Сто способов сбежать

– Ой, не знаю… – Бабушка сложила брови домиком, как в греческой трагедии. – Эта его работа… Ладно бы что приличное, так нет ведь, пошел портвейном торговать. Плохо ему было на молкомбинате, вот ведь глупый какой мальчишка!

– Мариночка, доченька, я вас очень прошу, ради меня, не берите никаких взяток, – запричитала мама. – Все равно люди узнают, до добра это не доведет.

– Это точно, – подхватила бабушка, – и покупатели его – алкаши ведь, что возьмешь, кто-нибудь точно проболтается, Таня права…

– Ма… – задохнулась Марина, у которой в голове окончательно выключили яркий веселый свет, а заодно перекрыли воздух и все мысли. Она собралась забросать мать и бабушку едкими умными аргументами, но ей вдруг так сильно захотелось заплакать, что она просто замолчала и хлопала глазами, как будто вернулась из школы не с пятерками, а с четверкой, и это был сущий позор.

Она согласилась остаться пить чай с пирогом, кое-как все-таки попыталась убедить их, что Алеша честно зарабатывает свои деньги в большой компании, а не продает портвейн на улице, платит налоги и не берет никаких взяток, что он редкий специалист, что у него талант, и его ценят, и их новая квартира и машина – заслуженный результат труда, а не жульнических махинаций, но они все равно смотрели на нее так, будто подловили на детском вранье и ни капли не поверили, хоть и кивали.

– Ну купил и купил, – подвела итог мама. – Все равно поменьше рассказывайте, не нужно хвастаться.

– Да, некрасиво это, – добавила бабушка. – Надо поскромнее, потише надо.

Марина вернулась домой поздно вечером, сказала Алеше, что ужасно устала и рано легла спать. Странно, но с этого дня новая машина стала нравиться ей все меньше, кожаные сиденья были какие-то скользкие, а через стеклянный потолок пекло солнце. «Непрактично», – подумала она и руки в машине больше не поднимала. Ловить облака расхотелось.

* * *

– А по вечерам что будем делать?

– Обниматься.

– Алеша!

– И ходить в рестораны.

– Дорого. Может, там самим можно готовить? Купим курицу или фарш.

– Захотим – приготовим сами, захотим – пойдем в ресторан, не морочь только этим себе голову. А потом будем гулять по виноградникам, смотреть на звезды, обниматься и нюхать розы.

– Откуда там розы в виноградниках?

– А как же! Я тебе не рассказывал? В виноградниках самые красивые розы! В начале рядов лозы непременно сажают розовый куст, потому что розы очень чувствительны к мучнистой росе, серой гнили…

– Алеша, фу.

– Не фу, а очень опасно для виноградника. У винограда с розами болезни и вредители одни и те же, так что розу сажают как индикатор – если что не так, роза заболеет первой, и можно будет вовремя заметить и спасти виноградник.

– Очень романтичная история, ничего не скажешь.

– Зато жизненная.

* * *

Дверь открыла Маринина мама. Она внимательно оглядела незнакомого пожилого человека с головы до ног, едва заметно повела носом – долгая дорога домой, безусловно, отразилась на запахе, который источал дедушка, – и только собралась что-то сказать, как он опередил ее, расплывшись в широкой улыбке под пышными, рыжими от табака усами.

– Доча! – сказал незнакомец.

– Мама? – Маринина мама повернулась к возникшей у нее за спиной бабушке и удивленно приподняла брови.

– Дедушка? – первой робко догадалась Марина, которая почему-то сразу узнала и прищур, и усы, но при этом будто оказалась в индийском фильме, которые так любила смотреть бабушка, так что у нее даже немножко закружилась голова.

– Внуча! – возрадовался гость, немедленно осмелел и решительно шагнул в квартиру.

– Подождите! – попытались воспротивиться Маринины родители, но дедушка уже прорвался в прихожую, плюхнулся на обувной комодик под вешалкой и попытался стащить грязный ботинок.

– А это кто в кульке? – громко спросил он, кивнув на Катю в зимнем комбинезоне, которую как раз собирались выставить в коляске на балкон.

– Это Катя, наша дочь, – послушно объяснила Марина.

– Не надо разуваться, – скривилась ее мама.

– А что происходит? – наконец обрел голос папа.

– Да что ж такое, одно бабье народилось, – констатировал дедушка. – Ты зять? – кивнул он на папу. – И чего ж ты, зять, так плохо старался? Эх, зять – не хрен взять! Галя! – Он вдруг подскочил, вытянул вперед руки и кинулся к бабушке, которая все это время стояла в прихожей, как соляной столп. – Галечка!

– Алеша, – тихо, но уверенно сказала Марина, – скажи что-нибудь.

Алеша, однако, ничего не мог сказать, потому что беззвучно смеялся, почти сложившись пополам, и совершенно не обращал никакого внимания ни на испепеляющий взгляд тещи, ни на требовательную гримасу своей юной жены. А бабушка вдруг отпрыгнула назад, развернулась, бросилась на диван, закрыла лицо руками и взвыла так оглушительно, что все вздрогнули, Катя проснулась, а собака Буся с перепуга полезла под диван и там тоненько заскулила.

– Га-а-аля, – протянул воскресший дедушка и направился за бабушкой в комнату, где красовался накрытый стол – у Марины был день рождения. Остальные присутствующие его совершенно не интересовали. – Галя, ну не надо, ну что ты, мы же не на похоронах. Хватит убиваться. – Он хотел было сесть с ней рядом, но бабушка выла так громко и решительно, что дедушка отошел на шаг назад, осмотрелся, плюхнулся на стул во главе стола и объявил, распростерев объятия: – Ну, здравствуйте, мои родненькие!

– Так, – сказала Маринина мама, ухватившись за виски, как будто у нее резко заболела голова, а она у нее наверняка заболела. – Виталик, накапай маме капель. И мне тоже накапай. Алеша, укачайте Катю. Мама! – она повысила голос. – Мама! Ты ничего не хочешь нам объяснить?

– А нечего тут объяснять, – пожал плечами ее новоявленный отец, уже ухвативший вилку и теперь оценивающий угощение на столе. – Я твой папка, Танюшка, твой родный папка.

– У-у-у-у, – провыла из-за ладоней бабушка.

– Подвинься, интересно же, – сказал Алеша за спиной у Марины, всхлипывая от смеха.

– Галя, не надо убиваться, – продолжил дед как ни в чем не бывало, плюхнул себе на тарелку котлету, выхватил грязными пальцами из салатника соленый помидор, поискал рядом рюмку, не нашел и подцепил чайную чашку из сервиза с розами. – Я вернулся, Галя, прости меня, все мы люди, все мы грешные, я каюсь. – Он вдруг размашисто перекрестился и плеснул в чашку коньяка. – Все как ты говорила, так и вышло, ты ж моя умница. Какая ж ты всегда была у меня умница! А я, дурак, не ценил. Вот все по твоим словам и вышло.

Бабушка продолжала выть, выдавая неожиданно новые высокие ноты, Буся скулила в унисон, Марине хотелось, чтобы ее разбудили. Эта сцена была точно не из ее правильного мира. Как будто все кони на ее карусели сорвались с мест и поскакали в разные стороны.

– Все, как ты тогда мне сказала! Как ты кричала тогда, ух, как кричала, ну и правильно кричала, ну и поделом мне. – Он опрокинул в рот коньяк из чашки и поморщился. – Кричала, мол, ты ко мне еще вернешься! Ты ко мне еще приползешь! И вот я, приполз, Галечка.

– Простите, – сказал Маринин папа, все еще стоя в дверях комнаты, – а куда она вам это кричала? В реку?

– В какую еще реку? – удивился дедушка.

– Так вы же утонули!

– Я?! Что ты мелешь? Не дай бог! – испугался незваный гость и выронил чашку, мгновенно низведя тем самым сервиз с розами в статус «посуды». Чашка раскололась, бабушка всхлипнула, он как ни в чем не бывало продолжал: – Она приходила меня отбивать. У Тоньки моей, царствие небесное, отбивать меня приходила. – Он снова плеснул себе коньяку. – Давайте не чокаясь. Садись, зятек. И вы, девки, тоже садитесь и пацана сажайте, – распорядился он, махнув в Алешину сторону. – Ты хоть помнишь, Галь? Ох, ты и кричала тогда! И волосьев ей даже повыдирала, воротник оторвала, еле растащил… Хороши помидорки! – Он облизал пальцы.

– Так, стойте, – Маринина мама опустилась на стул и быстро выпила капли сначала из одной рюмки, которую принес ее муж, а потом и из второй. Дедушка одобрительно кивнул и крякнул. – Мама! Сейчас же объясни нам, что это такое! Это что, мой отец?

– Да! – вдруг пронзительно крикнула бабушка.

– Так он не утонул?

– Да что за гадость вы все время говорите, – отмахнулся дед. – Зачем я утонул-то? Просто загулял, с кем не бывает, все живые люди. Ну, зятек? Ты же меня понимаешь? У Галечки характер не сахар, сами знаете, а тут подвернулась Тонька с молкомбината. Кровь с молоком, сиськи – во, жопа – не объедешь! Давайте не чокаясь. – Он схватил новую чашку, но Маринина мама ловко подскочила и отобрала ее у него.

– Да! – снова крикнула бабушка. – Он ушел от меня к другой женщине.

– Так он все это время был жив? – переспросила Маринина мама, как будто ей было мало этого дурно пахнущего деда в гостиной в качестве доказательства, и она хотела дополнительно убедиться.

– Конечно, еще как, – кивнул дед, вытряхнул из розетки на тарелку оливки, плеснул туда коньяку и снова выпил.

– И ты при этом говорила всем, что он утонул, мы ходили кланяться святому Спиридону, или как его там, ты тащила меня на себе всю жизнь одна, не хотела ничего рассказывать, а он при этом просто где-то шлялся?

– Ну это ты, доча, зря, – крякнул дед. – Как так: на себе одна? Я, между прочим, денежку вам исправно посылал, и денежку неплохую.

– Так это была не пенсия по потере кормильца?

– Можно и так сказать, конечно… А что, я кормилец, я кормил…

– Замолчи! – закричала на него бабушка. – Немедленно замолчи! Откуда ты свалился на мою голову?

– Так Тонечка-то моя того, преставилась… – начал было он, но тут все одновременно вскочили и стали говорить, кричать и перебивать. Марина переводила взгляд с одного на другого, будто мчалась куда-то на взбесившихся американских горках. Мир в одну минуту превратился в водевильную декорацию.

– И ты придумала, что он утонул? Серьезно? – кричала Маринина мама.

– А что мне было делать? Опозориться? – кричала в ответ бабушка. – Сказать всем вокруг, что он от меня ушел? И на работе, и знакомым, и соседям сказать? Что мой муж мне изменил и ушел к какой-то девке? Что я его не удержала? И что бы обо мне подумали? Что сказали бы люди? Ты хоть можешь себе представить этот позор?

– Да какая разница, мама! Но это же ужас, как можно было такое сочинить, а самое главное – как можно было столько лет обманывать всех нас: и меня, и Виталика, и Мариночку, и Алешу?

– Алексей? – уважительно кивнул изрядно захмелевший дед и пожал Алеше руку.

– Ты утопила собственного мужа! Ты скрывала от меня, что мой отец жив!

– Мама, тише, пожалуйста, вы сейчас опять разбудите Катю.

– Марина, подожди, не успокаивай меня.

– Давай, доконай меня, Таня! Да, я виновата, но я же спасала честь семьи! Ты что, не понимаешь! Как я могла всем вокруг рассказать, что он бросил меня ради этой шлюхи?

– Галя, ну не надо, я тебя прошу, о покойниках, как говорится, или хорошо, или никак…

– Но мы же все тебе верили! Мама! Мы же все тебе верили!

– Галечке надо верить, она как скажет, так оно и будет. Вот видите, я и вернулся.

– А теперь я прошу вас немедленно отсюда уйти! – прокричала Маринина мама и ткнула пальцем почему-то в сторону телевизора. Все как по команде посмотрели на него, как будто он сейчас включится, и оттуда скажут что-то важное.

– Куда же я пойду? – искренне удивился дедушка, энергично жуя. – Мне идти-то некуда, а это мой дом, и вы тут все мои родненькие.

– Откуда пришли, туда и идите, – не унималась Татьяна.

– Я же тебе говорю, доча, идти мне некуда, да и не по-человечески это как-то – родителя из дому выставлять.

– Какой вы мне родитель? Я знать вас не знаю!

– А вот это плохо, конечно, это надо исправлять. Мы исправим.

– Уходите! Сейчас же уходите вон, – вдруг закричала Маринина мама неожиданно громко, так что угомонившаяся было Буся вдруг глухо гавкнула из-под дивана. Дед, однако, ничуть не испугался, отложил вилку, насупился и сказал:

– Ах, вот ты как, доча? Ну-ну, Галечка, хорошо ж ты ее воспитала. Родного отца взашей? И не стыдно тебе?

– Не стыдно! – взвизгнула Таня.

– А ты подумала, что люди скажут? Я, между прочим, с соседкой снизу уже поздоровался – она еще перекрестилась, – и во дворе меня видели. Слухи-то, они быстро ползут. Что люди-то скажут, Танечка, что люди скажут? Вы же такие хорошие, такие правильные, а родного отца и мужа выставили, как собаку. Так, что ли?

– И правда, Таня, – вдруг тихо сказала бабушка. – Перед людьми как-то стыдно. Родной отец же.

– А если мы его оставим, люди, по-твоему, ничего не скажут? – возмутилась та. – Они не удивятся, откуда он тут взялся? После того, как он тонул, изменял и воскресал.

– Ну не знаю, – повела плечами бабушка. – Ну не знаю…

В дискуссии о том, что скажут люди, если дедушку оставить или выгнать, каждый раз что-то перевешивало, а истина так и не находилась. Так что он остался.

* * *

– Уже послезавтра! Ну надо же! Сегодня сбегаю к Кате, потом забегу к родителям. Ой, а завтра же еще книжный клуб.

– Без него никак?

– Да нет, неудобно, я же всем сказала, что послезавтра уезжаю, и отпуск у меня официально с послезавтрашнего дня.

– Кого-то у вас интересует официальный отпуск? Школа уже месяц как на каникулах, все свои. Подумаешь, один день.

– Все равно неудобно. Наталья Сергеевна, опять же. Потом как начнет ни с того ни с сего расписание ставить, что не продохнешь.

– Она в любом случае начнет его тебе ставить. У нее цель – портить всем жизнь ради собственной значимости.

– Да ну, нет.

– Да ну, да, Марина.

– Просто она строго ко всем относится.

– Просто она тетка с дурным характером.

– Мы все не подарок.

– Это да, но она особенно. Иначе с чего бы ей все цветочки, духи и тортики носили. Ты вон ей сколько всего перетаскала.

– Так не хочется же всю неделю к первому уроку бежать, а потом до последнего сидеть! Еще и дежурство влепит.

– Разницы никакой, все равно влепит. Прогуляй хоть раз в жизни этот свой книжный клуб, потом откупишься. «Птичье молоко» ей закажем.

– Неудобно.

– Да хоть раз в жизни просто прогуляй!

* * *

Выйдя замуж, свой собственный дом Марина устроила по образу и подобию дома мамы и бабушки. Расставила в серванте неприкосновенный сервиз, перемыла все шкафы, до блеска вычистила ванну и сделала все, что делали взрослые боги, – для ключей завела ключницу на стене, крупы пересыпала из пакетов в банки и расставила их по цвету и размеру, купила денежное дерево и декабриста, одежду разложила и развесила, как делала ее мама, и даже, находясь в каком-то тумане, поставила на подоконнике банку с проросшей луковицей, которая в родительском доме всегда ужасно ее раздражала, но все равно так было правильно: зеленый лук – это витамины. У Марины были безукоризненно отлажены все настройки функции «образцовая хозяйка», и в голове у нее сразу начинало искрить, если что-то вдруг шло не так или, не дай бог, кто-то что-то делал не так в ее присутствии. Не так – то есть не по правилам. У Алеши, как назло, обнаружилась масса бытовых привычек, совершенно не совместимых с жизнью в системе Марининых настроек. Он ставил маленькую кастрюльку на большую конфорку, запихивал в стиральную машинку все подряд, мог перед обедом сесть на кровать прямо в уличных брюках, а после мытья посуды никогда не отжимал тряпочку, чтобы потом развесить сушиться на кране, просто плюхал ее на край раковины мокрым комком. Марина растирала виски и успокаивала себя тем, что у других мужья вообще не прикасаются ни к стирке, ни к готовке. Но в голове все равно ужасно искрило, просто до зубовного скрежета. Сдерживаться у нее получалось не всегда, и Алеше доставались как минимум едкие замечания, а как максимум – возмущенные крики или даже слезы. Со временем в доме появилась посудомойка – бабушка и мама встретили новость с недоверием, мама тут же нашла в интернете массу статей про то, что на посуде после мытья в машине остается опасный для жизни ядовитый слой химикатов, а бабушка ограничилась фразой «Все равно, как руками, не отмоет», Алеша тогда попытался избавиться от тряпочки на кране, но она вернулась – без нее Марине было как-то не по себе, хотя, признаться честно, она ее тоже раздражала.

Когда Алеша ушел с молокозавода и стал хорошо зарабатывать, Марина по настоянию подросшей своевольной Кати решила заняться собой. Кто-то из коллег на одном из заседаний книжного клуба похвастался своей массажисткой-косметологом, и Марина записалась на массаж лица с питательной маской.

– Зачем это? – удивилась бабушка. – У тебя и морщин нет. К чему это – лицо мять лишний раз?

– Вот как раз для того, чтобы морщин и не было, – весело отмахнулась Марина.

– А по мне, просто деньги из людей вытягивают, – сказала мама. – Я всю жизнь сама отлично делала себе маски. Творог, сырое яйцо и борная кислота – прекрасно отбеливает, и питает, и омолаживает…

– И сальмонелла бонусом, – добавила подросшая Катя, оторвавшись от телефона. – Борную кислоту, кстати, давно запретили в свободной продаже, она дико токсичная. Так что понятно, с чего все бледнели от такого состава.

– В кого она у нас такая? – покачала головой бабушка, а Марина тихо порадовалась – у нее незаметно появилась собственная тяжелая артиллерия.

Косметолог Лена Марину встретила так, будто они сто лет были лучшими подругами. Массажем Марина осталась довольна, хоть ей и было неудобно отвечать на миллион вопросов, пока Лена разминала ей щеки и шею и при этом трещала без умолку. Она знала примерно все примерно про всех в городе, а уж личная жизнь педагогического коллектива была известна Лене вдоль и поперек, Марине показалось, что всего за час она успела сунуть нос в гостиную, кухню и спальню практически всех своих коллег. Кто бы мог подумать, удивлялась, умилялась и ужасалась она. Честно говоря, бóльшую часть этой информации ей не очень хотелось знать, но сказать Лене, чтобы та замолчала, Марине было неловко. Массаж получился более чем познавательным. Когда она пришла на второй сеанс, Лена уже перешла на «ты», уложила Марину на кушетку и опять принялась рассказывать ей подробности жизни знакомых, малознакомых и совершенно чужих людей. Марина полностью втянулась в перипетии чьих-то разводов, измен, обменов квартиры и интимных эпиляций. Это было намного интереснее любого сериала. Она только успевала вставлять «угу», «неужели» и «а я и не знала», но тут вдруг почувствовала, что ей на лицо что-то сыплется, это было странное ощущение: как будто помимо массажного масла и Лениных пальцев на нее еще что-то крошили. Она приоткрыл один глаз и увидела, что Лена ест. Не отрываясь от массажа, косметолог-виртуоз откусывала от бутерброда с ветчиной, склонившись прямо у нее над лицом, нисколько не смущаясь и ловко поправляя ветчину пальцем.

– Не успела пообедать, – объяснила Лена, лизнула палец и продолжила: – А после развода она тогда квартиру получила, от молкомбината еще давали, а потом они взяли, да и опять поженились, кто проверять-то станет, и ребенок при этом ведь не от него. Ну не ловкачи, ты скажи?

Марина сказала «угу». Попросить Лену перестать жевать и крошить она постеснялась.

– Я бы пожаловался администратору, ты же ей деньги платишь, – возмутился Алеша, когда Марина, хихикая, рассказала ему про это вечером. Но она только отмахнулась. Подумаешь, какая ерунда, не ссориться же из-за этого с хорошим косметологом. Да и кто знает, что бы Лена стала рассказывать про Марину, начни та возмущаться. И, в конце концов, не горячий же чай она пила у нее над головой. Так что Лену, массажи и маски Марина не бросила.

* * *

– А как мы поедем, ты нестриженый! Алеша! Ну я же говорила!

– У меня было полно работы.

– Сложно в парикмахерскую зайти?

– Можно подумать, у меня косы до пояса, Марина. Какая разница? Кто меня там знает?

– Как, какая разница? Ты посмотри, какой ты заросший! Мне как будто надо, чтобы на меня пальцем показывали?

– Кто? Ты тут при чем?

– Люди скажут, что за жена такая, почему не проследила, муж неухоженный.

– Там это вообще никого не интересует.

– Ой, да ладно. И фотографии! Ни показать никому потом, ни выложить.

– Ну, фотографируйся одна.

– С какой это стати? Как будто я не замужем, что ли?

– Тогда надену кепку.

– Скажут, Алексей лысеет.

– Там схожу и подстригусь. Подумаешь, проблема.

* * *

Дедушка ожил, святой Исидор был разжалован, и бабушка хотела тайком снести икону в церковь, дабы избавиться от напоминания о своем постыдном обмане, но Маринина мама успела перехватить ее уже почти у двери, вцепилась в мученика и категорически воспрепятствовала его исходу из дома.

– Нет уж, пусть останется, – шипела она на бабушку в коридоре. Зять Виталий прилег вздремнуть после обеда, и перепалка происходила на пониженных тонах.

– Да зачем, – сопела бабушка, вытягивая из цепких дочерних рук сумку с образом. – К чему нам это, пускай он людям послужит. Кому надо за утопленников помолиться.

– Вот мы и будем теперь молиться за утопленников, – не сдавалась крепкая настырная дочь, – с большим усердием будем молиться, чтобы нам было неповадно в следующий раз еще что-то сочинить, да, мама? У тебя точно больше никаких секретов от нас нет? А то вдруг еще кто-то в дверь позвонит. Может, и дядю Валеру на стройке не убило?

– Как у тебя язык поворачивается, Таня?

– Отлично поворачивается, это у меня наследственное, язык без костей. Вся в мать!

– Да не тяни ты так, это же икона!

– А что, боженька меня накажет? Пришлет еще одного папеньку, а то от этого хлопот мало?

– Он старается!

– Он смердит! И пердит!

– Таня, прекрати сейчас же! Дай сюда!

– Не отдам, пусть остается!

– А что тут мои девочки затеяли? – раздалось совсем рядом, отчего бабушка выпустила из рук сумку и отшатнулась к вешалке, а Маринина мама отлетела прямиком в руки своего родителя.

– Я все равно пойду! – выдохнула бабушка.

– Сходи, сходи, – отозвалась Татьяна, отбиваясь от дедушки. – Прикупи там еще парочку, кого-нибудь посильнее: Тихона, Трифона – не знаю, кто там помогает от паразитов в доме. – Она поправила сбившуюся прическу и гордо прошагала на кухню. Дедушка бодро потрусил за ней.

Он был совершенно инородным элементом в образцовом мире, существующем строго в соответствии с правилами приличных людей, но при этом идеально в него вписался. Как будто в холодный и строгий музейный зал притащили обогреватель, разбросали веселые разноцветные коврики, повесили гирлянды и поставили стол с пирожками, бутербродами и горячим чаем для всех желающих. Дедушка был отмыт, побрит и подстрижен и теперь разгуливал по дому в трусах, без умолку рассказывал скабрезные байки, за завтраком без спроса солил и перчил всем яичницу, утверждая, что так вкуснее, ел рыбные консервы прямо из банки, откусывая от луковицы, а потом с жирными усами лез целоваться к бабушке. И удивительно, бабушка при этом, конечно, громко визжала и картинно отбивалась, но ей явно нравилось, иначе почему бы спустя всего пару недель дедушка переехал с дивана в гостиной в бабушкину спальню. На следующее после этого события утро дочь Татьяна поджидала родительницу на кухне, фыркая от возмущения и твердо намереваясь стребовать с нее объяснений столь скоропостижного грехопадения, но бабушка не повела и бровью, не поддалась попыткам втянуть себя в дискуссию, а только громко объявила, что они с дедушкой, между прочим, состоят в венчаном браке.

– Да он тридцать лет прожил с другой женщиной! – взорвалась Татьяна.

– А со мной венчался. Браки, Танечка, совершаются на небесах, – с совершенно блаженной улыбкой сообщила ее мать, строгий и справедливый матриарх, а на следующий день купила себе на рынке розовый китайский халат с жуткими цветами и кисточками. Татьяна поняла, что битва проиграна.

Дедушка остался. Встроился в идеальный правильный мир кусочком абсолютно чужого пазла, отчего мир, конечно, посыпался, но при этом не развалился, а стал только лучше, по крайней мере, для одного человека – для Кати. В ее жизни этот дедушка был с самого начала, с момента зарождения ее мира, когда она сама была в нем еще синим кульком, и лучше этого дедушки никого для нее не было. Не потому, что других она не знала – просто их взаимная любовь друг к другу была бесконечной, безусловной и всепобеждающей.

Отстаивая свои права и осваивая территорию, дед через несколько дней после внезапного чудесного воскрешения притащил в дом свои вещи, несмотря на громкие протесты Татьяны и крики об антисанитарии, блохах и крысах. Сначала он приволок древний картонный коричневый чемодан со старой одеждой, оклеенный кожзамом, и терпеливо возвращал его с помойки каждый раз, когда его уволакивала туда родная дочь. В их кровном родстве сомневаться не приходилось, оба были патологически упрямы – миграции злосчастного чемодана длились недели две, пока дед однажды не сплоховал и не зазевался, и чемодан то ли увезли мусорщики, то ли перехватили местные бомжи. Не в силах пережить потерю, дед в тот же вечер устроил форменные поминки, напился сам, напоил зятя Виталия, и в конце концов оба рыдали на кухне, перемазав все вокруг копченой скумбрией. С появлением деда дом и весь мир как будто обретал новые краски, новые запахи, новые звуки, совершенно для него не подходящие, но такие яркие и живые, и если Маринина мама воспринимала все это как однозначный крах, распад и катастрофу, то сама Марина тайком все время радостно удивлялась, как ребенок, который все детство провел в стерильном манеже, а теперь вдруг дорвался до восхитительной грязной песочницы. Дед рыдал по своему чемодану и причитал навзрыд, бабушка тоже начала всхлипывать, пахнуть валокордином и смотреть на Татьяну обиженным взглядом, а собака Буся просто маялась животом – годами не зная ничего, кроме правильного собачьего корма, она вдруг оказалась в раю из костей, кусков колбасы со стола и хвостов той самой восхитительной копченой «мерзости». Дочь Татьяна в тот вечер сначала поймала себя на мысли о том, что вполне готова нанести живому человеку увечья, несовместимые с жизнью, но потом прониклась, размякла, усовестилась и на следующий день в качестве извинения купила родителю новый чемодан с выдвижной ручкой и на колесиках. Дед не стал дуться и капризничать, с восторгом принял подарок, облобызал всех, кто легкомысленно попался к нему в заскорузлые объятия, и с тех пор таскал чемодан с собой везде: на рыбалку, в гаражи, в собес и на рынок. Маринина мама очень скоро пожалела о том, что дала слабину, потому что новый чемодан был воспринят дедом как абсолютный карт-бланш – после него в доме появились два разномастных колеса от мопеда, огромный неработающий радиоприемник и аккордеон – нехитрое, но крайне ценное дедово приданое.