Агнец

– Ерунда все это. Детские страшилки, – усмехнулся парень в красной бейсболке.

«Надеюсь», – подумала я. От этих разговоров, а особенно оттого, что сейчас придется плыть по «проклятому» озеру, мне стало не по себе.

– Так что купаться в нем я бы не советовал, – продолжил гид, – даже до воды лучше не дотрагиваться, чтобы не потревожить онгонов.

– А кто это? – поинтересовалась я.

– Духи предков. Они не любят, когда к ним относятся неуважительно. – Сыгыр строго посмотрел на меня через зеркало заднего вида, будто я намеревалась их тревожить.

Чем ближе мы подъезжали к воде, тем чаще нам попадались прогнившие, перевернутые днищем вверх лодчонки и тем реже встречались люди. У меня создавалось такое ощущение, что мы едем на край света, где кроме нас, тех, кто находился в машине, больше не было никого во всем мире. Только горы, сопки, леса и бесконечное, точно синий хрусталь, небо. Все вокруг поет, цветет, вибрирует, живет своей слаженной жизнью, которая не терпит чужаков, тех, кто тревожит…

Асфальтированная дорога давно закончилась, и мы уже несколько часов как тряслись по разбитой грунтовке. С каждым километром она становилась все хуже (хотя куда еще хуже?). Внедорожник подпрыгнул на очередной кочке, и задремавший парень в красной бейсболке стукнулся головой о стекло, открыл глаза и грязно выругался. Марик тихо хихикнул, а Яна окатила сквернослова злобным взглядом.

Впереди показалось что-то похожее на скелеты динозавров, не переживших суровые времена. Дюжина остовов деревянных лодок и покрытых коррозией катеров, разбросанных по берегу Телецкого озера, нашли свое последнее пристанище.

– Это место, которое духи создали в гневе, – печально проговорил Сыгыр.

– Крутяк! – восторженно отозвался Марик и сделал несколько снимков.

Я тоже достала телефон и сфотографировала застывшие туши лодок. Заброшенная буровая вышка, сваленная ветрами, обломки судов, покрытый ржавчиной баркас, севший на мель, но все еще покачивающийся в воде, – все выглядело удручающе и завораживающе одновременно.

Остановившись у небольшой пристани, Сыгыр заглушил мотор.

2

Яраньше никогда не видела такого огромного озера. Меня всегда восхищала и ужасала водная стихия. Я не боюсь летать на самолете, не боюсь высоты, закрытого пространства, но вот глубина всегда вызывала первобытный страх.

Словно чувствуя его, озеро, как шаловливый ребенок, решило позабавиться с новой игрушкой, вздымая гребни волн. Визгливые озерные чайки кружили над выброшенной на берег рыбой, их теснил крупный баклан. Сыгыр и второй гид-водитель передали нашу группу туристов другому сопровождающему: худому, как трость, парню в камуфляжном костюме и соломенной широкополой шляпе, которая пристегивалась шнурком. Я надела похожую шляпу, туго завязав ее на шее. Солнце, подходившее к зениту, разошлось не на шутку и, кажется, решило спалить все вокруг к чертовой матери.

Поздоровавшись со всеми присутствующими, парень представился Хароном. Ну и имя… Я сразу вспомнила перевозчика душ умерших через реку Стикс в подземное царство мертвых. Скорее всего, родители этого Харона не знали древнегреческую мифологию, раз так назвали сына. Благо моим родителям хватило здравого рассудка дать мне нормальное имя, хотя что оно означает, я не знаю; возможно, у него тоже зловещее происхождение.

Все разом засуетились, забираясь в моторную шлюпку, выглядевшую примерно как затопленный ржавый баркас на берегу. Первыми в лодку запрыгнули пенсионеры (я все больше убеждаюсь, что эти старички что-то себе подмешивают в лекарство), за ними Яна, Марик и подросток в растаманской шапке и с дредами. Глядя на всепоглощающий организм озера, я растерялась, да еще этот багаж и рюкзак, весивший с тонну. Парень в красной бейсболке взял мой тяжеловесный чемодан и сильными жилистыми руками перенес его в шлюпку. Он оказался сильнее, чем выглядел, надеюсь, шлюпка тоже производит обманчивое впечатление.

Когда я на нее посмотрела, меня вдруг охватило тревожное чувство, что нужно отсюда бежать. Хватать свои вещи и уезжать, пока не поздно. Но когда молодой человек подал мне руку, я шагнула в лодку, и перевозчик по имени Харон завел мотор. Пыхтя и плюясь сизым дымом, старая шлюпка устало поскребла по водной глади, окутанной туманной дымкой. Сноп брызг сразу же окатил мою левую руку, и я как можно дальше отодвинулась от края шлюпки. Только бы это старое корыто не затонуло. Я невольно вспомнила рассказы гида про глубину в двести метров и лес мертвецов на дне озера.

На вопрос, имеется ли в лодке спасательный жилет, Харон одарил меня таким взглядом, будто я попросила его показать мне белых медведей. Он несколько минут глядел на меня не отрываясь своими блестящими узкими глазами, выглядывающими из-под широких полей шляпы. Потом он покачал головой, словно сожалея о чем-то, и посмотрел вверх. В небе визжали озерные чайки, их крик напоминал детский плач. Свистя серыми маховыми крыльями, над головой пролетел тонкоклювый кулик. На верхушках волн показалась стайка серебристых рыбок. Минуя гребешки волн и лавируя между ними, они то исчезали, то снова выпрыгивали из воды. Послышался громкий всплеск, и я увидела стаю черных крупных рыб. Они плыли рядом, почти касаясь левого борта шлюпки, как раз там, где я сидела. Все как по команде схватились за телефоны, даже пожилая пара защелкала затвором на профессиональном фотоаппарате. Я же посильнее вцепилась в расшатанный поручень лодки, не имея никакого желания делать лишние движения. Парень, который помог мне подняться на борт, сидел напротив и с любопытством смотрел на косяк рыб. Резкий порыв ветра сорвал с него бейсболку, и она упала в воду, как капля крови.

Кровь. Почему-то это слово пришло мне в голову. Харон, заметивший слетевшую бейсболку, неодобрительно покачал головой, что-то бормоча себе под нос. Весь его вид выказывал неодобрение и толику жалости.

Ветер подхватил и растрепал волнистые золотисто-карамельные волосы парня. Я безотчетно засмотрелась на него, хотя и не сказать, что он был красив. Заметив мой взгляд, парень улыбнулся, и я поспешно отвернулась, демонстрируя чрезвычайный интерес к черным рыбам, сопровождавшим нашу лодку. Чем ближе мы подплывали к берегу, тем сильнее уплотнялся туман. Сейчас он казался молочным, как взбитые сливки. Поселок Чулык маскировался от любопытных глаз и непрошеных гостей, и мне показалось, что на миг весь мир растворился в этой белоснежной тишине.

Волнующее, странное, многоликое предвкушение вдруг накрыло меня, и почему-то стало страшно, аж мороз пробежал по спине, но в то же время сладостное предчувствие чего-то важного и притягательного манило. Когда шлюпка нырнула в марево, стая черных рыб резко развернулась, словно побоявшись пересечь невидимую черту. Мы зашли в небольшую бухту, обрамленную отлогим берегом, и сердце шлюпки перестало стучать. Каменные выступы, покрытые зелеными пятнами растительности, защищали бухту от ветров и сильных волн. Вода молочно-изумрудного цвета, как сливки в зеленой бутылке, шла рябью, и блики от нее слепили глаза.

Харон помог всем вынести багаж на пристань и, когда я уже попрощалась с ним, вдруг обратился ко мне:

– Ты не должна этого делать, – прошептал он, отведя глаза в сторону.

– Простите? – Я недоуменно уставилась в его напряженное лицо.

– Чулык… Он… – Харон затравленно посмотрел в шелестящие зеленые кущи и осекся.

– Что с ним не так? Скажите мне, раз уж начали говорить.

– Каждые три дня я причаливаю сюда примерно в это время. Просто запомни это и еще… – он задержал на мне взгляд, выражающий искреннее сочувствие, – надеюсь, я ошибаюсь и все будет нормально. – Развернулся и торопливо зашагал к своей шлюпке. Через несколько минут старый двигатель натужно загудел – сердце лодки снова ожило.

К пристани подошел сухонький мужчина с бегающими глазами. Он поклонился нашей группе и показал на УАЗ-буханку, припаркованный под сенью крупнолистного дерева. На двери микроавтобуса большими буквами выделялась надпись «Кубай» – название турбазы, на которой мне предстояло прожить десять дней. Вся группа послушно двинулась к УАЗу; пожилая пара дефилировала впереди колонны, фотографируя каждый свой шаг, мужская часть пассажиров шла следом, Яна о чем-то увлеченно разговаривала с сотрудником турбазы, тащившим тележку, под завязку заполненную багажом.

Я же не могла оторвать взгляда от удаляющейся старой шлюпки. Издали она казалась новой и красивой, оставляющей за собой бурлящий белый шлейф. Здесь все выглядело красиво, и я жадно впитывала эту красоту, приближаясь к ней, но боясь дотронуться до нее руками. Казалось, если я это сделаю, она рассыплется.

– Оставайся здесь, – пропел мягкий бриз.

– Оставайся здесь навсегда, – прошелестела взволнованная легким ветерком листва.

– Я согласна, – ответил голос в моей голове, мой собственный голос.

Меня окликнула Яна, выдернув из короткого забвения, и я поспешила к микроавтобусу. Все уже сидели на местах, с недовольными лицами поглядывая в мою сторону. Я их понимаю, сама не люблю, когда опаздывают и заставляют ждать.

В салоне все места оказались заняты, и мне пришлось умоститься рядом с медноволосым парнем, сидевшим впереди рядом с водителем. Дорога, вся в ухабах и рытвинах, заставляла «буханку» трястись и подскакивать, пыль, стоявшая столбом, не оседала, земля была высохшей и покрытой трещинами. Она жаждала влаги, ей не хватало воды. Я почему-то явственно ощутила это, точно сухая почва была моим горлом. Выудив бутылку «Эвиан» из рюкзака, я с разочарованием обнаружила, что в ней не осталось ни капли воды.

Мы ехали по грунтовой проселочной дороге, не вторгаясь в густые заросли леса, колыхавшегося чуть вдали. Все вокруг заполнял воздух и бесконечный простор, из сочной травы тут и там вздымались могучие вечнозеленые деревья, ползучая жимолость с желтыми цветочками обвивала их стволы. Почему-то мне они показались ядовитыми; я думаю, здесь много ядовитых растений и плодов. Густой ковер отдаленного леса, трепещущий как желе при прикосновении, плавно переходил в исполинские, буравящие облака горы. Сизое марево не давало рассмотреть местность внимательно – а может, сам Чулык не желал показываться нам.

Через приоткрытые окна я чувствовала запах травы, пахло чем-то терпким: смолой, гарью, жаркой землей. Где-то вдали вились длинные серые хвосты дыма. Мы выехали на дорогу пошире и поровнее. Автобус остановился, пропуская гурт овец и несколько гнедых лошадей, погоняемых мальчишками с длинными хлыстами и палками в руках. За ними бежали дети помладше, кто-то в куртке, кто-то в одних шортах. Лохматые псы размером с волков завершали процессию. Погонщики провожали УАЗ внимательным изучающим взглядом, собаки лаяли и пытались укусить за колеса.

Мы въехали в поселок, и между стройных сосен показались лотки, заставленные всевозможными травами, банками с медом, вареньем, орехами, семенами, одеждой из шкур и войлока.

Запахло хвоей и чем-то приторно-сладковатым. Мужчины, женщины, дети, старики – все сновали как муравьи, что-то подвозя на тележках, перебирая, перекладывая на прилавках. На некоторых женщинах были надеты необычные головные уборы, похожие на высокую тюбетейку, и яркие украшения. Мужчины, облаченные в камуфляж или спортивные костюмы, постоянно хмурились и много курили.

Сидевший рядом молодой человек, закрыв глаза, кажется, дремал, в его ушах торчали беспроводные наушники. Меня всегда удивляла способность людей спать под музыку. Вдруг в лобовое стекло автобуса с глухим треском шмякнулось что-то серое. От неожиданного грохота я подскочила на месте и вскрикнула. Автобус резко остановился, по ветровому стеклу скользким желе скатилась мертвая птица. Ее широко растопыренные крылья были поломаны в нескольких местах, а из открытого массивного клюва струилась кровь.

Я инстинктивно схватила за руку своего соседа, который, вжавшись в сиденье, с неприязнью смотрел на птицу. На этом странности не закончились, водитель УАЗа резко выгнулся, словно кто-то его ударил по спине, и затрясся, как в припадке.

– О черт! У него приступ! Здесь есть доктор?

Пока мой сосед звал на помощь и рылся в бардачке в поиске аптечки, я смотрела на птицу и водителя. Их глаза стали белыми, словно покрытые молочной пленкой, и от этого делалось жутко. Спустя несколько минут все прекратилось так же внезапно, как и началось. Перестав трястись, водитель вытер со лба пот и поглядел на нас вполне нормальными, человеческими глазами. Только что мертвая птица вдруг встрепенулась, расправила переломанные крылья и, сделав несколько взмахов, улетела прочь. На ее перекошенном клюве багрились капли крови. Липкий страх парализовал мое тело, и я почувствовала, как парень посильнее сжал мою ладонь. Произошедшее, похоже, позабавило водителя, мужчина ухмыльнулся, что-то буркнув себе под нос, и с силой нажал на газ.

Через несколько минут наша буханка подъехала к турбазе «Кубай», и только тогда я сообразила, что продолжаю держать своего соседа за руку. Как глупо. Выскочив из автобуса и забрав свой багаж из рук странного водителя, я направилась к открытым воротам турбазы, где нашу группу уже встречали.

Каменные, покрытые пятнами мха идолы на столбах ворот приветствовали туристов хищным, застывшим навеки оскалом. Задержав на них взгляд, я вместе с нашей группой двинулась к парадному крыльцу. Вдоль широкой дорожки, выложенной коричневой тротуарной плиткой, подрагивали цветы, высаженные в форме орнамента. Бледно-желтые лилии теснились с тянущимися к небу горечавками, цветущими аквамариновыми продолговатыми колокольчиками, фиалки соседствовали с бело-желтой дриадой – и все вкупе создавало эффект пестрого ковра, устилавшего двор. За ними, точно старшие родственники, возвышались деревья покрупнее. Двухэтажные срубы из лиственницы буквально утопали в зелени жимолости, обвивавшей стены. Дома в стиле шале, с высокой двускатной крышей, высоким фундаментом из серого, точно чешуя Левиафана, камня и деревянной надстройкой выглядели угрюмо, будто их кто-то обидел. Со временем от капризов погоды древесина потемнела и немного потрескалась, что придавало домам суровый шарм.

В просторном вестибюле нас встретили чайной церемонией и пронзительным горловым пением, от которого у меня мурашки побежали по коже.

Каждому прибывшему подарили сувенир из дерева и предложили чай с молоком, медом и пряностями.

Сотрудники турбазы, одетые в голубые костюмы и войлочные расписные жилеты, отороченные мехом, усиленно улыбались, показывая радушие. Их широкие скуластые лица выражали искреннюю радость от встречи с нами, уставшими, голодными туристами, желающими поскорее попасть в свой номер. Не знаю, как другие, но я только об этом и мечтала.

Долгий путь давал о себе знать, мои ноги гудели, голова отяжелела на тонну, и я только сейчас поняла, как же сильно устала. В этот момент кто-то коснулся меня рукой. Субтильного вида мужчина, кожа да кости, поклонился мне, я поклонилась ему в ответ.

– Меня зовут Калчу, и я рад прислуживать вам, аржан. – Его светло-голубая рубашка и брюки на контрасте с медной кожей, казалось, светились. – Мы ждали вас. Для Калчу большая честь подготавливать вас.

Я не совсем поняла, к чему меня нужно подготавливать, и когда я задала уточняющий вопрос, мужчина лишь туманно улыбнулся, сверкнув кривыми, но очень белыми зубами, и, подхватив мой огромный чемодан, лихо покатил его по крутому пандусу. Я поплелась по лестнице следом, едва поспевая за шустрым портье и осматриваясь по сторонам. Из стен торчали мертвые головы животных. Чучела марала, ирбиса, кабана и бурого медведя равнодушно взирали на меня, и я очень надеялась, что в моем номере такой «красоты» не будет.

В углах лестничных пролетов зеленели карликовые сосны, а над ними в позолоченных клетках трещали радужные птички, я таких даже на картинках не видела. Портье остановился перед дверью с табличкой тридцать три (возраст Христа, почему-то подумалось мне) и вежливо пропустил меня вперед. Мне повезло, и стены моих двух комнат скромно украшали картины, изображавшие пейзажи Горного Алтая и диких животных.

В номере пахло чем-то пряно-сладким, на журнальном столике, стоявшем рядом с бежевым тканевым диваном, усыпанным подушками со звериным принтом, тлела палочка благовоний. Я подошла к огромному панорамному окну, простиравшемуся на всю стену, чтобы впустить свежий воздух, и замерла, очарованная открывшимся мне видом. Белесый плотный туман немного рассеялся, и местность показала себя во всей красе. За кудрявым зыбким лесом возвышались Алтайские горы, казавшиеся отсюда огромными, далекими и ненастоящими. Среди них явно выделялась одна гора – ровная, конусовидная, как пирамида, с остроконечной вершиной, напоминающей темно-бирюзовую волну, взметнувшуюся в небо.

Раскаленное добела солнце заливало лес ослепительным светом, воздух вибрировал, вершины деревьев и зарослей дрожали, и казалось, что они танцуют.

– Гора Ар-куч, еще ее называют Копьем Бога, – послышался за спиной голос портье. Я была уверена, что он ушел, и от неожиданности вздрогнула.

– Здесь очень красиво, – сказала я и отошла от окна.

– Надеюсь, вам здесь понравится. Если Калчу вам больше не нужен, он может идти, аржан?

– Да, конечно. – Я проводила взглядом портье, пока он не скрылся из виду.

Закрыв дверь на ключ, я села на диван, сняла обувь и умостила ноги на белую овечью шкуру. Мой взгляд упал на фотографию, стоявшую на журнальном столике. Взяв ее в руки, я обомлела. Полностью обнаженная девушка, увешанная многочисленными бусами и браслетами, возносила руки к небу, точно прося его о чем-то. Костер, пылающий за спиной, освещал ее блестящую медную кожу, вот только лицо…

Я смотрела на девушку, и внутри меня все сжималось. Это было мое лицо, вырезанное из одной фотографии и вклеенное в другую. Фотография была отфотошоплена грубо, по-дилетантски, поэтому создавалось ощущение, что моя голова отрублена и как бы сшита с телом. Отпрянув от журнального столика, я брезгливо поежилась.

Что за ерунда? Кто это сделал? И для чего?

Выудив фотографию из витиеватой рамки, я хотела сначала порвать ее, но потом передумала и убрала в чемодан, чтобы, приехав домой в Москву, достать ее и посмеяться над чьей-то глупой шуткой. Глупой и совсем не смешной. Происшествие в микроавтобусе никак не выходило из головы, да еще эта дурацкая фотография сбивала с толку, но сейчас я слишком измотана, чтобы думать об этом. Накопившаяся усталость каменной глыбой пришпилила меня к мягким подушкам. Едва прикрыв глаза, я тут же провалилась в сон.

Страшный, глупый сон, в котором я, свернувшись, как эмбрион в матке матери, лежу на полу. Закрыв глаза, слышу, как что-то осторожной кошачьей поступью приближается ко мне. Открываю глаза и немею от страха. Огромный черный паук с мохнатыми лапами и лицом моего бывшего мужа улыбается мне одними лишь кончиками губ, его темно-карие глаза остаются строги, как обычно. Паук-Глеб смотрит на меня с упреком и как будто усмехается. Этот взгляд мне хорошо знаком, я видела его все пять лет своего замужества. Мы глядим друг на друга не отрываясь, я – маленькая, глупая Мошка, и он – сильный, властный Паук, так любивший пожирать маленьких глупых букашек. Я с омерзением смотрю на блестящий черный панцирь Паука и его звероподобное лицо. Рот Глеба назидательно цокает:

– Ты, как обычно, все делаешь неправильно. Я всегда говорил, что ты безрукая и безногая пустышка.

Я хочу ему возразить и вдруг с ужасом осознаю, что у меня действительно нет конечностей, только уродливое туловище, с помощью которого я пытаюсь сдвинуться с места. Мое искалеченное тело сотрясается, я дергаюсь, словно в конвульсиях, пока Паук не дотрагивается до меня и не вытирает мои слезы своей щетинистой лапой. Я застываю и, глядя ему в глаза, прошу отпустить меня.

– Так иди, я тебя не держу. – Рот Глеба расширяется в ухмылке до невероятных размеров.

Он сотрясается от смеха, его черные мохнатые лапы подергиваются, изо рта капает клейкая слюна. Я делаю отчаянные попытки отползти от него, но без рук и ног у меня ничего не получается, и я беспомощно дергаюсь на одном месте. Насмеявшись вдоволь, Паук успокаивается, лицо Глеба надевает привычную надменно-деловитую личину, и я уже знаю, чем это для меня обернется. Одно мгновение – и я оказываюсь в его объятиях, липкие паучьи слюни заливают мне лицо, попадают в рот, нос, застилают глаза. Я пытаюсь разжать губы, но у меня ничего не выходит: клейковина Глеба-паука слишком крепкая, и немой крик разрывает мое сердце.

3

Это всего лишь кошмар, убеждаю я себя.

Встав с кровати, я налила воды из графина и жадно выпила полный стакан, пролив себе на подбородок. Перед глазами продолжал стоять паук с лицом моего мужа – кажется, я еще ощущала его прикосновение и липкие мерзкие слюни на своем лице. По спине пробежал неприятный холодок, хоть в комнате было тепло. Я пошла в душ, чтобы поскорее смыть с себя этот мерзкий сон. Не знаю, сколько времени я провела под теплой отрезвляющей водой, но вышла из ванной комнаты обновленной.

Раздвинув плотные шторы, я впустила закатное солнце, тут же расплескавшееся по комнате золотым маслом. Бревенчатые стены, выглядевшие днем бледно-канареечными, сейчас приобрели золотистый оттенок, как алтайский мед. Деревянный манул со взъерошенной шерстью, стоявший в углу гостиной, выглядел как живой. Я подошла к картинам и провела пальцем по полотну. Настоящие, не печать. На одной картине стоял архар, гордо задрав голову с мощными согнутыми в виде полукруга рогами, на другой мирно спал ирбис, развалившись на камнях.

Я подошла к окну и посмотрела на гору Ар-куч. Сейчас она казалась ближе, чем перед сном, почти рядом с турбазой. Солнце уходило за горы, окрашивая небо оранжево‐розовым цветом. Я всегда любила смотреть на закаты; к счастью, мой номер выходит на запад и я смогу любоваться ими все десять дней, что буду здесь. В московской квартире, где мы жили с Глебом, окна спальни тоже выходили на запад, и я старалась не пропустить закат. С высоты пятнадцатого этажа он особенно прекрасен. Глеб всегда посмеивался над моей привычкой «пялиться в окно», так он выражался. Потом он купил трехкомнатную новостройку на втором этаже в клубном доме, и я перестала любоваться закатами. Какие могут быть закаты на втором этаже?

После развода я вернулась в свою любимую старенькую квартирку и снова стала по вечерам провожать солнце глазами. За годы брака Глеб многое себе приобрел, я же осталась с тем, что у меня было до него. Мой отец, назвав Глеба хитрым пронырой, посоветовал обратиться в суд, но я отказалась. Во‐первых, я сильно устала, во‐вторых, Глеб – успешный адвокат, он чувствует себя в этой среде как рыба в воде. Крупная рыба, которая с легкостью проглотит меня.

Вспомнив, что в последний раз ела в самолете, я спустилась на первый этаж – узнать, где здесь кормят. Услужливые официанты проводили меня на летнюю террасу, где как раз подавали ужин. Шведский стол радовал разнообразием, а главное тем, что вся еда была съедобной и хорошо знакомой. Я опасалась, что здесь будут кормить какой-нибудь экзотикой, например жареными кишками или мясом медведя. Положив себе в тарелку немного рыбы, риса и овощей, я села за свободный столик.

На полупустой террасе почти никого не было, и я сразу заметила Яну с Мариком, сидевших около огромного окна. Увидев мою физиономию, Яна заулыбалась, махнула рукой, пригласив меня за их столик. Отказываться было невежливо, и я подсела к своим самолетным соседям. Так даже лучше, будет с кем пообщаться. В отличие от меня, державшей в руках единственную тарелку, Яна и Марик сидели за столом, ломившимся от разнообразия блюд. Розовощекие, пышущие здоровьем, плотные, как набитые мешки, такие люди всегда полны энергии. Жизненная сила бурлила, кипела в них, низвергаясь наружу, как вулкан. Подобным людям я даже завидовала: казалось, им не страшны никакие неурядицы. Съев большой кусок пирога и заручившись его поддержкой, они вольны справиться с любыми невзгодами.

– Вы уже ходили к озеру? – поинтересовалась Яна.

– Нет, – ответила я.

– Обязательно сходите. Сейчас в июне на побережье поднимаются гаммарусы.

– Кто-кто?

– Ну это такие светящиеся рачки, они выплывают к самой поверхности воды.

– Интересно, обязательно схожу, – пообещала я.

– Мы можем пойти вместе, – предложила Яна.

– Я не против. – Моя вежливая улыбка отразилась ответной на лице моей визави.

– Я раньше никогда не видела такое огромное озеро, только море, да и то Черное.

– На Черном море тоже неплохо, вот только уж очень много людей. Все толкаются, шумят, сомнительное удовольствие. А здесь всегда тихо и спокойно, поэтому я люблю сюда приезжать.

– Вы часто здесь бываете?

– Ну… – Яна призадумалась, почесав свой нос-картошку. – Раз десять точно была.

– Ого! – воскликнула я. – А мне раз в год если и удастся куда-нибудь вырваться, это уже счастье.

Яна допила янтарную жидкость в своем бокале и, откинувшись на спинку стула, проговорила: