Габри Бон-Берри. Книга 1. Новая жизнь

– О, дорогой мой, не называй меня госпожой – боже упаси. Я ведь твоя одногодка! – Поначалу смущённо порозовев от такого обращения, она распробовала это слово «госпожа» на вкус и так же смущенно посмеялась. – Но, признаться честно, звучит приятно. Но не стоит, всё-таки… а про учёбу что сказать: всё в порядке. Мы с ребятами сейчас готовимся к экзамену, который будет в следующем году. Он очень важен. От него будет зависеть, дадут ли нам звание подмастерье и сможем ли мы проходить картографическую практику.

– Это, наверное, сложно?

– О да, ты не поверишь, какая это морока! Но на самом деле это ещё и очень интересно. Практика – это значит, мы будем путешествовать вместе с более мудрыми мастерами для создания новых карт. Представляешь? Нам дадут особенные талончики, по которым въезд нам будет открыт куда угодно, и мы познакомимся со всеми иностранцами и будем пробовать блюда местной кухни. Мечта! Хотя не стоит забывать, конечно, что придётся много ходить и постоянно что-то чертить, а мне это уже черчение, признаться честно, поперёк горла. Зато сейчас каникулы в школе, и я могу дольше здесь бывать. Ирис сказала, что замолвит за меня словечко, чтобы я, если вдруг что, ехала в путешествие первым потоком. Это было бы лучше: картографы, едущие путешествовать первым потоком, посещают самые обетованные места Каена. Я вот с радостью хотела бы съездить в Розен-ви-Реноден, а ты?

– Не знаю, – Габри лишь пожал плечами. – Не думал об этом.

– Подумай. Сколько ты видел других стран?

– Я бывал только на севере и в южных военных частях. Здесь, в Грандсбурге, я только две недели.

Софи взглянула на него с сочувствием, но, вспомнив о том, что про него рассказывал Бруфорд, постепенно сменила сочувствие на понимание.

– Жалко… ты совсем ничего не видел. Я, конечно, тоже мало повидала, но я часто ездила в Розенвилль с бабушкой, ещё до войны, и в Бранку я успела побывать прошлым летом, и сама я родом из Биллендлигена. Уже давно мечтаю увидеть Розен-ви-Реноден или Розен-ви-Френель! Оттуда все мои любимые певцы и артисты, может, однажды я даже с ними увижусь, если только разберусь с математической картографией… штука не из легких. Но гораздо легче учиться, когда правда знаешь, зачем ты всё это учишь. Так о чём это я? Ведь я что-то хотела тебе сказать… ах, да! Может, тебе стоит прогуляться по здешнему музею в «Блюбелл»? Посмотреть какие-нибудь карты, чертежи, фотокарточки. Может, тебя что-то заинтересует. Мне кажется, у любого человека должно быть желание куда-то поехать. Ты же так юн, тебе должно хотеться путешествовать и познавать что-то новое. Грандсбург, конечно, велик и роскошен, но одним им сыт не будешь. По крайней мере, мне бы хотелось большего. – Затем Софи накинула на себя пальто, взяла шляпу, сняв её с крючка, и портфель. – Я побежала домой. Ты тоже не засиживайся тут до посинения, темнеет теперь рано, а ещё с запада, кажется, идут тучи. Дождь, наверное, будет ночью… ну всё, пока-пока.

С этими словами она ушла из «Блюбелл». Габри, оставшись один во всем бюро, сложил метелки обратно в чулан, занавесил окна повсюду, и перед уходом на мгновенье остановился в приемной, рядом со стойкой Ирис. Справа и слева от него простирались музейные коридоры, которые он не раз проходил, когда сопровождал посетителей. Теперь не осталось никого, за кем нужно было бы присматривать. Не было никого, кто должен был дать ему задание и отправить в мастерскую. Он огляделся и перед тем, как покинуть «Блюбелл» вслед за Софи, заглянул напоследок в музей. В одиночку, в тишине и вечернем полумраке, мальчик медленно прошёлся по коридорам мимо множества экспонатов. Внимательно он прочитал каждую историческую справку, рассмотрел все возможные выставленные карты и взглянул на те уцелевшие фрагменты чертежей, что остались от картографов древности.

Габри долго бродил по коридорам. Так долго, что постепенно на Грандсбург опустилась тьма дождевых туч, время подошло вплотную к ночи, и тогда в «Блюбелл» пришёл уже облачённый в дождевой плащ ключник. Как он встречал Габри утром, когда полагалось только отворять все двери, так он встретил его и сейчас, поздним вечером, когда двери, напротив, полагалось запирать до завтра. Только по приходе ключника Габри понял, что ему, кажется, пора закругляться.

Наконец, наступил последний день недели. В этот день блюбелльцы испытывали неявное довольство от предстоящих выходных и потому трудились гораздо более смиренно, рассчитывая на довольно скорую награду. В перерывах между своими привычными поручениями Габри, принужденный провести перерыв в мансарде с остальными, успел сыграть несколько партий в карты и домино с Артуром, но совсем скоро вернулся к печати и документации. Пятничный день протекал удивительно быстро, стремясь к пятничному вечеру – знаменательному времени для всей «Блюбелл»: только-только кончились последний занятия по картографии в учебном зале, мастера возвращались в мансарду, зажигали повсюду лампы, маленькие свечки в самоцветных лотосах, огонёк в печи и занимали диван и кресла. Софи тоже была в мансарде, и компанию составляла её подруга Ирис, жених Артур, его брат Леон, коллеги-мастера Элиас и Камилла и отныне ещё их помощник – Габри. Все вместе они собрались в мансарде вечером в пятницу, и в планах у них было провести этот вечер настолько праздно, беззаботно и свободно, чтобы добросовестно утверждать, что вся неделя была выстрадана не зря. Но оставалась одна загвоздка: Томас Бруфорд всё ещё сидел в своём кабинете и с прошлого раза настоятельно попросил не устраивать больше никаких «посиделок на ночь глядя». Но и отступать так просто никто не намеревался. Все вместе картографы встали у дверей в кабинет Бруфорда, размышляя, кто пойдёт проводить с ним разговор. Ирис, уже заведомо решившая кому это могло бы быть под силу, настойчиво пихала вбок Элиаса:

– Давайте, идите вы́, – увещевала она. – Вы как нельзя лучше умеете его уговаривать.

Элиас не стал противиться. Он прибыл в кабинет директора, улыбающийся и нисколько не подозрительный. Преобразившись в обаятельного прельстителя, изъясняясь так красиво и завлекающе, как только мог, он попросил у Бруфорда устроить чаепитие во имя должного празднования долгожданной пятницы.

– Вы не так много трудились, чтобы праздновать конец недели, – отвечал Бруфорд, ещё как-то сохраняя директорскую строгость. – Может, в кои-то веки поработаете сверхурочно?

Элиас засмеялся, отмахиваясь рукой.

– Нет, о нет. Мы же не машины, в конце концов. И повод у нас для празднества имеется, однако! Мы просто хотим отметить пополнение наших рядов. У нас же теперь есть этот полезнейший мальчишка, который делает худший чай в мире, но который на отлично справляется с печатным станком и помогает нам с тем, с чем мы и не хотим иметь дело. Он ведь теперь с нами, и как мы можем не отпраздновать это? Эх ты, старик, отнимаешь у нас остатки человеческих удовольствий! А ведь подопечный твой так усердно трудился всю эту неделю, и как же он будет разочарован, если ты даже его никак не отблагодаришь, ведь ты ему даже почти совсем не платишь!.. я бы на его месте уже подал бы на тебя в суд за такую несправедливость. Судья мигом встанет на его сторону, ведь он угнетённый северянин на чужих землях. Стой, или ты хочешь сказать, что так пренебрегаешь им как раз потому, что он с севера? Вот уж не думал, что ты такой нетерпимый человек!

Бруфорд только вздохнул. Директорской строгости ему всё же не хватало.

– Болтать ты горазд. Ваша воля, делайте, что хотите. Только не шумите.

После того, как всё удалось, Элиас вышел из кабинета с торжествующим выражением лица, по которому все поняли, что директор дал им добро. Софи сразу же помчалась ставить чайник, а Камилла и Ирис решили пока сходить в кондитерскую за угощениями. Среди всей этой суматошной подготовки к отдыху Габри не нашёл себе места и остался стоять в сторонке, не смея никому мешать. Тогда его заметила Ирис и, ничего не сказав, поволокла с собой и с Камиллой на улицу. В Кармоди тем временем как раз творилось волшебство.

Из тёмного, тихого двора «Блюбелл» Камилла, Ирис и Габри вышли на улицу, погруженную в приглушенный свет фонарей. Вдоль лавок туда-сюда проезжали кареты, запряженные скачущими мерной рысью лошадями, и вместе с тем по мощёным улицам прогуливались, возвращались домой и направлялись к трамвайным остановкам, ловили кебы, стоя возле ведущей к шоссе дороги, и бродили, заглядываясь на мерцающие под навесом гирлянд витрины, неспешные жители Кармоди. Вечер пятницы, по своему обыкновению, ознаменовывался в городе как «золотой час», когда после заката все дома, башни старинных замков и церквей окунались в бархатный полумрак, зажигающий свечи и первые звёзды, что возгорались над затемненными крышами. В это время сердце Кармоди в полной мере являло свои достоинства в виде фасадов, отделанных лепниной, изящных карнизов и колонн домов старого города. Недалеко от двора «Блюбелл» имелось множество лавок, где можно было бы купить угощения к чаю, но Камилла и Ирис, воодушевленные золотым часом, решили прогуляться до кафедрального собора, а затем и пройти на площадь Левинси, где, по их словам, находилась прекраснейшая кондитерская Розелли, в которой они уже давно закупались творожным бисквитом, желе и шоколадными овсяными печеньями. На пути к кондитерской дамы шли, взяв друг друга под руку, а мальчик рядом с ними шёл, не зная, куда деть свои руки.

С улицы, пролегающей от «Блюбелл», они вышли спустя несколько минут к Хэмфилд-скверу, где звучали чарующие песни вечернего ветра и листвы; где на лужайке в глуби тенистой липовой рощи молодёжь играла в теннис, а неподалёку, возле затянутого лиловатой холодной дымкой хэмфилдского пруда сидели на лавочках умиротворенные наблюдали. Аллеи, тянущиеся через весь сквер, были залиты приятным сумраком, и на вымостку, и на клумбы с цветами падал теплый свет зажжённых уличных ламп. Особенно привлекательным в Хэмфилд-сквере, вернее, чуть поодаль от него, был, само собой разумеющееся, кинотеатр «Первый иллюзион Кармоди», приманивающий проходимцев своей вывеской с предстоящими кинофильмами. Вечерние показы в «Иллюзионе» славились особой посещаемостью.

Камилла и Ирис, заглядевшись на одну из афиш, решили, что перед тем, как отправиться в кондитерскую, они ещё могут успеть посмотреть один короткометражный фильм. Они повели Габри за собой прямо к парадным дверям кинотеатра, купили три билета на один из последних сеансов и, продолжая вести за собою Габри, который тем временем лишь молча озирался вокруг, пришли в кинозал и усадили Габри на бархатное красное кресло. Вечерний сеанс длился примерно десять минут; всё это время Габри то удивленно смотрел на экран, глядя, как переключаются кадры и проявляются силуэты и буквы на черном фоне, то переводил своё внимание на кинопроектор и человека во фраке, управляющего им. Прежде настойчиво ведя за собой Габри в «Иллюзион», теперь же Камилле и Ирис пришлось также настойчиво его из этого «Иллюзиона» выводить: после короткого сеанса мальчик казался несколько выбитым из реальности и, возвращаясь на улицу, уже не глядел ни на что как прежде – только задумчиво смотрел себе под ноги и продолжал тем временем безмолвно волочиться вслед за спутницами.

Вскоре они обошли кинотеатр и направились по дороге в другую сторону от Хэмфилд-сквера, к площади Левинси. На площади, окунутой в спокойное настроение гуляния, журчал городской фонтан, облицованный древним мрамора. По вечерам вода в нём, как изумительный хрусталь, наполнялась отсветами фонариков, которые украшали парадные двери чайных, особенно людных в это время. Площадь Левинси в основном была известна своей ратушей с большими готическими часами на башне, городской библиотекой, открытой много веков назад одной грандсбургской принцессой, и театром, названным, соответственно, в честь неё и похожим на маленький аккуратный дворец в багровых тонах. Пока Камилла, Ирис и Габри обходили его, часы на местной башне уже пробили семь часов вечера. Но, как заверила Ирис, никто их никуда не торопил, поэтому вполне можно было по пути в кондитерскую ещё заглянуть в пару-тройку заманчивых лавок. «Всё равно собираемся мы обычно в восемь», – настояла она и сразу же заприметила интересующую её «Лавку ценностей», куда и повела Камиллу с Габри.

В «Лавке ценностей», впрочем, торговали теми вещами, чья ценность была неоспорима, но её не хватало, чтобы занимать весь магазин: в этой лавке они получали лишь свой заслуженный прилавок. Шкатулкам, садовым украшениям, гребешкам, лентам, шляпам, бабочкам и корзинкам хватало небольших прилавков по бокам, в то время как главное место занимал прилавок с граммофонами. Они стояли в ровном золотистом ряду посреди всей лавки и уже привлекали не только Ирис, но и Габри, вновь вернувшегося к своему состоянию серьезного, изучающего созерцания. Он внимательно вслушивался в ту сладостную тихую мелодию, что мёдом лилась из музыкального аппарата.

– Это ведь называется граммофон? – наконец, спросил он, разглядывая инструмент со всех сторон.

Господин-лавочник, встретивший посетителей, легонько протёр трубу граммофона шелковым платком.

– Да, так и называется, – ответил он Габри. – Замечательный, правда? Это самое недавнее его издание, видите, какая труба большая? Звук оттуда такой четкий. Прислушайтесь-ка…

Все гости прислушались к мелодии. В ней угадывались нежнейшие голоса пианино, скрипки, голоса гобоя, арфы и тоненький голосок флейты. Увлеченный, Габри опустился на одно колено, чтобы поглядеть на коробку.

– Какая странная вещь. Никак не могу понять, почему оттуда идёт музыка? Там что, внутри находится какие-то музыканты, маленькие люди, которые играют на инструментах? Или это фокус?

– Нет-нет, мальчик мой, – посмеялся лавочник, – всё гораздо проще.

Объясняя Габри принцип работы граммофона, продавец наглядно показывал, как поставить пластинку. Мальчик, полностью сосредоточившись, следовал указаниям. В этот момент Ирис и Камилла многозначительно переглядывались друг с другом, переговариваясь одними лишь взглядами.

– Тебе, значит, слушать музыку нравится? – спросила в конце концов Ирис.

– Музыку из граммофона? – уточнил Габри.

– Нет. Вообще.

Габри ещё раз взглянул на красивую граммофонную трубу, в глазах его блеснул очевидный интерес, но он снова, верный себе, пожал плечами.

– Не знаю. Не думал об этом.

Налюбовавшись украшениями, разными безделушками и наслушавшись музыки, Камилла, Ирис и Габри покинули «Лавку ценностей» и наконец отправились к кондитерской Розелли, расположенной недалеко от площади. В это время кондитерская встречала свой поток посетителей, и пришлось встать в конец длинной очереди. Пока очередь постепенно сокращалась, Габри мог спокойно разглядеть кондитерские товары. На полках шкафов, напоминая шкафчики в аптеке, стояли в ряд под своими ярлыками бутылки с сиропами, ягодными и фруктовыми конфитюрами, стеклянные банки с засахаренными сухариками и леденцами, а на отдельном столике возвышались графины с домашним лимонадом и кофейники с горячим шоколадом. Застекленные прилавки были заполнены корзинками со сладкими булочками, крендельками и бисквитами, а на открытых подставках, но под куполом, красовались разные торты, поражающие разнообразием цветов и ароматов. По мере того, как приближалась очередь блюбелльцев, Габри всё разглядывал витрины со сливочными пирожными и имбирными пряниками, политыми глазурью из разных цветов и обсыпанные сахарной пудрой, и Камилла с Ирис не могли этого не заметить.

Они закупились нужными сладостями и вернулись на улицу. На обратном пути блюбелльцы вновь прошли мимо бутиков, на сей раз особенно привлекавших Камиллу. В один момент она даже остановилась, чтобы как следует рассмотреть те самые роскошно убранные витрины, за которыми были выставлены великолепные платья розенской моды, с кружевом и кашемиром, и с печальной улыбкой вздохнуть:

– Ах, стоило им предписать рядом с вывеской бутика «розенский», так сразу и на ценники страшно взглянуть, – печально, но смиренно произнесла она. – Но какая же красота… какой фасон…

Габри проследил за её очарованным нарядами взглядом и не думая потянулся к своим карманам брюк. Пошарив в них, он достал несколько свеженьких денежных купюр и протянул их Камилле, отвлекая её от любования.

– Можете взять мои деньги, – предложил мальчик. – Господин Бон-Берри даёт мне немного денег на карманные расходы. Может, вам пригодится?

– О нет, что ты, – сразу же ответила Камилла, покачивая головой. Она была скорее растеряна, чем тронута, но тем не менее голос её стал ещё мягче, чем был до этого, и она умиленно взглянула на Габри. – Не надо отдавать мне ни доли своих сбережений. Они ведь только твои, предназначенные только для тебя. Не положено так…

Габри только ещё раз подсчитал свои деньги и хмыкнул.

– Здесь совсем мало, да? Мне жаль. Как только выдастся случай, я обязательно попрошу у господина Бон-Берри ещё немного, и тогда, может, вам хватит на какое-нибудь платье.

– Не сходи с ума, мальчишка! – добавила Ирис гораздо более резко и бойко, чем Камилла. – Ты что, собираешься кому попало деньги свои отдавать просто так? Не хочется прозвучать меркантильно, но береги свои финансы – тем более те, что тебе дает твой господин Бон-Берри. Они же даются исключительно тебе на твои расходы. Вот и потрать их на себя, как полагается.

– Я не умею распоряжаться деньгами. Мне не на что их тратить, а вам нужны эти платья. Так что – возьмите. Мне не жалко.

– Эти платья мне вовсе не нужны, – ответила Камилла со вздохом. – К тому же, мне на них не хватит, даже если ты будешь отдавать мне часть своих сбережений в течение всего года. Разве что, на что-нибудь небольшое и простенькое… – Тут ей пришла в голову одна удивительная мысль. Она заметила возле розенского бутика чуть более скромную шляпную лавку, через подсвеченные витрины которой можно было разглядеть болванки с надетыми на них шляпами – широкополыми и маленькими, мужскими и женскими, с цветами, перьями, лентами и простые, отделанные льном или фетром. И тогда она решила: – Знаешь что, Габри? Мне лестно, что ты подумал о моих интересах. В качестве благодарности за твою щедрость могу ли я кое-что на тебя, скажем, примерить? Так, просто поглядеть.

Габри как всегда пожал плечами. Камилла приняла это как согласие и повела его в шляпную лавку, где довольно быстро – словно по неведомому чутью – подобрала ему одну замечательную тёмную фетровую шляпу. Госпожа-лавочница предоставила зеркало, и Габри, надев головной убор, посмотрел на своё отражение, в котором также видел Камиллу и Ирис, вставших по обе стороны от него.

– Ай да красавец! – по достоинству оценила его образ Ирис. – Прямо-таки юный джентльмен. Тебе нравится? Только посмей ответить «не знаю».

Габри, видимо, пришлось придумать другой ответ, и тогда он сказал:

– Хорошая шляпа.

– Отлично, – сказала Камилла. – Раз тебе нравится, мы возьмём её тебе. Это будет наш тебе подарок.

Она уже была готова отправиться к прилавку для оплаты, но Габри вдруг смутился, снял с себя шляпу и протянул её обратно Камилле.

– Госпожа Конте, не стоит.

Камилла опешила.

– Почему же?

– Спасибо вам большое, но я ничем не заслужил подарка.

– Заслужил! – вступила Ирис, грозно поставив руки в боки. – Почему бы и нет? Тебе же Бруфорд сущие гроши платит за твой труд, разве тебе не полагается больше награды? Да вот хотя бы даже эта шляпа. Камилла, как тебе она, эта шляпка? Ведь симпатичная, да? Профессиональный глаз не зря её приметил.

Камилла польщенно, слегка робко улыбнулась.

– Полно тебе, глупышка, – махнула она рукой. – Никакого во мне профессионализма по вопросу касательно шляп нет.

– Но ты, во-первых, самая видная шляпница у нас в «Блюбелл»: твой талант сочетать цветы и перья с со своими модными уборами неоспорим. А, во-вторых, ты же знатная наследница шляпного ремесла – известнейшего во всём Кармоди, между прочим! На тебе хоть и прервалась целая династия шляпников, но задатки этого дела в тебе определенно должны быть. Габри, вот ты знал, что Камилла, не будь она картографом, могла бы сейчас торговать шляпами у тебя в квартале?

Когда разговор коснулся семейного дела Конте, Камилле пришлось немного поведать Габри про свою шляпную лавку. Вернее, про то, как она могла бы стать её, но в конечном счете осталась исключительно родительской.

– Отец и мачеха лишили меня наследства и не дали мне унаследовать нашу семейную шляпную лавку, – рассказывала она. – Они считали, я боязлива и слишком робка для подобного дела, а значит, не смогу справиться с обязанностями и дело их драгоценное претерпит крах.

– Как глупо с их стороны было так полагать, – возмутилась в свою очередь Ирис. – Они даже представить не могут, сколько разных мужчин посещало их магазинчик, будь ты там самой главной.

Камилла скромно посмеялась, спрятав серебристый смех в ладонь, одетую в белую сетчатую перчатку.

– Не смущай меня, – сказала она, смеясь. – Ничего бы такого не было. В любом случае, я нисколько не обижена решением семьи. К некоторым вещам мы действительно не приспособлены, но зато ты всегда почувствуешь, когда тебя потянет к чему-либо по-настоящему ценному. Вот меня потянуло в науку. Своеобразную науку, но всё же. Ну и шляпки… шляпки мне нравятся сами по себе. Когда они на мне, а не на болванке, которую я показываю какому-нибудь покупателю. Главное же – найти дело себе по душе, верно?

– Ещё бы, – согласилась Ирис и сразу же обратилась к Габри. – Вот у тебя есть дело для души, а, Габри?

– Не понимаю, – ответил он задумчиво. – Душа – это же что-то невидимое. Нельзя понять, какая она, и с ней никак нельзя взаимодействовать.

– Как нельзя? Она ведь у тебя есть, ты не бездушен. Как мы поняли за сегодняшний вечер, тебе нравится музыка и сладости, – значит, это всё нравится твоей душе. Значит, она у тебя есть. Значит, её надо радовать, дабы жить с нею воедино. Для этого и существуют «дела для души». Досуг, работа, что-то ещё – да полно всего можно придумать. Я вот до ужаса люблю овсяные печенья с шоколадной крошкой, восточные танцы, песню «Добрый человек из Сент-Габриэля» и моего Артура. Сегодня я, быть может, всем этим успею насладиться. Вот прямо сейчас и начну. – Она достала из бумажного пакетика одно овсяное печенье с шоколадной крошкой и аппетитно вкусила его. Камилла вовсю рассмеялась с её ребячества.

В конце концов Габри позволил им подарить ему ту самую шляпу, по словам госпожи-лавочницы, идеально ему подошедшую. Возвращаясь обратно в «Блюбелл», втроем они шли по той же мощёной улице, Ирис и Камилла разговаривали между собой и порой от души смеялись, что-то вспоминая. Габри шёл возле них, всё ещё не зная, куда деть руки, и когда Камилла это заметила, она положила ладонь ему на плечо.

– Как ты? – поинтересовалась она. – Не надоела тебе ещё наша женская компания?

– Ага, – добавила Ирис, – а то мы всё болтаем и болтаем о своём, а тебе приходится слушать, да ещё и идти с нами бок-о-бок. Не все с этим смиряются. Леон всегда избегает излишнего общения с дамами: он со всеми ними на «вы», даже со своей женой.

– Всё в порядке, – ответил Габри. – Я рад вас слушать и мне… нравятся женщины.

Он произнес это с такой неуклюжей честностью, что Камилла вновь не могла сдержать усмешки, и Ирис, поддержав её веселье, также рассмеялась и сказала, довольная словами Габри:

– Отлично! Правильный ответ.

Переглянувшись друг с другом, Камилла и Ирис взяли его под руку с разных сторон, и с этой поры он был не только потеснен ими, но и выведен из привычного молчания тем, что они вовлекли его в свою легкую беседу и с удовольствием слушали всё, что он позволял себе произнести. Они шли, разговаривая на различные темы и рассказывая Габри об увиденных им достопримечательностях, и на мальчишке теперь ещё красовалась новая фетровая шляпа.

Глава 3

Они вернулись в мансарду «Блюбелл» аккурат к восьми часам, когда Софи уже накрыла стол к чаю, преподнеся каждому по чашке с блюдцем, а Артур поставил чайник греться к печке. Занавеси уже были опущены, окна затворены – осталась открытой лишь одна створка, пропускающая ночной ветерок, – на полках горели лампы под оранжевыми абажурами, слышался слабый запах фиалок и приятный аромат свечей, зажжённых и вставленных в самоцветные розовые, изумрудные, сапфировые и рубиновые подсвечники-лотосы, и блюбелльцы почивали в утешающем настроении тепла и спокойствия.

Элиас и Леон, закончив проверку работ учеников, устало сидели на диване и под треск горящих за чугунной решеткой поленьев безмятежно разговаривали друг с другом. Как только в мансарду вошли Камилла, Ирис и Габри, Элиас и Леон уступили им место на диване, подав теплый клетчатый плед и подушки, а сами обосновались в креслах по бокам. Только все расселись по своим местам, Софи принялась разливать каждому в чашку немного заварки из керамического чайника с голубыми колокольчиками, а затем, как согрелся чайник у печи, долила кипятка, отдающего горячий пар. В середину стола Артур поставил купленные сладости: нежный воздушный бисквит, ягодные желе и печенья, разложенные по вазочкам.