Полная версия
Корнелия де Мария. Невыносимо счастливая жизнь. Честная история особенного материнства
Корнелия де Мария. Невыносимо счастливая жизнь
Честная история особенного материнства
Ольга Андреевна Таран
Редактор Александра Алексеевна Демакова
© Ольга Андреевна Таран, 2025
ISBN 978-5-0059-9613-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Твои глаза похожи на мои:
И карий цвет, и форма, и ресницы. Душа к душе проходим наши мы пути, Летим, как раненые птицы.
В твоих глазах – бездонная печаль, Отчаяние, укор и мука…
В них космос…
В них за далью даль…
В них миллион безмолвных звуков… В твоих глазах огромная любовь
И опыт прошлых жизней и страдания, В них неоплаченная часть долгов,
В них глубина… В них сила…
В них призвание…
Твои глаза похожи на мои:
От взгляда их под сердцем тихо жжёт. Не понимает речь она…
А надо ли?
Когда в её глазах Вселенная живёт…
О.Т. 2020 г.От автора
Корнелия де Ланге.
Редкий врач знает, что за этим красивым названием скрывается один из самых тяжёлых генетических синдромов в мире.
Маруся родилась желанной и, как все считали, здоровой. Но с пяти месяцев начались проблемы. Диагнозы посыпались один за другим: фокальная резистентная эпилепсия, синдром Веста, грубая задержка развития. Ребёнок угасал на глазах. Только через четыре года борьбы, лечения, реабилитаций, поездок к лучшим врачам и бесконечных попыток был поставлен основной диагноз – первопричина: генетический синдром Корнелии де Ланге нетипичной тяжёлой формы.
Мир рухнул? Нет. Мир рухнул гораздо раньше. К этому времени накопилось достаточно сопутствующих осложнений, чтобы понять: шансов на нормальную жизнь нет. Более того, диагноз принёс мне облегчение. Я наконец-то могла заснуть без мучительных мыслей о том, почему же мой ребёнок такой. Знать всегда лучше, чем не знать, как бы тяжело это ни было.
Что сейчас? Сейчас Марусе восемь лет и наши проблемы остаются прежними. Маруся не умеет самостоятельно ходить, не понимает речь, не умеет жевать, не ходит на горшок и много ещё разных «не». Мы продолжаем мучиться каждый день от трёх видов эпилепсии, которые никак не можем купировать в силу тяжёлой генетической природы. Маша всё чаще бывает в реанимации и всё чаще уходит в ещё больший регресс. И наш прогноз, как сказали бы врачи, весьма неблагоприятен. У нас паллиативный статус – говоря понятным языком,
Маруся – ребёнок-хоспис. Но! Она умеет улыбаться. И она невероятная красотка. Каждый день, прожитый с улыбкой, – уже большая радость.
Что сейчас со мной? За все эти годы я прошла все стадии принятия горя: от отчаяния и желания уйти из жизни до полного принятия. У меня за плечами юрфак с отличием и несколько лет работы по специальности. 3 декабря меня до сих пор поздравляют с Днём юриста. Но сейчас я обращаю внимание на эту дату совершенно по другому поводу.
Знала ли я, что 3 декабря – Международный день инвалидов? – Нет.
Интересовалась ли я вообще этой темой? – Нет.
Что я делала, изредка встречая на улице инвалида? Ускоряла шаг и отводила взгляд, как и большинство из нас.
Это всё где-то далеко.
Это всё у кого-то, но не у тебя. И тебя никогда не коснётся.
И наверняка люди сами во многом виноваты в чём-то. Нам так удобнее думать.
Поэтому, когда сейчас я вижу равнодушную или испуганно-брезгливую реакцию на своего ребёнка, мне сразу хочется дать в глаз, но через секунду я вспоминаю себя. Ту себя, когда 3 декабря в моей жизни было лишь Днём юриста.
Я веду свой маленький блог, где честно рассказываю о нашей особенной жизни.
Хочу ли я сочувствия и поддержки? Нет. Я давно уже сама оказываю поддержку другим.
Я хорохорюсь.
Я не показываю никому, даже самой себе, ту боль, что заполнила всё моё существо.
Я сопротивляюсь, мечтая о лучших переменах.
Я надеюсь, что не станет хуже.
Я устаю и иногда просто не хочу существовать.
И вместе с этим я ужасно боюсь, что когда-нибудь всё закончится.
Я продолжаю любить всем уставшим сердцем своё вечное дитя и просто хочу, чтобы люди знали о тихом существовании моей девочки и видели её волшебные глаза.
У меня нет цели покорить вас своим художественным словом. Я не изменяю себе и продолжаю писать в том самом стиле, который многим из вас полюбился. Ещё меньше я стремлюсь вдохновить вас на подвиги, замотивировать и показать, как надо!
Я не знаю, как надо. Я пишу как есть. И как было у меня.
Наша честная история…
Часть 1. Жизнь «до»
Я сидела на операционном столе роддома, немного наклонив голову к груди и выгнув спину. Врач-анестезиолог ставил укол местной спинальной анестезии. Я проходила уже второе кесарево, ощущения были знакомы. Меня потряхивало. Руки и ноги немного дрожали то ли от страха, то ли от холода, то ли от воспоминаний. Ведь два года назад я уже сидела в этой же самой позе на этом же столе, только тогда было не просто волнение, тогда были ужас и паника.
Первые роды проходили в экстренном режиме. Всё случилось очень неожиданно для всех. И просто чудо, что тогда удалось избежать катастрофических последствий. Моя старшая девочка уже не дышала, когда её достали. Тройное обвитие. Казалось бы, такое маловероятно на поздних сроках и уж тем более за пару дней до родов. Но всё, что маловероятно, вполне возможно. Это я особенно чётко пойму чуть позже, буквально через пару лет.
На этот раз всё было по-другому. Всё шло по плану. Кесарево решили провести в 38 недель. Учитывая многоводие, огромный живот и уже имеющийся шрам на матке, было принято решение не затягивать. Плод дозрел. Всё происходило ровно так же, как и два года назад, но только без спешки.
Машу извлекли. Она издала вопль новорождённого, больше похожий на стон взрослого человека.
«Это кто у нас там такой суровый родился?» – посмеялись врачи.
Да, тогда мы даже представить себе не могли, кто же у нас родился и насколько суровый.
Мне принесли Машу и даже положили на грудь. Маленькое сморщенное личико, мутные глаза, тёмные волосики по телу. С первого взгляда было понятно – младшая девочка пошла в меня. Я чувствовала себя прекрасно. Никого стресса и неизвестности первых родов. Пока меня везли из операционной в палату интенсивной терапии, я наслаждалась своим состоянием и знала, что скоро мне привезут Маруську.
Почему я начала именно с момента рождения? Потому что на эту тему задают больше всего вопросов: «А как прошли роды?» «Как протекала беременность?» «А вы проходили скрининги, сдавали анализы?».
Такие вопросы уже давно вызывают улыбку. Я понимаю, что за ними скрыто. Такое тихое осуждение. Людям обязательно нужно понимать причину происходящего, потому что осознать, что её может просто не быть, невозможно. Наверняка женщина не проходила все нужные обследования, была недостаточно внимательна к своему здоровью, а может, и позволяла себе алкоголь.
А как иначе? Ведь если это не так, то разрушается всё представление о вселенской справедливости. Допустить мысль о том, что трагедия может случиться в твоей жизни без причины, очень страшно. Люди хотят услышать вполне логичное объяснение и успокоиться – «В моей жизни такого точно не будет, ведь я не совершу подобных ошибок!».
В сознание большинства жёстко въелась мысль о причинно-следственной связи между действиями или бездействием женщины и рождением больного ребёнка. «Сама виновата». Такая позиция очень характерна для нашего общества. Наверняка женщина пила и курила. Наверняка жена, которую постоянно избивает до полусмерти муж, в чём-то серьёзно провинилось. Нам удобно так думать. Что за всем этим? Равнодушие? Высокомерие? Знания? Нет. За всем этим огромный страх. Страх потерять контроль. Ужасающее осознание – «Если такое возможно без вины, то, значит, может коснуться и меня». А эту мысль даже не хочется впускать в своё сознание.
Моя беременность и роды прошли в штатном режиме. Я проходила все скрининги, сдавала анализы, родила в срок и без осложнений. Но мой ответ обычно таких слушателей не устраивает. Люди тихонько сливаются и, я уверена, остаются при своём мнении – всё равно здесь что-то не так!
_________
Билирубин не снижался, несмотря на лампу. Причина шумов в сердце не была ясна, поэтому приняли решение о нашем переводе в отделение новорождённых городской больницы. Я была подавлена. Ещё теплилась надежда, что получится, как когда-то с Сашей: билирубин начнёт постепенно снижаться и нас выпишут. Но добавившиеся проблемы с сердцем эту надежду убили окончательно.
Всех соседок выписали, но в моём случае красивой выписки не получилось. Снова больница. В этот раз отделение было гораздо современнее роддома. Свежий ремонт, боксы, рассчитанные на двух мам с детьми, комната для приёма пищи, приличный душ. В общем, всё выглядело вполне цивильно. Машу сразу поместили под лампу, которая находилась прямо в боксе, рядом с моей кроватью. Пришла врач. Она была очень вежлива и корректна. Объяснила, как пользоваться лампой, как правильно размещать ребёнка в кувезе, какие обследования будут проведены в ближайшее время. По сравнению с врачами роддома это был совершенно другой уровень. Это придало мне уверенности.
Маша лежала в кувезе, как маленький подсолнух. Крохотное жёлтое личико стало ещё меньше. Она потеряла в весе больше допустимого и теперь была всего 2 600 граммов. Мне казалось, что это катастрофа. Маша родилась с небольшим весом – 2 900 граммов, хотя по размеру живота я была уверена, что она будет больше старшей. Почему такой маленький вес? Мне объяснили, что ничего плохого в этом нет, мы вполне укладываемся в норму.
Но сейчас 2 600! Я начинала паниковать. Я разглядывала её маленькое тельце и не могла дождаться, когда разрешат кормить грудью. Ребёнка надо откормить!
В палату зашла медсестра.
– Я забираю малышку, мы возьмём у неё анализы и проведём УЗИ сердца, – сообщила она. Сердце заколотилось. Когда же это закончится уже? Хотелось какой-то определённости хотя бы в отношении сердца. Что там? А если порок и потребуется операция? А если с этим вообще не живут долго? Я старалась гнать эти мысли и грузить себя больничной бытовухой.
Между двумя боксами были большие стеклянные окна, так что я могла видеть всё, что происходит в соседней палате. А там находилось несколько малышей. К ним постоянно приходили врачи, осматривали, кормили – в общем, осуществляли полный уход. Но мам с ними не было. Странно. Чьи это дети?
Машу принесли обратно. Распеленали и уложили под лампу. Она практически не плакала, всегда была спокойной, скорее даже вялой.
– Ждите врача, она придёт и всё расскажет.
Опять ждать! Самое страшное – это ждать и пытаться обуздать свою бурную фантазию. Я услышала звук стеклянных бутылочек. Каждые три часа к боксам подвозили детское питание: разведённую смесь в тёплых бутылочках. Маша всегда брала соску в рот, но ела без особого аппетита и никогда не выпивала положенную норму. Меня это страшно расстраивало. Ведь она и так такая маленькая.
Пришла врач. Поинтересовалась, как мы кушаем, была очень спокойна. Я не отрывала от неё взгляд, пытаясь понять, что же за этим скрывается. Может быть, она не знает, как бы мне помягче сказать?
– Билирубин пока высокий, продолжаем лежать под лампой. Если будет продолжать повышаться, возможно, понадобится переливание крови. Но, надеюсь, до этого не дойдёт, – сообщила она мне. Но с билирубином мне на тот момент уже было всё более-менее понятно. Меня волновало другое.
– А что же с сердцем?
– Ах да, сердце! Это всего лишь дополнительные хорды. Ничего страшного, – как-то между делом сказала врач. И это всё?! Вот так просто? Несколько дней паники, бессонных ночей, страха, печальные взгляды врачей роддома, разговоры о пороке сердца, а это всего лишь «ничего страшного». И чтобы это выяснить, понадобилось несколько минут УЗИ???
Дополнительные хорды. Они закладываются ещё во внутриутробном сердечке малыша на пятой неделе беременности. Опасность представляют лишь особого вида хорды (гемодинамически значимые), которые негативно воздействуют на скорость течения крови и могут вызвать у младенца тахикардию или аритмию. В большинстве случаев дополнительные хорды опасности не представляют, выявляются случайно и лечения не требуют. Так было и в нашем случае. Это частая микропаталогия, которая встречается у 22% детей, и это только у обследованных. Неужели всем мамам, у детей которых врачи роддома обнаруживают шумы, они с прискорбным видом сообщают о возможном пороке сердца? Не разобравшись?
Как всё это странно! Да, я была ещё в самом начале своего долгого пути. Я не понимала, что большинство врачей держат все свои знания при себе, будто боятся расплескать, выдавая тебе только крохи информации. Хочешь знать больше? Вникнуть, изучить статистику, найти примеры, прогноз, течение, осложнения? Будь готов изучить это самостоятельно. Но это понимаешь не сразу. Сначала ты доверяешь.
Меня отпустило. Одной проблемой меньше. Осталось только дождаться, когда начнёт падать билирубин. Маша продолжала лежать под лампой круглосуточно. На третий день к нам подселили соседей. Молодая мама с испуганными глазами. У неё был первенец, мальчик довольно крупный, больше 4 кг. По сравнению с Машей он казался огромным и постоянно кричал, требуя еду. Успокаивался только тогда, когда в рот ему попадала соска со смесью. Я позавидовала. Вот бы Маша так кушала и набирала вес. Но кроме как хорошему аппетиту, завидовать больше было нечему. Он постоянно кричал. До такой степени, что у него начинался тремор, тряслись подбородок, лицо и ручки. Иногда казалось, что он в какой-то момент просто потеряет сознание. Попытки мамы его успокоить не помогали. Первые пару дней мне было жалко и маму, и ребёнка. Я даже пыталась помочь: присматривала за ним, пыталась успокоить, чтобы дать возможность маме элементарно сходить в туалет. На третий день меня это начало страшно раздражать. Меня, конечно, пытались убедить, что новорождённые первые недели плохо слышат и сильно друг друга не беспокоят, но это было слабым утешением. Не знаю, насколько всё это правда, но Машу это беспокоило и меня тоже. И это факт. Спать было невозможно.
На четвёртый день я возненавидела этого ребёнка. Мне до сих пор стыдно за эти чувства, но тогда я ничего не могла с собой поделать. Бессонница давала о себе знать: я становилась агрессивной. Когда к ору ещё и добавилась рвота фонтаном, вот тут я подумала: «Он явно какой-то больной». Ребёнок вызывал во мне какое-то странное чувство беспокойства, как будто я смотрю на опасного раненого зверька. Мама иногда просила его подержать, пока она в спешке меняла запачканные пелёнки. Я соглашалась, но, сказать честно, мне это было неприятно. Мне не хотелось лишний раз к нему прикасаться. Скорее бы домой.
Могла ли я тогда подумать, сколько раз ещё мне придётся вспоминать этого малыша и свои чувства к нему? Утром пришла врач на обход. Как всегда, внимательно осмотрела Машу.
– Вы уверены, что хотите назвать её Машей?
Вопрос меня удивил. Никакие другие варианты мы с мужем даже не рассматривали. Это было настолько естественно, что даже представить другие имена было невозможно.
– Слишком простое имя для такой девочки, – врач склонилось над кувезом, взяла её за маленькие ручки и пристально вглядывалась в личико.
Я промолчала. Для какой – «такой»? Складывалось впечатление, что Маша её чем-то завораживает. Может быть, она уже тогда своим врачебным нутром чувствовала что-то необычное в этом ребёнке. Но в тот момент я решила, что Маша моя просто сильно красивая. И имя слишком обычное для такого красивого ребёнка, безусловно, самого очаровательного в отделении. Но это никак не влияло на решение. Это была Маша, и по-другому быть просто не могло.
Билирубин начал падать, желтизна медленно спадала, ситуация стабилизировалась. Наконец-то этот кошмар заканчивался и нас готовы были выписать. Я в спешке собирала вещи, периодически поглядывая на стекло между боксами. К одному из лежащих там детей пришла мама. Как мне объяснила медсестра, ребёночек лежит давно и нуждается в операции, а маму дома ждут другие детки. Она вынуждена быть дома, но каждый день приходит навестить малыша. Тогда меня это шокировало. Как можно быть где-то, когда твой ребёнок лежит в больнице?
Тот год, первый год Машиной жизни, был годом откровений. Я увидела мир другими глазами. Я начала замечать то, на чём раньше бы даже не заострила своё внимание. Оказывается, не все люди живут так, как я. Оказывается, есть больные детки, которые лежат в больницах без мам. Оказывается, среди них есть отказники, которых после лечения переведут в детские дома. Оказывается, та сторона жизни, о которой я иногда слышала, существует в реальности.
Но в это не хотелось вникать. Это их история, а у меня совсем другая. Мы наконец-то возвращаемся домой, и эти ужасные две недели заканчиваются. Тогда мне казалось, что я прошла через серьёзное испытание. Столько дней в больнице без сна и в постоянных переживаниях. И когда сейчас мои знакомые рассказывают мне о том, как они неделю не спали, потому что ребёнок болел ангиной, у меня это сначала вызывает улыбку. Но я тут же вспоминаю себя прежнюю. Когда я искренне верила, что ничего страшнее, чем эти две недели в больнице, быть просто не могло. Ты, конечно, слышишь страшные истории, но разве они имеют к тебе отношение?! Нет, это всё очень далеко, а твой ребёнок, у которого температура 38,6… вот что действительно ужасно! И в каком бы состоянии ни был ребёнок чужой, болезнь своего всегда будет казаться серьёзнее.
Почему я так подробно описываю первые дни? Потому что с самого начала было много непонятных особенностей. Но каждая из них в отдельности не носила угрозу для жизни и не была чем-то уникальным. Не выбивалась из ежедневной врачебной практики. И желтуха, и хорды, и проблемы с весом и аппетитом. Такое встречалось у многих детей и не являлось основанием для более детального обследования. У врачей не было причин подозревать что-то серьёзное. А у меня не было опыта, чтобы даже подумать о чём-то страшном. Подозрение на порок сердца. Ничего ужаснее этого я тогда в своей голове просто бы не могла вообразить.
_________
ПИТ (палата интенсивной терапии) была уже мне знакома. С моих первых родов здесь ничего не изменилось. Меня переложили на кровать, дали попить. По соседству лежала девушка, видимо, ещё с ночи. Выглядела она довольно бодро, самостоятельно садилась и немного ходила. Она сильно сетовала, что не смогла родить сама и были вынуждены сделать кесарево.
Я вспомнила Сашу, свою старшую дочь. Нет, у меня не было подобных угрызений совести. Роды – это лотерея. Никогда не знаешь, как они пройдут. Нужно быть готовым ко всему, насколько это возможно. Но порой женщины, начитавшись интернет-статей о важности естественного деторождения, о том, как ужасно, когда ребёнок не проходит по естественным путям, и о выдуманных катастрофических последствиях для развития ребёнка после кесарева сечения, начинают себя корить. За что? За то, что вытащили неудачный лотерейный билет?
Мы во всём следуем каким-то навязанным стандартам. Родить самой, кормить только грудью, если выходить замуж, то один раз и навсегда. Удаётся ли следовать этому плану? В большинстве случаев нет. И мы расстраиваемся, взращиваем в своём сердце чувство бесконечной вины. За что? За то, что не получилось так, как надо. А кто сказал, что так надо? А вот это уже не важно, кто и когда сказал. В нас это сидит в виде серьёзных убеждений, которые не требуют доказательств. Вот и моя соседка сильно расстраивалась, не осознавая, какими могли бы быть последствия для ребёнка, если бы она всё-таки продолжала пытаться родить сама. Она, конечно, понимала, что так было лучше, но всё равно воспринимала это как личную неудачу. Мы расстраиваемся, не осознавая, как нам повезло.
Меня начинало отпускать. По опыту я уже знала, что надо как можно раньше начинать двигаться, чтобы быстрее восстановиться. Но в этот раз мне удавалось это сложнее, чем в первый. Снова дала о себе знать боль в районе сердца, плеч и рук. Эта мышечная боль была побочным эффектом от анестезии, и в этот раз она проявила себя уж очень рано. Медсестра контролировала моё состояние, периодически проделывая какие-то манипуляции внизу живота и чуть ниже, но меня это не смущало. Гораздо больше меня смутил приход неонатолога.
Высокая женщина с грустными глазами рассматривала меня с каким-то пренебрежением.
– Вы знали, что у вас первая группа крови и отрицательный резус? – спросила она, не отрывая головы от моей медицинской карты.
– Конечно.
– И кто вам вообще разрешил рожать? – тут она подняла голову и с язвительной насмешкой посмотрела на меня.
Я онемела. Серьёзно? Я нахожусь в палате интенсивной терапии после рождения второго ребёнка. У меня две замечательные девочки, и какая-то тётка сомнительной внешности, которую я вижу впервые в жизни, задаёт мне подобного рода вопрос?! Я, конечно, слышала страшные истории о такой категории врачей – злых психопатах с медицинским образованием, – но лицом к лицу столкнулась впервые. Сейчас я вспоминаю всех этих циничных печальных женщин с улыбкой, но тогда я растерялась.
Мы не готовы, когда входят «с ноги», и не умеем отстаивать свои границы. Мы всегда как будто извиняемся, особенно во взаимодействии с врачами. И в этот раз я тоже, видимо, должна была извиниться за отрицательный резус и свою неосторожность рожать детей без одобрения этой великой женщины.
«Да пошла ты к чёрту!» – подумала я и сейчас именно так бы и ответила. Но тогда воспитанная девочка-отличница себе такого позволить не могла и сказала другое:
– А в чём проблема?
Моя старшая дочь родилась с отрицательным резусом, поэтому проблем не было, кроме небольшой желтушки из-за группы крови.
На самом деле вопрос совместимости крови матери и ребёнка довольно серьёзный. Он меня сильно беспокоил обе беременности и был предметом моего постоянного изучения и контроля.
Когда у матери отрицательный резус крови, а у отца положительный, во время вынашивания ребёнка есть риск возникновения резус-конфликта. В обычной жизни этот резус не имеет особого значения, но при беременности очень важен. Если по-научному, то в организме человека есть кровяные тельца – эритроциты. На их поверхности может находиться особый белок, который называется резус-фактором. Людей, у которых этот белок есть, относят к группе резус-положительных, а тех, у которых нет, – к резус-отрицательным. Более 85% жителей планеты являются резус-положительными.
Так вот, если у женщины резус отрицательный, а у плода положительный, наступает резус-конфликт. Кровь ребёнка вынуждает организм матери создавать антитела, которые борются с чужеродными объектами, в данном случае – пытаются уничтожить кровь плода. В результате развивается гемолитическая болезнь новорождённого. Здоровые эритроциты ребёнка уничтожаются, и в результате их распада образуется билирубин. Слишком большое количество билирубина говорит о том, что печень ребёнка не справляется с производством новых эритроцитов. В некоторых случаях это может привезти к серьёзным последствиям и даже смерти ребёнка.
Если же у ребёнка тоже отрицательный резус, то конфликта не будет. У Саши был отрицательный резус. Как, собственно, и у Маши, о чём мне и сообщила суровая неонатологша. Это не могло меня не радовать. Однако не всё так просто. Не стоит забывать, что у меня первая группа крови. В этом случае очень часто возникает несовместимость по группе крови (Маша родилась с третьей). Обычно групповая несовместимость протекает значительно легче, чем резусная, поэтому такой конфликт считается менее опасным, и малыши, перенёсшие её, рождаются с желтухой, которая постепенно проходит.
Вся эта информация была известна мне и моим врачам, поэтому мы были готовы к возможной желтухе, если Маша окажется не первой группы крови, как я. Поэтому подобное категоричное заявление о том, что мне нужно было запретить рожать, меня обескуражило. Такое мог сказать абсолютный непрофессионал, или, скорее всего, дело было совсем в другом!
– У ребёнка поднялся билирубин. Началась желтуха в первые же сутки, – как тупой ученице, сообщила мне врач. Я была к этому готова. Мы проходили это со старшей девочкой. Ничего, кроме отвращения, во мне эта дама не вызвала, и продолжать разговор в подобном русле я не хотела. Как и она. Хмыкнув что-то себе под нос, врач удалилась.
Вечером меня перевели в палату. Всем соседкам принесли малышей. Мне же не приносили. Билирубин продолжал повышаться, Маша лежала под «лампой» – фототерапевтическим облучателем для лечения желтухи у новорождённых. Секрет лампы в синих ультрафиолетовых лучах, которые она подаёт на кожу ребёнка. Ультрафиолет растворяет билирубин, превращая его в изомер, который без проблем выводится из тела ребёнка естественным путём. Таким образом, переизбыток билирубина в крови устраняется до допустимого количества.