Портал в Альтарьере

Платили матушке мало, но нам хватало на съём и самую простую еду, а я всё никак не могла найти работу. Сначала не брали, а теперь стало некогда её искать.

За время жизни с дедом Абогаром мы ничего толком не скопили – стоило хоть раз отложить небольшую сумму, как тут же возникали проблемы. То зуб заболит, то сапоги прохудятся, то ещё какая дрянь случится. На оплату долгов целителям и покупку одежды уходили все сбережения. Хотя и это ничего, если бы не прошлогодний налог. Он-то нас и подкосил. Обычно за свою землю дед Абогар налог сам платил, но в прошлом году он пропил все деньги, кормили его мы с матушкой, а наливали ему в любимом кабаке бесплатно – развлекал он народ своими историями из судебной практики. Чтобы не остаться без крыши над головой, недоимку мы с матушкой выплатили сами. Всё дешевле, чем снимать другое жильё. Опять же, землю для огорода ещё поди найди … То есть иди.

Дед Абогар хоть и был слеп, но много заботы не требовал, всегда всё старался делать сам. Образованный, некогда успешный стряпчий, он плавно опускался на дно всё то время, пока мы с ним жили, и смотреть на это было больно.

Десять лет назад на него напали и выкололи глаза. Доказать никто ничего не смог, но все знали, чья это месть. Ровно за неделю до нападения он выиграл суд против одного аристократа, и тому пришлось хорошенько раскошелиться перед истцами. Обиды своей подлючий лард, разумеется, не простил. Дед Абогар был известен острым умом и въедливостью, а про его «зоркий глаз», способный найти лазейку в любом договоре, по городу ходили шутки.

Вот и доходились.

Когда избитого и ослеплённого стряпчего отволокли к целителям, те лишь руками развели. Новые глаза не отрастишь. Тогда-то дед Абогар и нанял мою маму, чтобы она за ним ухаживала. Платил поначалу довольно щедро – ей тогда удалось рассчитаться с долгами и кое-что отложить. Рискуя потерять шикарную работу, матушка не сдала меня в приют для беспризорников, а взяла с собой, в тайне жить в доме нанимателя. Я изо всех сил старалась ей помогать и никогда не выдавать своего присутствия. Поначалу дед Абогар давал консуммации… или эти, как их? Консультации! К нему приходили за советом, даже порой платили. Но один за другим последовали проигрыши в судах, и вот уже никто не доверял памяти старого незрячего юриста.

По наклонной всё покатилось очень быстро.

Небольшое состояние он пропил всего за полтора года – пил поначалу дорогой ром, только потом на самогон перешёл. Пришлось продать городской дом и переехать в более дешёвый квартал. Потом ещё раз. И ещё. Последние годы денег у деда не оставалось, кормили его мы с мамой в благодарность за былую щедрость и те единственные сытые и вольготные годы нашей жизни, когда мама оставляла меня присматривать за ним, а сама шла на вторую работу в Городской Приказ, куда он помог ей устроиться.

Семьи дед Абогар не нажил – всё работал, а по выходным прикладывался к бутылке. После нападения пить стал ежедневно, да помногу. Охмелев, вёл разговоры сам с собой или рассказывал о старых делах. Я тайком пробиралась в его комнату и внимательно слушала. А когда он пьянел достаточно сильно, то и заговаривала с ним. Он пару раз пугался, но потом привык. Спустя несколько лет мы раскрыли правду обо мне, и он ругаться не стал. Прикипел к нам душой. Жаль, что не сделали этого раньше, к тому моменту дед Абогар уже частенько был не в себе и мало чему мог меня научить. А ведь откройся мы раньше, может, хотя бы буквы мне показал!

О том, что неграмотна, я жалела сильнее всего. Слова-то многие знала, нахваталась, слушая чужие рассказы, а вот писать и читать не умела, чего жутко стеснялась. Даже откладывала втихаря на занятия с учительницей из детской школы, что давала по вечерам уроки для взрослых. Вот только я всё боялась показываться на люди. А теперь те деньги ушли на оплату провонявшей плесенью и затхлостью каморки.

Когда мама слегла, я ходила к знахарке. Та продала мне отвар от простуды и отправила восвояси.

Да только не помог тот отвар. Пришлось идти за другим, подороже. Потом за третьим, а всё без толку. На этом деньги кончились. К целителю, что работал в долг, очередь была такая, что скорее помрёшь, чем помощи дождёшься.

Куда ни кинь – всюду клин. От бессилия и отчаяния хотелось плакать, но я себе это запретила. Ходила весь вечер по окраине, искала работу. Да всё пустое. Домашней прислугой меня брать не хотели, а для тяжёлого труда я была слишком мелкой и слабой.

В подавальщицы какие тоже не звали – внешность у меня больно яркая оказалась. Кому надо, чтоб посетители пялились и приставали к дочке ларда, вместо того чтобы есть? Хоть я и пыталась убедить одного из хозяев, что это, напротив, может и привлечь новых клиентов, но тот оказался слишком… как его… консервирован! Предпочёл девицу постарше с большим бюстом, норовящим выпасть из выреза.

Я брела по тёмной улице, возвращаясь домой ни с чем. Ночь уже давно распугала всех по домам, а слава за этим райончиком ходит такая, что мало охотников после заката тут гулять. Но мне-то куда деваться? Я тут теперь живу. Да и дар бы помог. Сил, конечно, мало было, со вчерашнего утра ни крупинки эрловой во рту. А всё потому, что ходить на охоту теперь долго и неудобно, а кроликов свежевать – негде. Это раньше мы жили на самом краю пригородного села, у леса за пазухой. А теперь – в городе, считай. Да только совсем не в той его части, где хотелось бы жить.

– Эй, пацан, – позвал кто-то, и я инстинктивно обернулась на звук. – Заработать хочешь?

– А чего делать надо? – напряглась я, разглядывая громилу, что подходил ко мне.

– Подсобить, – сощурился он, а потом подошёл вплотную и вдруг хмыкнул: – Да ты не пацан вовсе!

Дрянное предчувствие вспыхнуло мгновенно, кислотой ожгло нутро. Я потянулась к дару и вдруг осеклась – ничего не вышло! То странное, звенящее ощущение, что возникало, когда он работал, никак не приходило.

Попятилась, лихорадочно соображая, что делать. Кровь горячо запульсировала в висках и пальцах. Я потянулась к ножу и отступила ещё на шаг. Затёртая от времени рукоять привычно легла в ладонь и придала немного уверенности.

– Отвянь, – тихо сказала я. – Иди своей дорогой.

Но громила уже сально улыбался. Посчитал, что словил лёгкую добычу.

– Сама виновата по ночам ходить, – хохотнул он. – Коли не будешь сопротивляться, я тебя не покалечу, – протянул он, наступая. – Может, даже понравится.

Мерзкая улыбка обнажила гнилые пеньки зубов. Меня аж подкинуло от отвращения.

Я рванула прочь, но недооценила громилу. Он швырнул мне в спину камень, лопатки ожгло болью. Я запнулась, потеряла скорость и едва не упала, когда он настиг и подсёк меня. Вырвала нож из ножен и наобум пырнула пару раз – в пустоту. Громила с хрипом перехватил запястье и с размаху швырнул меня об стену. Боль пронзила всё тело, но я ей не поддалась, изловчилась и саданула ножом в толстый бок.

Он взревел. Хотел двинуть мне в челюсть, но я увернулась, и он лишь задел ухо. Я снова ткнула в бок, но промахнулась, нож скользнул мимо, и громила бешеным ударом вышиб его из моей руки. Клинок воткнулся в грязь.

Я отпрыгнула в сторону и снова метнулась прочь, но громила меня опять догнал. Я орала, брыкалась, билась в его хватке, но ему хватило сил швырнуть меня в уличную грязь и навалиться сверху. Пока я лягалась и пыталась отползти, он развязал свои штаны и поймал меня за левую лодыжку. Я пинала держащую меня руку правой ногой, и её он тоже поймал. Но прежде чем он рванул обе ноги на себя, я зацепилась взглядом за нож и последним рывком дотянулась до него. Схватила и резко сложилась пополам, всадив лезвие насильнику прямо под ключицу. Он вытаращил на меня глаза и дёрнулся, хватаясь рукой за рукоять. Я кубарем откатилась в сторону и вскочила на ноги. Сердце бешено колотилось, рваное дыхание с хрипами вырывалось из груди.

Мне бы сбежать, но нож… нож стоил денег, которых и так нет. Громила вырвал его из-под шеи, и даже в темноте было видно, как из раны хлестанула кровища. Он в ужасе посмотрел на меня и зажал рану обеими руками.

– Сука! – с присвистом выдавил он, вращая глазами.

Я подхватила выроненный им нож и на долю мгновения замерла.

– Сам виноват по ночам ходить, – процедила я.

Когда он рухнул в жидкую грязь, я судорожно огляделась – тёмная улица была совершенно пуста. Несостоявшийся насильник влажно булькал у моих ног, но я не стала ждать, пока он сдохнет. Зачем? Проверила карманы, выудила кошель и дала стрекача.

Остановилась только у самого дома, лёгкие жарило от бешеного бега. Ещё раз огляделась и взлетела вверх по лестнице, на чердак, что мы снимали с матушкой. Затихла, прислушиваясь к звукам с улицы. Так и стояла минут десять, пока дыхание не унялось, а кожу не начало стягивать от высохшей крови и грязи.

Взяв нож с собой, спустилась с обратной стороны здания во внутренний двор. Сходила на общую кухню и набрала горячей воды из котелка, что стоял на печи. Долила туда свежей, колодезной, и оставила греться. Кто из жильцов оставлял котелок пустым, того и поколотить могли. Горячая вода всем нужна.

Долго остервенело отмывалась, поливая себе из ведра тёплой водой.

Наверное, меня должны были мучить вина и совесть, но нет. Убийство первого кролика далось мне гораздо тяжелее. Дрожала рука, всё внутри скручивалось от нежелания отбирать чужую жизнь, и ещё неделю меня мучили кошмары. Но тогда я убедила себя, что иного выхода нет – только голодать. А теперь мне не приходилось ни в чём себя убеждать – убитая мною мразь не достойна жизни. Лесного кролика жальче, чем городского насильника.

Никто так и не проснулся и не вышел, не постучал в нашу дверь. И хотя меня колотило ещё долго, я всё же убедила себя, что никто не видел, что я сделала.

Кому есть дело до пропитого насильника с гнилыми зубами и не менее гнилой сутью? Я залезла в его кошель и нащупала там три золотых и несколько серебрушек. Три золотых! Этого хватит и чтоб вдоволь поесть, и чтоб ещё одно зелье для матушки купить. Самое сильное.

Вернувшись в нашу каморку, проверила, что матушка поела – опустошённая миска из-под каши стояла на стуле возле постели. Налила немного свежего настоя из кувшина, проверила простыни, вынесла горшок. Матушка так и не проснулась, лежала на постели горячая и бледная. Но хоть поела… Может, не всё так худо?

Я перекусила остатками безвкусной каши, через силу глотая склизкие комки. Завтра куплю нормальной еды. И соли… Да, соли очень хочется. Жаль, грибов ещё нет, грибы в любой каше хороши.

Поев, завернулась в одеяло и завалилась на лавку, стоящую у стены. Ужас от пережитого никак не отпускал, между лопаток саднило, ныло плечо, которым меня приложили об стену. Колотило от страха. Не потому, что я, скорее всего, убила этого громилу, а потому, что меня могут найти и отправить за это на каторгу. И тогда мать останется одна. Вот что страшно! Кто о ней позаботится?

Семья от неё отказалась, когда она в подоле принесла меня. В сытые годы с ней вроде бы начала здороваться сестра, но как только наше положение ухудшилось, сразу же оборвала все связи и сказала на пороге не появляться. Кузенам и кузинам запретила с нами знаться. Вот такая у меня тётка, умеет выгоду считать.

Больше пойти не к кому. Деда с бабкой в живых нет. Кроме тётки – ещё трое дядьёв, но они не помогут. Один моряком пошёл, его ещё поди найди. Второй просто сгинул, а третий пожаднее тётки будет: из отчего дома выгнал ту сразу же, как дед с бабкой померли. То есть умерли. Ещё большой вопрос – сами или он помог. Так что к дядьке соваться бесполезно, матушка как-то пыталась, так он даже калитку не открыл, через закрытую послал. А больше пойти не к кому.

До утра я так и не спала, ворочалась с боку на бок на жёсткой узкой лавке. Хоть мы и постелили на неё стёганое одеяло, а всё равно неудобно. Да и спина болела нещадно…

А утром в дверь напористо постучали, и я покрылась липкой испариной, поняв, что за мной пришли.

Глава 4. Зоя

Двадцать пятое цветеня, в день окончания турнира в Альтарьере

Вскочила и замерла в ловушке комнаты. Окно – жалкая щель, в которую не пролезть, дверь одна, никуда не деться.

Допрыгалась зайка Зойка.

– Зо́йчик, открой! Я это… – пробасили за дверью.

Сердце заухало в груди, как взбесившийся филин, когда я узнала голос. Не может быть! И чего ему надо?

Перед глазами каруселью пролетели воспоминания. Первое свидание, когда Трайдар сводил меня на поляну с подснежниками и подарил алую ленту. Первая летняя ярмарка, куда уговорил пойти, невзирая на страх перед ищейками отца. Первый поцелуй в начале лета. Первый танец, когда казалось, что вместе с нами кружатся в вихре мелодии сами звёзды. Первая ночь в лесу, наполненная пряными запахами осени и любовью. Первое предательство, когда на исходе зимы я узнала, что он женится. Первая боль, от которой несколько месяцев не знала, куда деться.

Зойчиком меня называл только он, и я теперь ненавидела это прозвище так же горячо, как ненавидела то, что Трайдар со мной сделал.

Но я не из тех, кто боится глядеть боли в лицо, поэтому распахнула дверь и посмотрела на незваного гостя. Такого же статного и златокудрого, как раньше, разве что немного раздобревшего. Ну так не удивительно. Жена-то кормит, старается.

– Далеко вы забрались… – окинул он взглядом до позорного нищую комнату за моей спиной. – Это, кстати, тебе.

Он протянул мне резной ларец, но я не шелохнулась. Просто смотрела в голубые глаза, бывшие для меня когда-то целым небом, и молчала.

– Зойчик, ты… может, выйдешь? Есть разговор… Только обещай никому не рассказывать.

– Обещаю, – легко согласилась я.

Трайдару я могла пообещать что угодно.

Я вышла и прикрыла за собой дверь. Любопытно было выслушать, хотя я примерно догадывалась, зачем он пожаловал. Говорят, жена его на сносях и плохо переносит беременность. Лежит, мается, на боли жалуется.

– Слушай, тут дело такое … Я знаю, что когда деда Абогара кабальд зашиб, нелегко вам пришлось. И знаю, что стоило подойти к тебе… помочь как-то… Но вот веришь, так стыдно мне было, что даже поглядеть на тебя не мог. Я ж это всё не со зла. Отец пригрозил меня из дома выгнать, когда я о свадьбе с тобой заговорил. А куда мужик без дома? Нищету плодить-то?.. Зойчик, я понимаю, что ты на меня злишься. Но ведь люблю я тебя. До сих пор забыть не могу. А по-другому я не мог поступить. Ты уж прости…

Эти слова разбередили старую рану. Именно их он мне сказал, когда я пришла спросить, врала ли молва, что он с Инкой помолвлен. Оказалось, что молва не врала. Трайдар врал, а молва – нет.

«По-другому я не мог поступить. Ты уж прости…»

Я словно заново это пережила. Казалось бы, столько месяцев прошло, а до сих пор – как ножом под сердце.

Трайдар виновато посмотрел на меня, а потом снова заговорил:

– Мы ж не чужие. Тебе деньги нужны, я понимаю. Я б тебе помогал. Ну… ежемесячно.

– В обмен на что? – сипло спросила я, разглядывая его новую расшитую рубаху.

Небось, жена вышивала, глаза ломала, а он в этой рубахе ко мне пришёл.

Мразь.

– Ну как же… На ласку. Тоскливо мне без тебя. Душа болит. Родная ты мне, – он коснулся рукой моего лица, и я даже не дёрнулась. И даже не залепила ему пощёчину в ответ.

Рано. Слишком рано.

– Деньги мне нужны, это так, – согласилась я, изо всех сил сдерживая злую усмешку. – А что душа болит – понимаю. У меня тоже болит. Нужно с этим что-то сделать, да?

Он воодушевился. Видимо, не ожидал такого ответа. Улыбнулся залихватски, приосанился, упёрся рукой в стену возле моей головы и ласково проговорил:

– Ты бы знала, как я скучал.

– Ты бы знал, как я ждала, что ты придёшь, – также ласково проговорила в ответ.

Трайдар с облегчением выдохнул. Скандала ждал? Не в том я положении, чтоб скандалить по пустякам.

– Подарок-то возьми. Там эти, гребни. И пояс вышитый.

Я взяла. А чего б не взять-то, если дают?

– Матушка болеет тяжело. Деньги на лекарство очень нужны. И на зелье… противозачаточное… – проворковала я, испытующе глядя на предателя.

Даже намёк на беременность его всегда пугал, так что на зелье бывший обычно не скупился. Он и теперь обрадованно кивнул, достал из кармана кошель, хотел вынуть пару монет, но я опередила. Ласково сжала кошель в кулаке, забрала себе целиком и с нежностью сказала:

– Спасибо, Трайдар. Я сбегаю к целителю сейчас, еды куплю, матушку накормлю, потом на работу в Приказ схожу. А ты жди сегодня на нашем месте. Я к вечерней зорьке приду. Обязательно приду.

И улыбнулась, сверкая глазами.

– А сейчас?.. – слегка нахмурился он.

– А сейчас я с матушкой. Уход ей нужен. А вечером приду. Ты только жди. Ну всё, не стой тут, а то ещё увидит кто, донесёт твоей жене.

Кто мог его увидеть в этом закутке под крышей самого захудалого доходного дома? Кому было до него дело на задворках самого злачного квартала Альдарота? Но он опасливо оглянулся и кивнул. Правильно, Инке такое совсем не понравилось бы. А что не нравится Инке, то не нравится и семи её братьям. И как Трайдар вообще осмелился прийти?

Непуганая мразь.

Он кивнул и быстро ушёл, а я заперлась изнутри и залезла в кошель. Негусто. Но лучше, чем ничего. Зато теперь у меня наскреблось целых шесть золотых, а этого уже хватит не просто на зелье, а на приём у целителя-мага. Да, у слабенького, но тем не менее. А значит, мама будет здорова!

Я улыбнулась своим мыслям и принялась за дело. С тоской посмотрела на похудевшее матушкино лицо с запавшими, слезящимися от горячки глазами. Пробудила её от лихорадочного сна, обтёрла, одела в платье и потащила к целителю. На дом-то куда дороже вызвать, а мама хоть вяло, но ноги переставляла. Ослабела совсем. Я с трудом волокла её на себе, но монеты звенели в кармане, а значит, всё будет хорошо.

До лечебницы мы добирались целую вечность. Уж и солнце припекать начало, и улицы заполнились людьми.

Сели в приёмной и принялись ждать. Целитель вызвал нас ближе к полудню, когда обессиленная матушка дремала у меня на плече. Жар от неё шёл, как от печки, но помощь уже близко. Я втащила её в комнату, где среди сотен баночек и пузырьков расположился за добротным столом плешивый кряжистый целитель.

Он осмотрел матушку, поводил над ней руками и сказал:

– Хм. Тут у нас тяжёлый случай воспаления лёгких на фоне чахотки. Понадобится три сеанса лечения, каждый по пять золотых.

Я застыла. Его слова ударили, как лопасть мельницы по голове зеваки.

– Но ведь… пять золотых приём… – нервно сглотнула я. – У меня только пять золотых.

– Барышня, за один присест такое не вылечить. Я с тебя даже денег брать не буду за осмотр, иди, ежели не веришь, к другому целителю. Только поторопись. Жить ей осталось хорошо ежели сутки.

– Какие сутки? – задрожала я. – Она же сюда сама, своими ногами дошла!

– А завтра уже никуда не дойдёт. И в сознание не придёт, спать будет. Нет, ты сюда спорить со мной пришла или чего? Я тебе всё сказал – три сеанса по пять золотых. Не желаешь – уходи. У меня очередь.

– Погодите, – запаниковала я. – А за пять золотых нельзя вылечить? Ну, или как-то… ну… подтолкнуть к выздоровлению?

– Нельзя, – отрезал целитель, недовольно поджав мясистые губы. – Надо три сеанса с разницей в три дня. Ежели сегодня будет первый день лечения, то приводи на четвёртый и на седьмой. А иначе толку не будет. И учти, ежели второй раз ты её не приведёшь, то дней через пять-шесть она скончается.

– А я могу… отработать? За первый сеанс заплатить, а за второй и третий – отработать? – с дикой надеждой спросила я.

– У меня вас таких отработничков – целый полк, да был бы толк. Ежели ты такая работница умелая – дак иди и наймись к тому, кто тебе деньгами заплатит. Мне десяток поломоек ни к чему, – резко ответил целитель.

Я понимала, что он прав, но обидно было до тонтеровых мостиков. Целитель внезапно шагнул ко мне, сгрёб в охапку ворот рубахи и принюхался.

– Вы чего? – дёрнулась я, отодвигаясь.

– От вас обеих плесенью разит, – недовольно буркнул он. – Чахотки у тебя пока нет, но скоро будет, ежели место жительства не смените. Плесень организм изнутри разъедает, нельзя жить с ней рядом. Никаких лекарств не хватит, ежели каждый день ею дышать, – его голос немного смягчился, и он посмотрел на меня почти по-доброму: – Сделаем так. Ты мать оставляй, плати пять золотых. Обычно я за госпитализацию беру два золотых в день, но в вашем случае, так и быть, возьму полтора. Питание, лечение – всё будет обеспечено. На три дня. Через три дня приходи и вноси ещё четыре золотых. Посмотрим, может этого и хватит. Ежели организм крепкий, то, может, она и оправится раньше.

– Тогда вот… шесть золотых… За четыре дня, – благодарно прошептала я. – Спасибо, господин Куранде́р.

– Хорошо. Через четыре дня приходи. Но имей в виду: ежели вернёшься туда, где вы сейчас живёте, то всё по новой начнётся. Ищи другое место. Ежели твоя мать каким-то чудом встанет на ноги за четыре дня, то заберёшь её. Но состояние у неё плохое. Воспаление уже перекинулось на другие органы. Сколько дней у неё жар?

– Десятый пошёл.

– Плохо. Очень плохо. Раньше надо было приходить! Неизвестно, как она на лечение отреагирует, а я – не всесильный. С того света не возвращаю. Ну всё, иди и работать мне не мешай.

Я оставила матушку у целителя и вышла на улицу. До Приказа почти бежала, не хватало ещё, чтоб оттуда уволили за опоздание. Но моего отсутствия никто не заметил. А я мыла полы и усиленно думала. Пыталась придумать, как с неба молока надоить.

Что же делать? Откуда взять столько денег? Не просто на лечение, а на новое жильё, чтоб оно было сухое и желательно зимою тёплое?

В голову ничего толкового не лезло, хотя одна задумка всё ж таки появилась. Если повезёт…

Закончив работу, я вернулась к себе, наскоро помылась, поела, надела чистую одежду и наконец отправилась на свидание с Трайдаром. Только по пути зашла на пять минуточек переговорить с одним старым знакомцем. Он, конечно, удивился, увидев мой цвет волос и стрижку, но спрашивать ничего не стал.

К «нашему» с Трайдаром месту я подходила, тяжело дыша от волнения. Удастся ли мне его убедить? Посмотрим.

Бывший возлюбленный вольготно разлёгся на стёганом одеяле. Крошечную полянку в густых зарослях караганы невозможно найти случайно. Кажется, будто перед тобой сплошная стена кустарника, но если продраться внутрь, то там кроется уютное местечко, надёжно спрятанное от посторонних глаз. Весной, когда карагану обметало буйным жёлтым цветом, здесь было особенно романтично. И пахло сладко, будто в медовой лавке. Громко жужжали насекомые, но им до нас не было никакого дела.

– Зойчик, – ласково улыбнулся бывший возлюбленный.

Я села рядом и тоже улыбнулась. Чтоб не сбежал.

– Трайдар, я согласна на твоё предложение. Не просто согласна, я ему рада до глубины души. До того, как ты ко мне пришёл, я была в отчаянии, а теперь надежда появилась. Мама тяжело заболела, мне очень деньги нужны. Очень. Десять золотых.

Он напрягся. Явно не желал так сильно тратиться на любовницу и теперь прикидывал – а не выгоднее ли в бордель сходить. Да только из борделя-то донесут Инке, а она страсть как ревнива и Трайдара любит. Так любит, что даже уговорила папашу своего с семьёй Трайдара сговориться и в приданое за ней три оровы и кабальда дать. А ещё братья её помогли новой семье свой собственный дом отстроить, а не просто флигель сделать, как принято.

– Я обещаю, что никому не скажу о нас, даже если меня пытать будут! – пылко заговорила я, упирая на самое важное. – И в ближайший год делать буду всё, что ты просишь. И как ты просишь. Ни в чём не откажу. Хоть каждый день.

Ах, какое у него было лицо… Зацепили его мои слова, но утехи утехами, а десять золотых – это десять золотых.

– Что, прям всё делать будешь? Весь год? – протянул он, а в глазах уже плясали знакомые огоньки.

До постельных развлечений Трайдар всегда был охоч.

– Обещаю, – выдохнула я.

Он важно кивнул.

– Хорошо. Тогда иди ко мне, Зойчик.

– Деньги вперёд. Сам понимаешь, один раз своё обещание ты уже нарушил, не хочу второй раз в тот же просак попасть. Иди, принеси деньги, тогда и получишь всё, о чём мы условились.

Он слегка скривился. Но жил он поблизости, так что спорить не стал. Поднялся, пролез сквозь кусты и пошёл к дому своему. А я ждала, удивляясь своей выдержке. Вряд ли я бы на подобное решилась, если б не матушкина болезнь и отчаяние.

Трайдар вернулся, когда уже стемнело окончательно, только маленькая лампадка тускло светила, подвешенная на куст. Он протянул мне увесистый кошель, а потом приманил к себе.

– На, зелье-то выпей, – протянул он мне склянку, и я её приняла. – А то кабы не вышло чего.

– Да, конечно, – покорно кивнула я, убирая зелье в карман. – После выпью, а то привкус во рту будет противный.

– Это да…