Хроники 302 отдела: Эффект кукловода

Наступил момент, ради которого я жил. Войдя в неё, я ощутил головокружительное чувство абсолютной власти и контроля, которое волной прокатилось по телу, заставляя мышцы напрячься до болезненности. Это было не физическое удовольствие – нет, это было куда глубже и страшнее: полное, неоспоримое ощущение власти над чужой судьбой, осознание собственной безнаказанности, возможности решать, кому жить и кому умирать.

Движения наши были полны отчаяния и ярости: её – бессильной и безнадёжной, моей – беспощадной, полной жестокости и внутренней тьмы. Я чувствовал, как её сопротивление постепенно угасает, уступая место тихому и горькому смирению. И это меня только сильнее разжигало.

С каждой секундой дыхание моё становилось всё тяжелее и прерывистее, мысли путались в темноте моего сознания, растворяясь в диком, первобытном восторге. Перед глазами мелькали тени и образы: неясные, размытые и пугающие, как осколки далёких, забытых кошмаров.

Всё моё существо в этот момент сосредоточилось на ощущении абсолютного контроля и полной, неотвратимой власти над этой девочкой, которая ещё недавно была просто случайной прохожей, а теперь оказалась полностью во власти моего темного желания.

Наконец, напряжение достигло своего предела. Из моего горла вырвался хриплый, глухой стон, больше похожий на утробный рёв дикого животного, чем на человеческий голос. Он прозвучал в темноте лесополосы резко, грубо и мерзко, разрывая тишину ночи, словно финальный аккорд жуткой симфонии, написанной безумным композитором.

Остановившись, я ощутил, как тело постепенно расслабляется, наполняется странным спокойствием и холодом. Эмоции, мгновенно покинувшие меня, оставили лишь пустоту и безразличие. Я поднял голову к ночному небу, глубоко вдохнул и выдохнул, возвращаясь в реальность и снова обретая контроль над собой.

В лесу вновь стало тихо. Только приглушённые, почти беззвучные рыдания девушки нарушали эту напряжённую тишину. Но я уже не слышал их, мысленно переключаясь на следующий этап моей жестокой игры. В моей голове вновь начал формироваться план – чёткий, холодный и беспощадный, готовый двигаться дальше, не оставляя следов и не вызывая подозрений.

Эта ночь была моей. И она ещё не закончилась.

Наступила короткая пауза, наполненная глухой тишиной и шелестом ветвей над головой. Темнота вокруг была плотной и вязкой, как старая кровь, сливаясь с моим внутренним мраком. Ощущение вседозволенности и безнаказанности медленно сменялось тревожной пустотой.

На секунду мелькнула странная мысль о бессмысленности происходящего и неизбежной пустоте, наступающей после каждого подобного эпизода. Это было мимолётное помрачение рассудка – вскоре разум взял верх, вернув привычное холодное спокойствие.

Анна тихо плакала, дрожала, её прерывистое дыхание напоминало жалобные стоны затравленного зверька. В её глазах застыл ужас, смешанный с непониманием и глухим отчаянием – мир для неё только что необратимо рухнул.

Я смотрел на девушку бесстрастно, словно коллекционер на новый, пусть и жалкий, экспонат своей галереи человеческих трагедий. Её судьба была решена ещё тогда, когда я впервые увидел её в баре. Оставалось лишь завершить начатое – действие столь же неизбежное, как и вся цепочка событий до этого.

Мои пальцы сомкнулись на её горле, ощущая тонкую кожу под ладонями. Девушка заёрзала, попыталась дёрнуться, но сил сопротивляться уже не было – лишь паника в глазах и беззвучный крик, застрявший в груди. Я сжимал пальцы сильнее, чувствуя тепло её плоти и затихающую пульсацию жизни.

В голове бушевала пустота, лишённая эмоций и колебаний. Это не была месть, злость или ярость – лишь хладнокровное, безжалостное действие, финальный штрих картины, созданной по моему сценарию. Я смотрел в её расширенные от ужаса глаза и видел там своё отражение – тёмное и чуждое, но полностью меня устраивающее.

Через несколько долгих мгновений всё закончилось. Девушка обмякла, её глаза померкли, тело полностью расслабилось, утратив последние признаки жизни. Я осторожно убрал руки, словно стараясь не потревожить её мёртвый покой. На меня вдруг нахлынуло странное ощущение – будто я завершил важное дело, поставив последнюю точку, после которой можно спокойно перевернуть страницу.

Я застыл на мгновение, слушая собственное дыхание и глухой стук сердца в висках. Лес вокруг притих, будто осуждающе наблюдая за мной, но мне было всё равно. Этот мир, как и любой другой, устроен просто и жестоко – победитель получает всё, а проигравший остаётся лежать в грязи и забвении.

Выпрямившись, я внимательно осмотрел себя, тщательно убрал следы, способные выдать моё присутствие, и восстановил внешний вид обычного советского гражданина. Мои движения были чёткими и уверенными – ни одна деталь не осталась без внимания.

Сквозь ветви деревьев на землю падал холодный и равнодушный свет луны, подчёркивая бессмысленность случившегося и эфемерность жизни, оборванной по моей прихоти. Я вдохнул ночной воздух, пропитанный запахом влажной листвы и земли, чувствуя, как тело наполняется странной лёгкостью, а разум – холодной ясностью.

Покинув лес, я шёл по пустынной улице, удаляясь от места преступления и собственной тёмной сущности, которая теперь затихла, насытившись. Внутренне я ощущал свободу и невидимость среди советских граждан, наивно верящих в свою мораль и безопасность.

Мимо проплывали тусклые фонари и тёмные окна, за которыми мирно спали люди, уверенные в своей защищённости. Я иронично улыбнулся, осознавая, насколько легко существовать среди тех, кто не признаёт моё существование. Их добровольная слепота была моей лучшей защитой.

Моё состояние напоминало шахматиста, только что завершившего сложную партию, разгромив противника. Моим противником был весь мир, уверенный в собственной безопасности и нерушимости законов.

Я ускорил шаг, возвращаясь в своё убогое жилище, к привычной маске доброго бармена и приветливого человека. Это была лишь небольшая остановка в бесконечном круговороте игр, которые обещали стать ещё жестче и интереснее.

Сегодня я вновь подтвердил своё превосходство и власть над чужими судьбами. Это давало мне уверенность, наполняло сердце спокойствием. Эта ночь принадлежала мне, как и многие последующие, ведь только я решал, кому жить, а кому умереть. В этом была вся правда моей жизни, спрятанной за улыбкой простого советского гражданина.

Возвращаясь по пустынной улице, я чувствовал внутри тяжёлую усталость, похожую на остывающий металл. Напряжение спадало, мышцы расслаблялись, разум прояснялся. Вместе с ясностью пришла резкая, неприятная мысль, заставившая меня резко остановиться.

Что-то в липкой ночной тишине выдернуло меня из состояния триумфа. Сначала я не понял, что именно. Просто ощущение – навязчивое и беспокойное: что-то было не так. Какой-то промах, оставшийся без внимания. След, оставленный по глупости. И в следующую секунду я понял, в чём заключалась ошибка.

Когда Анна расплачивалась за вино в баре, я машинально отдал ей сдачу. Среди банкнот, выданных из кассы, оказались купюры из потайного кармана – телепортированные деньги из 2025 года, точные копии советских рублей, созданные современными технологиями. Не фальшивка, а настоящие деньги, но слишком совершенные.

Бумага была слишком новой, структура непривычно плотной. Рез купюр оказался чрезмерно точным, словно обрезан лазером, а шрифт – идеально ровным, недоступным советской типографии 1978 года.

Я пошатнулся. Холод пробежал по затылку. Сердце, только что удовлетворённое властью, провалилось вниз и забилось часто – уже не от возбуждения, а от острой тревоги.

Вот он, этот прокол.

Ошибка, которую совершает каждый, считающий себя безупречным. Мелочь, на которой спотыкаются даже самые осторожные хищники. Я, конечно, не пьяный идиот с заточкой, но и мне свойственны человеческие ошибки. Просто полез не в тот карман и случайно отдал ей купюру, которую вовсе не собирался использовать.

Теперь эта банкнота лежала в кошельке мёртвой девчонки. Найди её кто-нибудь – и игра окончена.

Меня вычислили бы не по почерку или следам, а по бумаге. По клочку будущего, нелепо оставленному в чужих руках. Самое отвратительное, что в тот момент я это почувствовал. Внутри что-то кольнуло, но я проигнорировал сигнал, решив, что никто ничего не заметит. Убеждённость в собственной непогрешимости всегда становится началом конца.

Я зашагал быстрее, теперь уже с раздражением и злостью. Злость была направлена даже не на меня самого, а на систему, заставляющую соблюдать ничтожные условности. Моя природа выше этого – я не создан для допросов и отчётов. Но если играешь в зверя в клетке, не забывай, что решётка хоть и невидима, но крепка.

Если тело найдут и обнаружат среди её вещей купюру, которой там быть не могло, начнётся расследование. Если банкнота попадёт в руки милиции, этого будет достаточно для вопросов. Если кто-нибудь, особенно из органов, заподозрит неладное и начнёт копать глубже…

Вариантов было слишком много, и все – плохие. Я ненавидел неопределённость, особенно исходящую от моих собственных промахов. Ошибка, вышедшая из-под контроля, разрастается, как опухоль, и в итоге пожирает всё вокруг, включая меня.

Свернув в переулок, я выбрал кратчайший путь к дому, уже прокручивая в голове варианты возвращения на место преступления. Место было выбрано тщательно – малолюдное, затемнённое, но сейчас каждый куст казался мне под прицелом.

Я остановился, обдумал и взвесил. Возвращение казалось слишком рискованным: девушку могли уже найти, начать проверку или выставить дежурство. Можно было нарваться на прохожего, оперативника или даже дворника с лопатой, который запомнит моё лицо. Один шаг в сторону – и конец. Купюра не стоила моей жизни.

Я решил не возвращаться. Оставить всё как есть. Поверить, что купюру не заметят, выбросят или потратят случайно. Надеяться на халатность советской экспертизы, ленивого патологоанатома и простое везение. Это не идеально, но безопаснее. И именно безопасность сейчас была важнее всего.

Глава 2

Серое московское утро, пробиваясь сквозь мутные стёкла автомобиля, придавало лицам Варвары и Виталия строгую и непривычную серьёзность. Девушка безучастно смотрела на вытянувшиеся вдоль дороги дома, которые будто вырастали прямо из земли, напитанные хмурой и дождливой тоской столицы. В такие минуты она чувствовала себя отстранённой, словно наблюдая жизнь сквозь тусклое окно чужой квартиры.

Виталий, обычно невозмутимый, сегодня раздражённо вздыхал, нервно перебирая руки на руле, будто это могло ускорить вязкое движение автомобильного потока. Он изредка бросал короткие взгляды на коллегу, явно ожидая, что молчание нарушит именно она. Оба привыкли к срочным вызовам, но сегодняшний явно выделялся из привычного ряда.

– Тебе не кажется, что Белоусов слишком драматизирует? – тихо спросила Варвара, словно опасаясь быть услышанной кем-то лишним даже здесь, в салоне машины.

Виталий усмехнулся одними уголками губ и покачал головой:

– Белоусов и драматизм? Он мастер сухой конкретики. Скорее уж, это реальная чрезвычайная ситуация. Он не из тех, кто любит пустую суету.

– Именно, – негромко подтвердила Варвара, вновь погружаясь в размышления.

Им редко приходилось отправляться в Кремль без веской причины. Подобные вызовы всегда сопровождались неприятным напряжением, нарастающим с каждым метром приближения к красным стенам.

Когда машина остановилась возле пропускного пункта, Варвара внутренне собралась. Сегодня проверка была особенно скрупулёзной: охранники тщательно изучали документы, переглядывались и обменивались короткими, едва уловимыми фразами. Виталий молча терпел досмотр, но нервная складка на его переносице ясно выдавала раздражение излишней строгостью. Варвара позволила досмотреть свою сумку и куртку, скрывая желание поторопить медлительных охранников.

Наконец они оказались внутри Кремля, чья атмосфера всегда веяла холодной торжественностью. Длинные коридоры с тяжёлыми дверями и высокими потолками были знакомы, но сегодня казались особенно мрачными и пустыми. Каждый шаг по гладкому полу отражался гулким эхом, усиливая тревожное ожидание.

Перед массивной деревянной дверью кабинета Белоусова Варвара невольно вздохнула, собираясь с мыслями. Виталий спокойно и уверенно кивнул ей и открыл дверь.

Кабинет Аркадия Васильевича, как всегда, встречал нарочито сдержанной, почти стерильной обстановкой, свойственной человеку, привыкшему к абсолютному порядку. Здесь не было случайных вещей: строгий стол, массивное кресло, аккуратно заполненные документами шкафы, кожаный диван и кресла для гостей. Окно, за которым тянулась серая московская площадь, было распахнуто, и в комнату проникала холодная свежесть, не облегчающая напряжения.

Сегодня кабинет казался особенно гнетущим, словно воздух загустел, отяжелев от скрытой тревоги. Белоусов стоял у окна, задумчиво глядя вниз, и не сразу обратил внимание на вошедших, позволяя тишине усиливать напряжение.

Когда генерал повернулся к Варваре и Виталию, они сразу заметили, насколько необычно встревожен и раздражён он был. Всегда внимательный и проницательный взгляд стал холодным, губы плотно сжаты, руки, обычно спокойно сложенные за спиной, нервно сжимались и разжимались.

Эта перемена оказалась столь очевидной, что Варвара и Виталий невольно переглянулись, разделяя тревогу. Белоусов помолчал ещё несколько мгновений, прежде чем сухо произнести:

– Проходите, садитесь. Нам предстоит серьёзный разговор.

Его голос звучал жёстко, будто генерал боялся произнести лишнее. Варвара и Виталий молча сели в предложенные кресла, не отрывая взгляда от хозяина кабинета. Белоусов вновь отвернулся к окну, давая понять, что ему необходимо ещё немного времени, прежде чем он продолжит. В комнате повисла атмосфера ожидания и неясной тревоги, готовая вот-вот пролиться словами.

Кабинет Белоусова погрузился в настороженную тишину, будто в ожидании неминуемого и тревожного события. Аркадий Васильевич постоял у окна и неторопливо подошёл к столу. Взяв лежавшую там папку, он на мгновение замер, словно колеблясь, стоит ли вообще её открывать. Затем сдержанным жестом положил её ближе к Варваре и Виталию.

– Понимаю, выглядит абсурдно, – произнёс он, тщательно подбирая слова, – но документы подлинные. Проблема в другом: до недавнего времени их просто не существовало в архивах. Архивариусы не смогли объяснить их появление. Проверки подтвердили, что бумаги действительно пролежали там с семидесятых-восьмидесятых годов – об этом говорят и пыль, и печати. Но факт остаётся фактом: ещё несколько дней назад никто не подозревал о их существовании.

Варвара осторожно взяла папку, перелистывая документы. Её пальцы слегка дрожали, выдавая скрытое напряжение. Пожелтевшие страницы сухо шуршали, словно протестуя против своего изучения. Чем глубже Варвара погружалась в текст, тем сильнее проступала тревога на её лице.

– Очень странно, – тихо сказала Варвара, поднимая взгляд на мужчин. – Здесь совершенно невероятные показания. В документах описаны люди, появлявшиеся в СССР в семидесятые и восьмидесятые годы, утверждавшие, что прибыли из две тысячи двадцать пятого года. В протоколах допросов они используют слова и термины, которых тогда просто не существовало. Упоминаются даже технологии и события, которые не могли существовать в то время.

Она протянула папку мужу, внимательно наблюдая за его реакцией. Виталий изучал бумаги, с каждым мгновением его взгляд становился всё более настороженным. Закончив, он задумчиво взглянул на Белоусова:

– Аркадий Васильевич, даже если предположить, что все эти люди были сумасшедшими или провокаторами, как объяснить, что документы обнаружены только сейчас? У меня складывается впечатление, что нас сознательно вынуждают обратить на них внимание. Вопрос лишь в том – кто и зачем это делает?

Белоусов молча смотрел куда-то в сторону, затем тяжело вздохнул:

– Именно это и тревожит меня больше всего. Вы правы, Санин: кто-то действительно хочет привлечь наше внимание. Но есть и другая странность. В текстах присутствуют детали, о которых в те годы невозможно было знать. Либо авторы обладали невероятным даром предвидения, либо всё описанное действительно происходило. Если второе верно, речь идёт о вмешательстве из нашего времени в прошлое. А это уже не фантастика, а реальная угроза национальной безопасности.

Виталий задумчиво кивнул, но Варвара всё ещё не могла избавиться от тревожного ощущения, поселившегося внутри неё.

– Но как такое вмешательство вообще возможно? – осторожно спросила она. – И почему мы узнали об этом только сейчас? Ведь до сегодняшнего дня даже представить не могли подобное.

Генерал, словно давно ожидая вопроса, развёл руками:

– Я задаюсь теми же вопросами, Варвара. До недавнего времени это казалось немыслимым, но теперь есть доказательства, которые невозможно объяснить иначе, кроме как сознательным вмешательством. Значит, кто-то нашёл способ изменить прошлое – или хотя бы попытался.

Виталий, внимательно слушавший разговор, наклонился вперёд:

– Вы хотите сказать, что кто-то отправляет людей из нашего времени в СССР с целью повлиять на настоящее?

Белоусов поморщился и тихо ответил, будто каждое слово причиняло ему боль:

– Я не могу исключить такой возможности. Если это так, последствия могут быть катастрофическими. Нам необходимо срочно разобраться в происходящем. Выяснить, кто за этим стоит, каковы их цели, и почему эти бумаги появились именно сейчас. Я поручаю это вам – сейчас больше некому доверить такое дело.

Наступила пауза. Варвара и Виталий молчали, осознавая всю серьёзность и неопределённость стоявшей перед ними задачи. Первым заговорил Виталий:

– Понятно. Нам потребуется доступ к архивам и всем сопутствующим материалам, а также оперативные полномочия для работы в поле. Это возможно?

Белоусов уверенно кивнул:

– Конечно. У вас будет всё необходимое – полномочия, ресурсы, доступ к любым документам. Только не теряйте зря времени: мы должны разобраться в происходящем как можно быстрее.

Понимая, что разговор окончен, Варвара и Виталий поднялись и молча направились к выходу, бросив на Белоусова короткие взгляды.

Покидая Кремль, оба чувствовали внутреннее напряжение, тяжело осевшее на плечах. На улице Варвара внимательно взглянула на мужа, чувствуя, как тревога становится невыносимой:

– Знаешь, ведь это только начало. Что-то подсказывает, впереди нас ждёт ещё много сюрпризов, и далеко не самых приятных.

Виталий серьёзно посмотрел на неё и кивнул:

– Думаю, это не просто странные документы, а нечто гораздо большее. Теперь нам не отступить. Кто-то решил сыграть с прошлым, и наша задача – не дать этой игре зайти слишком далеко.

С этими словами они направились к машине. Тревога, порождённая неопределённостью, сжимала горло, предвещая долгую борьбу с неизвестностью, интригами и заговорами, которые лишь начали обретать очертания.

Здание триста второго отдела на узкой московской улице выглядело так, словно город сознательно забыл о его существовании. Среди пёстрых витрин и неоновых вывесок соседних домов особняк казался призраком давно минувшей эпохи. Двухэтажный дом с облупившейся фасадной лепниной и едва различимой вывеской «НИИ историко-социальных исследований» производил впечатление учреждения, существующего исключительно по привычке. И никому не приходило в голову, что за этой невзрачной ширмой скрывается один из самых загадочных и засекреченных отделов страны.

Варвара и Виталий быстро поднялись по знакомой лестнице с потрескавшимися перилами и вошли в просторный кабинет, строго обставленный в духе чиновничьих кабинетов позднего СССР. Высокие шкафы с тёмными дверцами хранили секреты, никогда не предназначавшиеся чужим глазам. Виталий включил лампу на массивном письменном столе, и комнату наполнил мягкий жёлтый свет.

Документы, разложенные на столе, казались ещё более странными и нелепыми в этой привычной атмосфере. Варвара вновь пробежала взглядом страницы, постепенно замедляясь и всё сильнее удивляясь написанному.

– Погоди, – произнесла она задумчиво, держа лист перед собой, словно диковинный экспонат. – Ты заметил, какие странные формулировки здесь используются? Кажется, будто отчёты писал человек, вынужденный описывать нечто совершенно ему непонятное. Послушай вот это: «Гражданин утверждает, что пользовался переносным телефонным аппаратом без проводов, позволяющим связываться с любым человеком в любой точке земного шара». Представляешь чувства офицера КГБ, записывающего подобный протокол в тысяча девятьсот семьдесят пятом году?

Виталий улыбнулся уголками губ, взял другой документ и задумчиво хмыкнул:

– Варя, тут ещё лучше: «Задержанный сообщает, что его средство связи оснащено функцией выхода во всемирную паутину, посредством которой можно получать любые данные в режиме реального времени». С трудом могу представить мучения несчастного сотрудника госбезопасности, который пытался подобрать слова, чтобы хоть как-то описать эту фантастику. Он явно думал, что задержал сумасшедшего или гениального провокатора. Забавно…

Варвара коротко рассмеялась, но почти сразу вновь стала серьёзной, снова переведя взгляд на бумаги.

– Забавно-то оно забавно, но здесь явно скрывается что-то серьёзное, – проговорила Варвара медленно, задумчиво всматриваясь в бумаги. – Посмотри на почерк. Он местами становится неуверенным, фразы будто написаны с оглядкой. Такое чувство, будто автор понимал, насколько абсурдно звучат его слова, и боялся, что его самого сочтут сумасшедшим.

Виталий кивнул, сосредоточенно рассматривая документы:

– Ты права, дело явно не в панике или растерянности. Здесь действительно тревожные вещи. В показаниях упоминаются разработки, которых в СССР того периода не существовало даже в засекреченных лабораториях. Например, речь идёт об искусственном интеллекте, способном управлять городскими системами, или миниатюрных устройствах с сенсорными экранами. Всё это не укладывается ни в какие исторические рамки. Самое странное, что подобная информация всплыла только сейчас – словно кто-то специально решил нас озадачить или намекнуть на что-то.

Варвара нахмурилась и помолчала, после чего нерешительно взглянула на мужа:

– Возможно, я скажу нечто нелепое для нашего рационального разговора, но… Ты не думаешь, что дело не просто в мистификации? Все эти странности, аномалии, внезапное появление бумаг – словно кто-то ведёт с нами тонкую, опасную игру. Мне кажется, мы столкнулись с чем-то выходящим за рамки обычной логики. Возможно, даже паранормальным.

Виталий несколько секунд молча смотрел на неё с удивлением и неподдельным интересом, затем медленно вздохнул и потёр виски:

– Варя, признаюсь, я обычно отбрасываю подобные мысли сразу же. Но сейчас чувствую, что мы стоим на грани чего-то, чего нас не учили в академии. Эти документы не просто возникли из пустоты. За ними явно чей-то очень сложный замысел. И, похоже, привычных объяснений тут не хватит.

Варвара слегка напряжённо улыбнулась, сама ещё не до конца веря в собственные слова. Но в глубине души она уже понимала: привычный мир рушится, а реальность оказалась гораздо сложнее и опаснее.

– Если мы допускаем, что такие явления возможны, – продолжила она уже увереннее, – значит, нам стоит быть готовыми к тому, что дальнейшие открытия потрясут нас сильнее этих документов. Возможно, обратной дороги к прежнему пониманию мира уже нет.

Виталий молча кивнул. Его взгляд вновь пробежал по тексту, но мысли были уже далеко. Он понимал, что Варвара права, а неизвестность только усиливала смесь любопытства и тревоги, превращая её в ощущение неизбежности встречи с тем, чего они пока не могли постичь, но уже не могли избежать.

Тихий шорох страниц снова наполнил кабинет, подчёркивая царившую здесь напряжённость. Документы казались теперь ещё более загадочными и тревожащими. Варвара вновь всмотрелась в верхний лист, внимательно изучая даты и обозначения:

– Смотри, Виталий, эти бумаги относятся к концу семидесятых. Поздний СССР, стабильность, по крайней мере официальная. Однако упомянутые здесь события должны были зафиксировать архивы КГБ. Но мы ничего подобного не нашли в известных нам источниках. Возможно ли, что какие-то происшествия были умышленно удалены или вообще не попали в отчёты?

Виталий слушал внимательно, задумчиво водя пальцем по строчкам, словно пытаясь удержать ускользающий смысл слов, написанных давно умершим чиновником. Вздохнув и отложив лист, он встретился взглядом с Варварой и долго смотрел ей в глаза, пытаясь прочесть в них мысли и ощущения, которые не могла передать даже она сама.

– Варя, мы оба знаем, как тогда велись дела с документацией. Любая мелочь фиксировалась и передавалась наверх. Даже незначительное происшествие оставило бы след, но тут – полная тишина. Ты права: похоже, информацию сознательно удаляли. Или, хуже того, события были настолько необычны, что их попросту боялись заносить в отчёты, опасаясь за карьеру и репутацию управления.