Толмач

Ерофей Трофимов

Толмач

© Ерофей Трофимов, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

…Палящее южное солнце брызнуло в глаза ярким сполохом полуденных лучей, и Егор невольно зажмурился, опуская голову, чтобы уберечь глаза от куриной слепоты. Так что, откуда взялся этот обкуренный смертник, он так и не понял. Только когда в глазах перестали плясать зайчики, он вдруг сообразил, что смотрит в рожу этому ненормальному, сжимая в руках автомат. Раскинув в стороны руки и улыбаясь какой-то дурацкой улыбкой, шахид вскинул голову к небу и, брызгая слюной, прохрипел:

– Аллаху акбар!!!

– Ложись! – раздался вопль откуда-то из-за увала, но Егор понял.

Не успеет. Ничего не успеет. Ни выстрелить, ни лечь. Но тело решило действовать без участия мозга. Так иногда бывает, когда на размышления уже нет ни секунды, а опасность настолько реальна, что подсознание опережает действием мысль. Согнувшись почти пополам, Егор прыжком попытался скрыться за углом дома, и в то же мгновение раздался взрыв. И с этого момента время словно остановилось.

Уже падая на красноватый песок, он каким-то краем сознания успел засечь вспышку, грохот и визг разлетающейся шрапнели, которой был начинен пояс этого обкуренного подонка. Далее наступила темнота. Егор даже не запомнил, как ударился о землю. Только темнота и тихий, едва различимый звон в ушах…

* * *

– Господи, прими душу раба твоего, безвинно убиенного дитяти… – разобрал он, едва начав хоть что-то ощущать.

Слух почему-то проклюнулся первым, хотя после взрыва это несколько удивило. А потом, вместе с этим странным бубнежом, навалилась боль. Долгая, непрерывная, выматывающая. Болело все, казалось, даже волосы на голове и те болят.

«Твою ж мать! – мысленно простонал Егор, делая слабую попытку обрести контроль над собственным организмом. – Неужели пронесло? Да нет, быть такого не может». После того взрыва, да еще и с кучей шариков вместо шрапнели, нереально. Тогда почему мне так хреново? «Блин, я же, даже если выжил, все одно полный инвалид. Овощ, иначе не скажешь. Господи, да заткни ты ее уже. Достала бубнить над ухом», – взмолился он, понимая, что от этой бесконечной молитвы у него голова начинает просто раскалываться.

– Пить, – попытался произнести он, пересохшим ртом.

– Царица небесная! Неужто живой?! – ахнул рядом другой голос.

– Допился аспид, – тут же раздалось в ответ. – Откель живой-то?

– Да сама глянь, вон, губами шлепает. Небось, сказать чего хочет.

– Да чего ему теперь говорить-то, с головой пробитой и ножом в брюхе? Сам глянь, кровищи-то вытекло.

– Пить, – собравшись с силами, попытался повторить Егор, одновременно стараясь повернуться в сторону голоса, заметившего его попытки.

– Господи, и вправду живой, – ахнули чуть дальше, и тут же послышалась решительная команда: – Акулина, воды принеси и тряпицу чистую. Нельзя ему теперь пить. Губы смочить надобно. Да быстрее ты, кулёма!

Рядом послышались звуки какой-то суеты, а после в лицо ему ткнулась какая-то мокрая тряпка. Сообразив, что на большее рассчитывать не приходится, Егор принялся хватать ее губами, чтобы получить хоть немного влаги. Пить хотелось неимоверно. Вскоре, когда во рту появилась хоть какая-то влага, ему протерли лицо, и тот же голос скомандовал:

– Аким, запрягай кобылу. И шибче, шибче давай. И соломы в телегу подложить не забудь. В город его повезешь. Да шевелитесь вы, увальни.

– А надо ли, Лука Игнатьич? Все одно ведь помрет, болезный. К чему зазря мучить вьюноша? – с сомнением проворчал непонятно кто.

«Я еще тебя переживу, ворона», – мысленно огрызнулся Егор, делая очередную попытку открыть глаза.

– Ума лишился? – зло отозвался тот, кого назвали Лукой. – Сказано, запрягай. А станешь кобениться, я тебе лично рыло набок сверну. Коль уж суждено ему помереть, то не здесь. Шевелись, сказано.

– От надо оно, кобылку зазря гонять, – пробурчали в ответ, а дальше послышались неторопливые шаркающие шаги.

– Лицо ему оботри как след, – продолжал распоряжаться тот самый непонятный Игнатьич. – И губы смачивай. Руды много вытекло, вот жажда и давит. Да аккуратнее ты, кулёма.

– Неужто и вправду выживет? – робко произнес женский голос.

– Как бог даст. Да только я так мыслю, паренек он крепкий, и коль головную кость не проломило, то даст бог, и оправится. С ним поедешь. И главное, ножа не трогать. Пусть его дохтур в городе вынимает. Здесь жди. Сейчас буду, – добавил этот непонятный командир.

Спустя несколько минут рядом с Егором раздались тяжелые шаги и кто-то, тяжело сопя, принялся что-то делать. Что именно, он так и не понял. Глаза почему-то отказывались открываться. Впрочем, и все остальное тело не желало отзываться на его потуги хоть как-то пошевелиться. Шебуршание рядом прекратилось, после чего его ухватили за одежду и принялись осторожно перетаскивать. Куда, зачем, он так и не понял. Догадался только, что несли, чтобы куда-то везти.

Спустя еще какое-то время то, на чем он лежал, подняли и куда-то понесли. К счастью, несли не долго. От тряски и переноса в голове вспыхнул настоящий фейерверк, а в животе, с левой стороны, вскинулась тупая, ноющая боль. Его положили на что-то тихо хрустящее и пахнущее пылью, а после эта лежанка вздрогнула и, негромко заскрипев, начала двигаться, дребезжа, покачиваясь и подпрыгивая.

«И вправду как на телеге», – хмыкнул Егор про себя.

Но дальше ему стало не до размышлений. Кто-то сидевший рядом снова начал смачивать ему губы водой, так что пришлось сосредоточиться на том, чтобы постараться ухватить как можно больше влаги. С чего вдруг ему нельзя пить, он так и не понял, но теперь было не до таких мелочей. В любом случае осмотреть себя, ощупать или еще хоть как-то получить о себе любую информацию пока было нереально.

От тряски вдруг еще накатила дурнота. Борясь с собственным организмом, Егор не заметил, как ехавшие рядом принялись что-то тихо обсуждать. К тому же звон в ушах усилился, мешая слушать их разговор. Закончилось все тем, что Егор отключился. Когда и почему, он и сам не понял. Просто вдруг словно свет кто-то погасил. Очнулся он, когда его снова принялись тормошить и, подняв, опять куда-то понесли.

Дальше вокруг началась какая-то суета, чьи-то команды, и резко запахло карболкой. Этот запах он помнил еще с детства, когда мать приводила его к врачу. Зачем, он уже и не помнил. Помнил только, что было страшно, больно и очень хотелось спать. Вот и теперь ему почему-то стало страшно и снова захотелось спать. На лицо в очередной раз опустилась какая-то тряпка и резко запахло хлороформом. А после снова накатила темнота.

Но на этот раз его сознание не отключилось, а словно перенеслось куда-то. Куда именно, было совершенно непонятно. Ясно было только одно. Тут было светло, чисто, а главное, очень спокойно.

– Блин, неужели и вправду помер? – иронично хмыкнул Егор, пытаясь хоть как-то оглядеться. – Тогда хотелось бы понимать, куда меня занесло. В ад. В рай или в чистилище? Хотя, в чем именно разница между чистилищем и адом, я так толком и не понял.

Умение шутить и иронизировать в любой ситуации не раз спасало его в прошлом, так что отказываться от этой привычки он не собирался. Так сложилось, что друзей у него почти не было. С самого детства. И не потому, что он сам этого не хотел. А потому, что у него почти не было свободного времени. Да-да, с самого детства. Впрочем, у него много чего не было. И все только потому, что в их бабьем царстве было решено сделать из него сначала музыканта, а после переводчика.

Кто именно это решил и зачем, он узнал гораздо позже. А тогда ему было не до размышлений. Сколько себя помнил, Егор только и делал, что чему-то учился. С утра и до самого вечера. Языки, музыка и еще куча всякой муры, которую он по сей день терпеть не мог. Так что вышучивать все, что попадалось на глаза, он научился очень рано. И с каждым днем у него это получалось все лучше и ядовитее. Иногда это даже становилось опасным, но отказываться от этого умения Егор не собирался.

– Все ехидничаешь? – вдруг раздался гулкий, грозный голос. – Не надоело?

– А с шуткой жить легче. Или это теперь не про меня? – справившись с изумлением, осведомился Егор.

– Ну отчего же. Ехидничай, мне не жалко. Только прежде на вопрос ответь. Жить хочешь?

– Как в том анекдоте. Разве это жизнь? Это ж каторга, – хмыкнул Егор в ответ, понимая, что уже вообще ничего не понимает.

– Да уж. Оторвались на тебе бабы. Ну да ладно. Минуло и ладно. Теперь у тебя другие заботы будут.

– Это с чего бы? Вроде все. Приплыл.

– Рано. Да и не так оно все сложилось, как думалось. Придется исправлять.

– Кому думалось? И кто исправлять станет? Я? Или ты?

– Ты. Это ж ты жить хочешь. Вот и поживешь. А я посмотрю, как оно у тебя получится, – с изрядной долей ехидства ответил голос, и Егора куда-то потащило. Снова навалилась темнота, и все пропало. Абсолютно все. Верх, низ, свет, тьма. Не было ничего. Совсем.

* * *

Родился он под Питером, в небольшом уютном городке. Поначалу все вроде было как у всех. Во всяком случае, ничего особо значимого ему в память из тех времен не врезалось. Но примерно с дошкольной группы детского сада все начало резко меняться. Егор вдруг понял, что в садике ему лучше, чем дома. Почему? Да потому, что там не было злющей прабабки, которая каждый раз, завидев его, презрительно шипела:

– Комиссарский выродок.

Что это такое, он по малолетству не понимал, но тон и эмоции, исходившие от нее, улавливал четко. Она не просто не любила его. Она его ненавидела. Как ненавидела и презирала собственную внучку. Его мать. Та отвечала ей не меньшей злобой, но сына защищать даже не пыталась. Властная, жесткая бабка прибрала к рукам весь дом и была в нем полновластной хозяйкой. Она даже осмеливалась решать, чем заниматься маленькому Егорке. Сам он, по причине малолетства, еще толком не знал, что ему больше нравится, а мать по приказу прабабки уже потащила его в музыкальную школу.

К огромной неудаче мальчишки, слух у него оказался отличный. Во всяком случае, нотный стан он воспроизвел с первого раза. А вот дальше началась настоящая каторга. Сначала его было решено отдать на фортепиано. Но очень скоро стало понятно, что у ребенка еще слишком маленькие пальчики, да и сам он просто не дорос до инструмента. Тогда пианино заменили на скрипку. Но и тут не заладилось. Серьезный инструмент для такого малыша не делали, а стандартный был ему тоже велик.

Но женщин это не остановило. Каждый божий день его забирали из садика и волокли в музыкалку, вместе со скрипкой и нотной папкой. А тем временем его сверстники гоняли в футбол, лазили по крышам, катались на велосипедах и вообще жили полной жизнью. Очень скоро Егор просто возненавидел музыку. Уже в школе, узнав, что он занимается музыкой, пара мальчишек, постарше, отловили его после уроков и как следует отлупили, попутно сломав инструмент.

Скандал дома случился неимоверный. Мать шипела разъяренной коброй, бабка визжала, словно циркулярная пила, а прабабка, окатив презрительным взглядом, процедила сквозь зубы:

– Комиссарский выродок. Даже самого себя защитить не может. Бесполезный кусок мяса.

В тот момент Егор и сам не понял, откуда вдруг взялась такая смелость, но дикая, незамутненная ярость заставила его забыть о побоях и, гордо вскинув голову, твердо ответить:

– Не мешайте, тогда сам всему научусь.

Не ожидавшие такой дерзости бабы от удивления дружно заткнулись, глядя на него с таким видом, словно с ними заговорил не их ребенок, а табурет у кухонного стола.

– Что ж. Посмотрим, – презрительно фыркнула прабабка и, развернувшись, скрылась в своей комнате.

С того дня мать перестала провожать его в школу и вообще задавать какие-либо вопросы. Просто доставала из портфеля дневник и, убедившись, что со школьной программой все в порядке, словно забывала о его существовании. А сам же Егор, недолго думая, отправился в ближайшую секцию бокса. Тренер, окинув худенького мальчишку задумчивым взглядом, попросил его протянуть вперед руки и, скептически оглядев длинные, музыкальные пальцы, проворчал:

– Тебе только на рояле лабать, а не рожи бить.

– Я и лабаю, – вздохнул Егорка, для которого школа мимо не прошла.

– А чего тогда сюда пришел? – заинтересовался тренер.

– Побили, – снова вздохнул мальчишка.

– А ты, значит, хочешь их в ответ побить?

– Нет. Не хочу, чтобы снова били, – подумав, высказался Егор.

– А вот это уже серьезный разговор, – одобрительно хмыкнул тренер и отправил его на скакалку.

С того дня мальчишка принялся делить все свое время между обычной школой, музыкалкой и секцией бокса. Тренеру он честно обо всем рассказал, прямо заявив, что перчатки ему никто покупать не станет. Помолчав, тот кивнул и, достав из шкафа пару стареньких, но еще крепких перчаток, сказал, протягивая их мальчишке:

– После тренировки приноси сюда. Раз уж дома так не хотят, чтобы ты занимался тут, пусть и дальше не знают. Ты, главное, в обычной школе учись как следует. Тогда никто шума поднимать не станет и про тебя не узнает. Уговор?

– Уговор, – решительно кивнул Егорка и с того дня принялся тренироваться еще упорнее.

В музыкальной школе тоже произошли кое-какие изменения. Избавившись от ненавистной скрипки, он с удовольствием перешел в класс гитары, заодно заинтересовавшись таким необычным инструментом, как саксофон. Благо это были еще времена, когда ни за какие секции или кружки платить было не нужно. Но неожиданно все вдруг начало резко меняться. Страну трясло. Во всех республиках начались всякие волнения и движения. В общем, началась та самая перестройка.

Прабабка, едва только начались перемены, часами не отходила от телевизора, злорадно шипя:

– Так вам и надо, твари краснопузые.

Кого она так называла и почему так злилась, Егор не понимал. О семье и предках вообще с ним никто никогда не говорил и ничего не рассказывал. Знал только, что прабабка всегда предпочитала общаться даже дома по-французски. Этим языком владели все. И бабка, и мать, и, как следствие, пришлось выучить и ему. Так что немецкий язык, изучаемый по школьной программе, давался ему легко. Во всяком случае, с преподавателем он запросто на уроках говорил на немецком, даже не пытаясь переходить на русский.

Уже в шестом классе, когда в стране вообще все развалилось, он случайно увидел на видеокассете у одного из одноклассников какой-то итальянский фильм с эротическим содержимым и загорелся идеей выучить язык. Ему понравилось его звучание. Но найти носителя языка оказалось сложно. Как ни странно, выручил тренер по боксу, куда Егор продолжал ходить с одержимостью обреченного. Даже успел получить детский разряд до того, как все развалилось.

Какой-то его старый знакомый отлично владел итальянским и вполне мог помочь на начальном этапе обучения. Так и сложилось, что к двум языкам Егор почти самостоятельно выучил еще и третий, попутно закончив музыкалку сразу по двум направлениям. К десятому классу школы, когда пришло время выбирать профессию и думать, чем заниматься дальше, в его доме случился большой бабский совет.

Прабабка, ничтоже сумняшеся, заявила, что он должен поступать в МГИМО. Стать дипломатом и в конце концов вывезти их всех в нормальную, цивилизованную страну на ПМЖ. Егор, избавившись от гиперопеки матери и успев познать в этой жизни все, что знали другие мальчишки, только злорадно усмехнулся и принялся просвещать баб о современных реалиях.

– МГИМО, говорите, – хмыкнул он, пряча ухмылку в уголках губ. – Но тут вот какая штука. Что называется, название говорит само за себя. Только одну букву убрать надо. Чтобы получилось «мимо». Со стороны туда не берут. Там в узком кругу все происходит.

– Решил пойти на завод или на стройку? – презрительно уточнила прабабка. – Только не забудь, что инженеры или прорабы в этой стране теперь не нужны.

– Нет. Инженера из меня не получится, – отмахнулся Егор. – А вот в институт восточных языков попробовать можно, – выдал он версию, подхваченную от своего учителя итальянского языка.

– Что ж. Музыканта из тебя не вышло. Посмотрим, каков ты будешь в роли переводчика, – фыркнула прабабка и поднялась, давая всем понять, что разговор окончен.

Но Егор не растерялся. У него и вправду был план. Именно Михаил Степанович, бывший полковник КГБ, и подкинул ему идею с этим институтом. И именно он объяснил, как и что надо делать. К тому же в этом учебном заведении у него преподавали бывшие сослуживцы и друзья, и именно к ним он собирался отправить талантливого мальчишку. Своего отца Егор никогда не знал, так что тренер и Михаил Степанович стали теми, кто сумел привить ему правильные жизненные ориентиры.

Закончив школу, Егор получил на руки документы и прямым ходом отправился по указанному адресу. Первый экзамен ему пришлось выдержать еще при знакомстве с нужным человеком. Высокий, абсолютно седой, жилистый мужчина в отлично сидящем костюме окинул парня долгим, внимательным взглядом и, еще раз пробежавшись по тексту полученного письма, вдруг спросил на чистом немецком:

– Значит, думаешь, что сможешь тут учиться?

– Ну, не дурнее же я других, – пожал Егор плечами, отвечая на том же языке.

– Неплохо. А кроме спорта, что еще умеешь? – уточнил мужчина уже на французском.

– Музыкалку закончил. Гитара, саксофон, – снова пожал паренек плечами.

– Французский, немецкий, итальянский, а в моде теперь английский. И как экзамены сдавать будешь? – вернулся мужчина к языку родных осин.

– Ну, в школе немецкий преподавали, так что сие не от меня зависит. Все одно до вступительных выучить не успею, – задумчиво хмыкнул Егор, удивившись такому вопросу.

– А какой язык из восточных изучать собираешься? – последовал новый вопрос.

– Пока не знаю. Мне бы их послушать как следует, – вздохнул парень, уже понимая, что и тут ничего не получится. – Я сначала язык на слух воспринимаю, и если улавливаю ритмику, то тогда все получается, – пояснил он свой ответ.

– Занятно, – хмыкнул мужчина. – Пойдем, – скомандовал он, поднимаясь.

Разговор этот состоялся в здании института, так что идти им пришлось не далеко. Пройдя до конца коридора, мужчина толкнул высокую крепкую дверь и, войдя, поздоровался. Потом, коротким жестом указав на Егора, поведал сидевшему за столом пожилому упитанному мужичку:

– Вот, Миша к нам прислал. Сопроводиловка добрая, сам три языка уже знает. Но выбрать еще не выбрал. Дай ему послушать, как оно правильно звучит.

– Это можно, – лукаво усмехнулся хозяин кабинета и, вставив в небольшой магнитофон кассету, нажал на кнопку воспроизведения. По кабинету поплыли фразы на незнакомом языке. Прикрыв глаза, Егор внимательно слушал его, словно музыку.

– Это были стихи на тюркском. А вот это на фарси, – пояснил хозяин кабинета, сменив кассету.

И снова Егор замер, буквально впитывая звуки незнакомой речи.

– А вот это уже арабский, – добавил мужичок, снова меняя кассету.

– Ну, что скажешь? – иронично поинтересовался седой, когда хозяин кабинета выключил магнитофон.

– Думаю, я сумею все три языка изучить. Сложнее всего будет с арабским, но тут вопрос скорее в грамматике. А вот тюркский будет проще всего учить, – подумав, высказался Егор.

– Нахаленок, – удивленно фыркнул хозяин кабинета. – Тут один-то язык полжизни учишь, а он на три замахивается.

– Пусть попробует. Посмотрим, что у него лучше всего пойдет. А остальные тогда факультативом пустим, – чуть подумав, высказался получатель письма. Представиться он так и не удосужился. Егор же знал его только по фамилии. – Значит так, – скомандовал седой, словно боевую задачу ставил. – Свои бумаги мне оставляй. Сюда придешь двадцатого августа, к десяти утра. Экзамены будешь сдавать со всеми. Я тебя в список внесу. А дальше видно будет. Жить есть где?

– Пока нет. Я сюда прямо с вокзала, – мотнул Егор головой.

– Девятнадцатого я буду ждать тебя вот по этому адресу, – присев к столу и принимаясь что-то быстро писать на листе бумаги, сказал седой. – На экзамен отправишься со мной. Дальше только сам. Вопросы?

– Нет, – снова мотнул паренек гривой.

– Это хорошо, что нет. Но учти. Не приедешь, считай, что этого разговора не было. Ссылки на мамку, бабку и сломавшийся автобус не принимаются.

– Не будет ссылок, – понимающе усмехнулся Егор, у которого от тона седого вся шерсть на загривке дыбом встала. – Я сюда учиться приехал. А дома я скоро с ума сойду, бабьи дрязги слушать.

– Что, сильно ругаются? – сочувствующе уточнил хозяин кабинета.

– Три поколения. Прабабка, бабка и мать. У китайцев в старом алфавите две женщины под одной крышей означают неприятности, а тут сразу три. С самого детства мне мозг выносят, – зло усмехнулся Егор.

– А отец где? – насторожился седой.

– Понятия не имею. Я его и не видел никогда, – фыркнул парень, махнув рукой.

* * *

Первое, что он ощутил, немного придя в себя, была боль. Нудная, ноющая, но, слава богу, не сильная. Невольно дернув руками, чтобы коснуться болящего места, Егор неожиданно для себя понял, что болит почему-то все. Взяв себя в руки, он решил с чего-то начать. Сообразив, что лежит на спине, а эта непонятная лежанка никуда не движется, Егор принялся шевелить лицевыми мышцами. Хоть какая-то активность для начала.

Убедившись, что на физиономии вроде как все работает, он попытался открыть глаза и тут же невольно застонал от яркого солнечного света, заливавшего помещение, в котором он оказался. Сморгнув набежавшие слезы, парень принялся осматриваться, пытаясь понять, куда его судьба занесла на этот раз. Беленные известью стены, узкие окна и койка, очень напоминающая солдатскую. Даже спинки такие же.

«Так, это уже обнадеживает», – хмыкнул Егор про себя, даже не делая попыток шевелить головой.

Было откровенно страшно делать это. К тому же башка продолжала ныть, а где-то над левым ухом возникла еще и резкая, пульсирующая боль. В общем, перемещать ее лишний раз почему-то не хотелось. Совсем. Но как-то подать знак, что еще жив, требовалось. Очень хотелось пить и совершить обратный процесс. Скосив глаза в сторону двери, Егор принялся прикидывать, чем бы запустить в нее, чтобы его услышали, но в этот момент дверь открылась и в палату, или комнату, или хрен его знает, что это вообще такое, вошла пожилая женщина в белом халате.

– Ой, никак очнулись, сударь, – радостно отреагировала она на его взгляд.

– Пить, – просипел Егор пересохшей глоткой.

– Ой, погодите трошки, надо ж доктору рассказать, – вдруг отмахнулась она.

– Пить. И утку, – собравшись с силами, сумел произнести Егор.

– Ага, щас спроворю, – сообразив, что ему нужно, закивала тетка и куда-то исчезла.

Вернулась она минут через пять, неся в руках больничную утку и кружку с водой.

«Твою мать, главное, чтобы она меня из той утки поить не взялась», – хмыкнул Егор про себя и попытался откинуть одеяло. Но руки не слушались.

Тетка отставила кружку куда-то в сторону и, ловко подсунув ему утку, встала над головой, сложив руки под грудью. Кое-как справившись с делом под ее требовательным взглядом, Егор с облегчением перевел дух и, вскинув на тетку взгляд, хрипло сообщил:

– Все. Воду.

– А вот пить вам, сударь, пока бы и не надобно. Вы ж в живот ранетый, – неожиданно выдала тетка.

– От жажды сдохну, – нашел в себе силы просипеть парень. – Все под суд пойдете.

– От ведь беда с вами, с благородными. Все под себя норовите согнуть, – заворчала тетка, подхватывая откуда-то из-за изголовья кровати кружку и поднося ее к губам парня.

Воду из этой тары Егор не выпил. Он просто впитал ее, едва коснувшись кружки губами.

– Еще, – потребовал он, чувствуя, что буквально оживает от выпитого.

– Да говорю же, нельзя вам, сударь, – взвыла тетка пароходной сиреной.

– Что здесь происходит? – послышался вопрос, и в палату вошел мужчина старше средних лет, с задорно блестящей лысиной, заметным брюшком и в пенсне. Вот именно этот предмет заставил Егора заметно напрячься.

– Так вот, доктор, извольте видеть, кружку воды выхлебал и еще требует. А вы сами сказывали, что ему теперь нельзя, потому как в живот пораненный, – затарахтела тетка, отставляя кружку и вынимая из-под одеяла утку.

– Принесите, – чуть подумав, милостиво кивнул врач. – Он не пил долго, вот организм и восполняет потерю. А рана там не такая и страшная. Если уж по сию пору не помер, значит, и дальше жить будет. А вы что скажете, юноша? – вдруг обратился он к Егору.

– О чем именно? – осторожно уточнил парень, во все глаза разглядывая его.

Пенсне и одежда под распахнутым халатом никак не походили на то, что ему приходилось видеть в прошлой жизни в медицинских учреждениях. Во всяком случае, часы на цепочке на его памяти никто в жилетном кармане не носил.