Мужская Республика

Лицо постоянно мокрое: пот и влага сливались в одно. Иногда слышались крики каких-то обезьян или резкий треск, от которого сердце непроизвольно сжималось. Даже птицы тут звучали как-то тревожно, не мелодично, а резко, будто предупреждали: «Это не твоя земля».

Малайзийская природа она не для человека. Она для самой себя. Хоть она и старается быть красивой, но все же живет своей жизнью: растёт, шумит, ползёт, жужжит – без плана и без остановки.

Я привыкал к этому медленно. Сначала все дико раздражало: жара, насекомые, тошнотворный запах гниющего дуриана, свисающего с веток. Потом постепенно начал просто принимать. Потому что некуда было спешить. Потому что она часть новой реальности. Неотъемлемая. Хочешь жить – живи с ней.

Иногда попадались деревни или заброшенные посты там было тише, но тревожнее. Дома на сваях, следы недавней жизни, еда, оставленная на столах. Кто-то ушёл быстро.

Но чаще всего только зелень, комары, влажная жара и мои шаги по глиняной дороге. И каждый день как будто ты в самом сердце чего-то огромного, живого, не до конца дружелюбного.

На второй день пути мы снова наткнулись на деревушку. Та была, как и предыдущие, покинута в спешке. Непонятно, от чего люди убегали, или от кого-то? Или от чего-то? Уже появились мародёры?

Мы шагали по пыльной тропе между пустыми домами. Время тут остановилось: брошенные в траву детские игрушки, недоеденная еда на посуде, словно ещё час назад кто-то ужинал.

Мы решили проверить одну из хижин, вдруг там кто-то остался. Олег шёл впереди. Зайдя внутрь, он вдруг резко остановился, и я, не ожидая, с размаху врезался ему в спину.

– Эй, кого ты?.. – начал было я, но тут сам увидел.

В углу комнаты, на пластиковом стуле, сидел человек. Мужчина лет пятидесяти, в какой-то странной, неестественно расслабленной позе.

– Хеллоу? – позвал я.

Никакой реакции.

Я подошёл ближе, и почувствовал запах. Сладковато-гнилостный, знакомый всем, кто хоть раз бывал рядом с мёртвым телом. На коже: тёмно-фиолетовые пятна в местах соприкосновения с креслом. Он умер больше суток назад.

– Что с ним? – хрипло спросил Олег, не отрывая взгляда.

– Труп. Смотри на шею… Видишь след? – я кивнул на тонкую полосу под кадыком. – Странгуляционная борозда. Либо сам. Или ему помогли.

– Эй! Вы чего там застряли? – позвала Настя с улицы.

Через мгновение в комнату зашёл Степан. И тоже замер. Никто ничего не говорил. В этом доме стало очень тихо.

Бегло осмотрев дом, мы не нашли следов борьбы, всё выглядело как будто человек просто… ушёл из жизни. И всё же в этом месте чувствовалась физическая тревога. Воздух в комнате был спертым, тяжёлым, и он застыл в моменте чего-то неправильного.

Олег стоял, не двигаясь, как статуя, и всё смотрел на мертвеца. Тот сидел, странно согнувшись, с перекошенным лицом и выражением безмолвного ужаса. Будто увидел перед собой что-то такое, чего видеть не должен был.

– Настя, не заходи, – бросил я через плечо. Она кивнула снаружи, не задавая лишних вопросов.

Я подошёл ближе. На шее виднелся след от верёвки. Странгуляционная борозда. Но что-то не сходилось: на полу не было табурета или опоры, с которой он мог бы шагнуть. Не было даже верёвки. А глаза у него были… странно тёмные, почти чёрные, как будто затянулись дымом.

– Что у него в руке? – спросил Степан, наконец отмерев.

Я нагнулся и аккуратно разжал пальцы. В ладони был обычный почтовый конверт, смятый, с порванным краем. Внутри – лист бумаги, исписанный мелким почерком.

Я медленно развернул лист.

Текст был на английском. Почерк дрожал.

"If you’re reading this – consider yourself lucky.They come first in dreams. Then, in your eyes.Then, in your thoughts.You won’t notice when you start hearing them.When you start to believe it’s not just the radiation.

I saw my brother speak to a mirror.Then he was gone. Only his slippers left behind.

Don’t trust them.

Go inland. There’s an old church.They fear iron."

Хотя я и не понимал английскую речь на слух, прочитанное на бумаге оказалось вполне доступным, спасибо школьному образованию и старым песням с субтитрами. Слова были тревожные, пугающие, но написано просто, почти как в инструкциях по гражданской обороне, только с привкусом безумия.

Лучше всех из нас английский знал Олег. Он прочитал записку вслух, пробежал глазами ещё раз и помотал головой:

– Да бред какой-то. Бедолага, с катушек съехал.

– Что там, что там? – сгорая от нетерпения, вдруг возник Петя, будто из воздуха материализовался. Он выхватил записку из рук Олега, бегло прочитал и нахмурился.

– Храм, зеркала, железо… – пробормотал он. – Что это вообще значит?

Я не знал что ответить. Подошёл к двери, выглянул наружу. Палящее солнце заливало улицу деревни, пыль плавилась.

Я медленно шагнул назад, взял у Пети записку и сунул её в карман. Даже если это просто бред, лучше пусть будет при мне. Настя уже стояла у выхода, озираясь. Вид у неё был напряжённый.

– Пора двигать, – коротко бросил я. – Здесь неуютно.

– Согласен, – сказал Олег, поднимая рюкзак.

Мы быстро, почти без слов, начали выбираться из деревни. Двигались в том же порядке, в каком пришли: Олег шёл впереди, Настя следом, я держался ближе к Петру и Степану. Темп был быстрым, никто не предлагал задержаться или проверить ещё дома.

Воздух становился гуще, будто сама деревня не хотела отпускать. Было ощущение, что за нами кто-то наблюдает, не конкретно из окон, а отовсюду сразу. С холма, из травы, даже из-за спины.

Петя шёл молча, сжимая биту. Стёпа был бледнее обычного, и даже Олег, казавшийся раньше рациональней всех, всё чаще поглядывал назад.

Когда последний дом остался за спиной, я обернулся и вдруг понял, насколько деревня была мёртвая. Никаких звуков: ни птиц, ни насекомых, ни шелеста листвы. Только шаги по пыльной тропе.

– Мы не будем здесь ночевать, – твёрдо сказал я, нарушая молчание. – Уйдём подальше, километров на пять хотя бы.

Никто не возразил.

Немного отойдя, как физически, так и психологически, мы устроили привал в тени старого дерева. Каждый варился в своих мыслях, и только спустя добрых полчаса молчания кто-то решился заговорить.

– Чё, как думаете, что случилось-то вообще? – спросил Петя, теребя край своей майки и поглядывая то на нас, то в сторону брошенной деревушки.

– Да чё тут думать, – отозвался Степан спокойно, как будто обсуждал погоду. – Истерика. Видать, поубивали друг дружку и разбежались все. Люди в толпе как звери, особенно если голод и страх. Надо быть на чеку.

– Может это… новый вид оружия? – Олег сразу завёлся, глаза у него загорелись, как у школьника на уроке ОБЖ. – Типа с космоса идут удары, электромагнитные. Сидишь себе такой, чилишь – и тут бах, вся электроника дохнет, мозги плавятся, паника…

– Сказочник, – усмехнулся Степан, но без злобы.

Я сидел, облокотившись на колено, и молча смотрел в пыльную дорогу. Потом всё же выдохнул и поделился своими мыслями:

– Я думаю, это массовая истерия. Люди были на грани: ядерные слухи, новостной ад, слухи про войну, про какие-то удары… А потом бахнул ЭМИ. Может, это был взрыв, может, что-то космическое. Не знаю. Но мне кажется, удар пошёл не только по технике, а и по людям. По нервной системе. Всё слишком быстро рухнуло. А когда рушится привычное – психика не выдерживает.

На удивление, Олег не стал спорить. Наоборот, оживился:

– Слушай, вот! Я об этом же думал. Мне местный дед говорил, что в первые часы, когда всё вырубилось, люди жаловались на звон в ушах, на вспышки перед глазами, тревогу, будто сердце вот-вот выскочит. Даже коровы – представляешь? – перестали есть и мычали без остановки. Кто-то начал кричать про радиацию. Кто-то – что война началась. Всё это за пару часов превратилось в хаос. Город словно накрыла волна паники, как наводнение, только без воды.

Мы сидели молча. В каждом из нас крутилась мысль: если так легко человечество соскальзывает в пропасть, то что будет дальше?

Настя молчала, но глаза у неё были настороженные. Похоже, она тоже что-то чувствовала, что-то своё.

После ночёвки наступил третий день нашего пути. Встали как обычно, ещё затемно, когда воздух хоть немного прохладный и комары не так сильно донимают. Снаряжение за спиной, рюкзаки скрипят лямками, кто-то молчит, кто-то под шум листвы лениво чавкает очередной дуриан.

Степан шёл первым. Он всегда как-то шёл уверенно, будто знал дорогу, даже если не знал. Спокойный, невозмутимый, он вселял уверенность одним своим видом. И этого было достаточно, чтобы не паниковать и не задавать глупых вопросов.

Мы петляли по тропам, обходили пересохшие русла, заброшенные домики с вывесками на непонятных диалектах. Днем солнце било беспощадно, одежда прилипала к телу, ноги будто наливались свинцом. Но всё это воспринималось уже как норма. Мы втянулись.

С водой особых проблем пока не было. Иногда находили ручьи или заброшенные пластиковые баки у домов – фильтровали через бинты, таблетки были у Олега. Он тащил их как драгоценность.А на счёт еды, дурианы, хоть и воняли, но уже не казались такими уж отвратительными. Привыкаешь. Особенно если голоден. Иногда попадались бананы, пару раз нашли деревья с папайей. Запасы тоже помогали – кто-то подкидывал батончик, кто-то жевал сухофрукты.

– Кажется, скоро будет ещё деревня, – сказал Степан через плечо. – Видел на старой карте. Может, там люди остались.

– Лучше бы остались, – буркнул Петя. – Или лучше – не остались, если такие, как тот в бунгало.

Мы все вспомнили вчерашнюю сцену. Настя шла молча, взгляд цепкий, уставший. Я заметил, как она реже смотрит по сторонам, и чаще просто глядит в землю. Усталость. Или что-то ещё.

– Вам не кажется… – начал я, – что становится как-то… тише?

– В смысле? – обернулся Олег.

– Ну, нет звуков. Раньше были птицы, сверчки, шум листьев. А сейчас – как будто лес сам затаился.

Мы остановились. И правда – стояла странная, плотная тишина. Безветрие. Жара. Лес будто затаился, замер, как перед грозой. У меня внутри скреблось нехорошее ощущение.

– Тихо… – приглушённо скомандовал Степан и чуть пригнулся, жестом указывая нам остановиться.

Мы застынули. Слышался только глухой шум, приглушённый хруст веток и сухих листьев где-то за холмом. Ноги напряглись, дыхание стало поверхностным, будто сам воздух стал гуще.

Шум приближался. Я почувствовал, как сердце ускоряется, как будто пытается вырваться из груди. Все инстинкты кричали: «прячься или готовься».

Через мгновение из-за пригорка начали выбираться силуэты. Человеческие. Вышли на тропу – человек двенадцать. Местные. На первый взгляд обычные крестьяне: мужчины, пара женщин, один парень подросток. В руках – мачете, палки, один тащил ржавую бензопилу, неработающую, судя по виду.

Они остановились. Так же, как и мы.

Молчание.

Взгляды впились друг в друга. Не злобные, но колючие. Скорее настороженные. Пахло потом, пылью, напряжением. Кто кого первым дёрнет?

– Холд он! Ви а пиисфул! – выдал Олег, быстро подняв ладони вверх.

Один из местных что-то сказал на своём, тихо, но остальным. Те медленно осмотрели нас – сверху вниз, особенно рюкзаки, биту у Пети, мачете, торчащее у Степана за спиной. Кто-то шепнул что-то ещё, уже более мягко.

Местные постояли, будто выслушивали внутренний голос. А потом просто молча обошли нас стороной. Не спеша, но и без угрозы. Пара человек кивнула в нашу сторону. Кто-то смотрел прямо в глаза, без страха, но и без интереса.

Мы постояли ещё минуту после того, как последние фигуры скрылись за деревьями.

– Возвращаются, – сказал Степан. – Видимо, решили, что опасности нет. Или просто устали бояться.

– Хорошо, что не бить начали, – выдохнул Петя. – У меня уже мозг рисует сценарии, как нас тут насаживают на бамбук.

– Они нас тоже боялись, – заметила Настя. – У них глаза были как у перепуганных собак. Просто держатся вместе.

Я вдруг осознал: мы сами уже выглядим как банда. Пятеро выживающих, иностранцы, потные, вымотанные, с ножами и битами. Неудивительно, что люди нас опасаются.

Степан махнул рукой.

– Ладно, пошли. Ещё километров десять и возможно дойдем до большой воды.

Мы пошли дальше. Лес снова начал жить своей жизнью. Птицы не вернулись, но ветер зашевелил листву, а по дереву пробежала ящерица.

Чопиксы

Солнце, вечно беспощадное в этих широтах, вдруг отразилось не от мокрых листьев или глянцевых лиан, а от чего-то иного – от воды. Но не мутной речушки, к которым мы уже привыкли. От настоящей воды. Мы вышли к морю.

Сначала никто не поверил. Горизонт вдруг раздвинулся, стал глубоким, дыхание изменилось. Между деревьев заблестела чистая бирюза, будто кто-то пролил каплю синей краски в зелёный мир джунглей. Затем – солёный ветер, лёгкий, терпкий. Он коснулся лица, и сразу стало ясно: это не озеро, не бухта. Это был океан. Самый настоящий.

– ЕСТЬ! – заорал Петя, вылетев вперёд, как снаряд, держа биту, будто флаг победы. – Океан, блин! Это реально океан!

Мы ускорились вслед за ним, почти бежали. Вывалились на пляж, в ослепительный свет. Мелкий белый песок слепил глаза. Он хрустел под ногами, прилипал к мокрой одежде. Сквозь чистую воду у берега просматривались камни, обломки кораллов. Кое-где валялись ракушки размером с ладонь и пустые кокосы. В воздухе пахло йодом, теплом и чем-то затхлым – возможно, гниющими водорослями.

Мы стояли и дышали, не разговаривая. Для каждого это море означало одно: шанс. Возможность выбраться. Направление. Но надежда, как всегда, оказалась хрупкой.

По слухам, ближайший порт был километрах в тридцати отсюда. Если он вообще ещё существует. По пути нам не встретилось ничего живого – только мусор, выброшенные доски от лодок и сломанные весла. Пара раз попадались скелеты рыб, выжженные солнцем, и сброшенные спасательные жилеты.

Жара душила. Солнце било в затылок, как паяльник. Пить хотелось беспрерывно. Фляги становились всё легче, а разговоров было всё меньше.

Чтобы не терять время зря, решили попробовать добыть хоть какую-то еду. Рыбу. Я достал ту самую леску с крючками, которую ещё тогда, в Куала-Лумпуре, выменял у малайца за бутылку джека из минибара. Примотал к сухой палке, как в детстве на озере, по-деревенски. Насадили дуриан, так как ничего другого не было.

Прошло минут тридцать. Тишина. Ни одного движения в воде. Ни поклёвки. Волны лениво перекатывались через ноги. Петя стоял рядом, разглядывал горизонт и изображал бодрость:

– Ну… если она местная, может, она стесняется, – сказал он, почесав ухо.

Степан молча поднялся, подошёл, взял у меня леску, вытащил из рюкзака верёвку, нарезал её, сделал ловушку. Что-то вроде верши. Нашёл у берега мелководный участок, где под пальмой тень падала прямо на воду. Подложил кусок прокисшего дуриана.

– Тут всё на запах идёт, – буркнул он. – Если воняет – это хорошо.

Час спустя мы вытаскивали вершу. В ней барахталось нечто похожее на местного сома: склизкое, с кожей, как будто обтянутой слизью, и усами, как у ёжика. Жирный, тяжёлый. Плюс ещё пара мелких рыбёшек, похожих на бычков, с красными жабрами.

– Это чё, реальная местная рыба?! – Петя смотрел на неё как на инопланетянина. – Охренеть, как из учебника по биологии!

Мы развели костёр, наскребли немного сухого кокосового волокна, подожгли. Рыбу закоптили, всё делали кто как умел. Ели жадно, молча. Горячая, копчёная, она обжигала руки, но давала ту энергию, которой нам всем уже остро не хватало.

Но радость, как водится, продлилась недолго. Уже под вечер Настя вдруг сникла. Сидела с Олегом, что-то тихо обсуждали.

Я подошёл.

– Что-то не так?

– Говорит, знобит, – хмуро сказал Олег. – Голова кружится. Температура вроде поднялась.

Я присел рядом, дотронулся до её лба. Горячо.

– Ломота есть?

Настя кивнула. Медленно.

– Тошнота… немного. И слабость.

Симптомы – мутные. Это могло быть всё, что угодно. Переутомление, лёгкая ОРВИ, обезвоживание. Но и что-то хуже – лихорадка денге, малярия, отравление препаратом йода, что мы глотали вслепую. Или всё сразу.

– Пока рано паниковать. Парацетамол дам. Цетрин тоже, – сказал я, доставая лекарства. – Сыпи нет, рвоты тоже. Значит, шанс есть, что это просто… солнечный удар или ОРВИ.

Настя послушно выпила таблетки, запив их последними глотками из фляги. Лицо у неё было бледноватым.

Ночью она почти не спала. Дышала неровно, сбивчиво, пару раз вскакивала – попить. Но воды больше не было. К утру она просто лежала, почти не двигаясь.

А мы пошли дальше. Потому что не идти было нельзя. Песок обжигал ступни, будто ходим по живому углю. Солнце било в макушку, пот стекал по спине, мешая дышать. Тело превратилось в скафандр: липкое, уставшее, еле волокло себя вперёд.

Когда уже казалось, что вот-вот кто-нибудь рухнет – мы увидели их.

Вдалеке, прямо по линии берега, двигались две фигуры. Сначала казались просто силуэтами на фоне мерцающего горизонта. Мы тоже шли, не ускоряясь, просто продолжали идти, пока расстояние не стало сокращаться само собой.

Когда они подошли ближе, стало ясно, не местные. Светлая кожа, знакомые черты лиц. И вот тогда мы услышали:

– …смотри, вон ещё кто-то идёт.

Все одновременно замерли на секунду. Обернулись друг на друга, не нужно было слов. Этого было достаточно.

– О! Чопиксы идут?! – крикнул один из парней, когда мы вышли на открытый участок пляжа. Высокий, в тельняшке, с сигаретой в зубах и улыбкой до ушей, будто старых друзей встретил.

Мы переглянулись.

– Кто? – хмуро переспросил Петя.

– Да шучу я, – махнул рукой тот и подошёл ближе. – Здорово, мужики.

Когда расстояние между нами сократилось, стало видно: точно наши. Один – крупный, с налётом лысины и тяжёлым рюкзаком за плечами. Второй – пониже, загорелый, в армейской рубашке без погон и с внимательным взглядом.

– Наши, что ли? – уже серьёзнее спросил второй.

– Наши, – кивнул я. – Я Влад. Это Петя, Стёпа, Настя и Олег.

Парень в тельняшке прищурился:

– Влад, говоришь? О, тезка Резнякова.

Я нахмурился.

– Кто такой Резняков?

Наступила короткая, чуть напряжённая пауза.

– Ты серьёзно не знаешь? – переспросил второй.

– Первый раз слышу.

– Это ж Резняк… ну, блогер. Был. Ещё до всей этой заварухи толдычил про ядерку. Говорил: "Как ебанет – ищите меня на Самосире. В лютеранской церкви". Посты у него были. Как бахнуло, он походу реально туда ушёл. Там сейчас типа база.

– Вы туда идёте?

– Ну да. А вы разве не туда держите путь? – парень искренне удивился.

– Мы… просто шли вдоль берега. Выбираться думали. Не знали про это.

Тут встрял Олег, почесав затылок:

– Подожди… Так это этот чувак? Я читал у него в телеге посты про Самосир и ядерку. Думал, очередной шизоид.

– Шизоид? – усмехнулся здоровяк. – Ну, теперь у него, считай, собирается там личная армия.

Мы переглянулись. Настя сидела молча, опершись спиной о дерево. Солнце клонилось к закату, и на фоне гудящей в голове усталости это имя – "Резняков" – почему-то засело глубже, чем просто фамилия.

– Ну чё, с нами двинете? – спросил парень с рюкзаком. – Если выживать то там шанс есть.

– Ладно, – кивнул я.

Так мы впервые услышали о Резнякове.

Ребята были немного странные, но вполне адекватные. Говорили между собой о каких-то «слонах» и «бутылке». Сначала я подумал, что это какие-то внутренние шутки или прозвища, но потом стало ясно – нет, это у них всерьёз.

– Вы слышали что-нибудь о Бутылке? – вдруг спросил Тёма, глядя на меня.

– В смысле? – не понял я.

– Ну, подписан был?

Речь шла о каком-то блоге, прозвище которому было просто – «Бутылка». Я сначала не понял, но потом уловил: они говорят о том самом Резнякове, которого уже упоминали. «Слон» – так они называли и его, и ещё каких-то людей. Как я понял, это были не обычные слоны в привычном смысле, а что-то вроде условных титулов – фигуры, которые что-то значили в их системе. Те, кто вёл за собой.

– Так Резняков – он что, тоже «слон»?

– Ну да. Он наш слоняра, – с серьёзным лицом сказал Батор, будто это объясняло всё.

Олег что-то припомнил. Мол, видел когда-то этого чувака мельком в ленте, но не придал значения. А теперь получалось, что всё это было не шуткой. Люди вроде этих – реально двинули по маршруту, который тот описывал заранее. И мы – теперь, как бы сами того не зная, шли туда же. Только без всей этой бутылочной терминологии.

Когда Батор, загорелый и с мягким акцентом, вскользь упомянул, что он калмык, я усмехнулся:

– Почти родня. Я-то бурят.

Он посмотрел на меня и тоже улыбнулся.

К вечеру Насте стало заметно лучше. Температура начала понемногу спадать, вернулся слабый аппетит, и она даже немного повеселела. В какой-то момент завязался спор, мол, может, это отравление той самой рыбой, что мы поймали у берега. Но быстро стало ясно, что версия не сходиться: рыбу ели все, причём больше всех, Петя, и ему хоть бы хны. К тому же симптомы у Насти проявились слишком быстро, почти внезапно, и не походили ни на пищевую аллергию, ни на классическое отравление.

В итоге, когда спор начал заходить в тупик, Тёма отмахнулся и с ухмылкой выдал:

– Да это просто астгхаханская гхыбка.

Сказано было с таким выражением, будто это общеизвестный диагноз. Мы переглянулись.

Настя приподняла уголки губ, то ли поняла шутку, то ли просто сделала вид, но это была первая её реакция за сутки, не связанная с апатией. Даже такая слабая улыбка казалась хорошим знаком.

Это вселяло надежду, но расслабляться было рано. По характеру лихорадки болезнь не походила на малярию, ни приступов жара, ни резких волн озноба. Сыпи не было, давление в пределах нормы, живот мягкий. В целом, скорее всего, что-то вирусное, но, учитывая обстоятельства, исключить было нельзя вообще ничего.

Антибиотик оставался один, широкого спектра. Решил не трогать его, использовать можно будет только в крайнем случае. Пока обошлись жаропонижающим, антигистаминным и отдыхом. Настя держалась и жаловалась, просто лежала в тени и иногда отвечала односложно.

А вот Олег – не выдерживал. Его мотало. Он то и дело впадал в тревожные фантазии, срывался на бормотание, говорил, что у Насти "радиационное заражение", и что мы “мы все просто ещё не осознали, что умираем”.

– У неё просто медленная форма радиационной болезни, вы что, не видите? – говорил он всерьёз, глядя в никуда

– Олег, закрой рот, – тихо сказал Степан. – Пей воду и не дёргайся.

К счастью, здравый смысл всё-таки побеждал. Паника Олега не перетекала в остальных, и к Насте её мрачные фантазии не долетали.

Тем временем Тёма и Батор решили показать нам ручей, о котором знали. Он был в двухстах метрах, в низине, в тени широких деревьев. Вода оказалась прохладной, прозрачной, и, что самое главное, пресной. Мы наполнили фляги, умылись, смыли с лиц соль и пыль – и, кажется, впервые за всё это время по-настоящему выдохнули.

Когда солнце клонилось к закату, мы сидели у костра, доедая остатки рыбы, и обсуждали, что делать дальше. Самосир был далеко – по суше идти было почти невозможно, оставался только путь по воде.

Тогда Тёма, ковыряя палкой угли, как будто между делом бросил:

– Кстати, тут недалеко есть пара рыбаков. Мы к ним пару дней назад подходили, пробивали тему. У них катера есть – моторные, и на ходу.

– И что? – спросил я.

– Что-что… Хотят за него три тысячи баксов. Наличкой.

– Наличкой? – переспросил Олег. – Они вообще в курсе, что вокруг конец света?

– Видимо, не совсем. Или в это как раз и не верят, – пожал плечами Батор. – Типа, «пока бакс в руке, всё работает».

Наступила пауза. Мы переглянулись. Сумма по нынешним временам казалась абсурдной, но у каждого из нас что-то оставалось: кто-то брал кэш в дорогу, кто-то – ради страховки. Постепенно начали прикидывать, сколько у кого.

– У меня есть сотка, – сказал я.

– У меня больше, – добавил Олег. – девятсот с мелочью.

– У меня тысяча, но я думал держать её до крайнего случая, – задумчиво проговорил Петя.

– Так вот он и есть, крайний случай, – заметил Степан.

Тёма с Батором тоже оказались не с пустыми руками.

Когда пересчитали всё вместе, выходило как раз чуть больше нужной суммы.

– Ну, если без кидалова, – сказал я, – тогда это наш шанс.

– Без кидалова, – подтвердил Тёма. – Они нормальные, просто с заморочками. Но лучше катер за деньги, чем по берегу с Настей на руках.

И мы решили – утром выдвигаться. Рыбаки были в соседней бухте, час-полтора пути через джунгли.

Когда Тёма с Батором ушли к ручью, мы остались впятером у угасающего костра. Никто не говорил, но у всех на лицах читалось: пора разобраться, что мы вообще делаем.

– Ну что, двигаем за этим Резняковым? – негромко, почти шепотом, сказал Петя. – Или как?