Держи жабу

Я смотрю прямо ему в лицо. Оно ошарашенное, но, как всегда, красивое. И раздражающее. Второе качество затмевает первое. Пытаюсь уловить его мысли, но, судя по всему, в эту минуту он находится за пределами своего разума. Жду, когда он вернётся. Спасибо Балбесу за вежливость – ждать приходится недолго.

– Покажи.

Это он про фото.

– Нет.

А это я – железобетонно.

Он вздохнул. Это было ожидаемо.

– Откуда у тебя фото Среды?

А вот это нет. Откуда он знает, как зовут мою жабу?

– Ты что, следишь за мной?

– Нет. Но это же Среда.

– Да. И?

Мы смотрим друг на друга, как идиот на идиота. Теперь мы оба покинули свои разумы и медленно катимся к маразму. На самокатах, если вдруг кому интересно.

– Да, это Среда…

– Откуда она у тебя?

– Я её нашла во время обеда в школьном дворе около месяца назад.

– И тебе не стыдно?

Вот это предъява. Стыдно? За правду? Или за жабу?

– За что?

– Поверить не могу, что ты молчала всё это время.

А должна была доложить? Наше общение держится на взаимном раздражении, посредственном юморе и нескольких делах. Не на разговорах. Не на словах.

Не на жабах.

– Не хотела давать тебе повод для шуток. Ты каким образом узнал, что её так зовут?

– В смысле? Это моя жаба, Цапля, – неожиданно для меня возмущается Балбес.

Так вон оно что. Теперь понятно. Теперь всё встало на свои места, затем снова встало, село, пробежалось, поскакало, покрутилось и наконец рухнуло на пол без сил. Вслед за принятием ситуации пришло осознание: это конец. Среда и Цапля больше не лучшие друзья навсегда. Между ними встал какой-то Балбес.

Только третий лишний не он, а я.

Жабу нужно будет отдать. А сейчас нужно что-то сказать.

– Я не знала, что у тебя есть жаба. И что она потерялась – тоже не знала.

Скомканная фраза, зато без лишних слов.

– Неудивительно, – он всем видом изображает обиженного, – ты же совсем мной не интересуешься.

Ага, понятно, я всё неправильно поняла. Сегодня не траурная среда. Сегодня среда обвинений.

– В каком смысле? – спрашиваю я его с полным непониманием происходящего.

– Да в прямом. Спросила бы, как у меня дела, я бы сразу сказал: плохо, отвратительно, кошмарно! Потерял любимую жабу! Но тебе неинтересно.

От его слов стало не по себе, будто я чёрствый сухарик, а он большая, мягкая и сладкая булочка.

В его словах сквозит обида. Стало холодно.

– Прости, – захотелось оправдываться, – я просто… ты ведь и сам не спрашиваешь, как мои дела, и я…

– Да ладно тебе! – он оскалился. – Я просто пошутил.

Улыбка Балбеса, как лавина, снесла карабкающееся по мне чувство вины. Наваждение прошло: нет, это всё ещё противный Балбес. Он сухарь. Нет. Он камень с лицом. Булочка – это я, и меня сейчас укусили. Больно укусили.

– В 15:00 в парке. Сегодня. Верну твою жабу.

Это сказал ему мой затылок, а не я. Мне захотелось бежать. Без слов. Но затылок был вежлив.

– Подожди…

Ждать мне тоже не хочется. И идти на уроки – не хочется. Ничего не хочется.

Маршрут был успешно перестроен. Прошу меня простить, госпожа Корица, но сегодня я выбираю незнание и тьму. Биологии не будет, я иду в медпункт.

Школьный фельдшер не был строг, так как был добр. Он внимательно выслушивает мои жалобы на головную боль, головокружение и слабость, измеряет давление и, видя цифры порядочно ниже привычного, благополучно отпускает домой. На самом деле всё, на что я жалуюсь, правда. Давление не подкупишь, как и сердце. На самом деле, я безмерно люблю осень, но вот переживаю её с трудом.

Но в любой другой день я бы стерпела всё это, стиснув зубы, если бы не другая боль. Мне следовало бы сказать фельдшеру: «Он пошутил над моими чувствами, и теперь я чувствую злость, обиду и ужасную, колющую рёбра печаль, поэтому я не могу более присутствовать на уроках. Я не могу понять, почему, и от этого ещё больше злюсь на себя. Ещё и жабу нужно вернуть… Этот Балбес… Эта среда».

Это среда, мои чуваки.

Траурная среда.

Прощальная среда

Нам со Средой выпал час для того, чтобы попрощаться. Пожалуй, в этом нуждаюсь только я: всё-таки её настоящий и любимый хозяин – Балбес. Было ли ей хорошо со мной? Надеюсь. Будет ли она меня помнить? Едва ли.

Радует одно: жабы не болтливы. Мои секреты она сохранит. Хотелось бы верить, что, будь у неё такая возможность, то есть голос, она бы всё равно меня не выдала. Хотя бы в знак благодарности за сыр.

Наконец-то мы в сборе. Среда в переноске, я – в трауре. Прекрасно. Пора.

Ноги идут как будто без меня. Мой единственный друг. Моя жаба.

Балбес стоит у входа в парк, облокотившись на автоматические ворота. Мне отчаянно хочется, чтобы они резко открылись, и он упал.

Балбес улыбается, завидев нас. При виде жабы его улыбка становится ещё шире. Взяв жабу на руки, он превращается в чеширского кота. Мерзкий самовлюблённый болван. Смотреть на него тошно. Он прямо светится. Отвратительно.

Взмах руки. Я повернулась и собралась идти в обратную сторону. Пока, жаба. Будь ты проклят, Балбес.

Он поймал меня за руку.

– Постой!

Злость испугалась. В связке со взглядом, это прозвучало смущённо, тихо и нежно, и мы оба замерли от неожиданности. Я делаю вид, что увлечённо рассматриваю что-то очень интересное у себя под ногами. Так, соберись! Этот негодяй украл твою жабу, пошутил над тем, что по-настоящему важно и совсем не важно, что жаба его, а для Балбеса совершенно естественно быть шутом. Злись на него! Не поддавайся! Он притворяется. Это просто роль, маска, обман, шутка…

Пауза затянулась. Паника сковала меня – ни словечка, ни шажочка. Он тоже притих, но его молчанию я не адвокат.

Ситуация вышла глупая.

– Кажется, Среда тебя полюбила, – начал он прогонять неловкую паузу, – не хочешь прогуляться вместе с нами?

Полюбила… Это красное слово на «л». Щёки начинают пылать, а значит, и краснеть.

– Что? Зачем?

– Затем, что теперь это, вроде как, и твоя жаба тоже. У меня она жила месяц до пропажи, и у тебя месяц – после пропажи.

Он говорит серьёзно, без кривляний и шуток, и спокойствие удивительно красит его лицо. Только не это. Пусть лучше шутит.

– Выходит, наши права на Среду равны?

Балбес смеётся искренне и чисто. Я окончательно робею. Это так не похоже на его обычный смех. Обычно он смеётся, как шакал, сейчас – нет. Это – смех ребёнка, мальчишки лет пяти или около того.

– Я знал, что ты притворяешься.

Он опять меня озадачил. Эта среда из траурной становится вопросительной.

– Ты о чём?

Ого, да я молодец! Один вопрос, три слова, девять букв и сто тридцать ударов сердца в минуту.

– У тебя отличное чувство юмора. И улыбка красивая. Пользуйся ими почаще.

Снова хочется убежать. Ой, лучше бы ты молчал. Сто сорок ударов в минуту и тонна панического безмолвия.

– Выходит, что так. Наши права равны, и я пользуюсь своим правом позвать тебя гулять. Согласиться или нет – это уже твоё право.

Сейчас я его не узнаю. В редких случаях Балбес снимает клоунскую маску, но сейчас – он сбросил и клоунскую корону. Передо мной не Король клоунов и не Балбес. Нет. Передо мной стоит настоящий человек, точнее, настоящий парень. Совсем неплохой. Если честно, по-настоящему милый парень. Это ужасно.

Меня вдруг охватила паника: язык немеет, руки тоже. Но голова, как под гипнозом, кивнула.

– Тогда вперёд! Кофе, чай, блинчик? Выбирай, я тебя угощу.

Хочу спрятаться, но некуда. Я и без угощений сгораю от смущения. Но раз уж предложил – будь добр, настой из ромашки и мяты.

– Ничего не надо, – язык не хочет слушаться.

Уйди, чтобы я смогла убежать.

– Тогда блинчик и какао. Среда голодная, имей совесть.

Желудок предательски заурчал. Голова кружится. Ладно, сегодня ты победил, но только потому, что выбор встал между тобой и голодным обмороком в парке.

Он прав: Среда голодная. Полюбила она меня или нет, но я-то её люблю…

И вот, мы сидим на лавочке: Балбес, Среда и Цапля. Едим блинчики, пьём какао с маршмеллоу и молчим. Болтает тут только моя нога. Или скорее трясётся… от нервов…

Обед оплатил он. Это отвратительно, но справедливо. В конце концов, он победитель, и зелёный трофей достанется ему. Имеет он право утешить проигравшего соперника ужином? Да. Это унизительно, но у меня не хватило сил отвертеться. Клянусь, если бы не анемия, я бы так просто не сдалась. Я бы боролась до конца. Что ж, будет уроком. В следующий раз я буду готова к бою. С этого дня буду есть только мясо.

Это неправда. Я так не смогу. Но ворчание всегда утешает.

Молчать вместе с милым Балбесом не так страшно, как говорить. Он перестал пугать меня излишним вниманием, и пульс опустился примерно до девяносто пяти, а Балбес опустился до… до Балбеса. Это всего лишь он. Только милый. Всё нормально.

Блинчик очень вкусный. В нём ветчина, сыр и грибы. Услышав последнее слово, он состроил брезгливую рожицу. Кажется, ему не нравятся грибы. Теперь мне известно его слабое место: как чеснок у вампиров.

За двадцать минут я достаточно освоилась, чтобы уйти в свои мысли. Даже сделала мысленную заметку-напоминание: добавить этот день в список наших дружеских дел. Тревога отступила, нога успокоилась. Мы, наверное, друзья. Своеобразные, но всё же друзья. Всё нормально.

Как на зло, именно в этот момент он спрашивает:

– Что ты любишь?

От слова на букву «л» я опять смутилась и обратилась в одну сплошную панику. Ну вот опять. Так хорошо молчали.

– Что?

После сегодняшнего дня он точно решит, что я дура. Я вот уже так решила.

– Что ты любишь? Какие фильмы, книги, музыку, еду? Что ты любишь?

Я собираю все силы, что у меня есть, чтобы прогнать наваждение и возвращаю кое-какую долю самообладания. Это просто Балбес. Мой друг Балбес. Всё хорошо, мы просто непринуждённо болтаем. А это просто слово на «л». Что я люблю?

– Я люблю добрые фильмы и фильмы со смыслом, но редко нахожу что-то по-настоящему стоящее. Книги люблю больше. Нравится классическая литература и современная проза. Музыка… Постой, тебе правда интересно? С чего вдруг?

Я поворачиваюсь и с ужасом узнаю, что всё это время он пристально смотрел на меня. Щёки зарделись.

– Мне всегда было интересно, Цапля.

Да что это за среда такая?

– Ты опять шутишь?

Конечно, он опять шутит. За сегодня это уже надоело. Он меня раздражает.

– Откуда столько недоверия? – спросил самый большой в школе шут.

Простите, тут Король клоунов интересуется, почему же я ему не верю? Почему? Даже не знаю. Может, потому что я Цапля, а ты Балбес?

– Ты всегда шутишь, – бросаю ему лаконичное и язвительное объяснение.

Когда он не кривляется, его лицо невозможно разгадать. Совершенно бесполезно. Мимика кое-как выдаёт эмоции, мысли и планы, скупо так, да и не всегда точно, но всё же подкидывает шансы на понимание. Без неё его лицо стало голым. Лицо – без ничего. Пустой лист. Камень, но теперь без лица. Знаю, со всеми людьми так, но сейчас речь о конкретном индивидууме.

Камень говорит:

– Я не всегда шучу и бываю не только весёлым, но и… в общем, разным. Просто ты меня замечаешь только таким.

Он изображает гримасу: натянутая улыбка, кривая-косая, чересчур широкая и фальшивая – без глаз. Пальцы тянут щёки, чтобы те разошлись и пропустили зубы вперёд. Сплошные зубы. Какао вдруг стало горчить. Это я его огорчила: на душу лёг тяжкий груз.

– Неправда.

Это не точно. Я себя плохо знаю.

– Правда.

А вдруг он прав? Я сухарик?..

– Я не замечаю, потому что это происходит не при мне, – оправдания лезут наружу.

Спасаются, крысы. Видят – корабль тонет.

– Цапля… Если не подхожу к тебе – ты не подходишь сама. Если бы я не шутил, мы бы вообще не разговаривали. Ты бы не обращала на меня внимания так же, как на всех остальных. Ты же не общаешься ни с кем.

Он прав. Правда острая, как и его клыки.

– Что с тобой? Тебе неинтересно? Ты заклятый интроверт? – тон смягчается. Упрёк превращается в уговор, мол, давай, признайся, тебе просто нравится высокомерно стоять в стороне.

Нет, всё не так.

– Я просто боюсь.

На самом деле не просто, а ужасно. Я ужасно боюсь. Сердце бьётся так сильно. Иронично: я же такая слабая.

– Чего?

Чего я боюсь? Я боюсь быть лишней, боюсь навязываться, боюсь быть помехой. Я боюсь, что, если покажу улыбку – её загрызут. Боюсь, что, если протяну руку – в неё плюнут. Я боюсь ошибиться и назвать другом предателя. Боюсь обрести и потерять. Быть одиноким, не зная дружбы – терпимо, но одиночество после дружбы – невыносимо. Было и не стало, попробовал – и исчезло. Дали и отняли. Я боюсь потерять то, чего нет, потому что это уже случалось. Мне страшно пострадать снова, страшно открыться и стать уязвимой. Мне безумно страшно.

Слова кружатся, летают, но беспорядочно. Не как птицы, а как перья, что остались от них после охоты. Но не плавно, нет. Охота не летняя – осенняя.

И что за зверюга караулит пташку в грозу?

– Боже мой, прости, я не хотел. Ты чего? Эй, эй… перестань.

Что я должна перестать делать?

–– Я не хотел, чтобы ты плакала.

Ах вот оно что. Я плачу.

Отвратительно. Теперь я не только дура, но и нытик.

Соберись! Да, он сейчас надавил на больное место. Ударил под дых, прямо в солнечное сплетение. И вот оно, пожалуйста, тут как тут: солнечное затмение. Ерунда. Это ерунда. Обычный пустяк, глупая мелочь. Всё временно. Не видно солнца? Ищи луну. Ты терпела годами, что ж, сейчас – дала слабину. Так и быть, прощается. Теперь хватит. Наплакалась? Тогда соберись, тряпка, и борись.

А с кем бороться-то? С собой или с ним?

Нет. Бежать.

И я побежала.

– Подожди! Я правда не хотел…

Он побежал за мной, но, наверное, решил, что это выглядит подозрительно со стороны, и вскоре остановился. Самая короткая в истории погоня.

Это правда было бы странно. Я плачу, он меня догоняет. Какая-то мыльная опера или документалка про маньяка наяву.

Я подошла достаточно близко, чтобы обжечься, но не слишком, чтобы сгореть. Думаю, смогу восстановиться, как птица феникс: из пепла и крови возрождается воин.

Завтра всё наладится. Это я про пульс, вновь достигший ста сорока ударов. Бег явно не на пользу сердцу.

Всё остальное не имеет и крупицы смысла. Чувства? Абстрактны. Мысли? Переменчивы.

Завтра будет новый день.

Завтра будет новый день.

Завтра будет новый день.

Я твержу это себе уже несколько часов. Фраза порядком приелась. Мы с ней успели выпить чай, сделать домашку, покрутиться на кресле, искупаться, лечь спать и… обе не заснули.

Вот она – сидит у меня на плече. Потом на груди. Пытается задушить. Я поворачиваюсь на бок. Она спускается вниз и хватает меня за ноги. Я брыкаюсь. Она щекочется. Я прячусь под одеяло – она печёт. Сбрасываю одеяло – она морозит. Я направо – она слева. Я налево – она справа. Закрываю уши – лезет в нос. Дышать тяжело. Глупый пульс мог бы быть хотя бы чутка помедленнее.

Какая бестолковая ночь. Темнота без сна бессмысленна.

Завтра будет новый бессмысленный день.

Сон Балбеса

Балбес давным-давно спал. Девушки переживают всякие глупости тяжелее парней – это ни для кого не секрет. Пока Цапля крутилась в кровати, как курица в кастрюле, он спал. Ей было бы обидно это узнать, так что будьте так добры – не рассказывайте ей. Это будет наш секрет.

У меня много секретов. Некоторые из них мне великодушно подарили. Некоторые я обнаружила на дне луж, во дворах и в кустах. А некоторые – мои собственные, неизвестные никому, сокровенные…

Да… Сколько тайн, сколько загадок! Я держу их, но не в лапах, а в укромном месте, по соседству с желудком и сердцем, потому что так надёжнее. Чудное место такое: холодное, но тёплое; тёмное, но светлое. Не помню, как называется, но люди ещё спорят, есть оно или нет, и если есть, то куда девается после смерти.

Балбес спал. Простим его за это. Нет, он не циничная свинья, не чёрствый сухарь и не камень – без разницы, с лицом или без. Он всего-то уставший парень с уравновешенной нервной системой. Убедительная просьба: не завидовать.

Он спал не потому, что ему было всё равно на Цаплю. Нет. Ему было скорее всё равно на себя – его рацион, мягко говоря, был ужасен. Дряни он ел чаще, чем еду. Без шуток, я в замешательстве, как его до сих пор не постиг гастрит.

Так вот. Ему было не всё равно, но он устал. Не сомневайтесь, он искренне хотел бы решить проблему прямо сейчас, но не мог, поэтому спал – делал всё возможное в сложившейся ситуации. Завтра будет новый день. Завтра он решит проблему. А сейчас он спит.

Но не совсем спокойно. Думаю, эта деталь должна сделать его вину чуточку мягче? Балбес тоже немножко страдал. Так ведь лучше? Так – честно?

Да. Балбеса мучили ночные кошмары так же, как Цаплю мучили дневные мысли. Она не могла уснуть, так как нужно было отбиваться от тоски и тревоги. На него нападали во сне: в тот самый момент, когда человек абсолютно беззащитен. Во сне он не мог бежать, не мог сопротивляться. Он был слаб.

Он вечно смотрел, как смеются над его зимой, любил её и молчал, неподвижно, не в силах заступиться. Он растерянно смотрел, как Цапля плачет, но не искал книжного вора. Он равнодушно позволял бусинкам навсегда затеряться в щелях паркета. Он ничего не мог сделать, и потому был жалок. Жалок, труслив и слаб.

Сны были правдоподобны. Это было мучительно. Иногда он говорил во сне, иногда ругался и даже рычал; смеялся, плакал, дёргался и сжимал челюсть. Его мускулы напрягались в реальности, потому что во сне напрягались парализованные нервы.

Сегодня ему снилась она. Вот она – плачет. Сначала тут, потом там. Сначала рядовой шут забрал у неё книжку. Балбес не помог ей – и она плачет. Тяжело так. Молча.

Потом она падает и подворачивает ногу. Он не может её поднять, так как не может даже шелохнуться. Ей больно. Она плачет. Он не может ей помочь. Он слабак.

И вот опять – она. Стоит одна посреди болота. Шаг вправо, шаг влево не может ступить – утонет. Только маленький островок под правой ногой безопасен. Крошечный шаг. Всего шаг.

Появляются коршуны. Они кровожадны и глумливы, им нравится страх и отчаяние, они питаются ненавистью и питают ею землю вокруг. Болото кишит чёрными коршунами. Мутные воды кишат ненавистью.

Стая бросается к ней, чтобы сбить её с ног. Она качается, силится удержаться. Потом зовёт – слабая мольба. Так просят о помощи раненые кошки: шёпотом, не настаивая. Больше глазами, чем голосом.

Душа его рвётся к ней, но тело замерло: не слушается, будь оно проклято. Давай! Ну, давай! Ты ей нужен. Они заклюют её, забьют, повалят! Она умрёт, утонет, умрёт. Давай! Ну же! Беги к ней! Балбес, ну что ты за слабак в самом деле? Это же твой сон. Твой! Не ты принадлежишь сну, а он принадлежит тебе.

Спаси её!

Он не может двинуться с места. Он кричит. Она не слышит, потому что это происходит наяву.

Балбес просыпается. Уже утро. Но ещё слишком раннее. До будильника часа два, за окном кромешная темнота. Отопление ещё не дали, так что стопы коченеют без одеяла.

Он укрывается посильнее, ложится на спину и засыпает. Зря.

Сон продолжается. Он мог её спасти, если бы только проснулся. Мог всё остановить, если бы не закрыл глаза. Но он спал и стоял на месте, как закованный в цепи. А она тонула – коршуны сбили её с ног.

Проснувшись, его тело ещё несколько мгновений лежало оцепеневшее, будто околдованное. Теперь он не мог шевелиться наяву и судорожно хватал ртом воздух, словно тонет он сам.

Да, этой ночью тревога и одышка добрались до обоих. Признаться честно, я всегда презирала четверг в той же степени, в какой благоговею перед средой. Несчастливые это дни. Коварные.

Почему четверги никто не любит?

Попробуйте до утра барахтаться в постели, как утопающий, отгонять слова – этих надоедливых мух – и бороться с равным противником – самим собой. Если шансы равны, то бой вечен или длится до тех пор, пока противники оба не слягут ничком.

Сон сморил и смирил – и меня, и слова, и сердце.

Спасибо ему за эту милость, о наш отважный рыцарь! Только вот он слегка припозднился: в пять часов началось утро, и заснуть теперь было равносильно насилию.

В семь утра зазвенел будильник, и мне невыносимо захотелось засунуть голову в песок. Он звенел не в комнате, а прямо в голове, бил по мозжечку, как горилла бьёт в гонг. От недосыпа всегда становишься немножко обезьяной: вроде всё ещё разумный, но уже малость зверь.

Зубы чистили себя сами. Расчёска попыталась справиться с копной волос, с этими лохматыми лианами, свисающими от головы до поясницы, но в итоге сдалась без боя. У неё не было ни малейшего шанса.

Через несколько томительных минут на плечах расположились две косички. Идут ли они мне? Не колышет.

Я знаю одну штуку, которая идёт не только мне, но и всем остальным безоговорочно. Это здоровый и крепкий сон, желательно ночной и восьмичасовой.

В коробке с резинками для волос такого не нашлось. Ночью он тоже не явился. Так какая к чёрту разница, какая причёска увенчает мой недосып?

Завтрак, как обычно, стоит на столе. Родителей за столом, как обычно, нет. Они много работают, упорные карьеристы, отпетые трудоголики, целеустремлённые умы и всё такое. Мы редко едим вместе, но они всегда оставляют тарелку для меня, за что им большое спасибо.

За месяц я отвыкла есть в одиночестве.

Пусто без жабы. Тоскливо без Среды в четверг.

Не люблю четверги. Они мне никогда не нравились. Закон подлости ли или ирония судьбы, но каждый год, в каждом классе самое дурацкое расписание выпадает непременно на четверг. Разумеется, так их не только любить перестанешь, но и невольно станешь воспринимать как нечто отвратительное.

Участь изгоя могла достаться любому другому дню недели – понедельнику или вторнику там, например. Понедельник никто не любит, потому что это первый рабочий день после выходных, но люди встречают этот день отдохнувшими, полными сил, свежими, так что нелюбовь к нему явно утрирована и лукава.

Вторник всем нравится: одним на уровне восторга, другим на уровне принятия. Так или иначе, обходится без негатива.

Четвергу не повезло затесаться между средой и пятницей. Первая – середина недели, вторая – её конец. Слева – жабы, справа – выходные. А тут ещё и с расписанием не подфартило.

Да, несчастный четверг! Как же ему не повезло…

Не подходящая среда

В семь утра зазвонил будильник. Балбес встал, потянулся, заткнул орущую железяку и отправился прямиком на кухню. За столом уселись он, мама и я. Ладно… если честно, я сижу прямо на столе. А что вы фукаете? Со стула мне ничего не видно.

Мама у Балбеса красивая, спокойная и добрая – напоминает мне родной пруд и кувшинки. Помню, как они мирно покачивались на ветру: такие же зелёные, как её глаза. Ещё они похожи на зелёные яблочки. И на раннюю весеннюю зелень. И ещё на… что-то такое… оно ещё прыгает… зверушка какая-то…Нет, не вспомню. Запамятовала.

Вы уж простите мне мои провалы. Я помню так много по-настоящему важных вещей, что не всегда остаётся место для всяких мелочей. Я имею в виду слова. Не хочу хвастаться, но мои запасы этих связок букв весьма впечатляют, но иногда нужная никак не хочет находиться, и тогда ищи, свищи, да хоть пищи – нет её и всё тут.

У Балбеса вот, кстати, тоже связка потерялась, только не букв, а ключей. Он не пищит: ищет молча. Зато нервничает ужасно. Боится опоздать. Почему? Цапля что, утонет там без него, как в том сне? Какой наивный парень. К тому же безнадёжный романтик и фантазёр. Очнись, приятель! Школа не болото, дети не коршуны, а Цапля – не птица, а девочка, и, кстати, имя у неё совсем другое. Мы оба знаем это имя, но ты перед ним дрожишь, как камыш, и поэтому я тоже его не называю. Разве что когда точно никто не слышит, тихо-тихо так шепчу, как мышь…

Я её полюбила. И уже скучаю. Теперь понимаю Балбеса… Он просил никому не говорить, потому что это секрет, но ежу понятно, что этот малый к ней неровно дышит.