Габри Бон-Берри. Книга 1. Новая жизнь

Стоило ему спросить об этом, как Бруфорд снова затеребил верхнюю пуговицу рубашки.

– Конечно. Это он посоветовал мне отвезти тебя сюда. Он очень хотел, чтобы твоё ранение не лишило тебя… скажем, не стало для тебя фатальным.

Габри вновь помолчал. Во время всего разговора он тяжело опускал и поднимал веки, утомлённо водя ложкой по каше, он выглядел уже не столько задумчивым, сколько медленно смиряющимся.

– И когда нам можно будет возвращаться? – тогда спросил он.

Из всё тех же побуждений Бруфорду пришлось ответить расплывчато:

– Послушай, капитан Марчинелли советовал мне оставить тебя здесь подольше. Ты должен прийти в себя после… Коттенхорна.

– Раз меня вылечили, и я уже могу стоять на ногах, то можно и возвращаться.

– Ты слишком торопишься. У тебя было крайне тяжёлое состояние, ты слишком долго пробыл без сознания. После операции ты очнулся, но бодрствовал только один день в полусознательном состоянии. Затем сёстры сказали, что ты снова впал в летаргический сон. После всего этого ты просто обязан ещё какое-то время отдохнуть.

Неожиданно Габри перевёл взгляд на Бруфорда. Он посмотрел на него своим типичным проникающим вглубь и при этом невинным детским взглядом, и мужчине стало от этого не по себе.

– Что случилось тогда в Коттенхорне? – спросил Габри, глядя ему в глаза. – Помню только пожар и обломки. Мы же победили?

Воспоминания Бруфорда вспышкой возникли в памяти. Ночь, горящая крепость Коттенхорн, раненые солдаты, грохот рушащихся каменных глыб и… вьющийся на пике белый флаг… До сих пор нельзя было сказать, что кто-то победил, а кто-то проиграл, но, хотя сражение принесло много потерь, итог у всего этого был более, чем удовлетворительный. По крайней мере, так полагало большинство, и Бруфорд был в их числе. Но Габри об этом он сказать не мог.

– Всё закончилось так, как и должно было, – уветливо ответил он. – Проблема лишь в том, что раненых оказалось куда больше, чем планировалось. Все лазареты были забиты до отказа.

– А, вот что, – тихо произнёс Габри, опустив взгляд. – Но раз я тоже был ранен, почему я теперь не в лазарете с остальными?

– В одном из северных лазаретов тебя подлатали, но так вышло, ты долго не приходил в сознание, тогда мною было решено взять тебя в Кармоди. По моему распоряжению тебя и некоторых других солдат доставили на воинском поезде в Грандсбург и положили в госпиталь Святого Эдуарда, где мы сейчас и находимся. Ты, наверное, не почувствовал переезда, потому что всю дорогу от самого севера до юга находился без сознания. Тебе сложно далось перенести это ранение, я так понимаю?

– Я ничего не чувствую. Мне заменили глаза?

– Заменили – звучит не слишком реалистично, – улыбнулся Бруфорд его бесхитростному вопросу. – Тебе их оперировали.

– Оперировали, значит, ножом вырезали? Как это?

Он спрашивал совершенно спокойно и при этом кончиками пальцев трогал свою переносицу. Бруфорд выбирал между тем, чтобы описать всё в подробностях во избежание последующих уточняющих вопросов, и тем, чтобы снова сгладить углы. В конечном счёте он выбрал последнее.

– Думаю, тебе всего лишь зашили рану так, чтобы она не навредила зрению. Главное, что теперь всё кончилось и твои глаза в порядке. Честно говоря, глядя на тебя, даже и не скажешь, что ты пережил операцию. Швов не видно совсем, представляешь, да? Только ресницы ещё не выросли после того, как их опалило. Но и без этого ты выглядишь уже вполне поправившимся.

На тонких бровях и на переносице Габри остались, как последствия ранения, небольшие рубцы, а на коже вокруг глаз ещё виднелись едва заметные швы после операции. Вместо ресниц остались лишь светлые маленькие ростки. Габри аккуратно пощупал и их.

– А почему в Грандсбург? – продолжал спрашивать он. – Это далеко от лагеря, где мы были той ночью.

– Дело в том, что здесь, в Кармоди, мой дом. Поскольку именно я ручался за твоё последующее выздоровление, я решил привезти тебя именно в то место, что ближе всего к моему дому. Возможно, это немного эгоистично с моей стороны, – неловко усмехнулся посетитель, потерев шею, – но так или иначе. Кстати говоря, здесь очень качественная медицина! И мой знакомый доктор, работающий в этом госпитале, обязался вылечить тебя. Он это и сделал. С сегодняшнего дня, можно сказать, у нас увольнение. Мы вправе остаться в Грандсбурге на какое-то время. Таково было разрешение высших чинов.

Он знал, что только повеление высших чинов повлияет на Габри и даст понять, что ему лучше остаться в этом королевстве. Так и случилось.

– Хорошо, – тогда сказал Габри. – Главное, чтобы капитан Марчинелли об этом знал.

– Да… об этом не беспокойся.

Их разговор, отражающийся эхом в зале, затих. В полной тишине Габри молча поднимал ложку с кашей, а Бруфорд всё сидел рядом и уже не знал, какие подбирать слова. Увидев, что Габри уже почти доел, мужчина встал и уже был в полной готовности покинуть зал госпиталя.

– Так, раз уж ты утверждаешь, что здоров, я хотел тебя кое-куда свозить, пока у нас увольнение, – уведомил он, глядя на Габри сверху вниз. – Я заказал для нас экипаж. Собирайся не спеша, я буду ждать тебя снаружи.

– Не стоит, – тотчас ответил Габри. – Я уже готов.

Резко отодвинув поднос, он попытался подняться на ноги. Неудивительно – те предательски зашатались, и мальчик упал на пол. Он грохнулся прямо на колени и, видно, не ожидая от себя такой слабости, вздохнул, выдав тягостное:

– Ой, простите…

Ложка упала к нему на пол, а вместе с нею пролился и чай из чашки. Бруфорд, встрепенувшись, сразу же поспешил на помощь. На грохот вскоре явилась одна из сестёр и, увидев лужицу чая на полу, принялась хлопотливо вытирать всё полотенцем.

Габри был снова посажен на койку. Бруфорд покачал головой.

– Сказал же: не спеша, – повторил он мягко. – У тебя, должно быть, ещё все конечности ватные. Собирайся в своём темпе, мы же не в армии, чтобы вскакивать по первому зову.

Габри ничего не сказал, только отвёл глаза в сторону. Сестра к тому времени уже вытерла пол, и Бруфорд подошёл к ней, чтобы перед уходом попросить:

– Помогите ему собраться, а то он себе все ноги расшибёт.

Сестра кивнула и вернулась к своему пациенту, пытающемуся вновь встать на ноги. Положив руки мальчику на плечи, она принудила его остаться на своём месте и после этого достала чемодан из-под койки. В это время Бруфорд уже шёл на выход из госпиталя. Едва он остался наедине с собой, улыбка медленно спала с его лица, и на место радости пришла задумчивость, которой Бруфорд всячески старался избегать, чтобы не возвращаться снова и снова к тем мрачным мыслям, что уже давно не давали покоя. Но они снова затуманили ему голову.

Он вышел на улицу, погруженную в лёгкий городской шум, услаждающий слух после собора с его бродячим по зале эхом и болезненным хрипом больных, и, встав возле кованых ворот, скрытых в колючих цветах, закурил сигарету из своего портсигара. Кучер, сидя на козлах, уже посапывал, отложив поводья. С каждой минутой, проведённой за ожиданием, Бруфорд всё думал об одном: «Однажды придётся быть откровенным». Но пока что он снова выдыхал табачный дым и ждал Габри, который был совершенно далёк от подозрительности.

Как сын полка, мальчишка мог бы рассчитывать на помощь после окончания войны. Согласно постановлениям, в результате заключённого мирного договора государства обязаны были обеспечить общее лечение и для пострадавшего севера, и для пострадавшего юга. Большинство солдат знали о предшествующих возмещениях, однако несовершеннолетнему сыну войны, оставшемуся без покровителей, не посчитали нужным дать право на использования тех же благ, что и остальным. Единственные близкие люди, которые могли бы за него вступиться, уже не были на это способны, а остальные солдаты, сражавшиеся рядом с парнишкой, не имели достаточно возможностей и, что совершенно объяснимо, желания позаботиться о нём. У Бруфорда же не было выбора. Пока всех солдат, получивших тяжёлые ранения, увозили в лазареты на повозках подальше от Коттенхорна, Бруфорд забрал с собою того единственного, кого оставили позади. В здравом рассудке он вряд ли бы пошёл на такой серьёзный шаг, но, вспоминая просьбы Феличе Марчинелли – давнего друга, по совместительству капитана подразделения, где служил Габри, – он понимал: кто, если не он?

«Пристрой его куда-нибудь, если вдруг со мной или Карлией что-нибудь случится. Мне больше некого попросить, времена нынче сложные, а до него и сейчас-то никому нет дела – а потом и подавно. Если получится, забери его с севера когда-нибудь. Дай бог, война к тому времени хотя бы немного стихнет», – такова была последняя просьба капитана Марчинелли. Вспоминая его слова, Бруфорд только горячился: «Друг мой, несмотря на мою любовь к тебе, ты попросил меня о довольно сложной услуге!»

Глава 2

Наконец двери собора распахнулись. Перед ожидающими Бруфордом и кучером, вовремя очнувшимся от дрёмы, возник Габри. Прикрывая тыльной стороной ладони глаза, он сошёл с порога и направился по дороге к карете, уже несколько увереннее переставляя ноги. В руках он держал старый кожаный чемодан. Большие фланелевые брюки шли в разлад с его невысоким ростом, велик был и жилет, на котором слегка блестела незамысловатая серебряная брошка в виде веточки лавра, рукава белой скромной рубашки немного свисали. Сестра собрала ему волосы, обвязав их лентой внизу, но некоторые пряди всё же выбились и повисли, добавляя ещё большей неряшливости его виду. Вдобавок ко всему сам по себе Габри был худым и при этом уже давно сутулился, так что все вещи висели на нём теперь как на погнутой тонкой вешалке.

Как только мальчик подошёл к Бруфорду, тот оглядел его с ног до головы и, отодвинув в уголок рта сигарету, постарался ободрительно улыбнуться, но получилось жалостливо.

– Располагайся, – сказал он, указав на карету. – Я докурю, и поедем.

Габри молча кивнул и, открыв дверцу, забрался в салон, занося свой полупустой чемодан. Бруфорд постоял ещё немного, неволею растягивая эту минуту до бесконечности. Докурив, он повёл рукою в воздухе, чтобы рассеять дым, и забрался в карету вслед за Габри. В то же мгновенье кучер бросил: «Но!» и дёрнул поводья.

Путь, пролегающий под мерный цокот копыт, предстоял долгий: почти через весь Кармоди. Собор святого Эдуарда примостился на восточном берегу Молочной реки – единственной реки города, получившей своё имя ещё в далёкую старину, когда о столице королевства слагали легенды как о тёплом, благодатном «крае молочных рек и медовых берегов». Истинное сердце Кармоди же находилось на западном берегу и сплеталось из десятков пересечённых мощёных улиц, освещённых по вечерам старинными газовыми фонарями, площадей, разнообразных лавок, башен, увенчанных изящными, покрытыми тёмной черепицей крышами, богатых домов, музеев и театров, – словом, всего, чего могла бы желать душа любого современного горожанина. Немудрено, что весь народ стекался именно на тот самый берег: пока Бруфорд и Габри ехали в карете, они могли видеть, как кебы, кряхтящие паровые кабриолеты и омнибусы, забитые до самой крыши и уже лопающиеся от пассажиров, вереницей тянулись по мосту через сверкающую Молочную реку.

За всё время пути Габри молча смотрел в окно, наблюдая за бегущими поодаль картинами своим типичным непроницаемым взором, подмечающим всё как будто бы исподволь. В перерывах между безмолвным созерцанием он просматривал листок, где ему, кажется, выписали рецепт для ухода за глазами, затем вновь переводил взгляд к окну. Бруфорд неуклюже сидел рядом. С каждой милей на него всё больше накатывало беспокойство и всё больше он погружался в воспоминания о тех былых днях, когда они с Габри были облачены в военную форму, когда тихие дни во время войны казались блаженством и когда конец всему этому лишь неявственно мелькал в мечтах и надеждах. Тогда он ещё не знал, что конец уже близок и что даже после снятия военной формы ему, давшему своё слово, придется нести ответственность за другого человека. Будучи в одеждах сержанта, руководящим малым отрядом солдат, он и тогда не испытывал столько беспокойства и растерянности, сколько теперь, облачившись в повседневный костюм и приняв на себя неволею роль покровителя, что тяготила его гораздо больше, нежели военная должность.

В годы войны Бруфорд виделся с Габри несколько раз. Они встречались в Вальде, в казармах и в гарнизонах на границах с севером. Хотя и Габри носил типичный солдатский китель, солдатом его никто не считал – лишь незаметным мальчишкой, который только прислуживал своим так называемым сослуживцам. Чаще всего его можно было видеть в тени: он занимал себя тем, что зашивал чьи-то кители и рубашки, чинил сапоги, затапливал печь, сидя у подтопка, и помогал местным женщинам, выполняя все поручения безропотно и проявляя при этом исключительную почтительность ко всем, независимо от их чина. До звания сына полка он жил среди южных солдат как северный пленник, и с тех пор, даже когда его официально вызволили из неволи, в нём всё ещё угадывалась пленная скованность. Воспитание капитана Марчинелли шаг за шагом избавляло мальчишку от этого, но тесная связь со взрослыми военными – одни из которых смотрели на него свысока, как на наивного ребёнка, а другие, напротив, слишком полагались на его духовную зрелость и обращались с ним по-свойски, а чаще всего из ряда вон пренебрежительно, – взращивала мальчика на свой манер: где-то крайне воздержанным и бдительным, где-то слишком доверчивым и податливым. Ну а для Бруфорда самой докучливой чертой Габри всегда была его неприступность. Сложность заключалась даже в том, чтобы просто начать с ним разговор, а Бруфорд крайне не любил находиться в тишине.

В конце концов, Бруфорд всё-таки осмелился начать разговор, лишь бы только заполнить чем-нибудь повисшую в салоне тишину.

– Так… а как ты себя теперь чувствуешь? – обратился он к Габри, монотонно глядящему в окно. – После того, как немного размялся и походил. Пришёл в себя наконец?

– Что значит «пришёл в себя»? Я всегда был в себе, – ответил мальчик, не оборачиваясь.

– О, понимаешь ли, это просто такое выражение, обозначающее, что ты после каких-либо обстоятельств наконец-то вернул себе прежнее расположение духа и теперь снова в порядке.

– В таком случае, да. Я пришёл в себя.

Снова стало тихо, и Бруфорд уже не знал, как спасаться от этой обременительной тишины.

– Знаешь, я раньше и не замечал, какой ты красавец, – постарался сделать он комплимент. – Ты как-то всегда прятал в себе это очарование. И волосы у тебя, оказывается, такие красивые. Они будто бы светятся на солнце, тебе очень идёт. Но почему же сестра тебя не подстригла? Они ведь так отрасли.

– Вы думаете, мне стоит их состричь? – спокойно спросил Габри.

– Нет, я вовсе не имел это в виду. Нет, оставь их, если тебе они нравятся.

– Они мне не мешают, вот и всё.

– Да-да, как скажешь.

Водворилось всё то же молчание. Спустя некоторое время Бруфорд, кое-как справляясь с растерянностью, вновь попытался завести беседу.

– А твоя брошка? Она у тебя тоже симпатичная, – заметил он. – Я её прежде не видел. Кто тебе её подарил?

– Лейтенант Никола, – коротко ответил Габри. – Да, и насчёт лейтенанта. Вы не знаете, где он? Он тоже ранен?

Бруфорд слегка опешил от этого вопроса.

– Когда мы с ним последний раз виделись, он был почти в полном здравии. А насчёт того, где он сейчас, честно скажу, не знаю.

– Вы знаете, какой у него адрес? Я хотел бы тогда написать ему письмо.

– Тоже не знаю. Прошлый раз он говорил, что собирается уезжать. Не могу сказать, где он теперь.

Лейтенант Никола Марчинелли, сын капитана, имел непосредственное отношение к войскам своего отца и часто виделся с солдатами в отцовском подчинении, среди которых был и Габри. Но, насколько Бруфорд помнил, этот человек, хоть и был одной крови с капитаном Марчинелли, столь ценимым как всем батальоном, так и отдельно Габри, сам к мальчику никогда не выказывал столько же радушия. Даже наоборот. Бруфорд никогда бы не подумал, что Габри мог бы о нём беспокоиться.

На какое-то время мужчина вновь замолчал, и снова воцарилось молчание, разбавляемое лишь потрескиванием колёс, проезжающих по мощёной дороге вдоль улиц. Бруфорд уже не знал, о чём бы завести разговор, но едва он придумал, что сказать, Габри вдруг опередил его.

– Господин Бруфорд. – Тогда же парень повернулся к собеседнику и к несчастью для Бруфорда взглянул ему прямо в глаза. – Вам что-нибудь известно о Карлии? Она не была среди раненых?

Карлия была супругой капитана Марчинелли, часто отправляющейся с ним в военные лагеря. Будучи актрисой оперного театра, она, бывало, приглашала с собою в лагерь театральную труппу музыкантов, чьи песни развлекали усталых солдат по вечерам. Весь батальон Марчинелли высоко ценил заботу его жены, но для Габри, единственного ребёнка в отряде, она значила, пожалуй, чуть больше. Именно поэтому Бруфорду тяжело дались слова:

– В ту ночь уцелели лишь единицы, и то чудом. Среди раненых были почти что все, в том числе и твой капитан, и Карлия. Главное, что они были рядом друг с другом в тот момент.

– Но они не в самом тяжелом состоянии? Всё ведь в порядке?

Бруфорд опустил голову. Думалось, что он озвучит печальное известие.

– Всё… в порядке.

– Тогда хорошо, – без подозрения ответил Габри. – Раз мы не можем увидеться, я хотел бы написать капитану и Карлии письмо. Их адрес я ещё помню. В месте, куда мы едем, я могу это сделать?

Бруфорд постарался унять возникшие смутные сомнения. Приподняв взгляд, он кое-как вернул на лицо улыбку.

– Там, куда мы направляемся, ты можешь делать всё, что угодно. Мы же с тобой в Кармоди! Я столько всего тебе про него рассказывал, и наконец ты здесь. Теперь я бы столько всего хотел бы тебе показать.

Впрочем, пока они ехали по Кармоди, Габри всё мог видеть своими глазами.

Несмотря на нововведения, которые захватили Грандсбург и для всего континента сделали его «королевством прелестных открытий», город до сих пор хранил в себе дух старинной сказки, окутанный атмосферой прошлого, словно милая пожилая дама, наряжающаяся только в те платья, что были сшиты по моде времен ее давно минувшей юности, но не упускающая возможности поболтать со своей подругой по телефону вместо того, чтобы писать ей письмо, или проехать остановку другую в удобном салоне кабриолета вместо кареты, сопровождаемой шумным дыханием лошадей.

Нынешняя мода, впрочем, в основном шла из королевства Розен, которое находилось на границах с Грандсбургом. В модных гравюрах и журналах каждый месяц дамы и следящие за своим туалетом господа вычитывали новые тенденции. Так, после ушедшего века в скором времени тёмные оттенки одежды уступили место изысканным, приглушённым цветам, таким как мягкий бежевый, золотистый и миндальный; цветам бледной розы и зелёного чая, а среди тканей набирали известность кружева, шёлк, дорогой, но роскошный кашемир, мягкий фай и муслин, чудесный шифон и бархат. Одежду приличной грандсбургской дамы, обычно состоящую из широкой шляпы с цветами и перьями, аккуратного подчёркивающего корсета вместе с длиннополой юбкой или бархатным платьем, часто украшали элегантные броши, оборки, ленточки и блестящие аксессуары из бисера. Типичный же джентльмен мог быть одет во фланелевый костюм серого или бежевого цвета, на голове его также покоилась шляпа, а в руках некоторых очень аристократичных господ средних лет можно было заметить и трости как дань прошлым традициям. Молодые граждане менее следили за изысканностью своего вида и больше уделяли внимание свободным вещам, не сковывающим движения. Ведясь на идущую из Розена моду, девушки всё больше начинали предпочитать корсетам обычные лифы, туфлям – ботинки, а витиеватым причёскам – простые и элегантные «помпадуры» или даже вовсе распущенные локоны.

На главной площади Левинси, недалеко от городской ратуши, можно было заметить все проявления нынешней моды на горожанах. В этот воскресный день жители выходили на главные улицы целыми семьями, дружескими компаниями и парами, и в сердце города, пропитанном уличной музыкой, отдалённым звоном трамваев и оживлёнными голосами людей, чувствовалось лёгкое торжественное настроение.

Для Бруфорда весь Грандсбург казался всегда великолепным и манящим местом, а Кармоди, как город его молодости, любви и дела всей жизни, до сих пор вызывал отрадное чувство в груди. С самых юных лет он воспринимал Кармоди как город с шоколадной обёртки и до сих пор был не прочь даже беспутно пройти через любимые улицы, мимо лавок и старых готических церквей, куда некоторые местные жители ещё ходили на вечерние проповеди, и мимо чайных, где любому гостю всегда готовы предложить чашечку чая. В самые важные памятные дни Бруфорд изредка мог позволить себе посетить ресторан. В элитные заведения, которыми поистине славился столичный Кармоди, мужчина ходил лишь иногда, когда обсуждал с какими-либо важными господами, одетыми в шляпы-котелки и фраки, деловые вопросы касательно бюро, в котором после войны он служил директором. Помимо этого, он также частенько заглядывал в гости к этим самым господам вечером, чтобы сыграть с ними партию в карты… К сожалению, Бруфорду редко удавалось выиграть, из-за чего его личный бюджет всегда оставался непостоянным. Он винил себя за это пристрастие и посему всякий раз незаметно содрогался, видя на улицах потайные двери, ведущие в залы азартных игр. Подобных залов в Кармоди было очень мало. Грандсбургским мужчинам не пристало бывать азартными; в обществе Грандсбурга и мужчинам, и женщинам с детства первым делом проповедовали добропорядочность, галантность и вежливость, порой идущую в единение с крайней деловитостью. Нынешние молодые жители королевства частично видоизменяли традиции не только в науке, искусстве и моде, но и в народном умонастроении – они стремились к свободе, беззаботности и, не забывая о приятных обыденностях, выводили деловитость во вдохновение. Этому они учились у Вальда, «империи великих людей», из которой в Кармоди поступала новейшая философская литература.

Дух изысканности и презентабельности в Кармоди господствовал всегда, даже во время войны. Здесь горделиво возвышались и башни, стоящие среди города, словно добрые стражники, и даже обыкновенные городские дома, воздвигнутые относительно недавно, либо же старые, любовно сбереженные с давних лет: с размещенными внутри будками консьерж и изысканными краснокирпичными фасадами, украшенными символами королевства: обычно, выточенными узорами роз, лютиков, как самых частых цветов на грандсбургских лугах, и мотыльков. Даже здания мануфактур, ткацких, фарфоровых и особенно распространённых чайных, были отделаны под дворцы. Каждый городской дом, в независимости от года своего заложения, оснащался чердаками и мансардами, традиционными местами одновременно и уютных сказок, и легенд о пугающих домовых и призраках. Маленькие домашние духи были в основном в загородных жилищах, в деревнях Грандсбурга, в усадьбах и хижинах вблизи лесов, за чарующими, усеянными лютиками холмами, на которых стояла вся страна. В стенах города народные сказания, суеверия и приметы становились малоизвестными и меньше принимались на веру. Но даже в нынешних квартирах и ветхих апартаментах, расположенных в исторических кирпичных домах, всё ещё могли верить в привидения когда-то живших в этих домах людей, ныне покоящихся под землёй.

Всё ещё можно было встретить на улицах раззолоченные дилижансы, словно выпрыгнувшие со страниц сказочной истории, и прочувствовать волшебство вечера в те минуты, когда аллеи и скверы подсвечивались мириадами зажжённых свечей и ламп.

Хэмфилд-сквер являлся как раз одним из таких мест. Расположенный в сердце Кармоди, он представлял собой излюбленное место для прогулок по вечерам, с его маленькими прилавками угощений, живописным озером, скрытым в лесной роще, и деревьями, чья листва вдохновенно шелестела от приятного августовского ветра. Недалеко от Хэмфилд-сквера заявлял о себе небольшой элегантный дом с вывеской «Первый иллюзион Кармоди», куда стояла очередь молодых людей, среди которых изредка высматривались дамы в платьях и шляпках и зрелые джентльмены, похоже, не ждущие ничего особенного – скорее, недовольные скоплением праздной молодёжи.

Проезжая мимо, Габри засмотрелся на них и, соответственно, на блестящую вывеску кинотеатра.

– Что это за место, куда все столпились?

– Как куда? В кино. Сегодня, должно быть, премьера какого-нибудь фильма.

– И такое бывает? Я только в газете об этом читал.

– А ты думал, кино – это выдумки журналистов? – посмеялся Бруфорд. – Поверь, Грандсбург недаром считается самым новаторским государством на данный момент. Столица как нельзя кстати богата знаменательными для королевства местами. Весь Кармоди этим живёт. Пока ещё рано спрашивать, конечно, но за время пока мы едем, тебе хоть как-нибудь приглянулся этот город? Может быть, ты бы хотел здесь жить?

– Не знаю. Непривычно. Так много разных людей на улицах, – наблюдая за жителями из окна, говорил Габри. – Все куда-то идут, вместе или поодиночке. Все кажутся такими свободными.