Корнелия де Мария. Невыносимо счастливая жизнь. Честная история особенного материнства

Я достала из холодильника еду и налила себе горячий чай. Ночные перекусы стали привычной нормой. Это уже сейчас я понимаю, что постоянный стресс, повышенный кортизол и поедание всего, что плохо лежит, в ночные тяжёлые часы – взаимосвязанные вещи. Я заедала стресс. Но тогда мне казалось, что я жру и толстею просто от ночной бессонницы. Мысль о том, что я «опускаюсь» и превращаюсь в домашний старый тапок, загоняла в ещё большее отчаяние. Но тогда мне было совсем не до себя. Нужно вылечить Машу. Я достала назначение врача: «Принимать лекарство строго по времени в 10:00, 18:00, 02:00». Как же мне давать лекарство ночью? А если Маша будет спать в это время?

В 10 часов утра я дала Маше первый противоэпилептический препарат (ПЭП). И, конечно же, это был «Конвулекс». Для меня до сих пор загадка, почему препарат старого поколения является для наших врачей препаратом первого выбора. До сих пор?! Но все эти рассуждения были потом, а пока я набрала нужное количество капель

«Конвулекса» в специальный шприц и постаралась влить в ротик Маше. Руки у меня тряслись, я двадцать раз перемеряла дозу, чтобы не дай бог не ошибиться. Кроме того, что Маша сильно кривилась при приёме лекарства, никаких других проблем я не замечала.

Ночью я поставила будильник на два часа. Проснувшись, залила дозу в сонный ротик, после чего – буквально через секунд десять – у Маши случился приступ. В таком режиме мы прожили несколько дней и ночей. Только лишь на третью ночь мне хватило ума попробовать на язык этот «Конвулекс». Это был ужас. Препарат горько-сладкий, с вяжущим эффектом. Страшно представить, что же испытывала Маша, когда ей весь рот заливает такая жидкость, а следом ещё идёт приступ, который полностью перекрывает дыхание. Что-то не так. Так не должно быть. Я полезла в особенные чаты.

Мне до сих пор стыдно перед Машей за те ночи. Я рада лишь, что мне всё-таки хватило ума перепроверить назначения врача. Я была в ужасе. Я делала то, чего нельзя делать категорически: будила ребёнка-эпилептика. Мозг очень быстро переходил из фазы сна в фазу пробуждения. Я этими действиями сама провоцировала наступление эпилептического приступа. Но кто бы мне тогда об этом сказал? Как врач-эпилептолог может назначить приём препарата ребёнку в 2 часа ночи, для меня до сих пор загадка. Неужели нельзя объяснить, что для поддержания постоянной концентрации препарата в крови нужно его принимать через равный промежуток времени в зависимости просто от режима дня конкретного ребёнка?! Неужели нельзя рассказать, как лучше давать препарат, с чем его можно смешать и т.д.? Просто сунуть бумажку, конечно, легче. Погрозить пальцем, печально вздохнуть и забыть. Может, предполагается, что мама сама сообразит, что к чему. Но мама не соображает на первых порах ничего! Она паникует и она доверяет!!! Всё это не укладывалось у меня в голове. Именно после этого я начала всё глубже погружаться в интернет. Искать особые группы, читать истории людей со схожим опытом. Для меня было удивительным откровением, что назначения врача надо перепроверять, ведь они могут не просто не помочь, а откровенно навредить. Мне до сих пор постоянно задают вопрос: «А что говорят врачи?».

Люди искренне верят, что врач знает как лучше и обязательно тебе об этом расскажет. Мы доверяем. Нам не приходит в голову, что это может быть не так.

Приём «Конвулекса» я подстроила под наш режим. Так стало гораздо легче, но вот приступы он не убирал. Были дни, когда их не было, Маша начинала больше улыбаться и работать ручками, вновь брать в руки игрушки, и опять эта чёртова надежда селилась в моём мозгу, но наступал день, когда снова надежда сменялась разочарованием. И так по кругу. Я регулярно названивала врачу-неврологу, который постоянно делал нам ЭЭГ, с одним и тем же вопросом: почему препарат не помогает? И всегда получала один и тот же ответ: увеличивайте дозу.

И я увеличивала дозу, пока не сдала анализ на концентрацию вальпроевой кислоты в организме и не увидела цифру 160. К тому моменту я уже начиталась много информации на эту тему и понимала, что подобная концентрация просто опасна для жизни. Максимально допустимая, но всё-таки нежелательная концентрация равна 100. У нас была 160, но моего лечащего врача это нисколько не смущало, он продолжал настаивать на увеличении дозы, а также на проведении МРТ.

МРТ головного мозга (магнитно-резонансная томография) – метод диагностики, который с максимальной точностью даёт возможность определить общее состояние мозга, его патологические изменения, травмы и посттравматические изменения. МРТ было необходимо, так как эпилепсия могла вызвать изменения в головном мозге. Но как это сделать такому маленькому ребёнку? В нашем городе на тот момент (хотя, может быть, и до сих пор) нигде не делали МРТ под наркозом, да и от самого слова «наркоз» меня тогда бросало в дрожь. Не хотелось подвергать этому Машу. МРТ-центр предложил нам приехать к 7 утра и попробовать провести МРТ во сне, чтобы ребёнок не шевелился. Я не очень представляла, как это у нас получится, учитывая, что данная процедура не тихая, мягко сказать. Но других вариантов не было.

Ночка перед МРТ выдалась ужасная, впрочем, как всегда. Маша постоянно просыпалась, и в 5 утра я уже закончила попытки её как-то уложить, мы встали. Я была разбита и напугана. Что же там, в этой голове? Нужно ли говорить, что я начиталась массу всего в интернете, и моя бурная фантазия не давала мне уснуть, даже когда была возможность.

Пока мы ехали по зимним тёмным улицам, в машине Машу укачало и она начала засыпать. В центр я зашла с практически спящим ребёнком на руках. Сотрудники приняли решение нас обеих запустить в аппарат МРТ. Кто хоть раз делал МРТ, я думаю, представляет или, вернее, не представляет, как это нам удалось. До сих пор чётко помню эту процедуру. Маша лежала в наушниках, я легла сверху неё, опёрлась на локти, чтобы не раздавить ребёнка, и держала руками Машину голову, плотно прижимая к ней наушники. Мне тоже надели наушники и в таком виде запустили в аппарат. Мы вдвоём еле влезли. Была бы я чуть больше и выше, боюсь, у нас ничего бы не вышло. Но мы устроились, и последовали 30 минут грохота и шума. Я не отрывала глаза от Машиного личика и не переставала удивляться, как она не просыпается. Даже в наушниках это всё очень громко и пугающе. Тело моё начало затекать, локти отваливались, но бежать было некуда в прямом смысле слова.

Через 30 минут шум прекратился и нас выкатили. Врачи решили поинтересоваться более детально, в чём у нас проблема. Никаких отклонений они не наблюдали. Заключение: «МР-признаки нерезко выраженной задержки миелинизации в области лобных и теменных долей для данного возраста. Минимальные ликвородинамические нарушения по наружному типу. Убедительных МР-данных за наличие атрофических изменений, признаков маляции вещества (паренхимы) полушарий мозга, ствола и мозжечка на момент исследования не выявлено».

Даже не понимая большую часть страшных слов в заключении, от слов «не выявлено» я очень успокаивалась. Атрофии нет, органических поражений нет. Задержка миелинизации, что это такое? Как мне объясняли в дальнейшем врачи, в этом нет ничего страшного. Это вариант нормы для такого возраста. Однако все настаивали, что необходимо будет провести МРТ повторно после года, если проблемы будут продолжаться.

А проблемы продолжались. Мы пили «Конвулекс», который, как я уже чётко понимала, не помогает никак. И катастрофическая концентрация меня ужасно пугала.

– Мы пьём «Конвулекс» три месяца, приступы не ушли, и их количество не уменьшилось. Толку от него нет. При том что концентрация просто зашкаливает. Зачем мы его пьём? Может, нужен уже другой препарат, – я стала задавать вопросы.

– Подбор препарата – дело долгое, кому-то помогает сразу, а кто-то годами не может подобрать. Для начала нужно выйти на нужную дозу, у вас ещё есть куда увеличивать! – всегда что-то подобное мне отвечал врач.

Но такой ответ меня уже не устраивал. Я понимала, что печень моего ребёнка могла отвалиться в любой момент. И всё ради чего? Ради приёма препарата, который не работает вообще?! Где логика?

Я записалась на приём к новому врачу-неврологу. Я была настроена ввести новый препарат. И нам назначили «Кеппру». В этот же день я дала Маше очередную противную жидкость и с надеждой наблюдала. Каково же было наше удивление и радость, когда приступы ушли на третий день и два месяца не возвращались. Мы были счастливы. Я каждый день наблюдала за Машей в поисках новых «умелок». Я ждала развития и искренне верила, что мы подобрали подходящий препарат. Я ещё не представляла, с насколько коварным и жестоким врагом имею дело.

_________

Примерно в это же время мы приняли решение о том, что Машу надо крестить. У меня начиналась очень активная и долгая стадия принятия, которую я называю «поиск волшебной таблетки». И на этой стадии вопрос веры в чудеса становится ключевым. Мы ищем что-то, что объяснит нам происходящее и даст надежду. И вера в Бога прекрасно подходит. Всегда говорят, что человек приходит к вере через испытания. Ну естественно. Нам ведь так хочется поделиться ответственностью, так хочется услышать, что в том, что у нас в жизни полная катастрофа, виноват не кто иной, как сам Бог, который подготовил это всё именно для нас. Это так приятно знать, что ты не одинок, что есть ещё кто-то незримый, который участвует во всём. Это успокаивает и в то же время придаёт исключительность твоей персоне. И большинство из нас, абсолютно далёкие от истинной веры (что уж греха таить), вдруг становятся набожными, вдруг начинают посещать церковь, молиться, становятся воцерковлёнными, и всё почему? Всё потому, что ждут, когда Бог увидит, сжалится и отпустит все грехи. И жизнь вновь станет прежней, и мы вновь, скорее всего, о нём забудем. Но только на время. До наступления новых серьёзных проблем.

Прелесть религиозной веры в том, что она объясняет всё. Бог становится первопричиной всего, что происходит в нашей жизни. Теряется смысл что-то менять. Остаётся только верить в чудеса и ждать. «Пути Господни неисповедимы» – прекрасный способ реагировать на превратности судьбы. Фраза, которая полностью вычёркивает случайность. И это именно то, что нам надо.

Именно по этой причине я с более глубоким осмыслением подошла к крещению Маши. Я начала видеть в происходящем замысел божий, а крещение мне виделось как посвящение: вот мы пришли к тебе на суд.

Естественно, я начиталась массу чудесных историй исцеления. Люди реально видели (им очень этого хотелось) взаимосвязь между улучшением состояния и походом в церковь или умыванием святой водой. Да, нам так хочется всем верить в чудо!

Крещение проводил тот же батюшка, который крестил Сашу и моего мужа. Церковь на окраине города, небольшая, но уютная, вызывала доверие. А сам батюшка был очень прост в общении, охотно всё объяснял понятным для нас, «иногда верующих», языком. Мы же вроде православные и вроде все крещёные, а ещё носим крестики на шее и красим яйца на Пасху, а по сути ничего не знаем и не соблюдаем. Мы вычленяем из религиозных правил то, что нам нравится. То, что подходит для нашей повседневной жизни и желательно сильно не напрягает, не нарушает привычный уклад. При этом абсолютно искренне называем себя православными верующими. Смешно. Именно таким «сильно православным» батюшка объяснял, что крестик надо бы носить всегда и тем более в церковь, да и вообще церковь надо посещать регулярно, а не только когда «прижмёт». Что процедура крещения – это вовсе не процедура, это священное таинство. Процедуры у нас в больницах.

Учитывая состояние Маши, таинство решено было проводить в очень узких кругах. Я не хотела делать из этого праздник и приглашать даже близких. На самом деле я была совсем не готова показать всем свою девочку такой. Сначала надо всё исправить.

Крёстной я хотела сделать бабушку, мою свекровь. На тот момент родители моего мужа принимали самое активное участие в помощи, как, впрочем, и до сих пор. Получив одобрение батюшки на то, чтобы крёстной была бабушка (так как я начиталась много разной противоречивой информации по этому поводу), мы приехали на крещение. Маша вела себя спокойно. Рассматривая сейчас фотографии с крещения, я отмечаю, что она была активна, глазки были умные, живые. Она рассматривала всё вокруг и периодически смотрела на меня, сидя у бабушки на руках.

Я же была напряжена. Постоянно наблюдала за Машей и переживала, как же она будет реагировать на многочисленные блики от икон и свечей вокруг себя. Я боялась приступов, и даже тот факт, что мы находимся в церкви, меня никак не успокаивал. Хотелось быстрее закончить.

Я вернулась домой с чувством выполненного долга. Вдруг теперь Бог сжалится и всё наладится. Я начала ждать чуда, ведь мы уже столько пережили, столько прошли, и я казалась себе такой уже сильной и помудревшей. Как же я ошибалась. Крещение стало для меня действительно благословением, только не на исцеление, а на долгий и тяжёлый путь, который я ещё себе даже не представляла.

_________

Это ни с чем несравнимое ощущение, когда ты видишь, что ребёнку легче, и снова надеешься на лучшее. Вернее сказать, уже не просто надеешься, а активно его, это будущее, представляешь. Начинаешь читать о различных способах реабилитации, планируешь, куда, когда, где лучше. Ты наполняешься новой энергией позитива и чётко видишь будущее. Мы ещё совсем маленькие, ещё есть время восстановиться. Мы стали планировать поездку на море и, казалось бы, зажили обычной жизнью. Нас ждал впереди очередной ЭЭГ-видеомониторинг.

За всю жизнь мы сделали его огромное количество раз. Но каждый раз это волнение. Что же там? А там мозг, который живёт совершенно непредсказуемой жизнью. Но в этот раз я поехала на обследование с оптимизмом. Приступов не было уже почти два месяца. В любом случае показатели должны быть лучше.

В этот раз ЭЭГ мы проводили в частной клинике. Именно там вёл приём наш лечащий врач. Всё прошло спокойно. Маша уснула, к моей радости, быстро, и мы без особых мучений «отписались» два часа. «Кривые» описывал наш лечащий врач, и на это должно было уйти несколько дней. Но мне настолько хотелось узнать, что же там, вернее, услышать, что активности нет, что я начала донимать вопросами девушку, которая проводила процедуру. И к моему счастью, она ответила:

– Заключение будет готовить врач, но не переживайте, я ничего плохого там не увидела.

Я выпорхнула из медицинского центра. Как сейчас помню, была прекрасная погода: светило солнце, было очень тепло. И на душе было тепло. Наконец-то всё наладится. Мы нашли препарат, который нам подошёл.

Через несколько дней я позвонила врачу узнать результаты. Голос его был тревожным.

– Вы ничего не замечаете?

– Что я должна заметить? – я не понимала, к чему он клонит.

– ЭЭГ очень плохое. Я вам вышлю заключение на электронную почту. С таким ЭЭГ ребёнок развиваться не будет.

Я смутно помню, что он потом ещё говорил. Что-то вроде того, что нам надо срочно уезжать на лечение в Питер или в Москву, а может быть, и дальше. Скорее всего, придётся принимать специальную терапию, которой в наших больницах нет. Что я могу приступы просто не замечать либо не знать, что это они.

После фразы «ребёнок не будет развиваться» меня просто отключили. К горлу подкатила тошнота, начался озноб. Организм дал чёткую реакцию. Это был шок. Как же так? Приступы отступили, УЗИ в норме, МРТ в норме, все анализы в норме, но при этом всё настолько плохо, что ребёнок не будет развиваться. Как так может быть?

Я открыла заключение. Там была написана одна фраза: «Грубое нарушение работы головного мозга». Такого короткого и странного заключения ЭЭГ нам не делали за всю жизнь. Сейчас я понимаю, что оно было не совсем корректным и малосодержательным. Это было не медицинское заключение, это был приговор.

Постепенно шок сменился на панику. А я начала судорожно переписываться в особых группах, искать информацию о медицинских центрах и врачах. Как и многие, я сразу вышла на Институт эпилепсии и неврологии св. Луки в Москве. В спешке просматривала сайт. Мне казалось, что дорога каждая минута. Нужно как можно скорее начать грамотное лечение. Меня начинали терзать смутные сомнения по поводу правильности назначаемой терапии и вообще в профессионализме местных врачей. Что, если бы мы сразу уехали в Москву и не теряли время?

Я набрала московский номер института. Его главой был профессор Мухин К. и, конечно же, все хотели попасть именно к нему. Светилу эпилептологии.

Наступал июнь. Администратор мне сообщила, что записать нас могут только на сентябрь. В висках застучало. Сентябрь – это же так долго, ещё всё лето впереди. Какой же был шок, когда она уточнила, что на сентябрь не текущего года, а следующего. Запись на год вперёд? Вы серьёзно? На год вперёд к врачу-эпилептологу по вопросам, которые порой требуют немедленного решения? Конечно, уже спустя годы я поняла, что к Мухину К. записываются больше из-за научного интереса, в наиболее тяжёлых случаях. Когда нужно услышать авторитетное мнение профессионала, а за плечами уже немалый опыт борьбы с этим непредсказуемым заболеванием. Но тогда это был просто нонсенс. Я записалась на сентябрь следующего года, но даже не представляла, что будет с нами спустя столько времени.

Администраторы предложили мне обратиться к другим специалистам института. Но и в этом случае ситуация была не лучше: половина врачей находились в отпусках, к другим очередь была на несколько месяцев вперёд. Сердце бешено колотилось. Как же так? Я просто не могла себе представить, как буду несколько месяцев ждать приёма, а Маруся в это время не будет развиваться.

В панике вспомнила, что у ребёнка одной из наших родственниц по линии мужа эпилепсия. Они проходили лечение в Израиле. Сразу вспомнилось, как мой свёкор, рассказывая когда-то об этом, сказал, тяжело вздохнув: «Не дай бог такого никому». Тогда все эти разговоры были очень пугающими и далёкими. И, конечно же, я представить себе не могла, что мне придётся консультироваться с ней по этому вопросу. Родственница меня очень поддержала. Дала все «выходы» на представителей международного отдела в крупной клинике в Тель-Авиве. Оказалось, что пройти консультацию у израильского профессора на тот момент будет гораздо быстрее, чем у московских врачей. Я выслала все необходимые документы и медицинские заключения. Нам назначили проведение ЭЭГ в медицинском центре Тель-Авива на 10 июля и через несколько дней приём у профессора. Мы купили билеты и начали ждать. Снова ждать чуда.

_________

Все планы о море рухнули. После долгих размышлений мы с мужем приняли решение, что море всё-таки должно быть хотя бы у старшей дочери. Наступил июнь. Муж с Сашей и бабушкой улетели в Турцию. Мы же с Машей остались дома ожидать важной поездки. Поездки, которая, как мне казалось, всё решит.

Я погрузилась в одиночество. В две недели тишины и боли. Состояние Маши начало ухудшаться. Она становилась более вялой, взгляд всё реже фокусировался на чём-то. Она была не со мной. Она была где-то в другом мире. Именно в тот период я начала замечать, как её глазки периодически стекленеют, начинают слезиться и как будто выпячиваются из орбит.

Я начала погружаться в мир какого-то безумия. Все дни были похожи один на другой. Разница была лишь в том, что с каждым днём эти странные приступы учащались и становились более заметными. «Пучеглазка». Мы до сих пор используем это слово для обозначения приступов по типу синдрома Веста. Но тогда я понятия не имела об этих научных названиях. Для меня это были просто очередные приступы, но не такие страшные, как с потерей сознания.

Я стала меньше сидеть в интернете в поисках информации. То, что я читала, меня пугало. У меня шло активное отрицание очевидного. Я не хотела верить, что мои планы на «обычного» ребёнка не сбываются. Я становилась апатичной и подавленной. Все дни я проводила в своём любимом дворике. Я сидела на большой мягкой качели, разрабатывая свою новую мечту. Мне был необходим новый вектор: поездка в Израиль, где нам помогут. Я фантазировала, как профессор выписывает нам препарат, который тут же помогает, и наша жизнь вновь приходит в соответствии с нашими планами.

Моя проклятая интуиция, которая тут же перестала меня «посещать» после начала тяжёлых приступов, вновь заявляла о себе. Теперь ей не нужно было пугать меня образами. Она уже уверенно и надолго переселилась в моё сердце. И теперь уже просто задёрнуть штору и списать всё на бессонницу не получалось. Интуиция жила рядом с надеждой, и они, как склочные соседки, периодически ссорились и пытались друг друга перекричать и доказать свою правоту.

Помимо душевных терзаний и поиска решений, всё очевиднее стали проявляться проблемы, связанные с отсутствием нормального сна. Маша продолжала плохо спать, а моё состояние от недосыпа усугублялось. Я ощущала постоянную усталость и слабость в мышцах. Мне стало сложно сосредоточиться на чём-то. В голове был полный хаос. Даже выполнение обычной бытовой рутины становилось порой непосильной задачей.

Каждое утро я просыпалась совершенно вымотанная, ждала, когда у Маши пройдут приступы (они стали возникать всякий раз при пробуждении). Потом следовал период кормления, который мог затянуться на пару часов. Я начала кормить Машу смесью, но ела она плохо, иногда не ела совсем. Приступы давали о себе знать. От груди я её стала постепенно отучать. И, скорее всего, фанаты грудного вскармливания меня осудят, но находиться сутками в кресле с ребёнком на груди я больше не могла. Она не сосала, она просто держала грудь для успокоения. И я терпеливо отработала свою материнскую миссию 8 месяцев, но больше не могла. Я ходила по дому в растянутых, влажных от молока майках с вечно набухшими сосками, готовыми прийти на помощь в любую секунду. Вся моя жизнь превратилась в одно сплошное круглосуточное грудное вскармливание. Я понимала, что впереди нас ждут поездки, перелёты и бог знает что ещё. Нужно что-то менять. Мои ресурсы не бесконечны. Я начала вводить смесь. Постепенно любимой игрушкой начала становиться бутылочка. Мне стало легче, но чувство вины и ощущение собственной слабости периодически накатывали.

А после завтрака я целый день катала Машу в коляске по двору, погружённая в свои тягостные мысли, возвращаясь в дом лишь для кормления.

Самое неприятное в том, что помимо отчаяния, страха и массы других чувств во мне начала зарождаться злость. Я начинала злиться на Машу и порой могла прикрикнуть на неё ночью с вопросом: «Когда же ты уже будешь спать?». Ответом мне были пустые воспалённые глаза, бесцельно бегающие во все стороны будто в поиске чего-то. Мне становилось ужасно стыдно за свои чувства: что я за мать? Как я могу кричать и злиться на ребёнка? Я брала Машу на руки, прижимала к себе и ходила по ночному дому. Когда сил уже не оставалось, я укладывала Машу в коляску, и мы кружили от окна к окну. Чтобы не было сильно страшно, я включала своего ночного друга. Телевизор. Нет, мне не было интересно, что там показывают. Большую часть времени он работал в беззвучном режиме. С ним просто было не так страшно. Я не одна в этой тёмной ночи, есть ещё много не спящих людей, и они совсем рядом, в экране телевизора. Они заполняли мою пустоту.

Я всё чаще стала думать о маме. Постоянно. Мне казалось, что я только сейчас, спустя три года после её смерти, по-настоящему осознала, кого я потеряла. Как было бы, если бы она была жива? Всё было бы иначе. Совсем. Я прокручивала в голове сотни раз нашу последнюю встречу. Она прощалась со мной. Её огромные голубые глаза, полные слёз. Она не просто умирала. Мне начало казаться, что она знала, что меня ждёт. Она точно знала. Она чувствовала.

Время лечит. Люди придумали это выражение, чтобы хоть как-то объяснить не поддающееся контролю происходящее. Время лишь наполняет бездну пустоты суетой, бессмысленными заботами, бытовухой, работой и ложными иллюзиями. Чем больше тебе удалось впихнуть в эту чёрную дыру ярких шариков, тем с более философским выражением лица ты задумчиво скажешь через годы: «Да. И всё-таки время лечит».

Время не лечит. Время даёт возможность забыть события и лица, словно растворить в тумане прожитые годы, а порой десятилетия, когда образы перестают быть чёткими, а вспомнить, в каком году происходило событие, становится всё сложнее. Всё уплывает. Остаются лишь островки памяти, которые были самыми главными. Её запах. Слегка сладковатый, и мне уже не вспомнить название духов, но, встретив случайно на улице от дуновения ветерка похожий аромат, я обязательно его узнаю. Прикосновение рук, лёгкие объятия, случайные касания, которые когда-то были абсолютно обыденными и порой едва заметными, сейчас вышли на первое место в череде моих воспоминаний. Мне катастрофически не хватало её рук, её улыбки, её запаха дорогих духов, которые она так любила.

И я размышляла, я играла мыслями. Как было бы, если бы… Я переключила всю свою боль с Маши на ту, кого нет и никогда уже не будет. Я окунулась в воспоминания, в чувство потери и неизгладимой вины. Недолюбили, недообнимали, недоговорили… Как она боролась. Долго и упорно. До последнего. Она навсегда осталась для меня примером силы и стойкости. Так разве я могу её сейчас подвести?