Агнец

– Мне повезло, я совмещаю приятное с полезным. Здесь я отдыхаю и, можно сказать, работаю.

– И кем вы работаете, если не секрет? – спросила я, удивляясь обострившемуся любопытству. Обычно такие легкие, непринужденные знакомства не про меня.

– Я занимаюсь предметами народного искусства, артефактами, если повезет. Здесь их навалом, только нужно знать места, а в крупных арт-галереях Москвы, Нью-Йорка, даже Парижа готовы за них заплатить совсем не маленькие деньги.

Хорошо устроилась, подумала я, но сказала, что это очень интересное занятие.

– И прибыльное, – добавила Яна, щелкнув пальцами. – А вы пробовали местное пиво с можжевельником? Уверена, что нет.

Она встала из-за стола и, шустро перебирая полными ногами, направилась к фуршету. Через пару минут на нашем столе стояли украшенные еловыми веточками два бокала с пивом.

– Здесь везде их пихают, даже в пиво, – буркнула Яна и выдернула «украшение» из своего, а заодно и моего, бокалов. – А вы чем занимаетесь? – Ее большие, чуть навыкате глаза выражали искреннюю заинтересованность.

– Тендерами, – кисло улыбнулась я и отпила прохладный напиток, по вкусу мало напоминающий настоящее пиво.

– Тендерами, – повторила за мной Яна с таким выражением лица, точно ругнулась матом. – И как вам, нравится?

– В этом году я стала начальником отдела.

– Так вам нравится или нет?

– Мне нравится моя зарплата, – честно призналась я, сделав несколько глотков пива. После того как язык перестал щипать, оно уже не казалось таким противным. – А вообще, я всегда хотела стать художницей, даже художку закончила. Многие говорили, что у меня к живописи есть способности.

– Так почему же не стали?

Я пожала плечами.

– Как-то не сложилось.

Я до сих пор помню запах растворителя и палитру с масляными красками, сползающими со стен. «Художник – это не профессия, это образ жизни бездельников, пьянчуг и маргиналов. Моя дочь не будет влачить никчемное существование, оправдывая свою нищету такими пафосными словами, как творческий кризис. Найди нормальную работу и не позорься. Мы с матерью работяги, простые люди, и никаких художников от слова “худо” нам не нужно», – мой отец сказал, что это его последнее слово. С того момента я перестала участвовать в художественных выставках, ездить на пленэры, и если и рисовала, то тайком, чтобы родители не видели. Один раз я попалась матери, и она сдала меня отцу, хоть и обещала этого не делать. После этого я больше не брала краски в руки и не доверяла матери свои секреты.

На улице резко потемнело, сумерки опустились на Чулык темной вуалью. В москитную сетку на окне бились бабочки. Я смотрела на их отчаянные попытки пробиться через непреодолимую преграду, и мне стало их жаль. Многие люди так же отчаянно стремятся к чему-то кажущемуся им притягательным и светлым. В итоге это притягательное и светлое оборачивается для них крахом, как огонь для ночного мотылька.

Мы выходим из террасы и попадаем в объятие синей, как чернила, ночи. Длинная дорожка из скрипящих деревянных дощечек ведет к озеру. На пустом пляже, представляющем собой каменисто-песчаную полосу земли, ни души. Только деревянные лавочки стоят вдоль берега в надежде, что на них кто-нибудь сядет.

– Хорошо здесь, правда? – говорит Яна, плюхнувшись на лавочку.

Я сажусь рядом. В руках у меня третий бокал алтайского пива, ударившего мне в голову.

– Очень. – Я делаю глубокий вдох, и мне кажется, что я раньше и не дышала вовсе.

Вокруг только вода и небо.

Покрытая рябью вода блестит в свете луны и звезд. Они светятся так ярко, что кажется, протянешь руку и дотронешься до них. Несмотря на то что ветра нет, еле слышно шумят усталые волны, озеро спокойно. Исполинский мастодонт спит. Потом от порыва ветра вода немного волнуется, и кудрявая зыбь плавно подкатывает к берегу.

– Я завтра собираюсь на цветной базар, – нарушила тишину Яна, – там много разной всячины, если хорошо поискать, можно найти что-нибудь стоящее. Марик останется здесь, ему не нравится бродить по местной деревушке.

– Что там делать? – отозвался Марик, ковыряя кроссовками крупные песчинки.

– Так что, если хочешь, пойдем вместе, – предложила моя новая знакомая, незаметно перейдя на «ты».

– Да, можно. Интересно взглянуть на местный колорит.

– О, колорита здесь хватает, – хмыкнула Яна, – ты, если увидишь что-нибудь странное, сильно не пугайся, здесь народ своеобразный. Ну знаешь, такой, с причудами.

Я понимающе кивнула, вспомнив инцидент в микроавтобусе.

– Для них мы чужаки, а они для нас, поэтому держись рядом со мной, и все у тебя будет зашибись. Я здесь уже много что знаю. – Она откинула голову, и ее светлые, чуть вьющиеся волосы заколыхались. При тусклом свете луны ее кожа казалась белой, почти прозрачной, со множеством конопушек на плечах и лице. Длинное свободное платье придавало ее коренастой фигуре еще больший объем, и она в нем походила на огромную чайную бабу, которую надевают на горячий чайник, чтобы он не остыл.

– Когда я приехала сюда в первый раз, то жутко всего опасалась. Эти местные с вечно хмурыми лицами казались мне дикарями, от которых можно ожидать чего угодно. У них ведь до сих пор развит шаманизм, они поклоняются духам гор, рек, озер, неба, земли. – Яна закатила глаза, всем видом показывая свое скептическое к этому отношение. – Думаю, ну все, приехали, сожрут меня и не подавятся. Но они мало того что не съели, а помогли, можно сказать спасли мне жизнь.

– Что с вами, точнее с тобой, случилось?

– Ну что бывает с людьми, пренебрегающими элементарными нормами безопасности? – усмехнулась она. – Недалеко от Чулыка есть горное озеро, его еще называют Черным, потому что, как говорят местные, его дно усыпано черными драгоценными камнями. Много сотен лет назад там перевернулась шхуна, перевозившая какого-то хана с его богатствами. Не знаю, откуда такая байка, ведь бриллиантов пока никто не находил. По другой легенде, в Черном озере обитает зло, темная сущность.

– И неужели ты решила в нем искупаться? – искренне удивилась я.

– Конечно! – кивнула Яна с невозмутимым видом. – Ну во‐первых, я в эту чушь не верю, а во‐вторых, это единственное теплое озеро в округе. Благодаря гейзерам оно даже зимой не замерзает. А какое оно красивое, с ума сойти. В общем, как ты уже поняла, мне захотелось увидеть это Черное озеро своими глазами.

Яна сделала несколько больших глотков, осушила свой бокал и, громко икнув, продолжила:

– О том, что там острые камни и нужно нырять с большой осторожностью, я как-то не подумала, решила, что ерунда, справлюсь. Я ведь прекрасно плаваю и ныряю, у бабушки в деревне за раками в пруд все детство ныряла. Ну и сиганула в воду с высоты. Дура. Короче, я напоролась на адский камень, который раскромсал мне ногу. – Она подняла подол своего платья и показала белый шрам, тянувшийся искривленной полосой по голени. – Я потеряла сознание и много крови, а местные спасли меня. Если бы не они, я бы не пила тут с тобой пиво.

– Хорошо, что все обошлось, – сказала я, – теперь ты, наверное, берег обходишь стороной.

– Ну почему же? – Яна подняла свои светлые брови. – Просто теперь я ныряю очень осторожно, без резких движений – правда, драгоценных камней так и не нашла. Ну и черт с ними, с этими бриллиантами. – Она откинулась на спинку лавочки, раскинув руки подобно морской звезде.

Я посмотрела на темное, усыпанное мерцающими звездами небо, допила свое пиво и сказала:

– Мне кажется, в таком месте забываешь обо всяком материальном и приземленном.

Яна кивнула, еще раз икнув.

– Только ненадолго. Потом жизнь снова берет тебя за шкирку и тычет мордой в дерьмо. Получай, получай!

– У всех бывают трудные времена, – тихо сказала я то ли своей собеседнице, то ли самой себе.

– Мне ли не знать, – с ухмылкой бросила Яна. – Люди не те, кем кажутся вначале. Ты веришь им, проникаешься ими, а они… Оказываются сволочами.

– Да уж, это точно, – на выдохе протянула я, вспомнив своего бывшего мужа. Как все хорошо начиналось…

Марик, умостившись на какой-то коряге за нашими спинами, как обычно, играл в планшете. Гаджет издавал грохочущие, ревущие звуки погонь и перестрелок. Я поинтересовалась у него, как поживает его квадратный человечек.

– Он уже всего добился, и мне стало скучно, – ответил Марик, не поднимая глаз от планшета.

Так оно и бывает: когда человечки всего добиваются, им становится попросту скучно.

4

Первое, что я увидела, проснувшись утром, – это два темных миндалевидных глаза напротив. Портье Калчу стоял у изножья моей кровати с непроницаемым лицом и беззастенчиво глядел на меня.

Оторопев на несколько мгновений, я подтянула сбившееся набок одеяло и чуть осевшим от сна голосом спросила:

– Что… что вы здесь делаете?

– Калчу пришел пожелать вам доброго утра, аржан, – учтиво ответил портье.

– Необязательно это делать около моей кровати!

Мужчина взял сложенный на спинке кресла тонкий хлопчатобумажный халат и, придерживая его за плечики, подошел ко мне.

– Я сама оденусь, – бросила я, заливаясь краской от злости и стыда. Обычно я сплю обнаженной и имею привычку скидывать с себя одеяло, а этот портье, так вероломно, без разрешения проникнувший в мой номер, наверняка успел меня внимательно рассмотреть.

– Вы не могли бы оставить меня одну? – повышая голос, потребовала я у портье, продолжавшего как истукан стоять около кровати с халатом в руках.

– Как скажете, аржан. – Мужчина кивнул и вышел из номера, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Закутавшись в халат, я несколько минут наматывала круги по номеру, переходя из одной комнаты в другую, чтобы хоть как-то снять напряжение.

Что это вообще было?

Возможно, здесь так принято желать гостю доброго утра, стоя рядом с его кроватью, но мне это было не по нраву. Совсем не по нраву.

Приведя себя в порядок, я взяла рюкзак, положив в него две бутылки воды, и спустилась на первый этаж. На террасе я встретилась с Яной и Мариком, вчера мы договорись, что вместе отправимся на цветной базар. Яна будет искать, по ее словам, «что-нибудь сто́ящее» для арт-галерей, а я просто глазеть.

Я с раннего детства питала особую тягу ко всяким барахолкам, сувенирным лавочкам, где можно обнаружить настоящий антиквариат или хотя бы что-то редкое. Особенно когда тебе ничего красивого не покупалось в детстве – ты будто стараешься восполнить зияющую дыру. Я до сих пор помню синее платье для школьных праздников, черные брюки, белую блузку и лаковые туфли, которые были мне велики на два размера. Я хлюпала в них, как в калошах, когда вышагивала по школьным паркетным коридорам, а одежда обычно носилась до тех пор, пока на ней не протиралась ткань. Побрякушки, которые я могла себе позволить, умещались в маленький потрепанный кошелек для мелочи. Это были цветные пластмассовые заколки, кольца и браслеты из бисера, которые я сама смастерила. Первое настоящее украшение у меня появилось в десятом классе: серебряная цепочка с кулоном в виде сердца. Я купила ее сама, отработав несколько недель в соседском ларьке продавцом. В более взрослом возрасте, начав неплохо зарабатывать, я как одержимая скупала все, по моему тогдашнему мнению, красивое и блестящее. Надев на себя сразу несколько браслетов, разномастных колец и серьги, усыпанные фианитами, я даже умудрялась чувствовать себя счастливой. Со временем голод притупился, я сняла с себя почти все украшения и перестала напоминать обезумевшую сороку. Тем не менее любовь к барахолкам и блестящему сохранилась, хоть и потеряла (к счастью) гипертрофированный вид.

Почти полностью заполненная посетителями летняя терраса с открытыми настежь окнами дышала утренним воздухом, смешанным с запахом кофе, корицы, выпечки и жареного бекона. За соседними столиками я увидела всех, кто плыл со мной на шлюпке, включая и того высокого парня, потерявшего бейсболку. Сегодня у него была другая бейсболка, белая. Она лежала на краю столика, рядом с солнцезащитными очками и телефоном. Мило воркуя и держась за руки, пожилая пара прошла в дальний уголок террасы и села за столик.

Неужели так бывает? Неужели с годами их любовь не угасла, не разбилась о быт, взаимные претензии и обиды? Интересно, сколько лет они вместе? Двадцать, тридцать, а может полвека? А возможно, они познакомились недавно и сейчас у них медовый месяц. Такое ведь тоже происходит.

– Если увидишь сусликов, не нужно их кормить и вообще трогать, – предупредила меня Яна.

– Здесь есть суслики?

– Да, они совсем потеряли страх, на базаре их вообще тьма-тьмущая, сама увидишь.

– А чем они опасны? Они вроде не кусаются…

– Зато от них можно заразиться бубонной чумой. Ты ведь не за ней приехала? – усмехнулась Яна, довольная своей остроумной шуткой.

На дороге, если ее так можно назвать, нас обогнало стадо овец с глупыми равнодушными мордами, за ними важно прошагали поджарые, переливающиеся на солнце лошади с необычной расцветкой – пегие в крапинку. Таких я еще не видела.

Я отошла в сторону, пропуская этих величественных животных. Погонщик, мальчишка лет десяти, смотрел на нас несколько минут, потом деловито ударил хлыстом о землю и поспешил за своими подопечными. Попадавшиеся по пути люди не обращали на нас никакого внимания, их лица, изможденные заботами и тяжким трудом, были напряжены и суровы. Тем не менее я про себя отметила, что некоторые молодые девушки и парни очень красивы, как с картинки: гладкие скуластые лица в форме сердца, черные, как смородинки, глаза, густые волосы, горделивая осанка. В этих людях с кожей цвета янтаря, в неброских одеяниях и необычных головных уборах было что-то дикое, необузданное, животное. Я как загипнотизированная не могла отвести от них взгляда, и Яна несколько раз ткнула меня локтем, чтобы я отвернулась.

Пробудившееся после сна солнце успело согреть воздух. Когда мы только вышли из турбазы, было прохладно, и я надела теплую флисовую рубашку. Сейчас же, разжарившись, я сняла ее и повязала на талии. Лазурное, точно озерная вода, небо предвещало прекрасный день без дождя, хотя, как я уже поняла, погода здесь менялась в один миг. Только было солнце – и уже невесть откуда грозовые тучи.

Свежий воздух, пропитанный влагой, пах хвоей и глиной. В раскидистых ветвях кедра что-то юркнуло, рыжее и шустрое. Белки, догадалась я. Под ногами бегали куры, индейки и серые в мелкую белую крапинку, с синими щеками одомашненные цесарки. Потом я увидела сусликов. Серо-бежевые создания с симпатичными мордочками прошмыгнули перед нами, издавая шипящие звуки, и оставили после себя неприятный мышиный запах. Один суслик держал в лапках что-то похожее на орех, который он наверняка стащил у нерадивого продавца. Сусличья стая, как банда налетчиков, урывками нападала на палатки и, схватив что-нибудь съедобное, сбегала с места преступления.

– Их лучше не трогать, – напомнила мне Яна, хотя я и не изъявляла желания прикасаться к маленьким разбойникам. Единственное, перед чем я не смогла устоять, так это сфотографировать их. Достав телефон из рюкзака, я осторожно подкралась к стайке сусликов, увлеченных поеданием какого-то плода, и сделала несколько снимков. От щелкающего звука телефона они будто озверели: раскрыв рты во вражеском оскале, суслики окружили меня, громко и агрессивно шипя. Несколько зверьков, наблюдавших за происходящим из кустов, бросились к своим собратьям, видимо на подмогу. Яна, вышагивающая впереди меня, резко остановилась, повернулась к животным и издала странный звук, похожий на громкий чмок, заканчивающийся покашливанием. Не знаю, как это подействовало, но звери тут же уняли свой пыл, а некоторые ретировались.

– Я же говорила, лучше их не затрагивать, – с неким упреком сказала она.

– Что это ты сейчас такое сделала? Как тебе удалось их прогнать? – спросила я.

– А, ерунда, местные меня кое-чему научили, – отмахнулась Яна.

– Познакомишь и меня с этими местными?

Она кивнула и тут же перевела мое внимание на корзины, наполненные чем-то серым, похожим на чипсы.

– Это слайсы пантов марала, – сказала моя спутница.

Сушеные, жареные, в виде порошка или даже целиком, они продавались здесь на каждом шагу. Яна купила у старухи за тысячу рублей большой пакет сушеных пантов марала и принялась с удовольствием их есть. От одного вида этих слайсов меня чуть не вырвало.

– Хочешь попробовать? – предложила она, но, заметив мое побледневшее лицо, все поняла.

– Как ты можешь это есть? – сморщилась я. – Это же рога!

– Не рога, а панты, очень полезные, кстати, и вполне даже вкусные. Напоминают мясные чипсы.

Я не стала продолжать тему, пусть ест что хочет, лишь бы меня не заставляла.

Удивительно, что в таком глухом, даже, можно сказать, диком поселке может быть такой шумный базар. Женщины и мужчины с серьезными, озабоченными лицами сновали между торговыми рядами, что-то громко выкрикивая друг другу на русском языке с сильным акцентом. Таком специфическом, что некоторые слова я даже не смогла разобрать.

Разложившись на низких столах, женщины разделывали туши птиц, лущили орехи и продавали пучки трав, которые, как мне объяснили, нужно зажигать для привлечения урожая. В последнее время он нечастый гость, и местные жители каждый день молятся жрице Марууш, чтобы она послала им земных даров. Все это мне рассказала моя новая подруга, у которой всю дорогу не закрывался рот.

Глядя по сторонам, я догадалась, почему этот рынок называют цветным, – он действительно был пестрым, как склоны Алтайских гор. Рядом с шишками, орехами, чаем, медом и плодами, название которых я не знала, возвышались холмики специй, по запаху напоминающие чеснок и куркуму. За ними простирались длинные лавки со всевозможными украшениями, перед которыми я не смогла устоять и прикупила массивные серьги, похожие на два блюдца.

Чем дальше мы продвигались в гущу рынка, тем безумнее он мне казался. Орехи и банки с вареньем сменились клыками и когтями диких животных.

– Не желаете лапу медведя? – спросил меня молодой мужчина в камуфляже. – Это приносит удачу.

– Пожалуй, нет, – ответила я, глядя на шкуры ирбиса и манула, распластавшиеся на широких столах.

Рядом со шкурами крепкий мужчина свежевал росомаху. Над окровавленной тушей зверя черной тучей кружили большие блестящие мухи, облепляя и добычу, и охотника. От этого зрелища и запаха у меня закружилась голова и стало немного подташнивать. Заметив, что со мной не все в порядке, Яна услужливо подхватила меня под руку и ускорила шаг.

– Я тоже не люблю всю эту мерзость, – сказала она, равнодушно глядя на черные, будто обугленные, головы сусликов с жуткими желтыми зубами.

Около белых, глянцевых, словно отполированных, черепов копытных с массивными изогнутыми рогами стояла кучка туристов и, видимо, выбирала самый симпатичный. Свернув в другой ряд, мы вышли к большим, пузатым, точно летающие тарелки, хангам, длинношеим топшурам и всевозможным варганам. На длинных прилавках громоздились крохотные деревянные идолы разных божеств. Большой популярностью в местном пантеоне пользовались верховные боги и духи умерших предков. Тенгри и Этуген, по словам Яны, почитались здесь примерно одинаково. Среди них явно выделялась позолоченная скульптура молодой обнаженной женщины, держащей в руках шаманский бубен. Остановившись около нее, я взяла статуэтку в руки и спросила продавца, сколько она стоит.

– Это для посвященных. Иначе она принесет тебе беду, – ответила за него Яна.

– Ты же говоришь, что не веришь во все это…

– Так и есть, но все же лучше не испытывать судьбу на прочность, – улыбнулась она, закидывая в рот сушеные панты марала.

– А кто это вообще?

– Жрица Марууш, – шепотом проговорила Яна. – Местные ей поклоняются больше всего. Ну мы-то не местные…

Меня привлекли маленькие деревянные лодочки, по размеру подходящие разве что хомякам. Черные, белые, в крапинку с различной символикой, напоминающей древние руны, или просто едва обработанные, покрытые лишь лаком.

– Для чего они нужны? – спросила я у Яны.

– Для ритуалов. Это духовная лодка или, как ее еще называют, ладья мертвых. С ее помощью кам, то есть шаман, совершает путешествие в Нижний мир.

– Чтобы вылечить человека? – уточняю я.

– Ну или наоборот, навести хворь или даже смерть.

– Ты так спокойно об этом говоришь! Это же дикость!

– Понимаешь, к смерти здесь относятся по-особенному, не как мы. Это их традиции, только и всего. – Она дернула плечами, повертев расписную ладью мертвых в руке и что-то сказав на местном диалекте продавцу, двинулась дальше. – Атрибутику, связанную со смертью, в арт-галереях не очень жалуют, современные люди, живущие в мегаполисах, до сих пор боятся ее как огня. А вот какие-нибудь побрякушки, произведения искусства или раритетные вещи улетают как горячие пирожки.

Мы передвигались от лотка к лотку, внимательно разглядывая все, за что зацепится глаз. Одежда из войлока, меха, вышивка, изделия из кожи и дерева, сверкающие под солнечными лучами клинки. Меня привлек один гобелен с изображением семиглавого уродца, пожирающего людей. Продавец – сутулый старик в расписном жилете, – заметив, что я заинтересовалась его товаром, стал с энтузиазмом рассказывать мне легенду про людоеда Дельбегена, который чуть не съел все живое на земле.

– Всего две тысячи, хотя он стоит гораздо дороже, – заискивающе улыбнулся старик, отчего его лицо превратилось в сморщенный инжир. Я призадумалась, нужен мне этот гобелен или нет. Мне хотелось привезти из Горного Алтая что-нибудь эдакое. Но вот что? Не везти же, в самом деле, лапу медведя…

– Тебе нравится? – поинтересовалась я у Яны, но ее рядом не было. – Яна…

Я огляделась по сторонам, но она пропала.

Быстрыми шагами я двинулась вдоль торгового ряда, выискивая глазами свою спутницу. Груженая телега, которую тянул крупный мужчина, едва не отдавила мне ноги. За миг до того, как это могло произойти, я успела отпрянуть в сторону и тут же угодила в кадку с орехами. Опрокинув все, до чего смогла дотянуться, я растянулась на земле, ожидая проклятий в свой адрес, а может и чего похуже. Удивительно, но никто из местных, вперивших в меня свои взгляды, даже не повысил голос. Более того, мне показалось, что они меня побаиваются.

«Аржан», – услышала я знакомое слово, которым меня нарек портье Калчу.

Дабы не искушать судьбу, я решила вернуться на турбазу и двинулась обратно по той же дороге, по которой мы шли сюда. Скорее всего, Яна увидела «что-нибудь стоящее» для арт-галерей и забыла про меня. Пройдя прилавки с идолами, маленькими лодочками, музыкальными инструментами и шкурами животных, я дошла до лотка с бижутерией. За ним тянулись длинные ряды съедобной всячины. Минуя специи, въедающиеся в нос, я увидела шныряющих под ногами сусликов. По-видимому, они что-то снова стащили и теперь радуются своей добыче.

Дальше дорога раздваивалась. Остановившись перед развилкой и немного поразмыслив, я свернула направо, где сновали бесстрашные суслики. Никогда бы не подумала, что эти обычно пугливые животные могут так себя вести. Странно, конечно. Тропа вильнула снова вправо, и цветной рынок пропал из виду; спустя еще несколько крюков я вышла к густому ковру зарослей, перетекающему в непроходимый лес.

Очевидно, я заблудилась. Вот этого мне еще не хватало.

Недалеко от меня раздалось утробное рычание, и я увидела, как стая тощих собак обступила испуганного мальчугана, прижавшегося к стволу кедра. Онемев от страха, ребенок лишь беззвучно открывал рот, а по его лицу текли слезы.

Схватив длинную палку, валяющуюся под ногами, я подбежала к псам и стала размахивать ею, пытаясь разогнать собачью свору. Ошеломленные моим безрассудным напором, псы ощетинились и немного отступили. Как только я загородила мальчика собой, собаки снова разразились оглушающим лаем. Самый крупный пес, размером с волка, выскочил вперед и разверзнул пасть с огромными мокрыми клыками. Я замахнулась на него палкой, но только разозлила его еще больше. Шерсть пса вздыбилась, и из его горла вырвался протяжный рык. Он сделал прыжок вперед, схватил палку зубами и, сжав челюсти, перекусил ее пополам. Через щели между собачьих клыков медленно стекала белая слюна, и я почувствовала, как от страха у меня свело живот.

Неожиданно нападавший пес взвизгнул и прижался к земле. Кто-то запустил в него камнем, потом еще одним и еще. Собачья стая словно по щелчку метнулась к человеку, стоявшему на дороге. Теперь добычей были не мы с мальчиком, а смельчак, решивший прийти нам на помощь. Им оказался тот самый парень в бейсболке, каким-то чудом очутившийся поблизости. Вся песья стая, подобно лавине, обрушилась на моего спасителя. Одна собака схватила его за штанину, яростно дергая головой, другие, обступив по кругу, готовились к сокрушительной атаке, уступив первую очередь вожаку.

Подняв с земли самый большой булыжник, я уже замахнулась, чтобы запустить камень в собачью свору, когда произошло нечто странное. Все псы разом замерли, будто парализованные, а их только что горевшие яростью глаза заволокла молочная пелена.