с рваными джинсами делали его, и без того отталкивающий вид, ещё более небрежным. Удивительно, насколько они с моим братом – идеальным образцом для подражания, всегда одетым с иголочки – вообще нашли общий язык. Однако мой брат тоже отличался от большинства мальчишек, обычно резвых и общительных. Он предпочитал шумным компаниям и двигательной активности спокойное времяпровождение, в основном дома. Скорее всего на этой ноте они с Яном и сошлись. В общем-то мне было абсолютно всё равно с кем общается мой брат. До поры до времени.

Однажды мне, как старосте, поручили отнести тетрадки в класс. И я абсолютно случайно в этом классе обнаружила сочинения десятиклассников о том, кем они мечтают стать в будущем. Ну не могла я пройти мимо такого повода собрать компромат на своего братца.

"Будет на что надавить, когда в следующий раз пойдёт матери жаловаться на меня", – подумала я.

Пока искала листочек брата, случайно наткнулась на сочинение Яна Кузнецова. И что-то меня зацепило, решила я его полностью прочитать. Я перевернула страницу и углубилась в чтение. Буквы были выведены аккуратным, но каким-то механическим почерком, будто автор писал это через силу:

"Я хочу стать инженером-конструктором, потому что это перспективная профессия. У меня аналитический склад ума, и я должен развиваться в этом направлении. Инженеры создают полезные вещи для общества, а я хочу быть полезным…"

Я чуть не фыркнула от возмущения. Это было настолько шаблонно и фальшиво, что аж резало глаза. Но потом заметила едва различимые следы ластика – будто первоначальный текст был стерт и переписан. Приглядевшись, я разобрала слабые отпечатки прежних слов:

"Я мечтаю… академия художеств… мои картины…"

Следующие строчки были так старательно затерты, что бумага местами протерлась насквозь.

"Вот оно что…" – прошептала я, ощущая странное возбуждение. – "Как интересно… Значит художником мечтаешь стать?"

В этот момент за спиной раздался шум. Я резко обернулась и увидела самого Яна, застывшего в дверях с раскрытым от ужаса ртом. В его глазах читалась паника дикого зверя, загнанного в угол.

– Ты… что это читаешь? – его голос дрожал, а пальцы судорожно сжимали ремень рюкзака.

Я медленно поднялась со стула, не выпуская злополучное сочинение из рук. Глядя на его реакцию, я всё поняла без слов. Он явно не хочет, чтобы об этом узнали. Особенно его драгоценная мама.

– О, Ян… – я сладко растянула слова, наслаждаясь его испугом. – Кажется, у нас с тобой появилась общая тайна.

Он побледнел ещё больше, и мне стало почти жаль его. Почти. Но это чувство быстро утонуло в сладком предвкушении власти. Не то, чтобы я имела на него виды. Мне вовсе не было до него дела. Но держать кого-то в ежовых рукавицах не так уж и плохо.

– Чего… чего ты хочешь? – прошептал он, делая шаг назад.

Я улыбнулась своей сладко-ядовитой улыбкой.

– О, не волнуйся, Кузнецов. Пока просто… будем считать, что ты мне должен.

Повернувшись, я демонстративно положила сочинение обратно в стопку и направилась к выходу, оставив бедного мальчика в полном недоумении.

Может я бы так и не воспользовалась его слабостью, вовсе позабыв об этом случае. Всё-таки я не такой ужасный человек. Но судьба распорядилась иначе, снова столкнув нас друг с другом в неожиданном месте, в неуместной ситуации.

***

– Ч-что ты тут делаешь? Ты за мной следишь!? – раздался нервный голос юноши, явно недовольного моим появлением.

Я, сидящая в легкой домашней одежде в самый разгар холодной осени, вопросительно посмотрела на него:

– Ты серьёзно?

Он, осмотрев меня с ног до головы, понял поспешность своих выводов, и тяжело вздохнул:

– Ладно, меня это не касается…

Я заметила, что несмотря на попытку сохранить равнодушный вид, он колеблется, не решается уходить. Он взглянул на меня, всю покрасневшую от холода, и что-то дрогнуло в его глазах.

– Держи. – Ян протянул мне свою куртку, которую я без лишних слов приняла. От неё всё ещё исходило тепло и древесный аромат.

Наверное я выглядела сейчас несчастной словно маленький бездомный котёнок. Слабая, никчёмная, жалкая. Я ненавидела такую себя. А ещё больше ненавидела, когда кто-то видел меня такой. В груди всё сжалось от беспомощности моего положения и я, сквозь зубы проговорила:

– Одолжи телефон пожалуйста.

Я решила позвонить отцу. Его номер – единственный, который я знала наизусть, потому что он был единственным человеком, которому я звонила.

Казалось гудки длятся целую вечность. Я уже потеряла надежду дозвониться, как вдруг он поднял трубку.

Я попыталась говорить максимально естественно, не выдавая что что-то случилось:

– Алло. Привет, пап.

На той стороне провода послышался строгий леденящий душу голос:

– Люсия? Я сейчас занят. У тебя что-то срочное?

Тишина. Сердце колотилось так громко, что я боялась – он услышит. Дрожащие от холода пальцы крепко сжали телефон. Сдерживая слёзы, я прикусила губу. "Хочу увидеть тебя" – пронеслось в мыслях, но сказала я совсем другое:

– А, ты занят. Прости, что отвлекаю. Тогда потом созвонимся.

Ни сказав ни слова в ответ, отец бросил трубку. Звук окончания звонка сработал как спусковой курок и из моих глаз снова хлынули слёзы. Я так хотела, чтобы папа в этот момент оказался рядом и прямо как в детстве успокоил меня, погладил по голове. Но, увы, реальность жестока. Папа очень далеко и даже не подозревает о том, что со мной происходит.

К сожалению, я была не одна. Ян стоял рядом, и его молчаливый взгляд обжигал сильнее материнских криков. Каждая слеза, скатившаяся по моему лицу, каждое предательское всхлипывание – всё это он видел. Я сжала кулаки, пытаясь остановить дрожь, но тело не слушалось. Хуже всего было то, что в его глазах я не увидела насмешки – только странное сочувствие и жалость, которые ранили больнее любой жестокости. С этим осознанием мне стало настолько неловко, что хотелось провалиться под землю от стыда. Взяв себя в руки, я небрежно вытерла щёки, успевшие стать мокрыми от дорожек слёз, и обернулась к Яну с притворной улыбкой на лице.

– Спасибо, – проговорила я фальшиво приторным голосом, протягивая ему телефон. Ян молча взял его и убрал в карман джинс.

Стараясь разрушить ту неловкую атмосферу, что сама и создала, я решила разговаривать в своей привычной шутливой манере:

– Ох, кажется мне придётся сегодня ночевать на улице… Ах, бедная я, несчастная… Вот бы кто-нибудь приютил меня…

– Неужели ты хочешь заночевать у меня!? – спросил он раздраженным тоном.

– А ты предлагаешь?

Он прикрыл глаза и тяжело вздохнул. Казалось, внутри него сейчас разгорался внутренний конфликт. Ну ещё бы! Человек, который его шантажировал, оказался в такой ситуации. Каким бы добрым ты ни был, но пустить его к себе домой равносильно тому, как самовольно залезть в пасть тигру. Он и так мне сильно помог, одолжив куртку и телефон.

Я не ожидала положительного ответа, но вдруг он нарушил тишину, раздражённо отчеканив:

– Ладно. Хорошо. Переночуешь у меня. Но только сегодня.

Мои глаза округлились от удивления. Я не могла поверить своим ушам. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить сказанное им. Стараясь скрыть свою растерянность, я радостным голосом декларировала:

– Янусик, я знала, что ты добрый человек!

На его лице появилась странная гримаса, полная разочарования принятым решением. Он даже не нашёлся что ответить.

– Да ладно тебе, Янчик. Мы же друзья. – Я кокетливо подхватила его под руку. Хоть он и пытался сопротивляться, но хватка моя была слишком крепка. Поэтому мы в таком положении направились к его дому.

– Мы с тобой не друзья, – сухо отрезал он.

Несмотря на то, что буквально минуту назад я плакала, на моём лице отчего-то расползлась улыбка, а в груди разлилось странное тепло.

– Ага, я знаю.

Дорога до его дома казалась бесконечной пыткой, хотя и заняла не больше пяти минут. Каждое моё движение по шершавому, пронизывающему холодом асфальту отзывалось жгучей болью в ступнях, защищенных лишь тонкими, мокрыми носками. Пальцы ног коченели до онемения, и я чувствовала, как холод ползет по щиколоткам, пробираясь под куртку. Ян шагал рядом, напряженный как натянутая струна, каждый его мускул словно кричал о глубоком недовольстве и раздражении. Его застывший профиль был непроницаемым, излучая лишь холодную отстраненность. Я же, напротив, ощущала странное, почти пьянящее воодушевление. Каждый шаг по этому ледяному асфальту отдалял меня от того ненавистного, удушающего дома. Я была свободна. По крайней мере сейчас.

Когда мы наконец подошли к неприметному, серому подъезду пятиэтажки, похожему на сотни других, Ян резко остановился. Воздух вокруг него словно сгустился.

– Три правила, – отчеканил он, его голос был низким и четким. – Первое: веди себя тихо. Второе: не трогай мои вещи. Третье…

Он резко повернулся ко мне, и в его глазах застыла холодная, пронизывающая серьёзность. Я уже знала, что он хотел сказать. Эта мысль, словно игла, кольнула меня, и я, не дав ему договорить, перебила с едва скрытым вызовом:

– Не говорить про то, что ты хочешь стать художником, верно? Не волнуйся, я могила.

Я показательно, с нарочитой театральностью, провела пальцами по губам, запечатывая их на «молнию», а затем с легким щелчком выбросила воображаемый ключик через плечо, наслаждаясь моментом. По его лицу пробежала быстрая гримаса раздражения, но Ян лишь глубоко, сдавленно вздохнул, словно проглотив слова, и резко распахнул дверь, приглашая меня войти в мрачную, сырую глубину подъезда.

Подъем по четырем этажам лестничной клетки был долгим. Каждый шаг отзывался гулким эхом в прокуренном, пахнущем затхлостью подъезде, где старые лампочки мигали, едва разгоняя тьму. Наконец, мы оказались у двери в квартиру Яна. Мы шагнули внутрь, и нас встретила приятная на вид женщина, одетая в домашний фартук, от которой исходил теплый, уютный запах готовящейся еды.

– С возвращением, сынок. А это… – Её взгляд скользнул с Яна на меня. Она застыла в недоумении, широко распахнув глаза.

– Сестра Максима Соколова, – отрезал Ян, его голос был на удивление сухим, словно он пытался быстро и категорично оправдать моё внезапное, неуместное появление на пороге их дома.

– Здравствуйте! Очень приятно, я Люсия. Но все зовут меня Люся, – спохватилась я, стараясь наигранно улыбнуться, чтобы хоть немного сгладить сгустившуюся неловкую атмосферу.

Женщина внимательно, почти изучающе, оглядела меня с ног до головы. Её взгляд остановился на моих босых, испачканных ступнях и затем на куртке Яна, в которой я была. Она, несомненно, почувствовала неладное, уловила каждую деталь моего хаотичного вида. Но, к моему искреннему удивлению, на её лице не отразилось ни тени вопроса. Вместо этого она тепло, радостно улыбнулась:

– Здравствуй, Люся. Проходи скорее! Сынок, мог бы и сказать, что такую красавицу к нам домой приведёшь!

Ян злобно, испепеляюще посмотрел на меня, его глаза вспыхнули негодованием, но он скрипнул зубы и, не проронив ни слова, резко развернулся и направился в свою комнату.

Тем временем его мама заботливо принялась помогать мне раздеться, снимая с меня куртку, и мягко пригласила в ванную, попутно ласково рассказывая, что у них где находится. Она с первого взгляда поняла, насколько я промерзла. Она сразу же дала мне свою мягкую, уютную домашнюю одежду и пушистые шерстяные носки. Я ощутила, как нежное тепло разливается по телу, изгоняя остатки холода. А затем она привела меня на кухню, где воздух был пропитан запахом домашней еды, и налила мне дымящийся, ароматный чай с лимоном.

– Что кушать будешь? У нас есть…

Не успела я моргнуть как передо мной был накрыт целый пир: тарелки ломились от золотистых, румяных домашних котлет с рассыпчатой гречкой, яркий, свежий винегрет, и аппетитные, пышные пирожки с капустой. Все это выглядело настолько невероятно аппетитно, что слюнки невольно потекли, и живот заурчал в предвкушении. Конечно, мне было невыносимо неловко принимать такое гостеприимство. Я ведь видела эту женщину впервые в жизни, а она так искренне, с такой материнской заботой хлопотала вокруг меня. Я нерешительно подняла на неё взгляд, мои глаза безмолвно вопрошали: «Мне… мне действительно можно это съесть?».

– Кушай, кушай, – утвердительно, с теплотой произнесла она и, по-матерински мягко улыбнувшись, добавила: – Согреешься быстрее.

В моей груди разлилось что-то неведомое, незнакомое, но такое невероятно тёплое, словно что-то внутри меня растаяло. По лицу сама собой расползлась нелепая, возможно, глупая, но абсолютно искренняя улыбка.

– Спасибо вам большое, – прошептала я, чувствуя, как голос немного дрожит. – Доставляю вам тут столько неудобств…

– Да какие неудобства, милая. Ян редко кого-то к нам приводит. А мне наоборот только в радость гостей встречать, – она внезапно потянулась ко мне и ласково, почти невесомо, потрепала меня по голове, словно я была её собственной дочерью. – Особенно таких хорошеньких.

Я смутилась, почувствовав, как жар приливает к щекам, и неловко, торопливо принялась за еду. В тот момент мне казалось, что эти, на вид совершенно обычные домашние блюда, были самой вкусной едой за всю мою жизнь. Каждый кусочек таял во рту, оставляя послевкусие не только еды, но и чего-то большего. Тот вечер был для меня особенным, поворотным моментом. Тогда я впервые по-настоящему поняла, каково это – ощущать тепло искренней, безусловной материнской любви.

Глава 3

Через какое-то время Ян вышел из своей комнаты. Наверняка он спешно что-то прятал, убирая все нежелательные для показа вещи подальше от моих любопытных глаз. Его лицо было привычно хмурым, словно высеченным из камня, и он тяжело рухнул на стул за столом, молча схватив пирожок.

– Ян, ну разве так можно? – Материнский голос, мягкий, но непреклонный, заставил его дернуться. – Поешь нормально сначала, потом уже мучное. – Эти, казалось бы, обыденные нотации словно поймали его с поличным, поставив в неловкое, почти детское положение. Щеки Яна чуть потемнели – он явно почувствовал себя не в своей тарелке и принялся оправдываться: – Да я поел до этого. Честное слово.

Для меня эти, казалось бы, обыденные фразы, этот спокойный тон, были чудом, диковинкой. Оказывается, можно просто разговаривать. Без криков, без скрытой злобы, без необходимости защищаться от каждого слова. Мягкое, обволакивающее тепло, пропитавшее эту крохотную, но такую уютную квартирку, в тысячу раз превосходило наш ледяной дом, огромный по размерам, но пустой внутри. От этой мысли, словно от невидимого удара, сердце сжалось в горький комок. На меня нахлынула волна такой глубокой, пронзительной тоски, что захотелось сжаться и исчезнуть.